Глава XII. Окончательный разгром

15 марта штаб главного командования сухопутных войск был подвергнутсильной бомбардировке, которая длилась более 45 минут. На наш небольшойлагерь был сброшен такой груз бомб, которого хватило бы для бомбардировкикрупного города. Мы были, бесспорно, военным объектом и не могли поэтомужаловаться и требовать, чтобы противник рассматривал нас как какое-тоисключение. Когда в середине дня раздались звуки сирены, я, как обычно,направился в свой рабочий кабинет. Моя супруга как беженка из округа Вартапо разрешению Гитлера жила вместе со мной; она сидела рядом с унтер-офицероми смотрела, как тот по карте следил за курсом самолетов противника. И вдругбомбардировщики повернули от Бранденбурга не на Берлин, как это они обычноделали, а. прямо на Цоссен. Жена, не потеряв присутствия духа, быстросообщила об этом мне. Я приказал всем отделам немедленно перейти вбомбоубежище. Едва я достиг своего подвала, как услышал разрывы первых бомб.Своевременные меры, принятые буквально в последнюю минуту, значительноуменьшили наши потери. Только оперативный отдел не послушался моихпредостережений, поэтому генерал Кребс и несколько других работников былитяжело ранены. Кребс был ранен в висок; когда я посетил его через несколькоминут после \587\ взрыва, он был уже без сознания. Несколько дней емупришлось пролежать в госпитале. В такой обстановке я принял Хейнрици, прибывшего в Цоссен уже вкачестве командующего группой армий "Висла". Первой задачей, которую онполучил, было прорвать кольцо окружения, созданное русскими вокруг небольшойкрепости Кюстрин (Костшин). Гитлер хотел выполнить эту задачу, начавнаступление с небольшого предмостного укрепления пятью дивизиями, которые мыимели близ Франкфурта-на-Одере. Я считал такое наступление бесперспективным,поэтому предложил уничтожить сначала предмостное укрепление русских уКюстрина и установить непосредственную связь с гарнизоном этого города. Таккак мнения расходились, начались продолжительные споры с Гитлером.Комендантом крепости, укрепления которой были сооружены еще во временаФридриха Великого, был Рейнефарт, когда-то начальник полиции Варшавы,хороший полицейский чиновник, но отнюдь не генерал. Но прежде чем касаться контрнаступления, следует сообщить об одномслучае, который произошел в имперской канцелярии и касался политическихвопросов. Произошел он 21 марта, когда я, договорившись предварительно сдоктором Барандоном, посетил Гиммлера. Я хотел, чтобы рейхсфюрер ССотказался от безразличного отношения к вопросам ведения переговоров оперемирии. Я встретил Гиммлера в саду имперской канцелярии, где он вместе сГитлером гулял среди развалин. Гитлер, увидев меня, подозвал к себе испросил, чего я желаю. Я ответил, что хотел бы побеседовать с Гиммлером.Гитлер отошел в сторону, я мог говорить с рейхсфюрером СС наедине. Я заявилему без обиняков о том, о чем он сам давно уже знал: "Войну уже нам невыиграть. Необходимо немедленно приостановить бессмысленное кровопролитие иразрушения. Вы, кроме Риббентропа, являетесь единственным человеком, которыйподдерживает связь с нейтральными странами. После того как министриностранных дел \588\ империи отказался предложить Гитлеру начать переговорыо перемирии, я прошу вас использовать все ваши отношения с фюрером,обратиться к нему вместе со мной и предложить ему начать переговоры озаключении перемирия". Гиммлер ответил: "Дорогой генерал-полковник, еще слишком рано!" На это я отвечал: "Я не понимаю вас. Уже не без пяти минут двенадцать,а пять минут первого. Если мы не начнем действовать теперь, то потом будетбесполезно что-нибудь предпринять. Разве вы не видите, в каком плачевномсостоянии мы находимся?" Наша беседа продолжалась в таком же духе несколькоминут. Безуспешно я пытался уговорить этого человека: он страшно боялсяГитлера. Вечером после доклада обстановки Гитлер задержал меня, спросив: "Явижу, с сердцем у вас опять неважно. Вам нужен отдых. Берите немедленноотпуск на четыре недели". Это было бы самым лучшим разрешением моих личныхдел, но я не мог принять это предложение при существовавшей в моем штабеобстановке. Поэтому я ответил: "В настоящий момент я не могу покинуть своегопоста, так как у меня нет заместителя. Венк еще не выздоровел. Кребс тоже неможет работать, так как 15 марта он был тяжело ранен во время воздушногоналета противника. Аресты, проведенные вашим приказом после падения Варшавы,сильно снизили и без того незначительную работоспособность оперативногоотдела штаба. Сначала я постараюсь найти подходящего заместителя, а ужепотом пойду в отпуск". Во время нашей беседы доложили, что на доклад прибылШпеер. Гитлер приказал передать, что сегодня он его принять не сможет. Сноваего охватил ставший уже стереотипным приступ гнева: "Всегда, когдакто-нибудь хочет говорить со мной с глазу на глаз, сообщает мне что-нибудьнеприятное. Я уже не в силах переносить роковые известия. Его памятныезаписки начинаются фразой: "Война проиграна!" - и вот он опять хочетповторить мне то же самое. Я уже \589\ давно кладу, не читая, все егопамятные записки в сейф". Шпееру было передано явиться через три дня. В эти тяжелые мартовские дни имели место еще несколько бесед,представляющих интерес. Однажды вечером Гитлер разразился гневом, узнав осообщении западных держав, в котором указывалось очень большое числозахваченных ими военнопленных. "Солдаты Восточного фронта сражаютсязначительно лучше. В том, что солдаты Западного фронта быстро капитулируют,виновата глупая Женевская конвенция, гарантирующая хорошее обращение своеннопленными. Мы должны отказаться от этой глупой конвенции!" Иодльрешительно запротестовал против этого дикого и бессмысленного решения. Яподдержал его. Гитлеру пришлось отказаться от своей затеи. Иодлю удалосьтакже убедить Гитлера не назначать одного генерала командующим одной изгрупп армий, которого совсем недавно наказали за грубое нарушение дисциплиныи заставили уйти в отставку. Теперь и Иодль признавал необходимость единогоруководства в генеральном штабе, считая свою прежнюю точку зрения по этомувопросу неправильной. Казалось, в последние дни он начал реальновоспринимать многие вещи, как бы проснувшись от летаргии, в которую он впалпосле катастрофы под Сталинградом. 23 марта западные противники вышли к Рейну и его верхнем и среднемтечении и форсировали его на широком фронте в районе севернее впадения внего р. Рур. В этот же день в Верхней Силезии русские прорвали наш фронт подгородом Оппельн (Ополе). 24 марта американцы форсировали Рейн в верхнем течении и началинаступление на Дармштадт и Франкфурт-на-Майне. На Восточном фронте шлиожесточенные бои за Данциг (Гданьск). Русские перешли в наступление и врайоне Кюстрина (Костшина). 26 марта началось новое наступление русских в Венгрии. Наша попыткаустановить связь с гарнизоном Кюстрина снова провалилась. \590\ 27 марта танки американского генерала Паттона ворвались в пригородФранкфурта-на-Майне. Упорные бои шли в районе Ашаффенбурга. В этот день Гитлер был сильно расстроен провалом нашегоконтрнаступления под Кюстрином. В основном его упреки шли в адрескомандующего 9-й армией генерала Буссе. Последний при подготовке наступленияслишком мало израсходовал артиллерийских боеприпасов. В первую мировую войнуво Фландрии расходовалось для такой же операции в 10 раз большеартиллерийских боеприпасов. Я указал Гитлеру на то, что Буссе не располагалбольшим количеством боеприпасов, а потому и не мог израсходовать большетого, что у него было. "Тогда вам следовало бы об этом позаботиться!" -воскликнул Гитлер. Я привел ему цифры, которые говорили, что находится вмоем распоряжении, и сказал, что Буссе получил от меня весь наличный запасбоеприпасов. "Тогда виноваты войска!" Я указал Гитлеру на очень большиепотери обеих дивизий, принимавших участие в наступлении. Эти потери говорилио том, что части с величайшей храбростью выполняли свой долг. Доклад былокончен в удручающей обстановке. Вернувшись в Цоссен, я еще разудостоверился в правильности цифровых данных относительно боеприпасов,использованных при наступлении, проверил цифры потерь наступавших частей и,составив подробную сводку, направил Кребса на вечерний доклад к Гитлеру: уменя не было ни малейшего желания вторично затевать с ним бесполезный спор.Кребс получил от меня задание добиться разрешения Гитлера на мою поездкузавтра, 28 марта, в район франкфуртского предмостного укрепления на Одере. Яхотел лично на месте убедиться, выполним ли гитлеровский план наступленияпятью дивизиями с этого небольшого предмостного укрепления с целью прорываблокады Кюстрина (Костшина) восточное Одера. До сих пор мне не удавалось,высказывая одни лишь сомнения, отвергнуть план Гитлера. \591\ Поздно ночью Кребс вернулся из Берлина в Цоссен. Он сообщил мне, чтоГитлер запретил мою поездку во Франкфурт-на-Одере и приказал явиться к нему28 марта вместе с генералом Буссе для обсуждения "положения". Гитлервоспринял мою сводку как своего рода поучение и поэтому очень рассердился.Обсуждение обстановки должно было, следовательно, проходить весьма бурно. 28 марта 1945 г. в 14 час. в тесном бомбоубежище имперской канцеляриисобрался обычный круг людей; был здесь и генерал Буссе. Появился Гитлер иприказал Буссе начать доклад. После нескольких фраз Гитлер прервал его,упрекнув в том, что он многие факты опускает, как раз те факты, которые, какмне казалось, были вчера мною опровергнуты. После двух-трех фраз меняохватил гнев. Я прервал Гитлера, указав ему на сообщения, которые я сделал27 марта в устной и письменной форме. "Разрешите прервать вас. Вчера я обстоятельно докладывал как в устной,так и в письменной форме, что генерал Буссе не виноват в неуспехенаступления под Кюстрином. 9-я армия использовала все боеприпасы, которымиона располагала. Войска выполнили свой долг. Об этом говорят их слишкомбольшие потери. Поэтому я прошу не делать генералу Буссе никаких упреков".Гитлер ответил: "Я прошу всех господ, кроме фельдмаршала игенерал-полковника, покинуть помещение!" Когда все присутствовавшие вышли вприемную, Гитлер заявил сухо: "Генерал-полковник Гудериан! Ваше здоровьеговорит о том, что вы нуждаетесь в немедленном шестинедельном отдыхе!" Яподнял правую руку: "Я ухожу в отпуск" - и пошел к двери. Я уже было взялсяза дверную ручку, как Гитлер остановил меня: "Пожалуйста, останьтесь же доокончания доклада". Я молча занял свое место. Участников совещанияпригласили в помещение, снова начался доклад, как будто ничего и непроизошло. Правда, теперь Гитлер не решался делать выпадов против генералаБуссе. В течение доклада, \592\ который длился бесконечно долго, два или трираза меня просили высказать свое мнение. Но вот участники покинули бункер.Кейтель, Иодль, Бургдорф и я остались. "Пожалуйста, подумайте овосстановлении своего здоровья. За шесть недель обстановка станеткритической. Тогда вы мне и будете особенно нужны. Куда вы хотите поехать?"- повторил Гитлер. Кейтель посоветовал мне поехать в Бад-Либенштейн. Ведьтам так прекрасно! Я ответил, что там уже американцы. "Вот что? Тогда в Гарц, в Бад-Заксу", - предложил заботливыйфельдмаршал. Я поблагодарил его за участие, заметив, что сам выберу себеместо отдыха, причем такой курорт, который противнику не удастся занять втечение 48 час. Подняв еще раз для приветствия правую руку, я покинул всопровождении Кейтеля бункер фюрера, только теперь уже навсегда. На пути кстоянке машин Кейтель, беседуя со мной, заявил, что я поступил совершенноправильно, не став возражать на этот раз фюреру. Что я мог сказать ему наэто? Напрасно было бы возражать. Вечером я прибыл в Цоссен. Жена встретила меня словами: "Почему же такпоздно?!" Я ответил: "Зато в последний раз. Я ушел в отпуск". Мы бросилисьдруг другу в объятия. Для нас это было спасение. 29 марта я распрощался со своими коллегами, передав все дела Кребсу,собрал все свои вещи (их было очень немного) и 30 марта вместе с женойпокинул Цоссен, сев на поезд, отправлявшийся на юг. Я отказался от своегопервоначального намерения поселиться в Обергохе, в горах Тюрингского леса,так как американцы быстро продвигались в этом направлении. Мы решилиостановиться в санатории Эвенхаузен под Мюнхеном, где я мог занятьсялечением своего сердца. 1 апреля меня принял там врач доктор Циммерман,крупный специалист по сердечным заболеваниям. В санатории двое полицейскихполевой полиции охраняли меня от надзора со стороны гестапо, о чем мне былосообщено моими друзьями. \593\ 1 мая я перевез свою жену в Дитрамжель, где она была тепло встреченасупругой фон Шильхера; сам я направился в Тироль, чтобы там в штабегенерал-инспекции бронетанковых войск дождаться окончания войны. Вместе сэтим штабом 10 мая 1945 г. после подписания безоговорочной капитуляции ясдался в плен американцам. За событиями, которые происходили после 28 марта, я следил по радио. Оних я не намерен говорить. \594\