Революция непосредственности

Посвящается незнакомому батюшке,

с которым имел честь вести беседу 5.12.2016

 

Хочется начать с того, что популярная доселе привычка определять всякую мысль сквозь устоявшуюся идентичность человека, к которому эта мысль адресуется, неминуемо приводит меня к вопросу о соответствии как-либо существующей идентичности самому непосредственному человеку, который себя ей определяет или же определяется ей со стороны кем-то другим. Наверное, я постараюсь привести наиболее показательный пример на сегодняшний день. А именно, затрону тему половой идентичности и связанную с ней тему сексуальной ориентации. Эта тема приводит в страсть и поднимает значительное количество шума в окружающей меня среде. Действительно по поводу половой идентичности и соответствующей или же не соответствующей ей культурной обстановке проводят настоящие митинги, снимают множество фильмов и всячески обыгрывают этот вопрос с той или иной его стороны. Почему же данный вопрос оказывается столь значительным и принципиальным? Я утверждаю, что проблема господствующих в теперешней культурной среде идентичностей, в том числе и идентичности половой, состоит в онтологическом значении знания для человека. Борьба за ту или иную половую идентичность раскрывается как борьба за знание о себе, как борьба за определение мысли по поводу себя. Здесь же я указываю на властвующую в массовом сознании установку, состоящую главным образом в том, чтобы определить ценность своего человеческого как человеческого через знание о той или иной половой идентичности. Насилие проявляется в фактичности бытия по поводу отвлечённого знания, которое само по себе не является конкретным и живым существующим, а стало быть, насилие ориентируется не на существующее, а всего лишь на неудачную мысль о существующем. Тут как раз и актуализируется вопрос о безличности знания, о его возможности всеобщего распространения, понимания и средней истолкованности. Но в том или ином знании, в конечном счёте, не узнают себя тотально и универсально, ни одно знание не охватило собой всего человечества, ни одно знание не вскрыло человека в полноте его существа. Борьба за утверждение половой идентичности есть борьба, спровоцированная стихией безличной мысли, и именно поэтому в этой борьбе не видно личности в её непосредственной субъективности и полноте её глубины. Война и борьба невозможны между личностями в их непосредственности, в чистоте их субъективности и экзистенциальности, война и борьба возможны лишь в среде автоматического безличного знания, и именно поэтому война и борьба не знают жалости, они окутаны стихией власти догматического языка действующей культуры. Аналогичный пример можно привести в том числе и по поводу идентичности экономической или же классовой, если затронуть проблему эксплуатации человеческого в марксизме. Мне неоднократно приходилось наблюдать сегрегацию в манерах и всевозможных, так называемых, «мерах приличия» в современной культурной обстановке. Скажу даже более, мне до ужаса некультурно быть культурным в действующей культуре прагматического интереса, которая, как и упоминаемая ранее половая идентичность, основана всего лишь на отвлечённом знании, которое не имею оснований называть удачным и соответствующим непосредственному средоточию личности. «Вы что - взяли нож не в ту руку?!», «Да как Вы посмели?!», «Да ещё и при таком высоком обществе?!», «Вы что - нищи и незнакомы со знанием, с которым знакомы мы?», «Вы что - не понимаете, что это культура!», «Так вот же, закройте рот и умолкните, когда речь идёт о знании культуры!», «Культура, может быть, и вовсе не терпит мнений, особенно же мнений непосредственных, взятых непонятно откуда и не имеющих выгодных для себя целей!», «Перед лицом культуры Вы должны немедленно умолкнуть и не допускать мысли о себе и вовсе!» Вот так вот и в таком роде культура в меру своей безличности может оставить вас без обеденного стола, так как вы, видите ли, приезжий из деревни и про держание в правой руке ножа ничего ранее не слышали. Но зато какой восторг в соблюдении культуры вы можете прочесть на буржуазных лицах! И тут уже совсем не важно, что этот элемент чужеродный для вашего непосредственного внутреннего бытия и что в этом чужеродном элементе вы отдаляетесь от Истины бытия. Культуре, судя по всему, позволено не ставить вопросы об Истине, культура существует для исполнения, как армия, а не для Истины. Особенно же когда речь заходит о культуре экономической. Здесь можно и далее и более подробно распространяться на этот счёт, но думаю, что этого будет достаточно для уяснения рассматриваемой проблемы. Чего же не терпит господствующее на сегодняшний день знание? В первую очередь, это противоречие в самом себе и связанное с ним непостижимое. Непостижимое как не поддающееся для определения оставляется за скобками науки и культуры, непосредственное в существе индивидуальной идентичности, её свобода от законченных и самозамкнутых определений всегда, так или иначе, идёт в противоречие с наличными знаниями и культурой, сплошь и рядом основанными на определениях. В действительности своей знакомства с произведениями П.А. Флоренского и С.Л. Франка было бы достаточно для разоблачения наивного реализма, позитивизма и вульгарного материализма, но всё же проблема здесь ставится не о какой-либо теории, а о возращении в собственное лоно непосредственности индивидуального бытия. На мой взгляд, существование вне знания предполагает непосредственное восприятие и переживание вне концентрации на привычном в определении. Революция непосредственного мыслится мною как самоопределение личности, независимо от господствующего знания в теперешней культуре. Стало быть, данная обратная перспектива в самоопределении личности происходит через непосредственное существование как самораскрытие в откровении для личности духовного плана бытия и его Истины. И именно здесь мною подчёркивается особое значение христианства, а вернее – узнавание в учении Иисуса Христа глубины собственного существа, которое может происходить даже вне знакомства с христианским богословием.

 

Замкнуло

 

За что можно любить страсть? За то, что она так легко обходит культуру. Вот проходит себе мимо барышня с поставленной походкой, манерами, в общем, вся в образе, а ты тут как укусишь за щёчку. Самое прекрасное в этом то, что она не знает, как среагировать, определения замкнуло. Быть может, у неё на лице высветится искомая мной непосредственность? Хотелось бы. Ещё бы и рассказать что-либо этакое и безумное, да так чтобы повеселее: «Я помню какой ты была в детстве, я и сейчас хотел бы есть конфеты с этих рук». А она-то тебя и не знает вовсе, а ещё интереснее, если знает, но не помнит. Вот тут-то и будет новое выражение лица, новая мысль и новое чувство, более того, всё вокруг за раз гораздо больше раскроется и для тебя, и для неё. Ведь кто сейчас ещё не устал от культуры? Люди этого только и ждут, а то и поговорить не о чем.

 

 

Целое

Целое вне разделённости в определённостях чувства и мышления предстаёт как присутствие вне рамок своего размыкания для существующего. Это присутствие, определённое С.Л. Франком как металогическое единство бытия, раскрывается через собственную внутреннею значительность для существующего независимо от форм его захватывания в определении и тем самым овнешнении человеком. Целое предстаёт как голое для чувства и мысли, задаёт простор для интуиции непосредственного в существе человека. Это целое, раскрывающееся как исток укоренённости в собственном непосредственном бытии, даёт дорогу домой и не допускает монополии мысли и чувства в индивидуальном средоточии субъективности. Значение целого как всеединства состоит, таким образом, в безвопросности и самопонятности существующего как существующего непосредственно вне рамок ограничений в определениях мысли и чувства. Это даёт простор для фундаментального отграничения от телесности и разума как продукта телесности. Это заставляет переживать в чистоте своего самого как оно есть: без деления временем, пространством, мыслью и чувством. Это есть евангельское возвращение к детской непосредственности как чистоте Истины. Перерождение человека как перерождение в его онтологическом самоопределении невозможно со стороны науки и искусства, оно возможно лишь в чистоте детского взора, в новом религиозном сознании, которое есть сознание собственного непосредственного по отношению ко всякой мысли и всякому чувству. Становясь вне контекста исторической мысли и определения чувства, существующий непосредственно предстаёт как свободный от автоматического движения мышления и инвестированного гнёта страстей. Внеисторичность и аутентичность переплетаются, как обрамление для онтологической идентичности, в качестве полноты собственного непосредственного бытия в лоне всеобщего бытия как целого всеединства.

 

Я смотрю на тебя в окно,

Этой ночью яснее, чем днём.

Словно ласточки ночью поют,

Словно ближе мы стали с тобой.

 

Эти волосы ветром плыли,

Эти губы слепил тебе Бог,

А глаза были светом даны,

Что всё светит сквозь твёрдую тьму.

 

Позабывшая эта краса

Оставляла свой отческий дом.

Её правду я тихо храню

И твержу ей при встрече лицом.

 

Сораскрытие

Непосредственное разграничивает для существующих откровение внутренней жизни от пассивного восприятия внешнего бытия. При этом всякое оформленное, определённое в бытии, имманентно овнешняется. Жизненный поток, данный в переживании или же в отвлечённом мышлении, отграничивается непосредственным, и в самоуглублении непосредственного происходит вбрасывание непосредственного на переживаемый предмет в его частности или же обобщении. Универсальность истинного раскрывается как универсальность непосредственного в его вмещении определений чувства и мысли именно как этого самого чувства и именно как этой самой мысли, определяя их онтологическое значение в лоне целого бытия как всеединства. Непосредственное предстаёт как размыкание потока чувственно и мысленно данного. Определение идентичности некоторой ситуации, как и определение идентичности некоторой мысли, происходит в том числе и независимо, то есть непосредственно от данной ситуации и данной мысли. Существование как свобода от определения чувством и мыслью в непосредственном приоткрывает возможность самоданности чистоты непосредственного в его чистоте от и без ограничения в мыслимом и чувственном. Онтологическое удовлетворение происходит как размыкание непосредственного в его непосредственности. Таким образом, свобода от чужеродности парализует вопрос о нехватке в собственном существе. Но возможно и непосредственное раскрытие непосредственного за пределами собственной непосредственности в Другом, вносящее небывалое изумление и делающее возможным выход к совместной свободе события. Свобода собственного непосредственного, раскрываемая в Другом, тем самым вносит просвет в повседневное, торжество существования как свободы от всегда внешнего для себя определения. Тайна удовлетворения сосуществованием утверждается как сораскрытие в соборном Мы, покинувшем чувственность и мысль в углублении непосредственной свободы как любви. И разумно ли в этой связи мыслить абстрактно?

 

Отстранение

 

Противопоставление себя наличной мысли и чувству делает возможным движение в переживании. Непосредственное в этом плане предстаёт и как источник движения в сознании. Таким образом, перекомбинация, противопоставление и в целом сравнение осуществляются в той мере, в какой непосредственно непосредственное от чувства и мысли. Но отстранение непосредственного от чувственного и мыслимого ни в коем случае не есть интеллектуальная абстракция в пределах разума. Напротив, непосредственность отстраняется и от всякой абстракции в пределах разума, как и от внешне налагаемой чувственности. Отстранение, противопоставление наличному в непосредственном происходит в целостном духовном средоточии экзистенциальной жизни личности, осуществляясь как функциональность и источник движения в непосредственном. Более того, сама возможность личностной динамики, её развитие или же деградация, неудовлетворённость дурным положением дел имеет своё становление сквозь призму непосредственного. Сама же данность чувственного и мыслимого происходит никак иначе как через проекцию в непосредственном, в результате чего всякая мысль и всякое чувство индивидуализируются в лоне непосредственного, хотя за пределами его, быть может, и имеют общую форму и содержание. Непосредственность, которая и есть в действительности собственная субъективность существующего, не может иметь общности в переживании чувственного и мыслимого, красоты и наглядного, по отношению к иной непосредственности Другого. Поэтому нам так интересна непосредственность Другого как человека не тождественного автоматической мысли и внешней чувственности, мы ожидаем от него того, чего сами не имеем и что просто невозможно найти во всём остальном мире. Непосредственность делает разность возможной и тем самым утверждает потенциал собственной интимности для существующего. И здесь же свобода утверждает себя как право на неповторимую интимность в непосредственном.

Самоопределение и общение

Возможность разомкнутости непосредственности Другого актуализируется для внешнего наблюдателя в той мере, в какой он сам является непосредственным в своей непосредственности. Налёт наличности в виде чувственности и определений мышления должен быть разомкнут, если мы хотим увидеть личность в её непосредственности. Как уже утверждалось ранее, непосредственность предстаёт как несводимость – несводимость к своим наглядным овнешнениям в определениях мысли и чувства. Непосредственность Другого может пережить тот, кто в своём собственном непосредственном существе не ограничен определениями мысли и чувства, здесь и сейчас происходящей ситуаций. В непосредственности преодолеваются автоматическое восприятие и автоматическое мышление, фундированные уже заранее готовыми идентичностями в своих определениях. Именно ввиду этого для непосредственного переживания личности не может быть уже готовых подходящих определений и идентичностей. Автоматическое мышление в уже определённом языке, как и автоматическое восприятие в уже определённой чувственности, в своём механическом движении не касается интимной сокрытости в непосредственном средоточии жизни личности, но по принятому своему обыкновению определяет всё уже заранее готовым. Это могут быть следующие определения: «умный» и «дурак», «успешный» и «неудачник», «добрый» и «злой», – для вас всегда подберут идентичность для заправки машины господствующего в данную эпоху знания. Но подлинное общение в машинальном автоматизме невозможно постольку, поскольку в нём нет контакта с самим непосредственным существом человека. И это особенно заметно в так называемых светских беседах и публичных темах, на которые принято говорить, исходя из господствующего автоматического знания с уже для всех заранее готовыми мелкими идентичностями. Скажи мне, как ты себя определяешь в современном дискурсе, и я уже заранее буду знать, о чём мы с тобой будем спорить. Так происходит потеря идентичности непосредственной, идентичности онтологической, а вместо неё распространяется целый набор социальных, экономических, политических, телесных, сексуальных и других искусственных идентичностей, закрывающих непосредственное существо личности для самоопределения и свободного общения.

 

Существенность

 

То, что я называю существенным, переживается мною как непосредственное в своём существе, поскольку раскрывается оно сквозь налёт наличности, вещественности или, говоря в целом, – явленности. За явлениями скрывается существенность, и она предстаёт как преодоление своего наличного выражения в веществе, она размыкает явление и говорит о том, о чём само явление в своём овнешнении сказать не может. Существенность узнаётся, а не познаётся, и существенность непосредственно переживается, а не ощущается. Существенность возможна постольку, поскольку возможна непосредственность. Всё равно, как близкий, которого больше никогда не ожидал уже встретить, всё равно как, оттенок красоты, которого раньше никогда не приходилось переживать, существенность раскрывается как слёзная встреча, удовольствие от тоски по красоте, которую, быть может, больше никогда пережить и не удастся. Это встреча глаз, не ограниченных только одним голым фактом своей наличности, углубление в окружающее разноцветье бытия. Существенность концентрирует собою индивидуальное бытие и делает его нацеленным на положительный экзистенциальный Логос. Она как будто намекает на возможность внутреннего удовлетворения как удовлетворения онтологического, целостного и свободного, ввиду своей неограниченности какими-либо готовыми определениями наличной действительности.

 

И только ночью берёзы шумят надо мной.

Ласкают меня эти звуки лениво,

Зовут в дальний путь –

Отдать сердце миру.

 

Кричит не забытая песня кукушки,

Кузнечики нежно поют прямо в ушки.

А небо безмолвно, но больше всех сразу

Открыло мне тайну людей и причалов.

 

Цветочек не виден мне ночью слепою,

Но рядом, он здесь, он рядом со мною.

Боюсь наступить в молчанье травы,

На ощупь как будто иду я в тени.

 

 

Тоска

 

Великая тоска посещает от той пыли из фотографических данных сознания, которые приходится переживать каждый день. То, что видимо, выражено в объективности, всё же никак не соответствует непосредственности человеческого существа. Сознаются всякий раз лишь осколки и фотографии того, что является, и того, что фотографируют. Можно ли получить удовлетворение от этой повседневной пыли? Зачастую я бываю метафизически отравлен этим. Мой яд начинает действовать в приветствии рукой от красивой незнакомки - чем более красивой, тем более для меня ядовитой. Этот яд безмерно сладок, но не всемогущ. Красота перестаёт быть красотою, но всё ещё красива, она просто не подходит. Она зовёт не меня, но я всё равно её слышу. Создан же я метафизически бодрствовать в красоте совсем иного порядка.

 

 

Кульбит

К чему привыкают в близости присутствия Другого? Точнее, как возможно привыкание к тому, кто находится в перманентной динамике? За что цепляется близость, как за своё утверждение? Личность как неизменное в изменениях, по определению Н.А. Бердяева, и как разрыв причинно-следственных связей по его же другому определению. Но как тут раскрывается близость, как она обретает свой вкус в изменчивом становлении личности? Я хочу сказать о том, что связывает в близком разное как единое в своей близости. Это может рассматриваться исключительно как метафизическая проблема для тех, кто умеет ходить по тонкому льду. Поскольку я улавливаю близость, я уже есть метафизик. Близость в повседневном своём пребывании здесь и там сокрыта в своём непосредственном источнике для потустороннего толкования. В близости с Другим я и для себя самого предстаю как другой. Я вижу себя как другого в Другом, всё равно как художник видит по-другому ту вещь, которую он отобразил в своём творении. Моё переживание себя как себя получает дополнительный простор для самоуглубления и самоопределения. Это говорит о творческом характере близких отношений, но это есть творчество вне завершения себя как завершения своей объективации, выражения вовне. Это творчество не имеет в себе противопоставления, оно имеет характер размыкания как утверждения непосредственной полноты в индивидуальном средоточии личности. Другой делает меня другим, если он близок ко мне и тем самым способен вызвать во мне внутренний кульбит. Я привыкаю к его близости постольку, поскольку я становлюсь в близости с ним ближе к самому себе. Близость к самому себе есть самоприближение и самоопределение в утверждённости своей непосредственности как непосредственности, выраженной для себя в своём вкусе как выборе близкого. Эта близость в её уплотнении и расширении оборачивается для меня привычкой к хождению в непосредственное себя как разворачивание вкуса собственного непосредственного. Разворачивание вкуса непосредственного в близости есть экзистенциальное узнавание, о котором я писал подробнее в начале данного сборника.

 

Самосближение

Нацеленность непосредственного на самовыражение предстаёт для меня как метафизическая потребность в самоосуществлении. И здесь же мною улавливается значение того, что писали по поводу Софии как потенциального образа, дающего возможность для всякого сущего в его бытии быть в наилучшем виде, положении и качестве, должной направленности духовной динамики. Я подчёркиваю это в связи с тем, что человек в ходе своего самоопределения как бы выходит из себя, так как в себе самом ему становится крайне тесно. Он хочет быть в Истине и с Истиной, но чувствует недостаточность для этого в пребывании исключительно наличном и определённом. Раскрытие Истины происходит как приобщение и слияние, но не тождество в определении. Тождество здесь имеется в виду как самотождество, которое должно быть нарушено и погружено в самоактуализации. Таким образом, утверждение ищет противоположного, но не чужого, дальнего, но переживаемого как самое близкое. Быть может, стоит сказать об этом как об экзистенциальном самосближении в самоотдалении. София делает это движение возможным, и всё случайное раскрывается как неслучайное.

 

В своей сокрытости раскрыта,

Являя тайну Божества.

Для всех вокруг неуловима

И всем вокруг она дана.

Сияет цветом неведомым,

И там, где раньше была тьма, –

Она везде и всюду дома,

Она царица для меня.

Разрывы зла

Зло не имеет непосредственности, как таковое, оно лишено самостоятельного существования, а способно паразитировать исключительно на положительном бытии как добре. При этом, выражаясь во вторичных определениях, зло не затрагивает непосредственного существа личности. Как писал Н.А. Бердяев, не верить в Бога можно только на поверхности, но не в глубине, то же самое можно сказать и в отношении зла. Злым можно быть только на поверхности, но не в собственной глубине. Преобладание зла есть преобладание определения как внешне налагаемого искушения на непосредственную жизнь личности. С этим связано и преодоление зла, разрыв его определений и проекций. Зло накладывается со стороны внешним образом и потому искренним средоточием моментально узнаётся даже в своих самых элементарных и зачаточных формах. Здесь же мы можем увидеть возможность раскрытия универсальности непосредственного, исходя из его близости к себе как непосредственному, или же отдаление от себя как приспособление к готовому определению зла.

 

Голос молчания

Желание внеисторического восприятия происходящего есть желание пережить происходящее в глубине его полноты. Речь идёт об автономии происходящего от предшествующих форм исторического определения. Речь идёт о жизни как нетождественности уже готовому знанию. Вне исторического знания происходящее замирает для автоматического восприятия, парализованного уже готовыми определениями. И в этот самый момент художник начинает рисовать картину, а поэт – сочинять стихи. Но что находится там, где даже творчество не способно к захватыванию и раскрытию? Другими словами, почему оно заставляет молчать? Быть может, как раз в этом мы и можем пережить простор величия непосредственности, задающей тон тишине и голос молчанию.