О любви, любовном опьянении и безумстве

 

Глава третья

 

 

Прекрасны дни влюбленных, их стремленья

К возлюбленной, блаженны их мученья.

 

Прекрасно все в любви – несет ли нам

Страдания она или бальзам.

 

Влюбленный власть и царство ненавидит,

Он в бедности свою опору видит.

 

Он пьет страданий чистое вино;

Молчит, хоть горьким кажется оно.

 

Его дарят похмельем сладким слезы.

Шипы – не стражи ли царицы Розы?

 

Страданья ради истинной любви

Блаженством, о влюбленный, назови!

 

Вьюк легок опьяненному верблюду,

Стремись, иди к единственному чуду!

 

Не сбросит раб с себя любви аркан,

Когда огнем любви он обуян.

 

Живут в тиши печального забвенья

Влюбленные – цари уединенья.

 

Они одни сумеют повести

Блуждающих по верному пути.

 

Проходят люди, их не узнавая,

Они – как в мире тьмы вода живая.

 

Они подобны рухнувшим стенам

Снаружи. А внутри – прекрасный храм.

 

Они, как мотыльки, сжигают крылья,

И шелкопряда чужды им усилья.

 

У них всегда в объятьях красота,

Но высохли от жажды их уста.

 

Не говорю: источник вод закрыт им,

Но жажду даже Нил не утолит им.

 

 

* * *

 

 

Да, ты своим кумиром увлечен, –

Но он, как ты, из глины сотворен.

Ты свой покой утратил и терпенье,

Ты от ланит и родинки в смятеньи.

Прекрасный облик, что тебя сразил,

Весь этот мир от глаз твоих закрыл.

Когда кумир твой злато презирает –

И для тебя оно свой смысл теряет.

Весь мир готов ты для любви забыть,‑

Одну ее ничем не заменить.

Любовь твоя всегда перед тобою,

Она владеет всей твоей душою.

 

Готов презреть достоинство свое,

Ты часа жить не можешь без нее.

 

Ты душу ей отдашь. Ты без боязни

Из‑за нее себя подвергнешь казни.

 

Но коль такую здесь имеет власть

Любовь, которой суть – дыханье, страсть,

 

Не удивляйся истинным влюбленным,

В пучину вечной страсти погруженным!

 

Они любви к Извечному полны,

От суеты мирской отрешены.

 

Устремлены лишь к истине единой –

Пьют, на пиру расплескивая вина…

 

Не исцелит их никакой бальзам,

Неведом их недуг земным врачам.

 

«Не я ли бог ваш?» – голос им взывает,

«О да! О да!» – весь круг их отвечает,

 

Они в пещерах уединены,

Но благостыни пламенем полны.

 

Сквозь толщу стен их проникают взоры.

Они дыханьем низвергают горы.

 

Они крылаты, словно ветр степной;

Как скалы, немы, но полны хвалой.

 

Глаза их, светлым током слез омыты,

Всегда для сокровенного открыты.

 

Они, коней своих загнав почти,

Горюют, что отстали по пути.

 

Живые жаждой счастья бесконечной,

Они плывут по звездам воли вечной.

 

Сердца спалил кумир небесный им,

Покой и отдых неизвестны им.

 

Кто созерцал слепящий взгляд кумира,

Тот навсегда отверг соблазны мира.

 

Оков не знает на пути земном

Упившийся божественным вином.

 

 

* * *

 

 

Однажды на пиру, гостей пленяя,

Кружилась в пляске пери молодая.

 

Не помню: жар сердец иль огонек

Светильни полу платья ей поджег.

 

Она, увидев это, рассердилась.

«Не гневайся! – сказал я. – Сделай милость!

 

Ведь у тебя сгорела лишь пола,

А весь мой урожай сгорел дотла».

 

Влюбленные друг в друга – дух единый.

Коль суть цела – не жаль мне половины.

 

 

* * *

 

 

Внимал я песням старца одного,

Что вот – ушел в пещеры сын его.

Исчах отец в разлуке, одинокий.

Но сын его ответил на упреки:

«С тех пор как я услышал глас творца,

Нет для меня ни друга, ни отца.

С тех пор как наступило просветленье,

Все в мире для меня – лишь сновиденье!»

Тот не пропал, кто от людей ушел,

Кто духа свет утраченный обрел.

 

 

* * *

 

 

Есть люди, чистой преданы любви, –

Зверями ль, ангелами их зови, –

Они, как ангелы, в любви и вере,

Но прячутся в пещерах, словно звери,

 

Они воздержанны, хоть и сильны,

Они премудры, хоть опьянены.

 

Когда они в священный пляс вступают,

То в исступленьи рубище сжигают.

 

Они забыли о себе. Но все ж,

Непосвященный, ты к ним не войдешь.

 

Их разум – в исступлении, а слух

К увещеваниям разумным глух.

 

Но утка дикая не тонет в море.

Для саламандры ведь пожар – не горе[97].

 

Вот так и многотерпцы, – ты скажи, –

В пустыне живы божий мужи!

 

Они от взоров всех людей сокрыты,

Они не знатны и не имениты.

 

Не добиваются людской любви,

Довольно вечной им одной любви.

 

Они – плодовый сад щедрот безмерных,

А не злодеи в облаченьи верных.

 

Они скрываются от глаз людских,

Как жемчуга в жемчужницах своих.

 

Не хвастаются, не шумят, как море,

Блестя жемчужной пеной на просторе.

 

Они – не вы! Вы – внешне хороши,

Но в обликах красивых нет души.

 

И не прельстите вы царя вселенной

Ни красотой, ни роскошью надменной.

 

Когда бы стала перлами роса,

То перлов не ценилась бы краса.

 

Как по канату, доблестный и верный

Пройдет и без шеста над бездной скверны.

 

Дервиш в блаженном хмеле изнемог,

Внимая зову: «Эй! Не я ль твой бог?»

 

Кто зовом тем навеки опьянится,

Тот никаких мечей не устрашится.

 

Рассказ

 

 

Жил в Самарканде юноша. Был он

Индийскою красавицей пленен.

Она, как солнце, чары расточала,

Твердыню благочестья разрушала.

Казалось, красоту, какую мог,

В ней воплотил миров зиждитель – бог.

За нею вслед все взгляды обращались.

Ее встречавшие ума лишались.

Влюбленный наш тайком ходил за ней.

И раз она сказала гневно: «Эй!

Глупец, не смей, как тень, за мной влачиться.

Не для твоих тенет такая птица.

Не смей за мною по пятам ходить.

Не то рабам велю тебя убить!»

И тут влюбленному промолвил кто‑то:

«О друг, займи себя другой заботой.

 

Боюсь, ты не достигнешь цели здесь,

Л потеряешь даром жизнь и честь!»

 

Упреком этим горьким уязвленный,

Вздохнув, ответил юноша влюбленный:

 

«Пусть под мечом я голову мою

В прах уроню и кровь мою пролью.

 

Но скажут люди: «Вот удел завидный!

Пусть от меча любимой – не обидно».

 

Меня позорить можешь ты, бранить, –

Я не уйду. Мне без нее не жить.

 

Что мне советуешь ты, ослепленный

Тщетою мира, лишь в себя влюбленный?

 

Она добра и благости полна,

Пусть хоть на казнь пошлет меня она!

 

Мечта о ней меня в ночи сжигает,

Л утром снова к жизни возрождает.

 

Пусть у ее порога я умру,

 

Но жив, как прежде, встану поутру!»

 

Будь стоек всей душою, всею кровью.

Жив Саади, хоть и сражен любовью.

 

 

* * *

 

 

Сказал от жажды гибнущий в пустыне:

«Счастлив, кто гибнет в водяной пучине!»

 

Ему ответил спутник: «О глупец,

В воде иль без воды – один конец».

 

«Нет! – тот воскликнул. – Не к воде стремлюсь я,

Пусть в океане Духа растворюсь я!»

 

Кто жаждет истины, я знаю, тот

Без страха бросится в водоворот.

 

Не дрогнет в жажде знанья, не остынет,

Хоть знает он, что в тех волнах погибнет.

 

Любовь, влюбленный, за полу хватай.

«Дай душу!» – скажет. – Душу ей отдай.

 

Ты внидешь в рай блаженства и забвенья,

Пройдя геенну самоотреченья.

 

Труд пахаря в пору страды суров,

Но пахарь сладко спит после трудов.

 

На сем пиру блаженства достигает

Тот, кто последним чашу получает.

 

Рассказ

 

 

Мне это раз поведали дервиши,

Те, что душой царей земных превыше:

«Один старик, не ведая, чем жить,

Близ храма милостыню стал просить.

Ему сказали: «Здесь – не дом вельможи,

Ты милостыни здесь не жди, прохожий!»

«А чей же это дом? – старик в ответ. –

Чей дом, где бедным милостыни нет?»

«Умолкни! – крикнул страж. – Исполнись страха!

Не видишь разве? Это дом аллаха!»

Михраб священный увидал старик,

И, на ступени пав, издал он крик:

«Ведь это божий храм, жилище чуда!

Как мне без радости уйти отсюда!

Мной, бедняком, никто не пренебрег,

Неужто здесь не пустят на порог?

К тебе я, боже, руки простираю,

С пустой рукою не уйду я, знаю!»

 

Так простоял тот старец круглый год

У врат, куда молиться шел народ.

 

Сурово мимо шли единоверцы.

И вот у старца ослабело сердце.

 

И сторож в час обхода своего

Увидел умирающим его.

 

Старик пред смертью щебетал, как птица:

«Блажен, кто в дверь предвечного стучится!

 

Он вечный рай обрел!» Я не слыхал

Досель, чтобы алхимик унывал;

 

И он без счета тратить злато будет,

Пока из камня злата не добудет.

 

Ценою злата можно все добыть,

Но только сердца друга не купить.

 

Красавица тебе ли надоела,

Бросай ее, ищи другую смело.

 

Упреков кислоликой не сноси,

Огонь струею свежей погаси.

 

Но если нет по красоте ей равной –

Стезею прочь не уходи бесславной.

 

И откажись, – когда нельзя простить, –

От той лишь, без которой можно жить.

 

 

Рассказ

 

 

Дервиш не спал, и не пил, и не ел,

Молился он, других не делал дел.

 

И на моленья голос внял ответный:

«Эй, старец! Все твои молитвы тщетны!

 

В мир уходи. Как люди все, живи.

Небесной недостоин ты любви!»

 

И вновь дервиш не спал, не ел, молился.

Тут в нем мюрид ближайший усомнился.

 

Сказал он: «Все мольбы твои – тщета.

Не для тебя небесные врата!»

 

«О дерзкий раб! – дервиш ему ответил. –

Надеждой путь отверженного светел!

 

От этих врат мне некуда уйти,

Другого нет передо мной пути.

 

Не думай, коль от пира ты отбился,

Что я и сам от бога отвратился.

 

Лишь попрошайка, получив отказ,

В другую дверь стучать бежит тотчас.

 

Пусть я отвержен, но в любви и вере

Я тверд. И я другой не знаю двери!»

 

И смолк, и вновь он пал главой во прах,

И вновь раздался глас в его ушах:

 

«Явил ты доблесть на стезе суровой,

И здесь тебе прибежище готово».

 

 

* * *

 

 

Однажды в ярость некий старец впал,

Что все молитвы сын его проспал:

«Эй, сын, трудись, не спи, пока ты в силе!

Ты сана не достигнешь без усилий.

Когда бы Сулейман беспечно спал,

Он мудрецом великим бы не стал.

Стремись же к пользе, будь в трудах всечасно.

И знай – судьба бездельников несчастна».

 

Рассказ

 

 

Раз молодая женщина пришла

К отцу и жаловаться начала:

 

«Отец мой! Муж меня совсем не любит…

Ах, вижу я, он жизнь мою загубит!

 

Гляжу, как к женам ласковы мужья,

И плачу. Знать, одна несчастна я.

 

Всяк льнет к жене, как голубок к голубке,

Как дольки миндаля в одной скорлупке,

Все люди, погляжу я, кроме нас!

А муж мой улыбнулся ль мне хоть раз?»

 

Отец ее был мудр и духом светел;

И он с улыбкой дочери ответил:

 

«Неласков, говоришь, с тобою он?

Зато хорош собой, умен, учен!

 

Жаль человека потерять такого

 

И худшего в сто раз искать другого…

 

Будь с ним поласковей. Коль он уйдет,

Ведь на тебя бесчестие падет».

 

 

* * *

 

 

Раз на невольничьем базаре был я,

И там раба, из жалости, купил я

 

И отпустил. А он: «Куда пойду?

Где я тебе подобного найду?»

 

Рассказ

 

 

Жил в Мерве врач, как нерп, светлоокий,

Как кипарис, и стройный и высокий,

 

Не думал он, леча своих больных,

О дивном обаяньи глаз своих.

 

И женщина одна мне рассказала:

«Когда я у него лечиться стала,

 

Сама хотела дольше я болеть,

Чтоб ежедневно на него смотреть».

 

Порою неожиданно бывает,

Умом могучим страсть овладевает.

 

А если страсть сумеет власть забрать,

То головы рассудку не поднять.

 

 

Рассказ

 

 

Железные перчатки раздобыл

Один борец и биться с львом решил.

 

Но лапа льва к земле его прижала,

И сила у борца в руках увяла.

 

А зрители: «Эй, муж! Ты что лежишь,

Как женщина? Что льва ты не разишь?»

 

А тот вздохнул, не в силах приподняться:

«Увы, со львом не кулаками драться!»

 

Как лев могучий был сильней борца,

Так страсть порой сильнее мудреца.

 

Кулак – будь он в железной рукавице,

В бою со львом свирепым не годится.

 

О пленник страсти, позабудь покой!

Ты – мяч, гонимый по полю клюкой.

 

 

Рассказ

 

 

Раз юноша и дева, что дружили

От детских лет, в супружество вступили.

Жена была счастлива. А супруг –

Смотри! – ее возненавидел вдруг.

Он прелестью подруги не пленялся,

Прочь от нее лицом он отвращался.

 

Она, как роза, красотой цвела;

А для него как смерть она была.

 

Ему сказали: «Эй, ты, непонятный,

Не любишь – отошли ее обратно».

 

А тот: «Овец хоть тысячу голов

Отдам, чтоб разрешиться от оков!»

 

А им жена: «Приму любые муки,

Но знайте – с ним не вынесу разлуки.

 

На все отары мира не польщусь

И разлучиться с ним не соглашусь».

 

Порою друг, что друга отвергает,

Отвергнутому лишь милей бывает.

 

 

* * *

 

 

К Меджнуну обратились, вопрошая:

«Чего ты ищешь: ада или рая?»

 

А он: «Я за возлюбленной иду.

Мне и в раю с ней благо, и в аду».

 

Рассказ

 

 

Спросили раз Меджнуна: «Что с тобой?

Что ты семьи чуждаешься людской?

 

И что с Лейли, с твоей любовью сталось?

Ужель в тебе и чувства не осталось?»

 

Меджнун ответил, слез поток лия:

«Молю, отстаньте от меня, друзья,

 

Моя душа изнемогла от боли,

 

Не сыпьте же хоть вы на рану соли.

 

Да, друг от друга мы удалены,

Необходимости подчинены».

 

А те: «О светоч верности и чести,

Вели – Лейли передадим мы вести!»

 

А он им: «Обо мне – ни слова ей,

Чтобы не стало ей еще больней».

 

 

Рассказ

 

 

Махмуд, султан Газны, подслушал раз

Насмешку: «Очень некрасив Аяз.

А страстью соловей не воспылает

К той розе, что красой не обладает».

Насмешке той Махмуд угрюмый внял;

Но так, размыслив, он себе сказал:

«В Аязе нрав мне дорог благородный!..

Что мне до этой зависти негодной?»

Однажды был в пути султан Махмуд.

И вот в ущелье сорвался верблюд

И в пропасти застрял между камнями,

На нем сундук разбился с жемчугами.

Царь подобрать тот жемчуг приказал,

А сам поспешно дальше поскакал.

Все от султана всадники отстали,

Полезли жемчуг подбирать в провале.

Дорогой обернулся властелин

И видит – скачет с ним Аяз один.

Султан ему: «Ты что же не остался

И жемчуга собрать не попытался?»

Аяз в ответ: «Я у тебя служу

И долгом выше перлов дорожу».

 

Не забывай высокого служенья

Для благ земных и для обогащенья!

 

От Истины лишь Истины хотят

Те, перед кем открылся тарикат.

 

Не другом занят ты, а сам собой,

Коль в дружбе ищешь прибыли одной.

 

Пока ты дышишь алчностью презренной,

Ты не услышишь правды сокровенной.

 

Желанья – прах клубимый. А высок

И светел только Истины чертог.

 

Где буря тучи праха подымает,

Там зоркий глаз пути не различает.

 

 

Рассказ

 

 

Я и мой друг далекий путь свершили,

А из Магриба морем плыть решили.

 

Отдав дирхем последний морякам,

Я сел. А спутник мой остался там.

 

Магрибский кормчий бога не боялся,

Бесплатно старца везть не соглашался.

 

Простясь со спутником, я зарыдал,

А старец засмеялся и сказал:

 

«Не плачь! Коня домчит куда угодно

Творец земли, небес и бездны водной!»

 

Тут, коврик свой раскинув на волнах,

Поплыл он. Охватил мне душу страх.

 

Матросы‑негры паруса подъяли,

С попутным ветром в ночь корабль погнали.

 

И что ж, – гляжу я утром: за бортом

Дервиш плывет на коврике своем.

 

«Смотри, – сказал, – как море перешли мы,

Ты – в корабле, я – господом хранимый!»

 

Так праведник в пучине не пропал,

И это я воочью увидал!..

 

Ребенка, что огонь свечи хватает,

Отец любовно предостерегает.

 

Того, кто к солнцу Истины летит,

Всевидящий от гибели хранит.

 

От мук огня он уберег Халила,

Мусу живым пронес по волнам Нила[98].

 

Пучина тонущему не страшна,

Когда рука хранителя сильна.

 

Но как вам несть по волнам груз тяжелый,

Коль и на суше мокры ваши полы?

 

 

* * *

 

 

Пути ума извилисты. Но нет

Для верного святынь иных, чем Свет.

Хоть нам дано прямое пониманье,

Но мы придирчивы в вопросах знанья:

«Что есть земля? Что – небо в звездной мгле?

Кто суть сыны Адама на земле?»

О мудрый, ты глубоко вопрошаешь,

Тебе отвечу я, коль ты желаешь:

Моря, пустыни, горы, небосвод

И человеческий несметный род,

И ангелы, и дивы‑исполины –

Все живо только тем, что жив Единый.

Ты скажешь: как морской простор широк!

Ты скажешь: как небесный свод высок!

Увы, несведущий не постигает

Безбрежности, где сущность пребывает.

 

Семь океанов – капля пред творцом,

И солнце – искра пред его лицом.

 

Века подобны грезе быстротечной

 

Пред тем, что зодчий создает предвечный.

 

Рассказ

 

 

Раз мимо стана царского в пути

Дехкану с сыном довелось пройти.

 

Увидел мальчик витязей с мечами,

Украшенных златыми поясами.

 

Азады с луками стояли там;

С колчаном – сзади каждого – гулам.

 

Кулахи и атласные одежды…

Отец же, в страхе увлекая сына,

 

Увидев этот блеск, вздохнул юнец:

«Как беден перед ними мой отец!..»

 

Отец же, в страхе увлекая сына,

Прочь убежал от ставки властелина.

 

«Ведь ты – глава селенья! – сын сказал.‑

Что ж испугался ты и убежал?

 

Владелец ты такого же кулаха,

Что ж испугался ты становья шаха?»

 

Сказал отец: «Да, повелитель я,

 

Но лишь в моей деревне власть моя.

 

И, страхом полн, склоняется великий,

Неустрашимый муж у врат владыки.

 

Не чти себя великим, о глупец,

Коль староста деревни твой отец!»

 

У древних не найдешь ты поученья,

Чтоб не привел я притчу в подтвержденье.

 

 

* * *

 

 

Вы светлячка видали на полях,

Что, словно свечка, теплится в ночах?

 

Его спросили: «Вот ты ночью светишь,

А что же днем нигде тебя не встретишь?»

 

И в темноте сияющей светляк,

По мудрости своей, ответил так:

 

«Я здесь и днем! Мне ваш вопрос обиден.

Я только из‑за солнца днем не виден».

 

Рассказ

 

 

Однажды Са’да ибн Занги[99]хвалили

(Благословение его могиле!).

Дервиш рассказывал, как принял встарь,

Как одарил его покойный царь.

Раз на монете царского даренья

«Нам все – аллах!» – он прочитал в волненьи.

И, царский с плеч своих сорвав халат,

Бежал он в степь, раскаяньем объят.

Его спросил пустынник: «Что случилось?

Зачем ты убежал, скажи на милость?

Ведь ты сперва царем был обольщен!..

Так что же вдруг тобой покинут он?»

Дервиш сказал: «Влеком надеждой лживой,

Я в ожиданьи трепетал, как ива.

И я прочел слова: «Нам все – аллах!»

И царь ничтожен стал в моих глазах».

 

 

Рассказ

 

 

Однажды в Шаме закипела смуте.

Дервиша взяли стражи почему‑то.

 

И до сих пор звучат в моих ушах

Его слова, когда он брел в цепях:

 

«Меня не взял бы ваш султан надменный,

Когда б не допустил творец вселенной!»

 

Врага благословляйте своего,

Коль знаете, что друг послал его.

 

Возвысят вас или во тьму низводят –

Все благо, что от Истины исходит.

 

О мудрый, не страшись телесных мук!

Порой бальзамом горьким лечит друг.

 

Врач больше сведущ, – значит, без испуга

Ты должен снадобье принять от друга!

 

 

Рассказ

 

 

Был некто, как когда‑то я, влюблен;

Терпел позор и унижепье он.

 

И слух, как барабан, молвой утроен,

Гремел о нем, что ум его расстроен,

 

Но ведь из рук возлюбленной и яд

Таит противоядье, говорят.

 

Обидам, оскорбленьям не внимал он.

Чело перед возлюбленной склонял он.

 

И так мечтаний пламень им владел,

Что мозг под крышкой черепа кипел.

 

Был как глухой он в хоре порицаний;

Что дождик тонущему в океане?

 

И что влюбленному позор и честь,

Он должен муку страсти перенесть!

В возлюбленную див оборотился

И ночью в дом к несчастному явился.

Объятиями дива осквернен,

С постели встав, не мог молиться он.

И вышел он в глубоком сокрушены!

К бассейну своему для омовенья.

Была зима в ту пору. Водоем

Покрылся за ночь льдистым хрусталем.

Сосед, увидев, крикнул: «Друг, постой!

Себя убьешь ты ледяной водой!»

Хозяин же ответил: «Замолчи ты,

И сердце и душа во мне убиты.

Что я сношу? Да легче умереть!

Поверь, я больше не могу терпеть…

Но пусть презренье на любовь ответ мне, –

Я жив надеждой… Хоть надежды нет мне!»

Аллахом я из праха сотворен,

Мой свет его могуществом зажжен,

Мне радостно внимать его веленью

И верить вечному благоволеныо.

О муж любви, иди своей тропой,

Чуждайся блеска роскоши людской!

Иди путем любви! Душой беспечен,

Пусть ты погибнешь – дух твой будет вечен.

Ведь из зерна и злак не прорастет,

Когда само зерно не пропадет.

Тогда лишь сможешь Истины добиться,

Коль от себя сумеешь отрешиться.

 

И знай – ты Истины не обретешь,

Пока в самозабвенье не впадешь.

 

Как музыка, поют шаги верблюда,

Когда тебе любви открыто чудо.

 

И тайну в крыльях мухи ты узришь,

Когда ты страстью чистою горишь.

 

И, изумленный, в просветленьи духа

За голову ты схватишься, как муха.

 

Влюбленный плачет, слыша пенье птиц.

И небо пасть пред ним готово ниц.

 

Да – истинный певец не умолкает,

Но не всегда, не всяк ему внимает.

 

Пусть к нам на пир влюбленные придут

И упоенью души предадут!

 

Пусть кружатся, как чаша круговая,

Главу у врат смиренья опуская!

 

Когда дервиш в самозабвенье впал,

Не смейся, пусть он ворот разодрал

 

И машет, словно крыльями, руками…

Он – в море, он объят любви волнами!

 

Где бубны, флейты ваши! – спросишь ты.

Откуда песня льется с высоты?

 

Не знаю я. Хоть песня мир объемлет,

Но ей лишь сердце избранного внемлет.

 

Коль птица с башни разума взлетит,

То ангелов небесных восхитит,

 

А низкий, в ком пристрастье к миру живо,

Готовит в сердце логово для дива.

 

Кто потакать готов своим страстям –

Не спутник он и не застолец нам.

 

Когда садами ветер пролетает,

Он не дрова, а розы рассыпает.

 

Мир, полный музыки, нам дал творец…

Но что увидит в зеркале слепец?

 

Ты не видал, как в пляс верблюд вступает,

Когда арабской песне он внимает?

 

Верблюда, знать, в восторг напев привел…

А тот, кто глух, тот хуже, чем осел.

 

 

Рассказ

 

 

Играть на флейте юноша учился

И совершенства в музыке добился.

Сердца сгорали, как сухой камыш,

Когда звучал его живой камыш.

Отец сердился, флейту отнимал он.

«Бездельник!» – сына гневно упрекал он.

Но, как‑то ночью услыхав сквозь сон,

Игрою сына был он потрясен.

Сказал: «Не прав я был, его ругая,

Его искусства дивного не зная!»

Видал дервишей ты летящий круг?

Что означают эти взмахи рук?

Знай: в дверь они глядят иного мира,

Отмахиваясь от земного мира.

Тот видит Тайну, у кого жива

Душа в мельчайших складках рукава.

Так опытный пловец лишь обнаженный

В пучине не потонет разъяренной.

 

Намокнет грузный плащ, пловца губя, –

Ты скинь притворства рубище с себя!

 

Привязанный, в оковах ты плетешься,

Порвав все связи – с Истиной сольешься.

 

 

Рассказ

 

 

«Бедняга! – кто‑то мотыльку сказал. –

Себе ты лучше б ровню поискал!

 

Горящая свеча тебя не любит.

Влечение твое тебя погубит.

 

Не саламандра ты, не рвись в огонь!

Надежная нужна для битвы бронь,

 

Как без нее с железноруким биться?

От солнца мышь летучая таится.

 

И тот, кто здравым наделен умом,

Не обольщается своим врагом.

 

Где разум твой? Свеча – твой враг смертельный,

Зачем ты рвешься к гибели бесцельно?

 

Бедняк, прося царевниной руки,

Получит в лучшем случае пинки.

 

Свеча султанам и царям сияет

 

И о любви твоей, поверь, не знает.

 

Она, блистая в обществе таком,

Прельстится ли ничтожным мотыльком?

 

Твоя любимая вельможам светит:

А ты сгоришь – она и не заметит!»

 

И мотылек ответил: «О глупец,

Пусть я сгорю, не страшен мне конец.

 

Влюблен я, сердце у меня пылает,

Свеча меня, как роза, привлекает.

Огонь свечи в груди моей живет,

Не я лечу, а страсть меня влечет.

Аркан захлестнут у меня на шее.

И мне не страшно, рад сгореть в огне я.

Сгорел я раньше, а не здесь – в огне,

Который обжигает крылья мне.

Она в такой красе, в таком сияньи,

Что глупо говорить о воздержаньи.

Пусть я на миг в огонь ее влечу

И смертью за блаженство заплачу!

Я в жажде смерти рвусь к живому чуду.

Она горит! И пусть я мертвым буду!..

А ты мне говоришь: «Во тьме кружи.

Ищи достойную и с ней дружи!»

Скажи ужаленному скорпионом:

«Не плачь!» – не станет вмиг он исцеленным.

Советы бесполезно расточать

Пред тем, кто не желает им внимать.

Не говорят: «Полегче, сделай милость!» –

Возничему, чья четверня взбесилась.

В «Синдбаде» также сказано о том:

«Сравни советы с ветром, страсть – с огнем».

Костер под ветром ярче пламенеет,

Тигр, если ранен, пуще свирепеет.

Я прежде думал: ты мне добрый друг,

Не ждал я от тебя дурных услуг.

Советуешь мне: «Ровню, мол, ищи ты,

Пусть будут сердце и душа убиты!..»

 

Не дорожишь душой, так не взыщи,

Ты сам иди и ровню поищи.

 

К себе подобным лишь самовлюбленный

Идет, как пьяный в мрак неозаренный.

 

Я сам решил – во тьме ль погибнуть мне,

Или сгореть в ее живом огне!

 

Тот, кто влюблен, тот смело в пламя мчится.

Трус, что влюблен в себя, всего боится.

 

От смерти кто себя убережет?

Пусть жар возлюбленной меня сожжет!

 

И если смерть для нас неотвратима,

Не лучше ли сгореть в огне любимой,

 

Вкусить блаженство, пасть у милых ног,

Как я – в свечу влюбленный мотылек!

 

 

Рассказ

 

 

Однажды темной ночью я не спал

И слышал – мотылек свече шептал:

 

«Пусть я сгорю! Ведь я люблю… Ты знаешь..

А ты что плачешь и о чем рыдаешь?»

 

Свеча ему: «О бедный мотылек!

Воск тает мой, уходит, как поток.

 

А помнишь, как ушла Ширин‑услада,

Огонь ударил в голову Фархада».

 

И воск, подобный пламенным слезам,

Свеча струила по своим щекам.

 

«Любви искатель! Вспыхнув на мгновенье,

Сгорел ты. Где же стойкость? Где терпенье?

 

В единый миг ты здесь спалил крыла,

А я стою, пока сгорю дотла.

Ты лишь обжегся. Но, огнем пылая,

Вся – с головы до ног – сгореть должна я!»

Так, плача, говорила с мотыльком

Свеча, светя нам на пиру ночном.

Но стал чадить фитиль свечи. И пламя

Погасло вдруг под чьими‑то перстами.

И в дыме вздох свечи услышал я:

«Вот видишь, друг, и смерть пришла моя!»

Ты, чтоб в любви достигнуть совершенства,

Учись в мученьях обретать блаженство.

Не плачь над обгоревшим мотыльком –

С любимой он слился, с ее огнем.

Под ливнем стрел, хоть смерть неотвратима,

Не выпускай из рук полу любимой.

Не рвись в моря – к безвестным берегам,

А раз поплыл, то жизнь вручи волнам!

 

 

Амир Хосров Дехлеви

 

Об авторе

 

Амир Хосров Дехлеви (1253–1305) – персоязычный поэт Индии, автор «Хамсе», многих других поэм и нескольких диванов лирических газелей. Поэмы Амира Хосрова отличаются интересной сюжетнон формой и занимательностью.

 

Газели

Перевод Дм.Седых

 

 

Я рассказать печаль моих ночей не в силах,

Любя, рыдать и петь, как соловей, не в силах.

Вглядись в мое лицо, и ты поймешь, как таю,

Но, вижу, ты понять тоски моей не в силах.

Взгляни на грудь мою в кровоточащих ранах,

Терпение хранить я больше в пей не в силах.

Все же радуюсь тому, что ты проникла в душу,

Хоть я к твоей душе найти ключей не в силах.

Быть может, мне вернешь похищенное сердце,

Но слезно умолять: «О, пожалей!» – не в силах.

Его в твоих кудрях навеки я оставлю.

Вернуть Хосров того, что взял злодей, не в силах.

 

 

* * *

 

 

Свой лунный лик яви молящему о встрече

И услади мой слух чарующею речью.

О скатный жемчуг слов, жемчужницей хранимый!

Жемчужницу открой, да будут перлы зримы.

По створки где ее? Ты их рисунок зыбкий,

Коль все же есть они, яви своей улыбкой.

Яви свой аромат, и я из мертвых встану,

Узнаю по нему рисунок тонкий стана.

О локоны твои! Они чернее ночи.

Явись, и станет ночь светлее и короче.

Сказала: «Жду тебя у своего порога».

Не убивай мечту и укажи дорогу.

Мой идол, мой кумир, пе будь со мной сурова!

Среди влюбленных нет влюбленнее Хосрова.

 

 

* * *

 

 

Я в этот мир пришел, в тебя уже влюбленным,

Заранее судьбой на муки обреченным.

Ищу с тобою встреч, ищу, как озаренья,

Но гордость не могу забыть ни на мгновенье.

О смилуйся и скинь густое покрывало,

Чтоб сердце пало ниц и бога потеряло!

Отбрось надменность прочь, лицо приоткрывая,

Чтоб гордость вознесла меня в обитель рая.

Л если ты меня не удостоишь взглядом,

Покину этот мир, что стал при жизни адом.

Нет, сердца никому не дам пленить отныне,

Чтоб жить в его плену отшельником в пустыне.

И что же услыхал Хосров в ответ на стоны:

«Придет и твой черед, надейся, о влюбленный!»

 

 

* * *

 

 

Скитаться на путях любви, о сердце, не устань!

Бессильно тело без тебя. Бессильней, тело, стань!

О ты, что взорами сердца кровавишь вновь и вновь,

Пролей соперников моих еще обильней кровь!

О камень сердца твоего разбиться буду рад.

Да будет каменней оно и тверже во сто крат!

Винят влюбленные тебя в жестокости. Пускай!

Еще сильнее мучь меня, еще больней терзай!

Сгорает сердце от любви. Взгляни, на нем зола.

Коль ты довольна, пусть его сожжет любовь дотла!

Благочестивый, жаждешь мне молитвою помочь?

Молись: «Пускай безумцем он блуждает день и ночь!»

Слезами скорбными Хосров оплакал каждый стих.

Да будет счастлив он от слез соперников своих!

 

 

* * *

 

 

Тюрчанка[100], пусть аллах тобой не почитаем,

Перед тобой ничто вся Индия с Китаем.

Хоть раз прими меня, чтоб я забыться мог,

Забыл, как обивал напрасно твой порог.

Сказала: «Не блуждай, о странник, сделай милость!»

Могу ли не блуждать, коль сердце заблудилось?

Я стражу по ночам у стен твоих несу

И поверяю боль в твоих воротах псу.

К чему ходить в мечеть сраженному любовью?

Я к Мекке обращен, молюсь, а вижу брови.

Пою о соловьях, о розах я пою,.

Чтоб только воспевать жестокую мою.

Бывало, шел в цветник, блаженствуя заране,

Теперь влечет меня твое благоуханье.

Сожги меня, сожги неправедным огнем

И пепел мой рассыпь на зеркале твоем!

Рад голову Хосров подставить под удары,

Коль для тебя в игре она подобна шару.

 

 

* * *

 

 

Все, кто в этот мир приходят, не останутся, уйдут.

Да помянут тех достойно, кто достойно прожил тут!

Всех живущих на прицеле держит меткая стрела.

Нет числа пронзенным ею, и не будет им числа.

У всевышнего в колчане та стрела всего одна,

Настигает в одиночку, но настигнет всех она.

Жить до светопреставленья не надейся. Только тот

Так наивен, кто не знает, что у смерти свой расчет.

Все уйдем, не в этом дело. Как уйдем – куда важней:

Будут помнить ли могилу, позабудут ли о ней.

Не моли о милосердьи кровожадную судьбу:

Дождь находит неизбежно водосточную трубу.

Много тысяч караванов шло по нашему пути,

Многим тысячам таких же предстоит еще пройти.

Всяк живущий, коль не знал бы, что во прах вернется плоть,

Возгордился бы безмерно. Мудро создал нас господь!

Так ликуй, встречая весны, не печалясь, не скорбя,

Будь доволен тем, что весен есть немало у тебя!

О Хосров, как рак‑отшельник не живи, пока не стар,

Не торгуйся в лавке жизни, не скупясь бери товар!

 

 

* * *

 

 

О, налей сегодня чашу, виночерпий, дополна,

Ибо смерть – пустая чаша опьяненным без вина!

Можешь душу взять, по телу дай испить блаженство рая,

О, яви же благосклонность, чашу мне налив до края!

Не молись, благочестивый, о спасении моем!

Одержимость не покинет мой обжитый ею дом.

Еженощно на безумье я настаиваю строки,

Вероломству луноликпх бесконечно шлю упреки,

На листах моей тетради стонет каждая газель,

И пустует до рассвета одинокая постель.

Что ж, свече не мнится пламя адской огненной геенной,

И сгорает, как в экстазе, мотылек самозабвенно.

Коль тебя корит соперник, принимай укор за лесть,

Коль твое склоняют имя из‑за пери, это – честь.

Нет, пе подвиг пасть в сраженье, защищая правоверьо.

Подвиг – сжечь себя любовью, умереть во славу пери!

Не проси, Хосров, пощады, коль любовь заносит меч,

Перед ней бессилен разум, г