ГЛАВА 18. Бог по образу человека

 

Прежде всего, не следовало ни предлагать подобные во­просы, ни отвечать на них, ко­гда их предлагали.

 

Из письма Константина Александру и Арию (ок. 325 г.)

 

ОБНАЖЕННЫЙ И УМИРАЮЩИЙ, ПРАВИТЕЛЬ МИРА СТОЯЛ перед христианским епископом. Константин правил почти 80 миллионами человек, когда снял свои пурпур­ные одежды и приготовился принять крещение. И хотя за двадцать пять лет до этого он уже одерживал важные победы под знаменем креста, официально император стал христианином не раньше, чем его поразила смер­тельная болезнь.

Чем было вызвано это промедление? Константин ве­рил, что крещение дает единственную в жизни возмож­ность очиститься от всех грехов. И он не хотел упустить ее в том случае, если снова согрешит перед смертью. Ис­торик Майкл Грант пишет: “Он откладывал свое креще­ние из страха перед Богом. Веря в божественный гнев, он... испытывал ужас при мысли о том, что будет ждать его душу, если после крещения он совершит какой-нибудь неправедный поступок”.'

Нежелание Константина принять крещение раньше наглядно демонстрирует систему его теологических взглядов. Для него быть христианином означало не столько соединение с Богом, сколько возможность из­бежать наказания за грехи. Этим отчасти объясняется его позиция в отношении арианской полемики.

Приняв крещение и будучи уверенным в том, что те­перь его ждет вечная жизнь, Константин надел белые одежды, перешел в ближнюю виллу, лег на кушетку и умер. Церковный историк Евсевий сообщает, что на смертном одре Константин сказал: “Теперь я спокоен: я признан достойным бессмертия”.²

Хотя император формально стал христианином толь­ко перед самой смертью, он оказывал огромное влияние на церковь. После установления в 312 году контроля над западной частью империи он стал сторонником христи­анского учения и изменил его.

При Диоклетиане, предыдущем императоре, христиа­не подвергались жестоким гонениям. Он преследовал их, сжигал заживо, разрушал или реквизировал их храмы. Константин положил конец преследованию христиан и вернул им земли. Он освободил их храмы от уплаты на­логов и отпускал из казны деньги на нужды церкви. Он установил такое большое содержание священникам, что следующий император сократил его на две трети.

При Константине лики богов были заменены ликами Христа и апостолов. Император отдавал христианам преимущество перед язычниками при назначении на государственные посты.³ Он построил в Риме базилику Сан-Джованни-ди-Латрано и первую базилику св. Петра. В Константинополе, своей столице, он возвел несколько главных церквей, одна из которых должна была стать его мавзолеем.

Константин правил железной рукой, подобно всем римским императорам, но когда дело касалось христиан, он надевал бархатные перчатки. Назначая епископов и командуя ими, он, тем не менее, относился к ним с ува­жением и даже считал себя одним из них.

Но разделял ли он веру христиан? Или, как считают некоторые историки, рассматривал христианство лишь как одно из средств для достижения политического единства империи? По-видимому, ответ лежит где-то по­середине.

Тринадцатый апостол

Константин видел в христианстве прежде всего сред­ство для объединения империи, за власть в которой он боролся восемнадцать лет. В условиях существования множества культов языческих богов в империи были только две централизованные силы — армия и христиан­ская церковь.

Но все-таки Константин исповедовал христианство, хотя его вера, возможно, была примитивной. Он считал, что Бог поручил ему особую миссию в церкви. Он играл активную роль в жизни церкви, читая публичные пропо­веди и устраивая официальные празднества по случаю Пасхи. Хотя его проповедям подчас недоставало ясно­сти, он готовился к ним часами и читал их со всей ис­кренностью.

Однако Константин был далек от того, чтобы при­нять христианские нормы уважения жизни. Через десять лет после своего обращения он продолжал приговари­вать преступников к распятию на кресте. Он был жесто­ким правителем, как и многие римские императоры, и не гнушался интригами и убийствами. Грант называет его “абсолютным деспотом, считавшим себя вправе убить любого”.⁴

Император велел казнить своего старшего сына Криспа по неподкрепленному доказательствами обвинению в заговоре. Подозрение пало также на его вторую жену Фаусту, мать трех остальных его сыновей, и по его при­казу она была задушена перегретым паром в бане. По сфабрикованным обвинениям он также казнил философа Сопатра, одного из своих друзей и советников. Должно быть, эти смерти лежали грузом на его совести, когда он снимал свои пурпурные одежды и готовился принять крещение святой водой.

Нехристиане осмеивали таких, как Константин, за преувеличение силы крещения. Неоплатоник Порфирий (ок. 232— ок. 303 гг.), написавший много трактатов против христианства, критиковал веру христиан в то, что однократный обряд крещения способен смьггь все преж­ние прегрешения. Он утверждал, что такие представле­ния только поощряют людей совершать зло, придержи­вая, будто козырь, свое крещение.

Констан­тин, первый римский импе­ратор-христианин. Римляне обожествили его после смер­ти, как и других римских им­ператоров, а церковь хранит память о Константине за то, что он сделал христианство официальной религией Римской империи. Его влияние, которое особенно проявилось при созы­ве Никейского Собора, измени­ло пути развития христиан­ства.

Поведение Константина наглядно иллюстрировало позицию Порфирия. Император совершал всевозможные несправедливости и ждал до самого смертного часа, что­бы принять крещение и таким образом очиститься от своих грехов. Христианство Константинова толка давало людям возможность считать, будто им дозволено почти все при условии, что впоследствии они примирятся с церковью.

Константин старался не позволять, чтобы грехи по­мешали его положению в церкви. После смерти его тело положили в золотой гроб, покрытый пурпуром, и похо­ронили в украшенной золотом церкви Святых апостолов, которую он построил как свой мавзолей. Под централь­ным куполом церкви было установлено два ряда надгро­бий, как памятники апостолам, по шесть с каждой сто­роны. Для утверждения своего статуса тринадцатого апостола Константин велел поместить свой саркофаг в центре. Разве он не сделал так же много для церкви?

Хотя он считал себя апостолом, после смерти его провозгласили римским богом по традиции, установлен­ной для римских императоров со времен Августа. Причисление Константина к богам, как и Александра, было связано с преклонением перед земной властью, а не пе­ред духовным перерождением. По-видимому, Констан­тин представлял себе Бога чем-то вроде римского импе­ратора. Когда он изменял богословскую систему христи­анства, то опечатал ее изображением Бога по образу че­ловека.

 

“Незначительное” противоречие

 

Если христианство Константина было таким про­стым, как кажется, то неудивительно, что он совсем не понял сути арианского вопроса. Письмо Константина Арию и Александру, доставленное епископом Осией, выдает его наивное понимание христианской веры. Он пишет, что, “тщательно изучив” предмет спора, пришел к выводу, что повод к нему “поистине незначителен”.

С точки зрения Константина, вся эта суета была не больше чем казуистикой. По его мнению здесь просто не было причины для спора. Он обращается к Арию и Александру: “Фактически, вы говорите об одном и том же, поэтому вы вполне можете прийти к согласию и дружеству” и таким образом исправить “общий ход дел”.

Он упрекает их за то, что они спорят о “бесполезном предмете”, и говорит, что у Ария “не должно было и мысли возникнуть [о несогласии], а коль она возникла, то ее следовало похоронить в глубоком молчании”. Он высказывает предположение, что у спорщиков, наверно, слишком много свободного времени. Их “дух противо­речия порожден неправильным использованием досу­га”.⁶

Это письмо не помогло. Евсевий сообщает, что “в каждом городе епископы были заняты препирательства­ми друг с другом, а миряне поднимались друг против друга и... завязывали ожесточенные споры”. Некоторые, пишет в ужасе Евсевий, были настолько “дерзки”, что “оскорбляли статуи императора”.⁷

Всего через несколько месяцев после того, как Кон­стантин стал единоличным правителем империи, он принял решительные меры для достижения единства христианской церкви: созвал общий церковный Совет, пригласив епископов со всех концов своего царства и даже обеспечив их средствами передвижения.

Для проведения Собора была выбрана Никея, город на берегу озера к юго-востоку от Константинополя. Этот Собор едва ли можно было назвать экуменическим. Из тысячи восьмисот христианских епископов присутство­вали едва триста, причем только шесть представляли латиноговорящую западную часть империи. Епископ Рим­ский направил своих представителей, так как был слиш­ком стар, чтобы самому двинуться в столь далекое путе­шествие.

Никейский Собор создал важный прецедент. Впервые светский правитель получил возможность оказать влия­ние на христианскую доктрину. И у епископов были все основания постараться угодить своему державному па­трону. Некоторые из них еще носили на теле следы пы­ток, которым подверглись при Диоклетиане.

 

Никея

 

В июне 325 года все было готово к открытию Собора. Полные ожидания, епископы заняли скамьи. Входят три члена императорской семьи, стража остается за дверьми. Наконец, входит он, человек, которого называют свя­щенным и божественным. Епископы поневоле испыты­вают трепет. Он одет как восточный правитель — длин­ные волосы, на пурпурном облачении сверкают золотые украшения и драгоценные камни. Император садится на низкий золоченый стул и начинает свою речь.

Главная цель, которую преследует Константин, оче­видна — епископы должны “соединиться в общей гар­монии чувств”. Он называет раскол “гораздо большим злом и гораздо большей опасностью, чем любая война или конфликт”. Он велит епископам не медля “приступить... к устранению причин того разлада”, кото­рый существует среди них.⁸

Затем Константин откидывается на спинку стула и берет на себя роль посредника. Разражается буря. Обе стороны стараются одновременно изложить свои дово­ды. У нас нет стенограммы этой дискуссии, но ниже я попыталась восстановить аргументы сторон на основе сведений о последующих разногласиях.

Известно, что в центре спора стоял вопрос о том, был ли Иисус сотворен и, следовательно, был ли он способен изменяться, подобно всем нам. Как мы увидели из пре­дыдущей главы, если считать, что Иисус был сотворен Богом, как утверждали ариане, то спасение можно об­рести, уподобившись ему. Но если он не был сотворен, что утверждали ортодоксы, значит, он равен Богу и пол­ностью отличается от тварного мира. Следовательно, человек, будучи тварным существом, может спастись только через абсолютное послушание церкви и ее зако­нам.

Чтобы полностью обойти вопрос о подобии Иисуса и тварного мира, ортодоксы ставили мессию намного вы­ше человека. В результате они были вынуждены отри­цать в нем человеческое начало. Но чтобы эта новая тео­логическая система соответствовала библейским тек­стам, им приходилось допускать натяжки. Они отвергали или игнорировали те места, из которых можно было за­ключить, что у Иисуса были человеческие слабости.

Ариане обратили их внимание на эти места в Библии. Например, они сослались на то место в главе 13 Еванге­лия от Марка, где Иисус говорит, что не знает, когда на­станет второе пришествие Христа: “О дне же том или часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец”.⁹ Разве из этих слов не явствует, спраши­вали ариане, что Сын меньше чем Отец? Афанасий и Александр возразили, что Иисус знал день и час, просто он не хотел никому говорить.

Иисус хотел, чтобы люди уподобились ему, утверждали ариане, ссылаясь на молитву Иисуса, с которой он обратил­ся к Отцу от имени своих учеников и которая записана в Евангелии от Иоанна: “Отче Святый! соблюди их во имя Твое.., чтобы они были едино, как и Мы”. По-види­мому, Иисус подразумевал, что ему хотелось бы, чтобы его ученики соединились с Отцом так же, как “едины”

он и Отец.

Но Афанасий возражал, что Иисус не просил Бога относиться к ученикам так же, как Он относился к нему самому — как к Сыну. Напротив, он просил своего Отца помочь его ученикам ладить друг с другом— стать “едиными” в согласии.¹² Александр считал, что сынов­ний статус Иисуса совершенно отличался от того статуса сына, который предлагался другим людям: “Нужно понимать, что сыновство нашего Спасителя не имеет ниче­го общего с сыновством остальных [людей]... Кроме него нет других настоящих сыновей”.¹³

(Действующие лица Никейского Собора - поворотного момента в истории христианского богословия. Этот созванный Кон­стантином совет, в котором участвовали приблизительно триста епископов, установил формулу веры, получившую на­звание Никейского символа веры, согласно которому людей от­деляет от Бога огромная дистанция. На этой картине времен эпохи Возрождения Арий, главный противник символа, стоит перед кафедрой, а дьякон (возможно, Афанасий) оглашает его. На председательском месте на заднем плане в середине сидит епископ Кардовский, Осия, а Константин - на переднем плане -наблюдает за ходом совета).

Афанасий зашел так далеко в своих доводах, что стал утверждать, будто Иисус, называя Бога “нашим Отцом”, не имел в виду, что Бог был нашим отцом в том же смыс­ле, в каком Он был Отцом Иисуса. Афанасий писал: “Поэтому не нужно равнять нашу природу с природой Сына”. ⁴ Этот человек захлопнул дверь перед нашим собственным Христобытием, когда написал: “Как нам никогда не стать такими, как Он, так и Слово не имеет [ничего] общего с нами”.

Напрасно Арий и его сторонники пытались показать, что Иисус был сотворенным существом, как все люди. Напрасно ариане цитировали отрывок из “Книги Прит­чей”, в котором, по их мнению, речь шла о Сыне: “Бог сотворил Меня в начале своих дел”.¹⁶*

Собор продолжался два месяца при участии Констан­тина. Он выслушивал стороны и участвовал в дебатах, неуклонно настаивая на объединении. Престарелый Осия, епископ Кордовский, предложил разрешить это затруднение путем соглашения о символе веры.

Епископы изменили действующий символ так, чтобы он отвечал их целям. Этому символу, с некоторыми изменениями, внесенными на одном из последующих Со­боров в четвертом веке, продолжают следовать многие конфессии. Авторы Никейского “символа веры”, как его стали называть, постарались отождествить, посредством включения многих повторов. Сына с Отцом, совершенно отделив его от тварного мира:

“Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во еди­наго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородно­го, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век. Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, не сотворенна, единосущна Отцу, Им же вся бьппа... сшедшаго с небес и воплотившагося... и вочеловечшася”.¹⁷*

Только два епископа, помимо Ария, отказались под­писать этот символ. Константин изгнал их из пределов империи, а другие епископы отправились в император­ский дворец отпраздновать свое единство.

 

Истинно божественное предписание

 

Этот символ веры есть нечто гораздо большее, чем утверждение божественности Иисуса. Он отделил людей от Бога и Христа. Его авторы приложили большие уси­лия, чтобы изобразить Иисуса Христа Богом, дабы опро­вергнуть мысль о том, что он является частью Божьих творений. Он — “рожденный, несотворенный”, следова­тельно, полностью отделен от нас, тварных существ. Как пишет исследователь Джордж Леонард Престидж, из данной в Никейском символе веры характеристики Ии­суса следует, “что Сын Божий ничем не походит на... тварные существа”.¹⁸

Представление об Иисусе как о единственном Сыне Божьем перешло в Апостольский символ веры, приня­тый во многих современных протестантских конфессиях. Он гласит: “Верую в Бога, Отца Вседержителя... Верую в Иисуса Христа, Его единственного Сына, Господа наше­го”. ⁹ Даже сама эта формула, называющая Иисуса един­ственным Сыном Божьим, отрицает, что мы когда-нибудь можем стать такими сыновьями, как Иисус.

Возможно, христианам будет интересно узнать, что многие современные исследователи Библии считают, что Иисус никогда не говорил, что он — единственный Сын Божий.²⁰ Это более позднее изобретение, основанное, по-моему, на неправильном толковании Евангелия от Иоанна.

Как мы увидим в пятой части, есть другое свидетель­ство, позволяющее предположить у Иисуса веру в то, что все люди могут стать Сынами Божьими. Но церкви, со­храняя этот символ веры, остались в рабстве у Констан­тина и его трехсот епископов.

После закрытия собора епископы прошли во дворец через строй императорских телохранителей с обнаженными мечами на устроенный Константином пир. Они возлегли на мягкие ложа и насладились нежным мясом и фруктами. Принимая знаки благодарности от императо­ра, понимали ли они, что эта державная милость наряду с земными храмами, которые построит Константин, за­кроет для них возможность отправиться в путешествие по небесным дворцам внутреннего Бога?

Некоторых епископов из числа присутствовавших смущало данное Собором определение понятия “Сын”, им казалось, что, пожалуй, они зашли слишком далеко. Но император в своем письме епископам, не приехав­шим в Никею, потребовал, чтобы те приняли “это поис­тине божественное предписание”. Константин писал, что, поскольку решение собора было “определено свя­щенным собранием епископов”, служители церкви должны рассматривать его как “изъявление Божествен­ной воли”.²¹

Так сказал Константин — римское божество. Оче­видно, он пришел к заключению, что ортодоксальная по­зиция в большей степени, чем арианская, способна при­вести к созданию сильной и единой церкви, а следова­тельно именно ее и стоило поддержать.

Константин также воспользовался возможностью узаконить первое систематическое преследование вла­стями инакомыслящих христиан. Он издал указ, направ­ленный против “еретиков”, называя их “ненавистниками и врагами истины и жизни, заодно с погибелью”.

Хотя свое правление он начал с указа о веротерпимо­сти, теперь он запрещал еретикам (в основном, арианам) собираться в каких бы то ни было публичных местах или частных владениях, включая частные дома, и приказал, чтобы у них отобрали “все места собрания для идолопоклонских встреч”, включая “все молельные дома”,²² ка­ковые должны были отойти ортодоксальной церкви.

Учителям-еретикам пришлось бежать, а многие из их учеников были принуждены возвратиться в лоно ортодоксальной церкви. Император также приказал разыскивать их книги, которые следовало конфисковывать и уничтожать. Сокрытие трудов Ария влекло за собой су­ровое наказание — смертную казнь.

Константин знал, как добиваться поставленной цели. Как самодержец, он был непреклонен в своем стремле­нии к единению. Но мог быть переменчивым, подчиня­ясь своим капризам. Два или три года спустя после этой демонстрации силы он восстановил в правах Ария, кото­рому было уже около восьмидесяти лет, и позволил ему проповедовать в течение восьми лет вплоть до самой смерти.

Никея, как бы то ни было, обозначила для христиан­ского вероучения начало конца идей предсуществования и спасения через единение с Богом. Как будет видно из следующей главы, на их ликвидацию понадобилось еще двести лет.

Константин показал церкви, как это сделать, когда сформировал христианство по своему подобию и сделал Иисуса единственным Сыном Божьим. С того момента и впредь церковь будет представителем капризного и деспотичного Бога — Бога, который, как мы увидим, ничем не отличался от Константина и других римских импера­торов.