Некоторые американисты полушутливо называют США «страной трех М»: mobility, movement, migration («непостоянство, движение, перемещение»).

Как отмечает Г. Гачев, «пуповинную связь» с землей, с матерью-природой здесь имели индейцы, но белые пришельцы истребили их, «вырубили, как деревья». Только в начале ХХ в. в США пробуждается интерес к культуре коренных американцев, однако восстанавливать их уникальную древнюю культуру приходится уже по крохам. Шерман Алекси (Sherman Alexie) в пародийной «инструкции» «Как написать великий роман об американских индейцах» («How to write the Great American Indian Novel») рекомендует: «В великом романе об американских индейцах после того, как он будет, наконец, написан, все белые должны оказаться индейцами, а все индейцы – призраками».

Вот таким «призраком», несуществующим миром оказывается фолкнеровская Йокнапатофа. Как нет больше на земле племени чикесо, так и Йокнапатофа – «terra incognita» – существует только в книгах У. Фолкнера.

При этом Йокнапатофу нельзя назвать «страной, которой нет на карте»: имеется нарисованная Фолкнером в 1946 г. карта, имеются даже «статистические данные». Согласно этим данным, площадь Йокнапатофы занимает 2400 кв. миль, административный центр округа – город Джефферсон, а в 1936. г. население Йокнапатофы составляло 15611 человек, из них 6298 белых. Из романа в роман Фолкнер рассказывает о судьбах разных поколений нескольких старинных семейств, издавна населяющих эти края: Сарторисов, Компсонов, Сатпенов и других. Однако все вышесказанное не отменяет того факта, что Йокнапатофа – страна-призрак, населенная «призраками блистательных и гибельных былых времен».

Уникальность Йокнапатофы не только в том, что это место, которого нет на реальной карте мира. Сам уклад жизни обитателей Йокнапатофы, кажется, не принадлежит ХХ веку. Утопия Йокнапатофы – в попытках ее обитателей сохранить традиции, привычки, манеры, которые были свойственны их предкам, населявшим эту землю еще в XVIII­– начале XIX вв., в легендарные времена до Гражданской войны 1861–1865 гг.

Фолкнер ностальгически рисует американский Юг как особую среду обитания. Это – единственное место в США, где изначально существовала связь с почвой, с природой, с тайнами и глубинами земли:

«Земля на какое-то время приняла его в свое лоно, и он познал то, что называется удовлетворенностью. Он поднимался на рассвете, сажал в почву растения и семена, наблюдал за их ростом и ухаживал за ними; бранил и погонял черномазых и мулов, не давая им стоять без дела; наладил и пустил в ход мельницу, научил Кэспи управлять трактором, а в обед и по вечерам приносил с собой в дом запах машинного масла, конюшни и перегноя; ложился в постель с приятным ощущением отдыха в благодарных мышцах, со здоровым ритмом природы во всем теле, и так засыпал» (У. Фолкнер, «Сарторис» / «Sartoris», 1929).

Квентин, герой романа «Шум и ярость» («The Sound and the Fury», 1929), ностальгически вспоминает изобильную природу Юга: «…Бывало, выйдешь – и точно окунешься в тихое и яростное плодородие, все утоляющее, как хлеб – голод. Сплошным щедрым потоком вокруг тебя, не скряжничая, не трясясь над каждым жалким камушком. А здесь [в окрестностях Гарварда] зелени отпущено деревьям как будто ровно настолько, чтобы хватало с грехом пополам для прогулок, и даже лазурь дали – не наша фантастическая синева».

Тема отчужденности современного человека от естественной жизни, от природы присутствует в произведениях писателя как тревожный симптом. С точки зрения жителей Йокнапатофы, носителями этой пагубной тенденции являются «янки» – пришельцы с Севера, горожане, не имеющие понятия о правильном образе жизни:

«– Покупать индеек! – с глубоким омерзением повторил мистер Маккалем. – Покупать в лавке! Я еще помню времена, когда я брал ружье, выходил из этой самой двери и через полчаса приносил домой индюка. А еще через час – так и целого оленя. Да что там, вы, братцы, о рождестве никакого понятия не имеете. Вы только и знаете что окна в лавке, где выставлены кокосовые орехи, хлопушки этих янки и прочая дребедень.

– Да, сэр, – сказал Рейф, подмигнув Баярду. – Когда генерал Ли сдался, это была величайшая ошибка человечества. Страна так от нее и не оправилась» («Сарторис»).

Продукты технического прогресса – самолет и автомобиль – в романах Фолкнера символизируют нечто чужеродное, что разрушает южную идиллию. Эти чудеса техники свидетельствуют о неумолимом ходе времени, о вступлении XX века в свои права.

В романе «Сарторис» молодой Баярд, вернувшись в Джефферсон с фронта Первой мировой войны, первым делом покупает гоночный автомобиль и начинает носиться в нем по городу и его окрестностям на бешеной скорости, распугивая жителей и рискуя каждую минуту разбиться. Можно подумать, что ему мало было войны и он вновь ищет встречи со смертью. Вот одна из таких многочисленных сцен: «Почти у самого города ему встретилась еще одна повозка, и он шел прямо на нее, пока мулы, осадив назад, не опрокинули повозку, тогда он резко свернул в сторону и пронесся мимо чуть ли не вплотную, так что негр, который орал в перевернутой повозке, мог ясно разглядеть его тонкогубый рот, издевательски растянутый в диком оскале». Во время одной из безумных поездок, когда автомобиль упал с обрыва и чудом не разбился, от сердечного приступа погибает старый полковник Баярд Сарторис. Сам молодой Баярд погибнет впоследствии во время испытания новой модели самолета.

В романе «Шум и ярость» автомобиль символизирует попытку Джейсона Компсона угнаться за прогрессом, а ведь Джейсон, по признанию самого Фолкнера, «…олицетворяет… законченное зло. По моему мнению, это самый отвратительный образ из всех созданных мною». При этом Джейсон – один из немногих жителей Йокнапатофы, кто старается жить на современный лад, – не терпит запаха бензина, и в финале романа, пытаясь на автомобиле выбраться из Джефферсона, Джейсон вынужден повернуть назад из-за непереносимой головной боли.

Уильям Фолкнер сам родился и вырос на Юге, в штате Миссисипи. Вся история его семьи связана с освоением, развитием, процветанием и последовавшей затем гибелью американского Юга. После поражения в войне 1861–1865 гг. американской Юг был уничтожен не только как независимая территория, претендовавшая на особое социально-экономическое положение. Юг вообще перестал существовать как особый мир со своей уникальной атмосферой, своими обычаями, своими предрассудками и своей судьбой. Вернее, его судьбой стала гибель. Если американский Север (штаты Нью-Йорк, Пенсильвания, штаты Новой Англии) олицетворяют путь цивилизации (та стадия существования, которую О. Шпенглер охарактеризовал как финальную стадию развития культуры), то Юг в этом контексте есть именно олицетворение культуры. Южане всегда гордились своими корнями, уходящими глубоко в патриархальное прошлое. Даже институт рабовладения в выступлениях рьяных защитников южного образа жизни выглядел как традиция, «освященная веками» (в качестве примера приводились великие государства древности, такие, как Древний Египет, Древний Рим, величие и благосостояние которых также были основаны на труде рабов). Как бы то ни было, по мнению многих, гибель Юга означала для Америки окончательную утрату возможности пойти по иному пути развития, нежели путь машинной цивилизации. Гибель Юга, таким образом, стала синонимом гибели культуры.

И сам Фолкнер, и его герои знают, что утопия Йокнапатофы нежизнеспособна, обречена на поражение. Отсюда и настойчивые попытки защититься от влияния грубого «внешнего» мира. Респектабельные граждане Джефферсона разъезжают в колясках, запряженных лошадьми, в то время как весь остальной мир давным-давно пересел на автомобили. Читая Фолкнера, не сразу понимаешь, в каком веке разворачивается действие его романа – в ХХ или все-таки XIX. Так, с первых страниц романа «Сарторис» у читателя создается впечатление устойчивой патриархальности этого мирка. Символом незыблемости старинных обычаев и привычек может служить коляска, которую точно к положенному часу подает к дверям банка старый негр Саймон «в полотняном пыльнике и допотопном цилиндре.… На обочине стояла коновязь – Старый Баярд, брезгливо отмахивавшийся от технического прогресса, не велел ее срывать».

В романе «Шум и ярость» миссис Компсон старается соответствовать канонам поведения «деликатно воспитанной дамы-южанки»: «Моя жизнь так далека была от всего такого… Слава богу, я прожила ее в неведении всех этих мерзостей. Не знаю и знать не хочу. Не похожа я на большинство женщин». Вместо того, чтобы протянуть руку и взять книгу с собственной кровати, она может добрых полчаса звать чернокожую служанку: «– Ты могла бы подать мне мою Библию. – Я утром до ухода дала ее вам. – Ты положила в изножье постели. Сколько ей прикажешь там еще лежать? Дилси подошла к кровати, порылась с краю, среди складок и теней, нашла горбом валявшуюся Библию. Разгладила смятые листы, положила опять книгу на постель. Глаза миссис Компсон были закрыты… – Снова кладешь туда, – произнесла миссис Компсон, не открывая глаз. – Она и прежде там лежала. Я, по-твоему, должна подняться, чтобы взять ее? Дилси нагнулась над хозяйкой, положила книгу рядом, сбоку». Стремление окружить свой уютный мирок коконом незыблемых традиций, замкнуть время в кольцо проявляется в распространенном на Юге обычае давать детям имена предков. Часто из поколения в поколение на протяжении многих десятков лет в одной и той же семье по мужской и по женской линиям передаются одно-два имени.

В семье Компсонов («Шум и ярость») одинаковые имена носят отец и сын (Джейсон), дядя и племянник (Мори), дядя и племянница (Квентин и Квентина; в английском оригинале оба имени, и мужское, и женское, выглядят абсолютно одинаково – Quentin). Жители Йокнапатофы верят, что преемственность имен означает преемственность судьбы, но все-таки дают своим детям имена предков, погибших на войне, умерших при трагических обстоятельствах или просто не преуспевших в жизни. Так, в семье Компсонов младшего сына называют Мори в честь брата матери, хотя всем известно, что дядя Мори – пьяница и неудачник. Когда выясняется, что мальчик страдает слабоумием, маленького Мори переименовывают в Бенджамина в надежде избавить от недуга. Смена имени как попытка обмануть судьбу вызывает неодобрение чернокожей служанки Дилси: «Для чего же тогда ему имя меняют, если не чтоб порчу отвести? …Новое имя ему не поможет. А старое не навредит. Имена менять – счастья не будет».

Дочь Компсонов Кэдди не побоялась назвать новорожденную дочь именем своего горячо любимого брата Квентина, который за несколько месяцев до рождения малышки покончил с собой. Судьба юной Квентины в итоге складывается так же неблагополучно, как и судьба ее матери, и миссис Компсон считает, что причина несчастья – данное ей имя: «Ей передались все эти своевольные черты. И даже те, что были в характере у Квентина. Я тогда же подумала – зачем еще давать ей это имя вдобавок ко всему, что и так унаследовано. Временами приходит на ум, что господь покарал меня ею за грехи Кэдди и Квентина».

В семействе Сарторисов всем мужчинам принято давать имена «Джон» или «Баярд»:

«– Баярдов у нас в роду было более чем достаточно. Пожалуй, на этот раз можно назвать его Джоном...

…Мисс Дженни все толковала ей о Джоне, путая еще не родившегося младенца с покойником…

– Он вовсе не Джон. Он Бенбоу Сарторис…

– Ты думаешь, это поможет? – спросила мисс Дженни. – Ты думаешь, что кого-нибудь из них можно переделать, если дать ему другое имя?»

Для читателей романов Фолкнера одинаковые имена героев, принадлежащих к разным поколениям одного и того же семейства, создают определенные сложности. Не всегда и не сразу понимаешь, о ком именно из многочисленных Джонов или Баярдов Сарторисов идет речь, о каком периоде времени повествуется. Фолкнер сознательно создавал такой эффект запутанности во времени, так как это вполне соответствовало его теории: «Человек не существует сам по себе, он – порождение собственного прошлого.… Все предки человека, все его окружение присутствуют в нем в каждый отдельный момент». Наследие прошлого передается молодому поколению в виде старых легенд времен Гражданской войны. Легенды эти – не просто рассказы персонажей романа; они словно живут в духовной атмосфере городка, насыщают ее, они тесно переплетены с реальностью сегодняшнего бытия. Фолкнер так легко и естественно вводит эти легенды в ткань повествования, что создается впечатление, что прошлое не умерло, оно живо, иногда даже кажется, что оно более подлинно, чем настоящее.

Атмосфера легенды возникает уже на первой странице романа «Сарторис»: «Старик Фолз, как всегда, привел с собой в комнату Джона Сарториса… внес дух покойного в эту комнату, где сидел сын покойного и где они оба, банкир и нищий, проведут полчаса в обществе того, кто преступил пределы жизни, а потом возвратился назад. Освобожденный от времени и плоти, он был, однако, гораздо более осязаем, чем оба эти старика».

В романе идет речь о возвращении с Первой мировой войны в 1920 г. молодого Баярда Сарториса – последнего в древнем роду Сарторисов. Однако мы понимаем, что дело не столько в Первой мировой войне и даже не в Гражданской войне 1861–1865 гг., а в теме войны вообще как наиболее достойного занятии для «настоящего Сарториса» и кодексе мужества истинного «южанина». Легенды о героических прадедах убеждают молодых Сарторисов в том, что вернуться с войны невредимым и мирно умереть в своей постели равносильно предательству памяти предков.

Любимая история тети Дженни – легенда о том, как на войне 1861–1865 гг. Баярд Сарторис отправился в лагерь противника потому, что ему и другим офицерам ужасно захотелось выпить кофе, а в лагере северян как раз в это время готовили завтрак. Вместе с кофейником Баярд захватил в плен в плен генерала, но вернулся за забытыми анчоусами и был застрелен поваром.

«Это она рассказала им о том, как еще до второй битвы при Манассасе погиб Баярд Сарторис. С тех пор она рассказывала эту историю много раз (в восемьдесят лет она все еще продолжала ее рассказывать, причем, как правило, в самых неподходящих случаях), и, по мере того как она становилась старше, история эта становилась все красочней, приобретая благородный аромат старого вина, пока наконец безрассудная выходка двух обезумевших от собственной молодости мальчишек не превратилась в некий славный, трагически возвышенный подвиг двух ангелов, которые своей геройской гибелью вырвали из миазматических болот духовного ничтожества род человеческий, изменив весь ход его истории и очистив души людей».

На Первой мировой войне близнецы Джон и Баярд пытаются соответствовать представлениям о героическом поведении, которое внушили им на примере предков. Поведение Джона очень напоминает своей безрассудной бравадой поведение его «героического» предка. Вот как описывает сцену гибели Джона оставшийся в живых брат-близнец Баярд:

«Я никак не мог понять, что Джон собирается делать, как вдруг смотрю – он ноги вниз спускает. Потом он глянул на меня, показал мне нос – он всегда так делал, – махнул рукой на немца, оттолкнул ногами машину, чтоб не мешала, и выпрыгнул. Он прыгнул ногами вперед. Когда падаешь ногами вперед, далеко не уйдешь, и он очень скоро лег плашмя. Прямо под нами висела тучка, и он плюхнулся на нее животом… Но под этой тучкой я никак не смог его поймать».

Джон погиб, и оставшийся в живых Баярд ужасно мучается из-за того, что не он сам, а его брат своей смертью смог доказать, что он настоящий Сарторис.

Однажды Фолкнера спросили: «Почему молодой Баярд после катастрофы, в которой погибает его дед, совершает трусливый поступок – бежит? Почему он не ведет себя, как вели Сарторисы?» Фолкнер ответил: «Я думаю, что один из близнецов на самом деле не был храбрым и знал это. Его погибший брат был более храбрым; я имею в виду, что он был способен на порыв неистовости, который ведет к физической храбрости. Я думаю, что тот, который остался в живых, не только испытывал психическую травму от потери брата-близнеца, но он еще должен был говорить себе: лучший из нас погиб, погиб храбрый, и ему больше не хочется жить. Он вернулся домой, но у него нет желания жить, а может быть, он должен был успокаивать свою совесть, говоря себе: более храбрый я или нет, уже не имеет значения, и мне это все равно».

«Призраки, терзающие молодого Баярда Сарториса, заставляющие его вновь и вновь испытывать себя перед лицом опасности, толкающие его на бессмысленные, дикие выходки, на поиски смерти, – это Фурии страха, живущие в его сознании, свидетели того, что он был трусом на фронте, хотя и тщательно скрывал это. Баярд знает, что он оказался недостойным славного наследства своих предков, что он предал эти героические традиции беззаветной храбрости. Иными словами, моральное наследство прошлого оказывается для молодого Баярда слишком тяжким бременем, которое он при всей своей внешней мужественности не в силах выдержать. Отсюда его стремление к самоуничтожению… Так возникает в романе «Сарторис» тема, которая станет одной из важнейших во всем творчестве Фолкнера. Трагедия Баярда Саргориса и многих молодых героев Фолкнера заключается в том, что они оказываются жертвами противоборства между красивой легендой прошлого и реальностью современной им жизни. Это противоборство калечит и разрушает их. Выросшие под обаянием рассказов о героическом прошлом своих семейств, о храбрых подвигах своих прадедов в годы Гражданской войны, впитавшие из этих легенд нормы поведения морального кодекса довоенного Юга, они оказываются беспомощными и слабыми, когда в период своего возмужания сталкиваются лицом к лицу с современной им действительностью» ((Б. Грибанов, «Фолкнер»).

Итак, с одной стороны, атмосфера идеализации прошлого, идиллические картинки былого великолепия и призрачной гармонии плантаторского, рабовладельческого общества. А с другой – Фолкнер не мог не отразить давящего гнета легенды о прошлом, не мог не ощущать разрушающего влияния, которое власть прошлого оказывает на человеческую личность. Ради сохранения традиций прошлого герои Фолкнера готовы отказаться от настоящего и погубить будущее.

В романе «Шум и ярость» действия миссис Компсон всецело направлены на поддержание имиджа аристократического южного семейства. Отсюда – чопорность и холодность в отношении к детям, строгие запреты и предписания. Но запреты не работают, жизнь оказывается намного сложнее, чем свод правил поведения «настоящих южан». Однако миссис Компсон скорее готова отречься от собственных детей, чем отказаться играть роль благородной дамы.Вот каквидит ситуацию старший сын Квентин: «… она и отец тянутся лицами к слабому свету и держатся за руки, а мы затерялись где-то еще ниже, и нам даже лучика нет…». Миссис Компсон стыдится своего слабоумного сына Бенджи и предпочитает не общаться с ним, на весь день отсылая его из дому под присмотром негров: «Я думала, Бенджамин достаточная кара за все мои грехи, думала, он мне в наказание за то, что я, поправ свою девичью гордость, вышла за человека, считавшего меня себе неровней». Самоубийство другого сына, Квентина, мать расценивает в первую очередь как удар по имиджу семьи: «А Квентин, а он зачем сделал?.. Ведь не может же быть, чтобы с единственной только целью поступить назло и в пику мне. Кто б ни был бог, – а уж такого надругательства над благородной дамой он не допустил бы. А я ведь благородная. Хотя, глядя на моих детей, и не подумаешь». Имя единственной дочери оказывается в доме под запретом, так как поведение Кэдди неприемлемо для леди-южанки. Вот комментарий Квентина: «Но в мыслях маминых она уже виновна. Решено. Кончено. И это нас всех отравило. Ты путаешь грех с неприличием. Женщины этих вещей не путают. Твою мать заботят приличия. А грех ли, нет – о том она не задумывалась». Джейсон-младший, хотя и ненавидит Кэдди, в свойственной ему циничной манере также критикует бескомпромиссность матери: «Мамаша…, как в тот раз: увидела, что один из тех целует Кэдди, и назавтра весь день проходила в черных платье и вуали, и даже отец от нее не мог добиться ничего, кроме плача и причитаний, что ее доченька умерла: а Кэдди всего пятнадцать лет было, и если тогда уже траур, то что же через три года – власяницу или из наждачной бумаги чего-нибудь?» Маленькую дочку Кэдди Квентину пытаются оградить от влияния «дурной крови» и запрещают общаться с матерью: «Но она и узнать никогда не должна. Ни разу не должна услышать это имя. Дилси, я запрещаю тебе произносить это имя при ней. Я вознесла бы хвалу господу, если бы она могла вырасти и не знать даже, что у нее есть мать». Однако Квентина в точности повторяет судьбу Кэдди, бросая при этом обвинения Джейсону и бабушке: «Пускай я плохая и буду в аду гореть. Чем с вами, так лучше в аду».

Желанная утопия не может воплотиться в реальности. Времена «благородного Юга» безвозвратно прошли, так как историческое время линейно и не может быть обращено вспять. Фолкнер обозначает главы своего романа «Шум и ярость» календарными датами: 2 июня 1910 г., 7 апреля 1928 г. и т.д. Но главы располагаются в романе не в хронологическом порядке, 2 июня 1910 г. идет сразу за 7 апреля 1928 г., а потом снова скачок в 1928 г. – теперь уже 6 апреля. Время астрономическое, время истории вступает в противоречие со временем воспоминаний, с личным временем каждого из персонажей. В отличие от линейного астрономического времени, время человеческой памяти циклично. Человеку свойственно то и дело возвращаться в прошлое в своих воспоминаниях, подолгу задерживаться на том или ином эмоционально значимом эпизоде из детства или юности. Например, Бенджи, от лица которого ведется повествование в первой главе романа, вообще не имеет представления о линейном ходе времени. Для него все события его 33-летней жизни расположены словно на одной плоскости. Он ничего не вытеснил из своей памяти, и переход от одного эпизода жизни семьи Компсонов к другому осуществляется в его сознании на основе ассоциативных сцеплений. Так, 7 апреля 1928 года, пролезая в пролом забора, Бенджи зацепился за гвоздь, и тут же по ассоциации следует картина – воспоминание Бенджи о том, как когда-то в детстве, гуляя с Кэдди, он тоже зацепился за гвоздь:

«Мы лезем в пролом. – Стой, – говорит Ластер, – Опять ты за этот гвоздь зацепился. Никак не можешь, чтоб не зацепиться. Кэдди отцепила меня, мы пролезли. «Дядя Мори велел идти так, чтобы никто нас не видел. Давай пригнемся», – сказала Кэдди. Кэдди отцепила, и они пролезли через забор». Вернуть прошлое, запустить время двигаться по кругу возможно – но лишь в наших мечтах, в нашем воображении. Герои Фолкнера продолжают цепляться за прошлое, как за тот пресловутый гвоздь, они страшатся настоящего. Настоящее, с их точки зрения, не несет ничего позитивного; напротив, неумолимый ход исторического времени грозит гибелью их маленькому и хрупкому патриархальному миру:

«Музыка все еще звучала в сумерках; сумерки были населены призраками блистательных и гибельных былых времен.… В самом этом звуке таится смерть, блистательная обреченность, как в серебристых флагах, которые опускают на закате, как в замирающих звуках рога в долине Ронсеваля» («Сарторис»).

Невозможность сохранить в неприкосновенности идиллию старого Югасимволизируется у Фолкнера судьбами героев. Мужчина в мире, созданном Фолкнером, либо оказывается несостоятелен (Бенджи, Джейсон), либо погибает насильственной смертью (Квентин, мужчины в роду Сарторисов). Женщина гибнет нравственно (Кэдди) либо остается бездетной вдовой (тетя Дженни). Нарцисса Бенбоу, жена молодого Баярда Сарториса, также не избегает общей тенденции к девальвации моральных ценностей. Нарцисса, получая вульгарные анонимные любовные письма, втайне упивается ими; вместо того, чтобы уничтожать их не читая, она хранит эти грязные письма, что впоследствии – в другом произведении Фолкнера – принесет ей немало бед:

«Вы просто хотите его сохранить, – холодно и осуждающе произнесла мисс Дженни. – Разумеется, глупым девчонкам подобные вещи льстят».

Причина обреченности Юга не только в неумолимом ходе времени, которое не оставляет шансов на выживание этой патриархальной культуре. Причина кроется в самих основаниях южного мира. Эта идиллия изначально с червоточиной.

Первый и главный «грех» южан, приведший Юг к неизбежному краху, заключался в том, что свое благополучие южные колонии изначально строили на подневольном труде чернокожих. Самые первые поселения английских колонистов на территории современных США – колония Виргиния и прилегающие территории – сумели стать процветающими землями благодаря плантаторскому земледелию. Табак, хлопок, сахарный тростник и труд чернокожих рабов – вот секрет процветания Юга. В глазах многих южан рабовладение было вековой священной традицией, позволявшей не только успешно производить материальные ценности, но и способствовавшей тесному взаимовыгодному союзу двух рас. С другой стороны, институт рабовладения вступал в очевидное противоречие с основополагающим текстом американского государства – «Декларацией независимости»: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью».

Гражданскую войну 1861-1865 гг., приведшую к уничтожению рабовладельческого Юга, можно расценивать как попытку привести реальность в соответствие с текстом Декларации. В 1862 г. президент А. Линкольн издал прокламацию об освобождении рабов. В декабре 1865 г. была принята XIII поправка к Конституции США: «В Соединенных Штатах или в каком-либо месте, подчиненном их юрисдикции, не должно существовать ни рабство, ни подневольное услужение, кроме тех случаев, когда это является наказанием за преступление, за которое лицо было надлежащим образом осуждено». В том же декабре 1865 г. был основан Ку-Кукс-Клан – расистская организация, имевшая своей целью не допустить «черномазых» в качестве полноправных граждан американского общества. Американское государство было очевидно не готово решить проблему образования, трудоустройства и полноценной социальной адаптации бывших рабов. После поражения Юга в Гражданской войне плантации были уничтожены, дома сожжены, белое население враждебно настроено против «черномазых», из-за которых Юг оказался втянут в жестокую бойню. Десятки тысяч чернокожих внезапно оказались согнаны с родных мест, вырваны из привычной среды обитания и не ведали, куда идти и что делать. Уильям Дю Буа в «Душах черного народа» (W. E. B. Du Bois, «The Souls of Black Folk», 1903) пишет, как «темное облако» – многотысячная толпа бывших рабов – преследовала по пятам армию северян и просила еды, денег, помощи...

У бывших рабов, которые теперь формально были полноценными гражданами США, на деле не было почти никаких шансов воспользоваться преимуществами их нового статуса. Отсутствие образования и работы, враждебность со стороны бывших рабовладельцев вынуждали чернокожих искать счастья на Севере, в больших городах, на фабриках. Но и там они встречали враждебное отношение, поскольку вступали в конкуренцию с белыми работниками.

В итоге в больших городах начинают формироваться черные гетто – места концентрированного проживания афро-американцев, со своими неписаными правилами поведения и своей системой ценностей. Самым крупным и наиболее известным из них стал Гарлем (Harlem), Нью-Йорк. В 1920-е гг. отсюда начнется движение «Гарлемского Ренессанса».

Фолкнер испытывал глубокую симпатию к афро-американцам. Его детские годы прошли под присмотром чернокожей няни Кэролайн Бэрр, сыгравшей особую роль в его воспитании. Один из любимых образов Фолкнера – чернокожая служанка усадьбы Компсонов Дилси: «И все-таки в этой семье была Дилси, которая скрепляла семью и будет продолжать скреплять, не требуя никакой награды».

Однако, в определенном смысле Фолкнер находился в плену утопического представлении об идиллическом симбиозе белой и черной рас. Романы Фолкнера рисуют картинки патриархального быта старого Юга, несмотря на то, что действие большинства романов разворачивается в ХХ веке, через полвека после официальной отмены рабства в США. Эти картинки – лубок, взгляд на ситуацию только с позиции «белых».

Белые господа добры, снисходительны, они относятся к обслуживающим их неграм как родители к неразумным детям, а негры воспринимают свое подчиненное положение как нечто само собой разумеющееся.

Вот старик Саймон, чернокожий слуга в доме Сарторисов, распекает молодого Кэспи: «Иди седлай кобылу, а все свои басни насчет свободы для черномазых прибереги для городских – в городе, может, тебе кто и поверит. И на что черномазым твоя свобода? У нас и так уже на руках ровно столько белых, сколько мы можем прокормить».

Вот он искренне радуется прибавлению в семействе Сарторисов: «Маленький хозяин родился. Да, сэр, маленький хозяин родился, и теперь опять вернутся старые времена… Да, сэр, опять настает доброе старое время, и это уж точно. Как при мистере Джоне, когда полковник был молодым и все негры пришли на лужайку перед домом пожелать доброго здоровья миссис и маленькому хозяину».

Черные в изображении Фолкнера глуповато-наивны, по-детски беззлобно проказливы, «…со своим убогим и вечным терпением, со своей безмятежной недвижностью. С этой готовностью детски неумелой. И вместе какая, однако, способность любить без меры и заботиться о подопечных, надежно их оберегая и обкрадывая, а от обязательств и ответственности отлынивать так простодушно, что и уверткой этого не назовешь; а поймаешь – восхитится твоей проницательностью откровенно и искренне, как спортсмен, побитый в честном состязании. И еще забыл неизменную и добрую их снисходительность к причудам белых, точно к взбалмошным неслухам-внучатам».

Однако, несмотря на идиллические отношения белых и черных в ряде произведений Фолкнера, проблема расового конфликта в США оставалась неразрешенной вплоть до второй половины ХХ в. Во время жизни Фолкнера эта проблема стояла еще достаточно остро, особенно в южных штатах:

«Негры выпили с ним дружески, хотя и немного смущенно – два непримиримых начала, разделенных Кровью, расой, природой и средой, на какое-то мгновенье вдруг соприкоснулись, слившись воедино в общей иллюзии – род человеческий, на один-единственный день забывший свои вожделения, алчность и трусость.

– С рождеством, – робко промолвила женщина. – Спасибо вам, сэр» («Сарторис»).

Фолкнер делает расовую проблему основой сюжета в своих романах «Свет в августе» («Light in August», 1932) и «Осквернитель праха», удостоенном в 1950 г. Нобелевской премии по литературе.

Помимо проблемы рабовладения, была еще одна причина неизбежного упадка Юга, исподволь подтачивавшая его благополучие. Эта причина – порочная, хищническая натура самих «южных аристократов».

«На эти новые земли… хлынули поселенцы из старых, уже перенаселенных штатов – Каролины, Виргинии, Теннесси, Алабамы. Это были в большинстве своем молодые, сильные и смелые люди, одержимые одной идеей – разбогатеть. Символом успеха и богатства, призывной мечтой каждого была плантация – поместье с большим домом, со службами, с многочисленными рабами-неграми, которые будут собирать хлопок – «белое золото» здешних мест. Источником обогащения был бесплатный труд рабов, которых привозили на невольничьих судах из Африки и по дешевке продавали на рынках Нового Орлеана и других приморских городов. Ради воплощения мечты о богатстве предприимчивые искатели счастья шли на все: спаивали индейцев и за гроши скупали у них земли, обманывали, воровали, спекулировали, насильничали. Они не были аристократами. Один из героев Фолкнера, полковник Джон Сарторис, представитель именно этого поколения американских пионеров, откровенно скажет: “Генеалогия в девятнадцатом веке – просто чепуха. Особенно в Америке, где важно лишь то, что человек сумел захватить и удержать, и где у всех нас одно происхождение, а единственный дом, из которого мы можем с полной уверенностью вести свой род, – это Олд Бейли”». (Б. Грибанов, «Фолкнер». М., 1976).

История семьи Уильяма Фолкнера в этом смысле не является исключением. Фолкнеры сыграла заметную роль в истории американского Юга. Прадед писателя, полковник Уильям Фолкнер, участник Гражданской войны, был неординарной личностью: он построил первую в округе железную дорогу, немало способствовал развитию и процветанию края и в итоге был застрелен своим бывшим партнером по бизнесу. Характер полковника Фолкнера представлял собой квинтэссенцию качеств «настоящего южанина»: безрассудно храбрый, беспощадный к врагам, рыцарственно-галантный с дамами, властный и гордый. С прадеда писателя списан портрет героя первого романа «йокнапатофской саги» – полковника Джона Сарториса. Один из героев романа старик Фолз вспоминает, как после поражения Юга в войне полковник Джон Сарторис возглавил борьбу южных плантаторов против равноправия негров, которое пытались установить агенты федерального правительств: «Он стоял в дверях лавки в тот день, когда эти два саквояжника в 72-м году привели черномазых голосовать. Стоял там в своем двубортном сюртуке и в касторовой шляпе, когда все остальные уже ушли, сложил руки на груди и смотрел, как эти два миссурийца тащили черномазых по дороге прямо к той самой лавке, стоял прямо посреди двери, а те два саквояжника засунули руки в карманы и все пятились да пятились назад, пока вовсе не отошли от черномазых… А когда они пошли назад по дороге, полковник повернулся в дверях, взял ящик для баллотировки, поставил у себя между ног и говорит: «Вы, черномазые, пришли сюда голосовать? Ну что ж, заходите и голосуйте». Когда они разбежались кто куда, он два раза пальнул в воздух из своего дьявольского дерринджера, потом снова зарядил и пошел к мисс Винтерботтом, где эти двое стояли на квартире». Джон Сарторис застрелил обоих агентов федерального правительства, а потом спустился вниз и изысканно извинился перед хозяйкой, что вынужден был произвести некоторый беспорядок в ее доме».

История почти каждой «благородной» южной семьи при ближайшем рассмотрении оказывается полна жестокости и насилия. Старик Фолз комментирует поведение полковника Сарториса: «Когда человек начинает людей убивать, ему почти всегда приходится убивать их все больше и больше. А когда он убивает, он уже и сам покойник». Неслучайно название романа «Шум и ярость», принесшего Фолкнеру мировую славу, взято из «Макбета» У. Шекспира («Macbeth», 1606). «Макбет» – история о том, как благородный воин, герой войны и преданный вассал короля Макбет ради призрачной власти становится убийцей невинных людей. В финале пьесы, осознав тщету своей борьбы за власть и ужаснувшись той цене, которую ему пришлось заплатить, Макбет говорит:

«Жизнь - только тень, она - актер на сцене.

Сыграл свой час, побегал, пошумел –

И был таков. Жизнь - сказка в пересказе

Глупца. Она полна трескучих слов

И ничего не значит»

(пер. Б Пастернака).

Более точное соответствие английскому подстрочнику дает перевод М. Лозинского:

«Жизнь - ускользающая тень, фигляр,Который час кривляется на сценеИ навсегда смолкает; это - повесть,Рассказанная дураком, где многоИ шума и страстей, но смысла нет».

В английском оригинале эти слова выглядят так:

«Life's but a walking shadow, a poor player

That struts and frets his hour upon the stage

And then is heard no more: it is a tale

Told by an idiot, full of sound and fury,

Signifying nothing».

Эти слова стали и оригинальным названием романа Фолкнера «Шум и ярость» – «The Sound and the Fury».

Историю гибели Юга Фолкнер показывает через историю распада отдельных семейств, прослеживая судьбу нескольких поколений в разных романах «йокнапатофской саги». Если расположить истории, рассказанные Фолкнером, в хронологическом порядке, то получится многотомная эпопея, охватывающая примерно полтора столетия – со времени появления в Миссисипи первых белых поселенцев до середины ХХ в. Содержание «саги» охватывает все аспекты «южного мира»: борьба человека с дикой природой, отступление природы и гибель ее, Гражданская война и крушение рабовладельческой аристокр