Талантливые теологи дарят себе страну

 

Книги Ветхого Завета не содержат даже намека на политические аспекты земной родины[152]. В отличие от более поздних христианских текстов они и не утверждают, что истинная вечная родина находится на небесах. Вместе с тем их весьма занимает территориальная тематика. Более того, она является для них центральной. Слово «эрец» («земля» или «страна») встречается в Ветхом Завете более тысячи раз. С ним связан один из наиболее существенных теологических зарядов, которые подавляющее большинство этих книг пытается насадить.

В то время как Иерусалим ни разу не упомянут в Пятикнижии[153], термин «Эрец Кнаан» («страна — или земля — Ханаан») появляется уже в книге Бытия. С этого момента и далее он будет играть центральную роль: станет целью, сценой действия, вознаграждением, наследием, избранным местом и т. д. О Ханаане сказано: «Земля эта очень, очень хороша» (Числа 14: 7); «Земля пшеницы, ячменя, виноградной лозы, смоковницы, граната, земля масличных деревьев и меда» (Второзаконие 8: 8); и самое яркое — «Земля, текущая молоком и медом» (Исход 3: 8, Левит 20: 24, Второзаконие 27: 3). Широкая публика, как еврейская, так и нееврейская, убеждена, что эта земля отдана «семени израильскому» на вечные времена. Есть немало библейских стихов[154], на первый взгляд подкрепляющих эту версию. Как и прочие мировые литературные шедевры, библейские стихи могут быть истолкованы самыми различными способами. В этом, среди прочего, источник их силы.

Вместе с тем не каждое обстоятельство может быть истолковано двояко, тем более, произвольным образом. Парадоксально, но в то время, как христианские тексты прямо указывают, что вера в Иисуса зародилась в Иудее, ветхозаветные книги многократно повторяют, что яхвистская религия появилась на свет отнюдь не в стране, которую Бог позднее обещал своим избранным адептам. Как ни странно, два первых богоявления (Theophaneia), ставшие решающими для образования новой религии, более того, фактически заложившие основу монотеизма в Западном полушарии (иудео-христианско-исламской цивилизации), имели место вовсе не в Ханаане.

В самый первый раз Бог явился в Харане (области, относящейся сегодня к Турции) и приказал арамейцу Авраму следующее: «Уйди себе из земли своей, от родины своей и из дома отца своего в землю, которую я укажу тебе» (Бытие 12: 1). В самом деле, первый приверженец Яхве оставил свою родину и отправился в обещанную, пока неизвестную ему страну. Из-за наступления голода он в ней не задержался и вскоре перебрался в Египет.

Вторая важная и драматическая встреча, согласно основополагающему мифу, произошла в пустыне, после исхода евреев из Египта[155]. Яхве непосредственно обратился к Моисею в ходе торжественного дарования Торы на горе Синай. После объявления Десяти заповедей, среди прочих инструкций, заповедей и советов, он коснулся и проблематики, связанной с Обетованной землей: «Вот, я посылаю ангела перед тобой, чтобы хранить тебя в пути и привести тебя в то место, которое я приготовил… Ибо пойдет мой ангел перед тобой и приведет тебя к эморийцам, хиттийцам, перизеям, ханаанейцам, хивийцам и йевусеям, и истреблю я их» (Исход 23: 20–23). Поскольку слушателям, по-видимому, хорошо известно, что обещанная страна отнюдь не необитаема, божественное обетование впервые включает в себя открытое обязательство «очистить» территорию от ее исконных жителей, способных воспрепятствовать колонизации.

Иными словами, и Авраам, «праотец нации», и Моисей, «первый великий пророк», удостоившиеся тесного и эксклюзивного знакомства с творцом, не были уроженцами Ханаана — они прибыли сюда[156]из-за границы. Вместо автохтонного мифа, поднимающего на щит древность и укорененность отцов народа, с тем чтобы обосновать его права на землю, яхвистское учение раз за разом выдвигает совершенно другую схему, недвусмысленно подчеркивающую иноземное происхождение основателей и первых лидеров созданного на этой земле политического образования.

Когда «обратившийся в евреи» Авраам, перебравшийся в Ханаан из Месопотамии вместе с женой-арамейкой, решил женить своего «привилегированного» сына, он дал рабу следующее указание: «Не бери сыну моему жены из дочерей ханаанейца, среди которого я живу. Но в мою страну и на мою родину пойдешь и возьмешь жену сыну моему Ицхаку» (Бытие 24: 3–4). Раба это поручение нисколько не удивило. Он вернулся на родину своего господина и привез из этой «заграницы» красавицу Ривку (Ребекку). Этот же «антипатриотический» акт повторился в следующем поколении. Гордая Ривка, прибывшая, как и ее свекровь, из-за границы, сказала своему состарившемуся мужу: «Опостылела мне жизнь из-за дочерей хиттийских. Если Яаков возьмет жену из дочерей хиттийских, как эти, из дочерей этой страны, то к чему мне жизнь?» (Бытие 27: 46). Ицхак подчинился своей доминантной супруге, во многом походившей на его мать, и приказал «привилегированному» сыну: «Не бери жену из дочерей Ханаана» (Бытие 28: 1).

У Яакова, чрезвычайно послушного сына, не оставалось выбора. Он покинул Ханаан и отправился в Арам Нахараим, на родину деда, бабушки и матери. Там, «в изгнании», правда, не слишком далеком, он женился на Лее и Рахели, местных уроженках и довольно близких родственницах[157]. От этих жен и двух рабынь-наложниц у него родились двенадцать сыновей и дочь. Одиннадцать из двенадцати сыновей Яакова, а также двое сыновей его сына Йосефа (Иосифа), ставшие отцами-эпонимами колен Израиля, родились на чужбине; в Ханаане родился лишь младший из сыновей Яакова — Биньямин (Вениамин). Мало того, все четыре «праматери нации» — чужеземки, родившиеся не в Святой Земле, а в Месопотамии. Итог весьма своеобразен: Авраам, его жена, жена его сына, жены и наложницы его внука и почти все его правнуки, согласно еврейской мифологии, были уроженцами северной части Плодородного полумесяца, эмигрировавшими в Ханаан по приказанию бога.

Антипатриотическая сага продолжается — по мере развития библейского сюжета. Все сыновья Яакова, как известно, «дезертировали» в Египет, так что их потомки, «семя Израиля», рождались в этой стране на протяжении четырехсот лет. Речь идет о промежутке времени более значительном, нежели разделяющий пуританскую революцию в Англии и изобретение ядерного оружия. Подобно своим праотцам, эти израильтяне не гнушались браками с местными уроженками. Эти браки не вызывали никаких возражений — ведь речь не шла о ханаанеянках! Даже самые знаменитые из потомков Яакова вступали в смешанные браки: Иосиф женился на Аснат, сосватанной ему фараоном (не стоит забывать, что Агарь, наложница Авраама, также была не ханаанеянкой, а египтянкой); Моисей, первый великий лидер «семени Израиля», взял в жены мидьянитку Ципору (Сеппору). Неудивительно, что при такой брачной политике, грубо нарушавшей позднейшие иудейские законы, «сыны Израиля расплодились и размножились, и возросли и усилились чрезвычайно, и наполнилась земля ими» (Исход 1: 7)[158]. Следует помнить, что речь идет о Египте, а не о Ханаане. Таким образом, согласно библейскому рассказу, еврейский «народ» демографически сложился в стране, которая отнюдь не была ему обещана, однако занимала весьма почетное место на карте Древнего мира. Лидеры, которые поведут этот народ в Ханаан, — Моисей, Аарон и Иисус Навин — также родились, были воспитаны и стали адептами Яхве в огромной империи фараонов.

К этой систематической антиавтохтонной мифологии, настаивающей на формировании «святого народа» вне «святой земли», примыкает, как мы уже видели, еще одно сопутствующее ей и являющееся ее имманентной частью явление. Авторы книг Ветхого Завета не просто питают отвращение к жителям Ханаана и отгораживаются от них — они постоянно декларируют крайнюю к ним враждебность. Большинство этих авторов люто ненавидят местные племена («народности»), ни в чем не повинных земледельцев и язычников и шаг за шагом готовят идеологическую платформу для их истребления.

Как мы уже упоминали, непосредственно в ходе откровения на горе Синай, сразу после дарования Десяти заповедей, Бог пообещал изгнать автохтонных жителей Ханаана, чтобы очистить место для своих избранников[159]. Моисей, в прошлом — египетский принц, постоянно, при самых различных обстоятельствах, повторяет божественное обещание. Во «Второзаконии» пророк, передавший «сынам Израиля» божественную этику, возвращается к теме в следующих выражениях: «Когда господь, Бог твой, истребит народы, землю которых Господь, Бог твой дает тебе, и ты вступишь в наследие после них, и поселишься в городах их и в домах их…» (Второзаконие 19: 1). Проинструктировав народ о том, какую относительно «умеренную» политику[160]следует вести в отношении завоеванных народов, не являющихся коренными жителями Ханаана, Моисей возвращается к ханаанским народам с чрезвычайной резкостью: «Лишь в городах этих народов, которые господь, бог твой дает тебе в удел, не оставляй в живых ни души» (Второзаконие 20: 16).

«Истребить» («леакхид»), «уничтожить» («леакрит»), «не оставить ни одной живой души» — это лишь часть словаря, из которого взяты формулы прозрачных заповедей библейского геноцида; однако наиболее распространенным термином, предписывающим поголовную ликвидацию населения страны, является «херем» — «анафема», «бойкот». Действительно, тотальная «анафема»[161], иными словами, полное физическое уничтожение местных жителей, началась, согласно библейской легенде, сразу после того, как израильские «колена» форсировали Иордан и вошли в Обетованную землю.

Избиение началось после первого же военного успеха израильтян — взятия Иерихона: «И уничтожили они все, что в городе: от мужчин до женщин, от юношей до старцев — и до быков, и до овец, и до ослов, острием меча» (Иисус Навин 6: 21). Оно продолжалось систематически после взятия каждого следующего города: «И поразил Иисус всю землю горную и южную, и низменность, и горные склоны, и всех царей их, не оставил никого уцелевшим, и всех людей уничтожил, как повелел Господь, Бог Израиля» (Иисус Навин 10: 40). А завершилось оно безудержными грабежом и кровопролитием[162]: «А всю добычу этих городов и скот захватили себе сыны Израиля, людей же они перебили острием меча до истребления их; не оставили ни одной души» (Иисус Навин 11: 14).

После завершения массового геноцида воинство завоевателей несколько угомонилось и приступило к колонизации страны. «Народ», совсем недавно сформировавшийся в Египте, вновь распался на колена, которые и поделили между собой захваченные территории. Страна, подлежавшая разделу, неожиданно оказалась более обширной, нежели бог обещал Моисею, — она включала в себя крупные заиорданские провинции. В самом деле, история жизни израильтян в Обетованной земле началась с того, что два с половиной колена решили вообще не входить в святой Ханаан и осесть к востоку от Иордана; таким образом, «обетование» с первого же дня распространилось за пределы Ханаана. Эта история излагается в Ветхом Завете подробно, с изрядной фантазией, она шумно обличает беспрерывно повторяющиеся грехи, со временем повлекшие за собой окончательное наказание: странное двойное изгнание, сначала — жителей Израильского царства в Ассирию (в VIII веке до н. э.), потом — жителей Иудейского царства в Вавилонию (в VI веке до н. э.). Значительная часть библейского нарратива, пересказывающего приключения древних евреев в Ханаане, посвящена вскрытию и разъяснению причин, которые привели к травматическим изгнаниям.

Перед историками и учеными-библеистами, не признающими божественную святость Ветхого Завета и отвергающими ее антинаучную, изобилующую противоречиями хронологию, встают следующие вопросы: 1) почему авторы древних ветхозаветных текстов столь упорно и многократно подчеркивают, что основные богоявления произошли вне пределов Обетованной земли; 2) почему большинство важнейших героев увлекательного ветхозаветного эпоса — неавтохтонного происхождения; 3) в чем смысл клокочущей ненависти к коренным жителям Ханаана, буквально брызжущей из ветхозаветного текста, и для чего в нем приводится тяжелый и, с любой точки зрения, странный рассказ о массовом геноциде?

Сразу же отметим, что хотя уже более двухсот лет, с наступлением эпохи Просвещения и распространением систематического секулярного мировоззрения, многие интеллектуалы подвергают резкой критике книгу Иисуса Навина из-за содержащихся в ней описаний организованного геноцида[163], в недалеком прошлом именно эта книга пользовалась бесспорным предпочтением в широких сионистских кругах, характерным представителем которых был не кто иной, как Давид Бен-Гурион. Рассказ о колонизации и описание «возвращения» народа Израиля в свою Обетованную страну воспламенили основателей Израиля, вдохновившихся богатым и плодотворным сходством библейского прошлого с национальным настоящим[164].

Учащиеся ешив[165]всегда знали (знают, разумеется, и сейчас), что Библию не следует читать «свободно»[166], без посредничества специальных комментариев, интерпретирующих, а при необходимости и смягчающих жестокие и «загадочные» слова Бога. В отличие от них секулярные еврейские школьники во всех школах еврейского государства, причем в довольно юном возрасте (9–10 лет), изучали и изучают походы Иисуса Навина без помощи защитных интеллектуальных фильтров и прочих инструментов самооправдания, созданных талмудическим иудаизмом. Израильское Министерство просвещения никогда не считало необходимым отмежеваться от наиболее чудовищных пассажей Ветхого Завета и не вводило никакой цензуры в рамках его изучения. Поскольку Пятикнижие и книги «ранних пророков»[167]трактовались как аутентичные исторические сочинения, излагающие историю «еврейского народа» с древнейших времен, в течение многих лет считалось, что, в отличие от «поздних пророков» с их темными и абстрактными рассуждениями, книга Иисуса Навина должна изучаться в школе без купюр. Даже когда моральный и педагогический вред такого преподавания «прошлого» стал совершенно очевидным, педагогический истеблишмент продолжал упорствовать в своем нежелании отказаться от постыдных описаний геноцида[168].

К счастью, в последние годы и среди сионистских исследователей Библии, и среди израильских археологов стали усиливаться сомнения в том, что касается истинности ветхозаветного нарратива. Поскольку археологические и иные данные указывают все яснее и однозначнее, что исход евреев из Египта — литературный вымысел, равно как и что Ханаан никоим образом не был, как утверждает Библия, завоеван[169]в ходе быстрой военной кампании, резонно (и справедливо) предположить, что кошмарные рассказы о массовых убийствах также являются чистейшей выдумкой. Судя по всему, местное ханаанское население прошло долгий и многоступенчатый исторический процесс, включавший переход от кочевой жизни к оседлому земледелию, и превратилось в пеструю смесь ханаанейцев и древних евреев; это автохтонное население и создало впоследствии два государства — большой Израиль и маленькую Иудею[170].

В нынешних научных кругах становится общепринятой теория, утверждающая, что истории о завоевании Ханаана были сочинены в конце VIII, самое позднее — в VII веке, в ходе правления царя Йошии, по-видимому[171]монопольно сосредоточившего исполнение религиозного культа в Иерусалиме; именно тогда в местном «храме» якобы «нашелся» свиток Торы. По мнению различных исследователей, придерживающихся этой теории, главной целью историко-теологического сочинительства было распространение веры в единого Бога как среди жителей Иудеи, так и среди беженцев из Израиля, прибывших в Южное царство после гибели Северного. Борьба царей-монотеистов с идолопоклонством была трудной и требовала использования всех доступных пропагандистских инструментов. Отсюда и мрачная, неразборчивая в средствах агитация, направленная против повсеместного язычества и неразрывно связанного с ним морального разложения[172].

Эта теория, в свое время, несомненно, свежая и увлекательная, представляется, однако, крайне неубедительной. Разумеется, она избавляет нас, по крайней мере частично, от литературного кошмара, связанного с древним, невероятно жестоким геноцидом, однако в ней по-прежнему нет внятного ответа на кардинальный вопрос: почему библейский нарратив представляет первых монотеистов эмигрантами, завоевателями, людьми, совершенно чуждыми стране, в которую они прибыли? Кроме того, эта схема не объясняет, откуда взялась идея зверского истребления местных жителей, редкая даже для древнейшей литературы. Верно, что люди Древнего мира были очень жестоки — об этом свидетельствует немало источников. Мы читаем о массовых убийствах в ассирийских текстах, в «Илиаде» Гомера; любой студент, изучавший историю, знает, как поступили римляне с жителями побежденного Карфагена. Убийства довольно часто попадали в исторические документы, однако, насколько мне известно, ни один совершавший их коллектив не превозносил свои действия и не хвастал ими, равно как и не оправдывал морально-теологическими мотивами полное уничтожение населения страны, которую намеревался присвоить.

Затем, весьма маловероятно, что основа историографической части Ветхого Завета создана до гибели Иудейского царства в начале VI века до н. э. Во-первых, до его исчезновения невозможно было говорить о нем как большой и величественной державе, столица которой украшена огромными дворцами и роскошными храмами, — ведь археологические данные ясно показывают, что реальный Иерусалим железного века[173]был крупной деревней, постепенно выросшей в небольшой городок. Во-вторых, рассказ о постоянной покорности династических царей Иудеи абсолютному суверенитету бога и, что еще более невероятно, гневным и назидательным пророкам, представлявшим Бога на земле, заведомо не мог быть сочинен придворными писцами или храмовыми жрецами, не располагавшими интеллектуальной автономией. В-третьих, никакая суверенная монархия, даже самая маленькая, не смирилась бы с метаконцепцией, утверждающей, что ее правящая династия возникла исключительно по воле народа, причем почти все принадлежавшие к ней цари постоянно грешили. В-четвертых, весьма неправдоподобно, что монотеистическая революция, требовавшая введения многих важных и дерзких идей и концепций, вызрела и совершилась в крошечном государстве, прозябавшем в сонном аграрном регионе и нисколько не напоминавшем громадные и бурные культурные центры Ближнего Востока.

Гораздо более здравой представляется гипотеза, выдвинутая многими неизраильскими учеными[174]и утверждающая, что основные книги Ветхого Завета были составлены и оформлены теологически лишь после прибытия в Иерусалим евреев — выходцев из Вавилонии или даже еще позже — в эллинистическую эпоху[175]. Практически несомненно, что высокоодаренные сочинители непосредственно осмыслили бедственные аспекты Вавилонского изгнания. Они беспрестанно говорят о вызванном им потрясении и пытаются дать ему идеологическое объяснение. Весь текст книг Торы и пророков пронизан проблематикой изгнания как знакомого и ощутимого явления; раз за разом оно появляется в тексте как прямая угроза: «А вас рассею между народами и обнажу вслед вам меч, и будет земля ваша пуста… И погибнете среди народов, и пожрет вас земля врагов ваших. А оставшиеся из вас исчахнут за вину свою в землях врагов ваших…» (Левит 26: 33–38). Или: «И рассеет вас господь по народам, и останетесь малочисленными между народами, куда уведет вас господь» (Второзаконие 4: 27). Эти рассуждения абсолютно тождественны появляющимся в поздних, написанных заведомо после возвращения из изгнания книгах, например, в книге Нехемии: «Если вероломны будете, я рассею вас среди народов» (Нехемия 1: 8)[176].

В качестве рабочей гипотезы можно предположить, что жившие в Вавилонии жрецы и придворные писцы уже не существующего двора, потомки изгнанников, давно оторванные от Иудеи, подверглись — после персидского завоевания Междуречья — оплодотворяющему влиянию зороастризма, религии, соединявшей монотеистические тенденции с концептуальным дуализмом[177]и как раз в это время боровшейся с политеизмом. Характерное выражение [позднейшего] эпистемологического разрыва монотеистического яхвизма с зороастрийским дуализмом легко улавливается у пророка Исайи, решительно утверждавшего: «Так сказал господь своему помазаннику Корешу [царю Киру]… Я — господь, и нет иного, кроме меня нет бога… Я создаю свет и творю тьму, делаю мир и навожу бедствие… Я, господь, совершаю все это» (Исайя 45: 1–7)[178].

На мой взгляд, присущий молодому монотеизму уровень абстракции мог появиться лишь в рамках государственной материальной культуры, обладавшей высоким — по тому времени — уровнем технологического контроля над природой. Этому условию удовлетворяли тогда лишь цивилизации, сформировавшиеся на берегах великих рек, то есть в Египте и в Месопотамии. Удивительный, беспримерный контакт иудейских изгнанников и их потомков с центром высокой культуры заложил, судя по всему, основу их новаторской концепции[179].

Этим отважным «образованцам» пришлось, как нередко бывает в ходе решающих интеллектуальных революций, дорабатывать и шлифовать свои радикальные идеи вне рамок традиционного культурного истеблишмента. Языковая изоляция и эмиграция некоторой их части в Ханаан под эгидой персидского имперского суверенитета дали им прекрасную возможность увильнуть от совершенно излишнего фронтального столкновения с враждебной правящей [персидской] жреческой кастой и придворными писцами, все еще поддерживавшими привычный политеизм. Таким образом, где-то на полпути между Ханааном и Вавилонией, с осторожной оглядкой в обе стороны, завершился первый этап долгого исторического перехода к теологической традиции совершенно нового типа.

Крошечный Иерусалим V века до н. э. стал убежищем для колонии этих необычайных интеллектуалов[180]. Некоторые из них, насколько можно судить, остались в Вавилонии и оказывали эмигрантам материальную и духовную поддержку, сильно способствовавшую созданию революционного литературно-теологического корпуса. Ханаан, таким образом, превратился в духовный плацдарм вероучения, родившегося в северной части Плодородного полумесяца и столкнувшегося теперь с культурами Средиземноморья. Иерусалим стал его первой остановкой в грандиозном (иудейском-христианском-мусульманском) походе, результатом которого — в отдаленном будущем — станет завоевание значительной части земного шара.

С принятием этой гипотезы рассказы о зарождении монотеизма вне Обетованной страны становятся гораздо более логичными и понятными. Литературные образы Авраама и Моисея, импортировавших в Ханаан веру в единого бога, были мифологическим воспроизведением реальной эмиграции носителей вавилонских вероучений, начавших прибывать в страну в V веке до н. э. Основоположники западного монотеизма V и IV веков до н. э. — быть может, самого фантастического периода в истории мировой культуры, когда в разных частях земного шара почти одновременно появились, среди прочего, греческие философия и драма, буддизм и конфуцианство[181], — собрались в крошечном Иерусалиме и занялись отращиванием крыльев для нового вероучения.

Их культурная активность происходила под тщательным присмотром агентов имперской Персии, в частности таких полезных и уважаемых фигур, как Эзра и Нехемия. Задачей избранных ими повествовательных стратегий было, с одной стороны, создать и укрепить лояльную общину верующих, а с другой — не дать ей чрезмерно усилиться и стать угрозой имперским порядкам. Поэтому в крошечной «Яхуд мединта» (арам, «провинция Иудея») позволялось фантазировать на тему о древнем завоевании целой страны именем бога, рассказывать о могущественных царствах прошлого и мечтать о совершенно нереальных «обетованных» границах, доходящих до страны исхода наших недавних эмигрантов, но не об обретении в настоящем подлинной независимости даже на самой малой территории. Эмигрантам приходилось довольствоваться возведенным ими скромным храмовым зданием, при каждом удобном случае благодарить персидские власти за оказанные «благодеяния» и, самое главное, предотвращать чрезмерное расширение возникшей вокруг них общины «новых верующих».

В отличие от царских семейств, управлявших Израилем и Иудеей, а также образованной прослойки, обслуживавшей в свое время местных властителей, древнееврейские аборигены, простой народ («ам а-арец»), деды и прадеды которых жили в этих царствах, равно как и ханаанейские племена, обитавшие рядом с ними, никогда не изгонялись ни в Ассирию, ни в Вавилонию. Они были и оставались лояльными язычниками, лишенными даже минимального образования. Эти земледельцы, говорившие на смеси здешних [семитских и других] наречий, и не подозревали об исключительности Яхве, хотя и почитали его как видный персонаж в огромном пантеоне местных богов. Задачей эмигрантов-монотеистов было «обработать» элитарную прослойку местных идолопоклонников, убедить ее в своей правоте, изолировать от «простонародных масс» и, в конечном счете, превратить в сплоченное ядро новых верующих. Так, судя по всему, и зародилась литературная концепция «избранного народа».

Подробные царские хроники — надписи, сделанные в литературной форме стелы Меши[182](или в другой, сходной с ней) для фиксации важных событий, как было принято на всем Ближнем Востоке, — вероятно, еще хранились в Иерусалиме или были столетием раньше взяты жителями Иудеи в изгнание после разрушения города[183]; они прошли литературную переплавку в общем культурном котле с необычайно богатым набором древнейших мифов и ярких космологических традиций, принесенных с севера Плодородного полумесяца и из Месопотамии. Вышедший из этого котла сплав послужил фундаментом для выстроенного чуть позднее рассказа о сотворении мира и явлении единого и единственного бога. Сам бог, «Эль» или «Эло», вышел из ханаанейской традиции и стал именоваться «Элохим». Поэтическая техника и некоторые языковые конструкции были грубо «заимствованы» из угаритской поэзии [почти тысячелетней давности]. Выдержки из юридических кодексов месопотамских царей превратились в библейские заповеди. Даже длинный и сложный рассказ о разделе страны между двенадцатью коленами Израиля имеет прообраз — он восходит, скорее всего, к эллинской политической традиции; литературное описание Платоном идеальной афинской колонии, которая должна быть — вскоре после основания, как и израильская, — разделена на двенадцать родовых общин[184], общеизвестно[185].

Как и в других традиционных мифологиях, для того чтобы скрасить незавидное материальное и политическое настоящее, необходимо было блестящее и славное прошлое. Поскольку речь шла о новой — монотеистической — идеологии и связанной с ней воспитательной стратегии, потребовался — и был создан — новый литературный жанр. Приблизительно в то время, когда Геродот пересек Ханаан, [почему-то] названный им Палестиной, интеллектуалы в Иерусалиме и в Вавилонии приступили к письменному оформлению своего учения. Разумеется, их сочинения не могут считаться историческими. Намного правильнее будет определить их как оригинальные «мифоисторические»[186]. Новый, доселе неизвестный жанр не предусматривал пестрых приключений различных богов; в то же время он не включал, в отличие от современной ему греческой литературы, аналитического анализа исторических событий и деятельности людей как самоцели. Главным мотивом этих сочинений была острая необходимость реконструировать давнее прошлое и продемонстрировать существование плана, составленного единственным богом, а также совершенные им чудеса; кроме того, эти сочинения должны были продемонстрировать ничтожество человека, судьба которого — вечно, как белка в колесе, метаться между преступлением и наказанием за него.

Чтобы решить эти непростые задачи, требовалось беспрестанно отделять плевелы от зерен. В частности, следовало установить, кто из царей прошлого являлся божьим избранником, которому прощались «отклонения» от истинного пути, а кто — злодеем в глазах божьих, отверженным до конца своих дней. Необходимо было решить, кто из царей прошлого оставался верным Яхве (не следует забывать, что главные герои повествования, в особенности относящиеся к более поздним временам, являлись историческими фигурами, их имена брались из подробных исторических летописей), а кто был проклят навсегда. Поскольку в Самарии в это время действовали иные, конкурирующие с иерусалимскими жрецы, выдвинувшие альтернативные утверждения относительно своей исторической связи с большим Израильским царством, яхвисты «выковали» чрезвычайно успешный, продержавшийся невероятно долгое время миф о якобы существовавшем Объединенном царстве Давида и Соломона[187], катастрофически распавшемся из-за скверного поведения грешников-сепаратистов. Цари Северного царства превратились, таким образом, в омерзительных идолопоклонников, что, впрочем, не предотвратило грабительское отчуждение престижного названия «Израиль», присвоенного теперь «избранному народу».

Вопреки блестящим умозаключениям Спинозы, трудно предположить, что все эти потрясающие библейские тексты сочинены одним или двумя авторами. Практически несомненно, что «группа авторов» была большой и пестрой по составу, с необходимостью поддерживавшей постоянную связь с культурными центрами Вавилонии. Характер текстов ясно указывает, что они переписывались и редактировались многими поколениями авторов. Именно поэтому некоторые истории оказались «задвоенными», многие сюжеты — неуклюже состыкованными, основные нарративы — непоследовательными, все это — не говоря о всевозможных ошибках и упущениях, стилистических перепадах, неоднозначных именованиях бога и даже нередких идеологических противоречиях. Авторы, разумеется, не предполагали, что в один прекрасный день их сочинения будут сведены в каноническую книгу.

Хотя авторы и сохраняли базисную верность широкой платформе, декларировавшей существование единственного бога, между ними то и дело вспыхивали многочисленные разногласия, касавшиеся, прежде всего, необходимости насаждать те или иные моральные ценности. Разумеется, обнаружились и разночтения в том, что касалось «внешней политики», по существу — отношения к «чужакам»[188]. Насколько можно судить, более поздние авторы были меньшими изоляционистами, нежели их предшественники. Дейтерономисты (авторы Второзакония и сопутствующего корпуса) резко отличались по стилю и взглядам на характер божественного присутствия от сочинителей-жрецов. Так или иначе, даже если непосредственной целью столь обильного литературного творчества было [немедленное] создание ядра религиозной общины, оно в гораздо большей степени нацеливалось в далекое будущее.

Прославление тех, кто пришел из Арама Нахараима, и глубокое презрение к местным жителям легко прослеживается в большей части Пятикнижия и книг ранних пророков. Родина — она там, на чужбине, в Вавилонии или в Египте, в прославленных и престижных культурных метрополиях Древнего мира. Духовные лидеры «сынов Израиля» прибыли из этих высоко чтимых мест, оттуда они принесли свое уникальное вероучение и основные божественные заповеди. Жители Ханаана в сравнении с ними — невежды, испорченные грешники, постоянно склоняющиеся к идолопоклонству.

Презрение к автохтонным жителям Ханаана и отчуждение от них, в конечном счете, породили кошмарные литературные описания их ликвидации и уничтожения. За первыми сочинителями, прибывшими в Ханаан, не стоял государственный аппарат, не было у них и военной силы. Они нисколько не напоминали крестоносцев; они не располагали организованной инквизицией. Они располагали лишь духовным оружием: буйной фантазией, литературным даром, умением запугивать.

Разумеется, они не стали обращаться к широким массам. Литературная активность развернулась среди малочисленной элитарной прослойки, умевшей читать и писать, и, быть может, немногочисленных любопытных слушателей, собиравшихся на окраинах тогдашнего крошечного Иерусалима. Однако круг посвященных постепенно расширялся, и к II веку до н. э. стало возможным основание первого в истории монотеистического политического режима — маленького и, увы, недолговечного Хасмонейского царства.

Отняв у коренных жителей Обетованной страны право на землю вместе с правом на жизнь, сочинители Ветхого Завета «подарили» территорию Ханаана себе и своим последователям. Следует помнить, что на этом этапе монотеизм еще далеко не был уверен в своих силах и опасался политеистических влияний, угрожавших самому его существованию. Лишь сильно укрепившись, уже после восстания Маккавеев и создания Хасмонейского государства во II веке до н. э., он приступил к активной миссионерской деятельности и стал обращать в иудаизм всех соседей без разбору. В начальный период своего существования монотеизм вел тяжелую борьбу с огромной массой язычников, окружавших крошечную монотеистическую ячейку. Его отношение к этой массе было предельно жестким и изоляционистским.

Запрещение браков с местными жительницами стало едва ли не главной заповедью «возвратившихся из Вавилонии». Вступившим в такие браки приказывали изгнать своих жен и детей от них (см. IV главу книги Эзры и XIII главу книги Нехемии). Эмигрантам приходилось ввозить невест из Вавилонии. Политика изоляции и обличения местных жителей, судя по всему, неплохо вписывалась в глобальную стратегию Персидской империи, постоянно прибегавшей к принципу «разделяй и властвуй». «Святому народу», образовавшемуся в Иерусалиме и его окрестностях, запрещалось смешиваться с простыми крестьянами, жившими по соседству, поэтому новый литературный корпус задним числом вынудил Ицхака и Яакова вступить в брак с арамейскими девственницами; Иосиф и Моисей получили возможность жениться на египтянке и мидьянитке соответственно, но ни в коем случае не на ханаанеянках. Когда — «гораздо позднее» — царь Соломон, одержимый похотью, взял себе семьсот жен и триста наложниц, в том числе и местных красавиц, он сильно согрешил перед Яхве, и в наказание за этот грех его воображаемое царство распалось на две части. Эта история стала, среди прочего, теологической легитимацией параллельного существования в более поздние времена двух государств — Израиля и Иудеи (см. Царств I 11: 1–13).

Был введен суровый тотальный запрет на вступление в брак с ханаанейцами обоих полов, происходящими из местных языческих семей, принадлежащих к разветвленным кланам и многочисленным племенам. Лишь проклятым и отлученным от «святого корня» библейским героям, таким как Эсав, старший сын Ицхака, было «дозволено» жениться на ханаанеянках. Чрезвычайно интересно проследить в этом контексте за процессом формирования библейского нарратива на долгом пути от получения божественных заповедей к их исполнению. В самом деле, Моисей указывает:

 

«Когда введет тебя Господь, Бог твой, в землю, в которую ты идешь для овладения ею, и изгонит многие народы от лица твоего: хиттийцев и гиргашеев, и эморийцев, и ханаанейцев, и перизеев, и хивийцев, и йевусеев, семь народов более многочисленных, и более сильных, чем ты. И предаст их тебе Господь, Бог твой, и ты поразишь их, то совершенно разгроми их, не заключай с ними союза и не щади их. И не роднись с ними: дочери своей не отдавай за сына его, и дочери его не бери за сына своего» (Второзаконие 7: 1–3).

 

Несомненно, перед нами очень странное и конфузное указание: приказав истребить всех туземцев, Бог вдобавок запрещает вступать в брак с истребленными. Истребление и брачные запреты постоянно смешиваются в изоляционистских фантазиях фанатичных авторов Библии, пока не превращаются в цельный слиток ксенофобской стали.

Подробно описав осуществленные Иисусом Навином акты истребления местных жителей, авторы сообщают пораженным читателям, что, как и все прочие [геноциды] в истории, библейский геноцид не был полным и безупречным. Увы, многочисленные язычники продолжали жить в Ханаане и после «возвращения из Вавилонии»; стало быть, неизбежная аналогия обязывала приписать сходную картину и временам, непосредственно следовавшим за мифологическими «завоеваниями» Иисуса Навина. Мы узнаем о помиловании, дарованном проститутке Рахав и жителям Гивона, ставшим дровосеками и водоносами, обслуживавшими израильт<