Деконструкция традиционной модели книги.

Размыкание структуры, тенденция к сближению и взаимодействию различных язы­ков культуры побуждают "к поиску новых форм организации текста, которые противостояли бы тотальному построению самой книги — "книги как круга", когда произведение выступает в виде некоторого замкнутого, закрытого, завершенного мира" [203, с. 379].

Деррида "говорит о "двойной науке", "двойном письме", "двойном сеансе" — где на одной и той же странице в два ряда в две колонки располагаются тексты Платона и тексты Малларме, тексты Гегеля и тексты Жане", — отмечает Керимов [203, с. 379—380].

Новый тип книги, предлагаемый Деррида, основан на нелинейном принципе ее организации. Он характеризуется асимметричностью, объединением как единого целого несоединимых, казалось бы, вещей. В такой книге «инкорпорированы множественность голосов, полифо­ния, "dissemination смыслов"» [203, с. 380]. Тем самым, по мысли (фи­лософа, подрывается тотальность, которую несет в себе книга тради­ционного типа.

Категория игры.

Вместе с другими постструктуралистами Дер­рида разрабатывает нелинейный, многомерный способ философство­вания, несовместимый с косностью, узостью, догматизмом, тоталита­ризмом в сфере мышления, противящийся попыткам подавить жизнь идеей.

Жесткие рационалистические детерминистские определения cмeняет категория игры*, воспринятая у Ницше с его представлением о бытии как становлении, игре мировых сил** и у Йохана Хейзинги, вы­двинувшего концепцию двуединства культуры и игры***.

"Поскольку философия ориентирована на трактовку познания, мышления, этических, эстетических форм самой деятельности людей

* "Говоря коротко, И<гра> есть процесс, вкотором человек открывает возмож­ность преодоления своей одномерности. А также и элементарности окружающих предметов, простоты и "линейности" взаимодействий с ними" [392, с. 193].

** "И тут появляется необходимость, совершив смелый прыжок, ворваться в ме­тафизику искусства и повторить уже высказанное положение, что бытие и мир полу­чают оправдание только как эстетический феномен; подтверждая эту мысль, как раз трагический миф убеждает нас, что даже безобразные и дисгармонические начала представляют собою художественную игру, которую ведет сама с собою Воля, несу­щая вечную и полную радость" [304, с. 245—246].

*** "... Культура возникает в форме игры, культура первоначально разыг­рывается. <...> Человеческое общежитие поднимается до супрабиологических форм, придающих ему высшую ценность, посредством игр. В этих играх общество выражает свое понимание жизни и мира. Стало быть, не следует понимать дело таким образом, что игра мало-помалу перерастает или вдруг преобразуется в культуру, но скорее так, что культуре в ее начальных фазах свойственно нечто игровое, что представляет­ся в формах и атмосфере игры. <...>

В поступательном движении культуры гипотетическое исходное соотношение иг­ры и не-игры не остается неизменным. Игровой элемент в целом отступает по мере развития культуры на задний план" [447, с 61]

как связей бытия", в постструктуралистской постфилософии игра "оказывается одной из важнейших моделей функционирования этих связей". "Поскольку философия акцентирует в истолковании структур бытия их воспроизводимость, процессуальность, изменчивость", в постструктуралистской постфилософии игра "становится образом подвижных взаимодействий, устанавливающих и преобразующих свя­зи элементов бытия" [392, с. 194-195].

Прихотливая игра значений в становящемся мире-тексте Дерри­да создает все новые "конфигурации письма как бесконечного, не знающего покоя поиска недостижимого единства смысла" [283, с. 12].

Истина/не-истина симулякра.

Истина для Деррида (как и других постструктуралистов) существует, но как возможность ее познания в форме не-истины (т. е. неполной, относительной, сомнительной истины). Не случайно он заимствует у Ницше сравнение истины с женщиной, пре­небрегающей своими неудачливыми поклонниками*, равно как мысль немецкого философа о том, что истину не следует насиловать. Согласно Деррида, "женщина не поддается познавательной категории". "Нет ника­кой истины женщины, — поясняет Деррида, — и это потому, что это без­донное отстранение истины, эта не-истина есть "истина". Женщина — имя этой не-истины, истины" [203, с. 375].

 

Деррида доказывает, что "реальность обретает свой онтологиче­ский статус благодаря возможности структурно необходимого повто­рения, удвоения", смещающего "метафизическую оппозицию оригинала и копии, и копии копии в совершенно другую область" [205, с. 459]. Как раз такое смещение производит деконструированный знак — си­мулякр (от лат. simulacrum — изображение, подобие, видимость).

 

Понятие "симулякр" восходит к Платону, у которого служит обо­значением "копии копии", в то время как в качестве "подлинника" рассматривается истина бытия/идея вещи, а в качестве "копии" — повторение "подлинника". "Копия" Платона обладает сходством с "подлинником", симулякр таким сходством не обладает. Критерий для установления их истинности/неистинности — истина идеи вещи. Со­гласно Платону и его последователям, истина дана объективно. Это то "трансцендентальное означаемое", власть которого стремятся по-

* "Допустим, что истина является нам в образе женщины — и что же? разве не без основания мы можем высказать подозрение, что все философы, поскольку они были догматиками, оказались некомпетентными по отношению к женщинам? что тот трагический, суровый вид, та неуклюжая настойчивость, с которой они до сих пор обыкновенно подходили к истине, — были все средствами неудобными и неподходя­щими для каждого, кто хочет расположить в свою пользу женщину? Конечно, она не позволила увлечь себя, — и вот вся эта догматика стоит теперь с опечаленным и без­надежным видом", — читаем у Ницше [303, с. 12].

дорвать постструктуралисты. Они убеждены в том, что истина не дана объективно, — она вырабатывается "в рамках дискурсивной или социальной практики, которые, в свою очередь, являются интер­претациями предшествующих систем" [203, с. 375]. Постфилософия вбирает в себя все интерпретации, критически их переосмысляя и не только не претендуя на собственную непогрешимость, но програм­мно манифестируя неединственность, ограниченность, уязвимость ин­терпретаций, даваемых самими постструктуралистами. Поэтому пост­философский дискурс, как правило, ироничен.

 

У Платона Деррида заимствует нерепрезентативную модель си­мулякра, действующую внутри вышеописанной репрезентативной мо­дели, и подвергает ее деконструкции.

В пансемиотизированном мире-тексте симулякр, возникающий в процессе различения, полностью эмансипируется от референта: оз­начающее в нем может отсылать лишь к другому означающему, вы­ступающему в качестве означаемого. Он не копирует ни вещи, ни идеи вещей, не подчиняется однозначной бинарной логике. Игра си­мулякров удваивает и включает в себя бинарные оппозиции и проти­воречия, но лишь в качестве одной из возможностей. "Функция такого первоначального повторения заключается в установлении одновре­менной возможности и невозможности присутствия (бытия как присут­ствия. — Авт.)"[205, с. 459]. В головокружительной бездне симулякра, по словам Деррида, теряется любая модель. Истина обнажает свою множественность, заявляет о себе как возможность не-истины, пред­ставленной в иконах, фантазиях, симулякрах. "И, соответственно, ис­тина в той мере, в какой она достижима для человека, есть всего лишь одно из множества измерений дискурсивной практики" [203, с. 379].

 

Симулякр позволяет открывать все новые и новые пространства в сфере познания. Идущий по избранным "следам" способен предста­вить и непредставимое. "След" же, по Деррида, — "то, благодаря чему и как открывается путь, путь есть via rupta, способ раскрытия пространства. И раскрытия Weg, нового пути, который прежде не был открытым" [128, с. 181].

 

Идеи Деррида дали сильнейший толчок развитию постструктура­лизма.

Феномен симулякра становится объектом осмысления Жиля Деле­за, Жана Бодрийара, Пьера Клоссовски и других постструктуралистов и теоретиков постмодернизма.