Глава первая. Методы построения конкретного в абстрактных науках

Каждая обобщающая наука, изучая свой предмет, об­ращается к одной и той же конкретной и целостной дей­ствительности. Одно и то же наблюдение, например на­блюдение над прохождением небесного светила через ме­ридиан, может послужить для астрономических и психо­логических выводов. Один и тот же факт, например арен­да земли, может быть объектом политико-экономического или юридического исследования. Поэтому различие наук между собой в существенной мере покоится на различии методов, подходов к действительности. Каждая наука имеет свой особый план, и в этом плане она стремится воспроизвести действительность. При этом каждая наука строит конкретную действительность со всем ее богат­ством форм, отношений и зависимостей как результат сочетания простейших элементов и простейших абстрак­ций. Психология стремится разложить сознание на про­стейшие элементы. Химия разрешает ту же самую задачу по отношению к веществу. Там, где мы не можем на деле разложить действительность на простейшие элементы, нам на помощь приходит абстракция. В общественных науках роль абстракции в особенности велика. Большим или меньшим совершенством абстракции определяется зрелость той или иной общественной науки. Маркс вели­колепно выясняет это на примере экономической науки.

Казалось бы, говорит он, совершенно естественно на­чинать исследование с конкретной совокупности, с насе­ления, живущего и производящего в определенных гео­графических условиях; но население — пустая абстракция вне составляющих его классов, последние в свою оче­редь — ничто вне условий их существования, каковыми являются заработная плата, прибыль, рента; анализ же последних предполагает простейшие категории цены, стоимости, наконец, товара. Исходя из этих простейших определений, политэконом воссоздает ту же конкретную совокупность, но уже не как хаотическое, расплывчатое целое, а как единство, богатое внутренними зависимости ми и отношениями. Маркс добавляет при этом, что исто­рическое развитие науки шло как раз обратным путем: экономисты XVII в. начинали с конкретного — с наций, государства, населения, чтобы прийти затем к ренте, при­были, заработной плате, цене и стоимости. Однако то, что было исторически неизбежным, отнюдь не является мето­дологически правильным[33].

Эти замечания всецело применимы к общей теории права. И в данном случае конкретная совокупность — общество, население, государство — должна явиться ре­зультатом и конечной ступенью наших рассуждений, но не их исходным пунктом. Идя от простейшего к более сложному, от процесса в чистом виде к его более кон­кретным формам, мы следуем методологически отчетли­вым и поэтому более правильным путем, чем когда мы двигаемся ощупью, имея перед собой лишь расплывча­тый и нерасчлененный образ конкретного целого.

Второе методологическое замечание, которое надлежит здесь сделать, касается одной особенности социальных наук, вернее, тех понятий, которыми они пользуются. Если мы возьмем какое-либо естественнонаучное по­нятие, например понятие энергии, то мы можем, разуме­ется, точно установить хронологический момент, когда оно появилось. Однако эта дата имеет значение лишь для истории науки и культуры. В естественнонаучном иссле­довании как таковом применение этого понятия не связа­но никакими хронологическими рамками. Закон превра­щения энергии действовал до появления человека и будет действовать с прекращением на Земле всякой жизни. Он стоит вне времени; это — вечный закон. Можно ставить вопрос, когда был открыт закон превращения энергии, но бессмысленно задаваться вопросом, с какого времени датируются те отношения, которые он выражает.

Если теперь мы обратимся к общественным наукам, хотя бы к политической экономии, и возьмем одно из основных ее понятий, например стоимость, то нам сразу бросится в глаза, что исторично не только понятие как элемент нашего мышления, но что в pendant к истории понятия, составляющей часть истории экономических уче­ний, мы имеем реальную историю стоимости, т. е. разви­тие человеческих отношений, постепенно сделавших это понятие исторической действительностью[34].

Мы знаем точно, какие материальные условия необ­ходимы для того, чтобы это «идеальное», «воображаемое» свойство вещи приобрело «реальное», и притом решаю­щее, значение по сравнению с естественными свойствами, превратив продукт труда из явления натурального в яв­ление социальное. Мы знаем, таким образом, реальный исторический субстрат тех познавательных абстракций, которыми мы пользуемся, и вместе с тем мы убеждаемся, что пределы, в которых применение этой абстракции име­ет смысл, совпадают с рамками реального исторического развития и ими определяются. Другой пример, приводи­мый Марксом, показывает это особенно наглядно. Труд как простейшее отношение человека к природе встреча­ется на всех без исключения стадиях развития; но как экономическая абстракция он появляется сравнительно поздно (сравни последовательность школ — меркантили­сты, физиократы, классики). Этому развитию понятия соответствовало реальное развитие экономических отно­шений, отодвигающее на второй план различие отдель­ных видов человеческого труда и выдвигающее на их место труд вообще. Таким образом, развитие понятий со­ответствует реальной диалектике исторического процес­са[35]. Возьмем еще один пример, уже из области полити­ческой экономии. Это — государство. Здесь, с одной сто­роны, мы можем наблюдать, как понятие государства постепенно приобретает определенность, законченность, развивая всю полноту своих определений, а с другой сто­роны, как в действительности государство вырастает, «аб­страгируется» из родового и феодального общества и превращается в «самодовлеющую», «затыкающую все поры общества» силу.

Таким образом, и право, взятое в его общих определе­ниях, право как форма существует не только в головах и в теориях ученых-юристов. Оно имеет параллельно реаль­ную историю, которая развертывается не как система мыслей, но как особая система отношений, в которую люди вступают не потому, что они ее сознательно избра­ли, а потому, что к этому их вынуждают условия произ­водства. Человек превращается в юридического субъекта в силу той же необходимости, в силу которой натураль­ный продукт превращается в товар с его загадочным свойством стоимости.

Для мышления, не выходящего за рамки буржуазных условий существования, эта необходимость не может вос приниматься иначе, как необходимость естественная; по­этому естественноправовая доктрина сознательно или бес­сознательно лежит в основе буржуазных теорий права. Школа естественного права не только явилась наиболее яркой выразительницей буржуазной идеологии в ту эпо­ху, когда буржуазия, выступая как революционный класс, открыто и последовательно формулировала свои требова­ния, но она же, эта школа, дала образец наиболее глубо­кого и отчетливого понимания правовой формы. Не слу­чайно расцвет естественноправовой доктрины приблизи­тельно совпадает с появлением на сцену великих классиков буржуазной политической экономии. Обе шко­лы поставили себе задачу — формулировать в наиболее общей и потому наиболее абстрактной форме основные условия существования буржуазного общества, которые представлялись им естественными условиями существова­ния всякого общества.

Заслуги естественноправовой доктрины в деле заложе­ния основ современного буржуазного правопорядка дол­жен признать даже такой гонитель ее во славу юридиче­ского позитивизма, как Бергбом.

«Оно (естественное право.— Е. П.) потрясло в основе крепостное право и феодальные отношения зависимости, оно проложило, путь к освобождению земельной собст­венности, оно разбило оковы цехов и ограничения торгов­ли... осуществило свободу совести... обеспечило защиту частного права для лиц любого вероисповедания и нацио­нальности... оно устранило пытку и упорядочило уголов­ный процесс»[36].

Не имея в виду останавливаться подробнее на смене различных школ в теории права, мы можем отметить не­который параллелизм развития юридической и экономи­ческой мысли. Так, историческое направление в обоих случаях можно рассматривать как проявление феодально-аристократической, отчасти мелкобуржуазно-цеховой ре­акции. Далее, по мере того как революционный пыл буржуазии во второй половине XIX в. окончательно угас, чистота и отчетливость классических доктрин перестают ее привлекать. Буржуазное общество жаждет стабилиза­ции и сильной власти. В центре внимания юридической теории поэтому стоит уже не анализ правовой формы, но проблема обоснования принудительной силы правовых предписаний. Создается своеобразная смесь историзма и юридического позитивизма, который сводится к отрица­нию всякого права, кроме официального.

Так называемое «возрождение естественного права» не означает возвращения буржуазной философии права на революционные позиции XVIII в. Во времена Вольтера и Беккариа каждый просвещенный судья считал своей заслугой, если под видом применения закона ему удава­лось провести в жизнь взгляды философов, являвшиеся не чем иным, как революционным отрицанием феодаль­ного строя. В наше время пророк возрождающегося «есте­ственного права» Р. Штаммлер выдвигает тезис, что «справедливое» право (richtiges Recht) требует прежде всего подчинения позитивно установленному праву, даже если последнее «несправедливо».

Психологическую школу в праве можно сопоставить с психологической школой в политической экономии. И та и другая стремятся перенести объект анализа в сферу субъективных состояний сознания («оценка», «им­перативно-атрибутивная эмоция»), не видя того, что соот­ветствующие абстрактные категории выражают законо­мерностью своей логической структуры социальные отно­шения, скрывающиеся за спиной индивидуумов и выхо­дящие за пределы индивидуального сознания.

Наконец, крайний формализм нормативной школы (Кельзен), несомненно, выражает общее упадочное на­правление буржуазной научной мысли последнего време­ни, стремящейся исчерпать себя в бесплодных методиче­ских и формально-логических ухищрениях, кокетничая своим полным разрывом с реальной действительностью. В экономической теории соответствующее место займут представители математической школы.

Правовое отношение есть, выражаясь термином Марк­са, абстрактное, одностороннее отношение, но в этой одно­сторонности оно появляется не как результат работы ума рассуждающего субъекта, а как продукт развития об­щества.

«Как вообще во всякой исторической, социальной нау­ке, при развитии экономических категорий нужно по­стоянно иметь в виду, что как в действительности, так и в голове дан субъект — в данном случае современное бур­жуазное общество — и что категории выражают поэтому формы бытия, условия существования, часто только от­дельные стороны, этого определенного общества, этого субъекта»[37].

То, что Маркс говорит здесь об экономических кате­гориях, всецело приложимо к категориям юридическим. Они в своей мнимой всеобщности выражают в действи­тельности отдельную сторону существования определен­ного исторического субъекта — буржуазного, товаропроиз­водящего общества.

Наконец, в том же «Введении», которое мы неодно­кратно цитировали, мы находим у Маркса еще одно глу­бокое методологическое замечание. Оно касается возмож­ности уяснения смысла предшествующих формаций путем анализа более поздних и, следовательно, более развитых образований. Поняв ренту, говорит он, мы поймем дань, десятину и феодальный оброк. Более развитая форма уясняет нам предшествующие стадии, в которых она фи­гурирует лишь в качестве эмбриона. Последующая эво­люция как бы раскрывает те намеки, которые встречают­ся в отдельном прошлом.

«Буржуазное общество есть наиболее развитая и наи­более многосторонняя историческая организация произ­водства. Поэтому категории, выражающие его отношения, понимание его организации, дают вместе с тем возмож­ность проникновения в организацию и производственные отношения всех отживших общественных форм, из облом­ков и элементов которых оно строится, частью продолжая влачить за собой еще непреодоленные остатки, частью развивая до полного значения то, что прежде имелось лишь в виде намека и т. д.»[38]

Применяя вышеприведенные методологические сообра­жения к теории права, мы должны будем начать с ана­лиза правовой формы в ее наиболее абстрактном и чистом виде, переходя постепенно путем усложнения к историче­ски конкретному. При этом мы должны не упускать из виду, что диалектическое развитие понятий соответствует диалектическому развитию самого исторического процес­са. Историческая эволюция несет с собой не только смену содержания норм и смену институтов права, но и разви­тие правовой формы как таковой. Последняя, появившись на известной ступени культуры, долгое время пребывает в зародышевом состоянии, слабо дифференцированной внутри не отграничившейся от смежных сфер (нравы, ре­лигии). Затем, постепенно развиваясь, она достигает мак­симального расцвета, максимальной дифференцированности и определенности. Эта высшая стадия развития соответствует определенным экономическим и социаль­ным отношениям. В то же время эта стадия характери­зуется появлением системы общих понятий, отражающих теоретически правовую систему как законченное целое.

Соответственно двум циклам культурного развития мы имеем две эпохи кульминационного развития общих пра­вовых понятий: Рим с его системой частного права и XVII—XVIII вв. в Европе, когда философская мысль раскрыла универсальное значение правовой формы как некую возможность, осуществить которую была призвана буржуазная демократия.

Следовательно, мы можем достичь ясных и исчерпы­вающих определений, только положив в основу анализа вполне развитую форму права, которая дает истолкова­ние предшествующим, как своим эмбрионам.

Только в этом случае мы постигнем право не как при­надлежность абстрактного человеческого общества, но как историческую категорию, отвечающую определенной об­щественной среде, построенной на противоположности частных интересов.