Непосредственность и отношение

 

Рассматривая себя исходя из своего же сознания, я всегда рассматриваю себя как другого, я противопоставляю себя себе же, я отвлекаюсь и выхожу из своей непосредственности в отвлечённость себя самого. При этом, удостоверение данной отвлечённости я нахожу в своей непосредственности, которая всякому интенциальному акту задаёт те или иные пределы. Это явно указывает на то, что, осознавая что-либо, рассматривая что-либо в отдельности и даже себя, как некоторое отдельное Я по отношению к всеобщему бытию, я прокладываю границы, которые не способны захватить меня в моей непосредственности, дорефлексивности. На выходе всегда получается что-то вроде зеркала, которое всегда трясётся и всегда захватывает лишь одну сторону. Отношение выражается в децентрации интенциальности сознания, отношение есть индивидуация, выросшая из экзистенциального плана индивидуального бытия. Существованием самого себя отношение говорит о своём примате над субъект-объектным противопоставлением, оно расположено за границами всякого противопоставления, это как раз и делает возможным выражение, оценивание в отношении. Моё отношение к разуму способно его обесценить. Моё отношение к самому себе в моей непосредственности не способно определиться окончательно, так как та или иная фактичность моего внутреннего опыта перманентно находится в становлении, воплощение Софии в себе преодолевает всякую статичность, определяемость во времени, это свидетельствует о неугасаемом стремлении к преображению наличной тварности. Определение индивидуальной идентичности в ширину базируется на дорефлексивности моего внутреннего опыта, всякая форма реализации свободы соотносится в нём с заданностью Софии и от неё получает свою требовательность и направленность, что возможно лишь при наличии откровения.

 

 

Средоточие

Средоточие как то, что противостоит окружению мыслей и чувств. Пожалуй, это один из ключевых вопросов, который послужил камнем преткновения для господства материализма в ходе развития философии. Ведь если они утверждают, что я детерминирован тем или иным сущим, то тогда остаётся неясным само по себе пространство для данного детерминирования. Но лучше поставить вопрос иначе. Что есть я для себя самого? Сознание даёт понятие лишь об отвлечённом я, поскольку я отвлекаюсь от целостности себя, когда рассматриваю себя, более того, при этом само сознание существует в пространстве средоточия. Что же мы можем сказать о границах средоточия? Заметно ли или известно ли для знания само по себе пространство для знания? Чувствует ли чувство пространство для себя? Скорее, средоточие парализует господство мысли и чувства в существе индивидуальной идентичности. Оно как будто само себя защищает для того чтобы оставаться в положенной ему мере чистым от чувственности и мышления. Можно сказать, что средоточие не доверяет мысли и чувству, всегда находясь за их пределами и ограничениями. Средоточие есть духовное пространство для отношения.

 

 

Пространство

 

Пространственная разделённость и отдалённость как будто берут в плен отношение к чему-либо. Наблюдая данный предмет издалека, и позже вовсе его не наблюдая, отношение, должно быть, преломилось, обрамилось краткосрочностью восприятия, но всё же можем ли мы говорить в связи с этим о пространственной детерминации отношения? Так или иначе, пространство дано в восприятии или же в представлении, так или иначе, пространство ограничено ими, однако отношение до, во время и после непосредственного восприятия или же опосредованного представления сохраняет своё существование в существе индивидуальной идентичности. Отношение имеет внеположный характер, оно внепространственно в стыке с внешним пространством воспринятого и представленного. Различные комбинации внешнего пространства параллельны отношению как выражению в нём. Восприятие внешнего пространства сдвигается выражением внутреннего отношения и переживанием его. Отношение противостоит восприятию чужеродного пространства. Сознание не определяется одной только данностью внешнего бытия. Пространственные законы физического мира не нормируют внутреннее отношение к себе. Непосредственность средоточия, выражаясь в отношении, изъявляет непосредственность в выборе Истины и лжи на фоне пространственной организации внешнего мира. Ложь как привнесение и Истина как откровение, другими словами, означают свободу выражения любви и свободу принятия рабства. Отношение имеет потенцию к преобразованию восприятия в любовь, или же восприятие влечёт к отказу отношения от самого себя. Пространственная разделённость в свете чего имеет зависимость от динамики существования отношения. Таким образом, наиболее далёкое может стать наиболее близким и наиболее близкое стать наиболее далёким.

 

 

Ценность

Нельзя и невозможно давать определение для ценности, сама определяя внешнее для себя, она остаётся неопределённой в своей потаённости. Более того, для ценности и не нужно определение, так как она в нём не имеет нужды, её задача – определять внешнее по отношению к себе, и в том смысле, в каком она не определима, – она является универсальной для определения всего остального. Ведь даже сложно подумать о том, как можно определять определённым то, что само по себе нам дало представления о всяком нашем определении. Ценность есть субстрат для определения, и глупо было бы определять данный субстрат лишь следствиями его существования, так как ценность по своему существу противостоит определению, аналогичному внешним вещам, её область есть область духовного опыта, который свободен от определения внешним миром. Во многом именно поэтому ценность невозможно отрицать, так как отрицание может быть отрицанием исключительно чего-либо определённого, иначе не будет ясно, что именно данное отрицание собирается отрицать. Ценность имманентна средоточию и существует в пространстве его.

Поступок и отношение

 

Мой поступок может не соответствовать моему отношению, отношение выражает для меня переживание существующего в моей непосредственности, где имеет свой исток поступок, который не соответствует моему отношению? Выходит, что я в своём поступке могу не соответствовать своему отношению, не соответствовать себе же? Что во мне не принадлежит мне и способно подтолкнуть меня к отчуждённому от моего отношения поступку? Понятийная рациональность претендует, таким образом, на примат в существе моей индивидуальной идентичности, она вздумала, что ей почему-то позволено блокировать и искажать мои отношения. Видите ли, все должны быть разумными, должны соответствовать этой принудиловке, отказавшись от своих отношений. Я мыслю, следовательно, я не существую, а мною существует мысль. И как это в дискурсивном мышлении умудрились усмотреть свободу? В этой связи Л.И. Шестов был прав, змей обманул человека, первородный грех не сделал нас богами, наоборот, познание поставило нас на службу себе. Разум дал нам то, разум дал нам это – нет, это вы дали разуму то и это, нет здесь никакой свободы. Приводя свои положения и выводы, наука всегда делает это в общем виде, так, чтобы для всех и всегда, странно было бы не видеть в этом попытку наложить ограничения на свободу Духа, претензию на нормирование и стандартизацию индивидуальной идентичности. Монизм всякого рационального построения есть претензия на монополизацию индивидуальной идентичности, утверждение односторонности в её жизни.

 

 

Отношение и Истина

Чувства внешнего одним своим существованием как бы определяют необходимость себя, чувства внешнего врываются и претендуют одним своим наличием на достоверность некоторого предмета своего существования, на его необходимость посредством себя. Восприятие внешнего даёт до известной степени оформленное однообразие для всякой индивидуальности, однако именно здесь в свои права вступает отношение, индивидуализирующее значение того или иного воспринятого. Отношение индивидуализирует восприятие и тем самым даёт пространство для свободы от восприятия. Называние в языке тем временем имеет в своём существе набор из определённых имён, который под натиском весомости отношения выстраивается в соответствии с узнаванием или же с отсутствием Истины. Таким образом, мы можем утверждать примат отношения над достоверностью чувственности и определённости понятий языка. Мы можем иметь совершенно не противоречивые теории, яснейшие показания чувств, но всё это ничего существенного для нас может не значить, так как мы не будем узнавать в этом Истины посредством своего отношения. Вопрос здесь ставится об удовлетворении Истиной в противоположность показаниям чувств и разума. Ввиду того, что ни разум, ни чувства до сих пор не представили нам Истины, совсем не удивительно, что религиозное сознание не опирается на них как на основу для существования в Истине.

 

 

Субъективность в языке

 

Отношение есть начало непонимания. Отношения к одним и тем же словам всегда разны, общие слова имеют всё же непредсказуемые со стороны другого отношения к себе. Это и позволяет расширять словарь того или иного языка, на слове самом по себе никогда не останавливаются, его хотят перерасти, перекапать, раскрыть и узнать в нём своё отношение. Знак неминуемо становится символом, символ неминуемо становится недостаточным, так цветёт субъективность в языке. В изобилии этого цветения удаётся лишь любоваться или ненавидеть, узнавать или нет, а на самом деле – всегда что-то ещё. Однако человек, спрятавшийся за отвлечёнными словами, отдыхает от языка в своей интимности, он просто говорит и просто слушает, но не приспосабливает себя к языку. Со всякой данностью всё же существуя в отношении, человек никогда не переживет отношения другого, как своего.