Глава IV. Политическая история адыгов в XVII - XVIII вв.

Выше мы говорили о том, что соперничество России и Турции при участии Крымского ханства за влияние в Кабарде привело к потере последней независимости. Каково же было в XVII-XVIII вв. внешнеполитическое положение Западной Черкесии и как оно сказалось на внутренней жизни адыгского общества? Имеющиеся в нашем распоряжении источники позволяют ответить на этот вопрос с достаточной определённостью, несмотря на то что их круг довольно ограничен, а сама информация носит преимущественно отрывочный характер. Источники свидетельствуют, что в исследуемое время политическая история адыгов была довольно тесно связана с историей Крымского ханства – близкого соседа Черкесии. Значительно меньшее место в ней занимали взаимоотношения с Турцией.

В XVII в. о Черкесии в этой связи писали итальянцы Эммилио Дортелли Д'Асколи и Жан де Люка (Иоанн Лукский), турецкие авторы Эвлия Челеби (Эвлия-эфенди), Гуссейн Гезар-Фенн, другие источники, как турецкие, так и крымско-татарские. О взаимоотношениях Западной Черкесии с Крымом и Портой в XVIII в. ценные сведения оставили Абри де ла Мотре, Ахмед Ресми-эфенди (предполагаемый автор турецкого трактата об османских крепостях в Северном Причерноморье), Ксаверио Главани, Карл Пейсонель, некоторое время жившие при ханском дворе, немецкий ученый Тунманн. Важные сведения по интересующему нас вопросу содержатся в труде по истории Крымского ханства известного русского исследователя В.Д. Смирнова, благодаря которому нам стала доступна часть сочинений турецких и татарских авторов.

Следует отметить, что в отечественном кавказоведении специальные исследования, посвященные истории взаимоотношений Черкесии, Крымского ханства и Османской Порты отсутствуют. Эта тема всегда преподносится в контексте русско-кавказских и русско-турецких отношений, истории народов Северного Кавказа. При этом в освещении исследуемой проблемы научные подходы подменены так называемой политической целесообразностью. Стремление оправдать захватническую политику России на Северном Кавказе породило миф о постоянной угрозе порабощения адыгов, исходившей от крымских татар и турок-османов, о политической зависимости адыгов от Крымского ханства и о 300-летнем господстве Османской Порты в Черкесии. На основании этих посылок в советской исторической науке делались выводы об освободительной миссии России на Кавказе, о прогрессивных последствиях его присоединения. Однако данная концепция строится по преимуществу на произвольной интерпретации исторических событий и источников и, следовательно, не может претендовать на научность.

При разработке темы мы стремились избегать общих рассуждений и собственных комментариев источников, прибегнув к свидетельствам очевидцев и современников исторических событий и явлений. Этим объясняется большое количество цитат из их сочинений.

Итак, из литературы известно, что «крайним пределом Чиркасии[40] с той (западной - автор) стороны Азии», «островом в начале Чиркасии» был Таманский полуостров[41] (85, с. 104). На побережье его Порта владела тремя крепостями: Тамань, Кызыл-таш и Темрюк, входившими в Таманский санджак[42] Кафинского эйялета[43]. Города-крепости Тамань и Темрюк были выделены в самостоятельные территориальные единицы (нахие). В каждом из них был свой кадий (мусульманский судья). Крепость Кызыл-таш являлась субашилыком[44] и наместничеством кадия (53, с. 49). Гарнизоны янычар обороняли крепости от нападений извне: со стороны моря и суши. По Челеби приморские крепости были «прибежищем безопасности» для османов (53, с. 42, 45).

В перечне крепостей, подчинённых Таманскому санджаку, числилась также крепость Анапа. Крепости Тамань и Анапа были построены в генуэзское время, Темрюк и Кызыл-таш - в XVI в. турками. Крепость Анапа, «как ненужная», была разрушена турками-османами при её занятии (53, с.50), и в таком виде существовала до 1781 г. Из всех крепостей самой большой была Таманская (600 шагов по периметру крепостных стен), наименьшей - Кызыл-таш (200 шагов). В собственно крепости (замке) обычно находились: казарма, арсенал, склады, дом для коменданта, мечеть. За стеной (в городе) размещались общественные здания: торговые лавки, школы, бани, дома жителей, т.п.

Крепость Тамань во время посещения её Эвлией обороняли триста янычар. На территории крепости было двести домов, пятьдесят лавок, несколько медресе[45], начальных школ, текке[46], бань (53, с. 45). В городе Тамани, по его же данным, проживала тысяча семей, в большинстве своём греков и армян. Имелось сто пятьдесят лавок торговцев маслом.

По сообщению автора «Трактата об османских крепостях» (начало XVIII в., не позднее 1713 г.) крепость Тамань «предназначалась только для защиты деревень на полуострове Шахи (Таганском - автор) от нападения татарских и черкесских разбойников» (86, с. 124).

Автор середины XVIII в. К. Пейсонель говорит, что Тамань была единственной крепостью, включённой в состав местностей, подчинённых турецкому султану, который держал здесь небольшой гарнизон. Город управлялся «муселимом»[47], подчинявшимся паше крепости Ени-кале (87, с. 22).

Тамань была самым крупным по численности городом в Черкесии. В середине XVIII в. здесь проживали шесть тысяч человек (87, с. 22). По сведениям Тунманна (середина 70-х гг. XVIII в.) большую часть жителей Тамани составляли адыги, остальные - армяне, греки, турки (55, с.67). «Город защищается ветхою башнею и окружён полуразвалившейся стеной, остатками укреплений генуэзцев», - сообщает о Тамани француз Ферран, бывший в начале XVIII в. врачом крымского хана (10, с. 51). Но напрасно автор «Трактата» бьёт тревогу по поводу неудовлетворительной способности приморских крепостей и таком же состоянии их гарнизонов. Спустя 70 лет Тунманн, описывая Тамань, говорит уже о совершенно разрушенной крепостной стене и таком же замке (55, с. 67).

В середине XVIII в. в городе было около ста торговых лавок; ему принадлежало до двадцати небольших судов. По данным Тунманна в порту постоянно находились суда, поддерживавшие сообщение с Крымом.

В XVII - середине XVIII в. Тамань оставалась значительным торговым городом. «Главный порт Чиркасии - Тамань или Матрика» - писал в 1625 г. Д'Асколи (85, с. 100). Как свидетельствует Ферран (1709 г.), из Тамани вывозили кожи, икру, медь, воск, мёд и т.д. (10, с. 51). «Половина пошлины идёт султану, а половина хану", - пишет он. Абри де ла Мотрэ (1711 г.) говорит о том, что адыги привозили в Тамань и Темрюк на продажу рабов, лошадей, а также мёд, кожи, шкуры, сабли, ножи (88, с. 122).

В середине XVIII в., как отмечает Пейсонель, через Таманский порт Черкесия осуществляла в основном всю свою внешнюю торговлю: здесь сосредотачивались все товары, предназначенные для Черкесии и вывозимые из неё (87, с. 23). В Тамань привозили свои товары не только адыги, но и ногайцы, а также проживавшие в Черкесии казаки[48] (55, с. 67). Из Черкесии вывозили шерсть и сукно (в Крым, Турцию), черкески (в Крым, Молдавию, Турцию), бурки (в Крым, Молдавию, Валахию[49], Польшу, Россию, Турцию), пушнину и другие шкуры (в Крым, Турцию, Валахию, Германию, Польшу), мёд и воск (в Крым, Турцию), три миллиона стрел (ежегодно) для крымских татар и ногайцев и т.д. Через Тамань и Каффу и далее в разные страны в большом количестве вывозили невольников. Предметами импорта были тонкие сукна, хлопчатобумажные и шёлковые ткани, олово, свинец, сталь, железо, а также порох, оружейные стволы (из Крыма) и др. товары (87, с. 23-25).

С присоединением Таманского полуострова к России существовавшая более двух тысяч лет в Северном Причерноморье международная торговля прекратила своё существование.

Небольшая крепость Кызыл-таш с гарнизоном 40 человек (в 1666 г.) находилась вблизи соединения южного рукава Кубани с Чёрным морем. В окрестностях заканчивался Кафинский эйялет. Эвлия отмечает, что крепость была построена для обороны от «черкесов-разбойников», нападавших на остров Тамань (53, с. 49). О том же говорит и турецкий источник начала XVIII в. («Трактат») (86, с. 124). Однако, по сведениям последнего, эта крепость и её гарнизон должны были прежде всего препятствовать выходу в Чёрное море лодок донских казаков в случае, если бы те проникли в Темрюкское русло Кубани (86, с. 125).

В середине XVIII в. османского гарнизона в крепости Кызыл-таш не было. Её охрана была возложена на местную милицию. Крепость управлялась представителем крымского хана. На её территории проживало от ста до ста пятидесяти жителей (87, с. 22).

Крепость Темрюк была построена на одном из северных рукавов Кубани. Эвлия застал здесь гарнизон янычар численностью двести человек. В 60-х гг. XVII в. на территории крепости было сто домов, вне её - семьсот. Кроме того, в городе было шестьдесят торговых лавок, караван-сарай[50], другие общественные здания (53, с. 47). «Всё население состоит из мусульман и черкесов», - писал Эвлия-эфенди. По его словам, жители Темрюка занимались рыболовством и изготовлением «черкесских нагаек». Прежде, отмечает Эвлия, к Темрюку приставали суда из Стамбула, здесь находился таможенный чиновник. «Сколько сотен судов с солёной рыбой, сколько тысяч бочек рыбьей икры заготавливали здесь и на судах отправляли во всех направлениях", - писал он (53, с. 47).

По поводу назначения Темрюкской крепости автор «Трактата» высказался следующим образом: «Темрюк представляет собой преграду, служащую защитой от неприятельского нападения на Чёрное море» (86, с. 114). Из контекста сообщения выясняется, что под неприятелем автор подразумевал донских казаков. Из сочинения Тунманна известно, что они часто нападали на город.

В начале XVIII в. крепость Темрюк находилась в крайне запущенном состоянии (86, с. 126), а отряд янычар насчитывал 15-20 человек (86, с. 124). В таком её состоянии, считает автор «Трактата», крепость «ни к чему не пригодна - всё равно, что её вообще не существует» (86, с. 126). Он предлагает «немедленно должным образом повысить оборонительную способность и укрепить крепость Темрюк» (86, с. 125).

Окрестности крепости населяли черкесы, всего, по данным «Трактата», до двух тысяч человек. Они имели своих «черкесских беев» (86, с. 124). Один из них, сообщает автор, «заявляя, что... гавань Темрюк... принадлежит им (адыгам - автор) издавна, присвоил право на рыбную ловлю и получает ежегодно от рыболовства» большой доход, не делясь ни с ханом, ни с султаном. Автор «Трактата» добавляет, что последние признали его право на это (86, с. 128).

Налог с рыболовства, взимаемый с населения Темрюка, по мнению автора названного источника, был, по-видимому, десятым натуральным сбором. Однако главной статьёй дохода крымских ханов была торговая пошлина.

Для сбора пошлин с транзитных товаров в Темрюке постоянно находились по одному представителю от крымского хана и нуредина[51]. Они взимали пошлину с каждой арбы товаров, с каждого невольника. Автор «Трактата» утверждает, что «с давних пор эти налоги стали взиматься ханом и поэтому никто не проверял, не спрашивал и не вмешивался» (имеются в виду турки) (86, с. 128). Он же считает, что в течение года через Темрюк следовало (в Астрахань и Армавир) до десяти тысяч арб (86, с. 128). Известная часть таможенной пошлины предназначалась для турецкого султана. К примеру, в начале XVIII в. 2,5% пошлины с каждой арбы шли султану и 1,5% - хану. Годовой доход от пошлины в сумме с ежегодными налогами, выплачиваемыми населением городов Темрюк и Тамань, составляли 35 тыс. экю для султана и от 7 до 8 тыс. экю для хана (86, с. 126).

В первой половине XVIII в. Темрюк вёл довольно значительную собственную торговлю. По сведениям Тунманна жители его были частью адыги, частью греки, евреи, армяне (55, с. 68).

Недалеко от Темрюка, на небольшом острове в устье Темрюкского рукава Кубани находилась небольшая крепость, которую Ферран называет Адда, а Тунманн - Барбарцемин или Ага. Эта крепость должна была отражать нападения донских казаков и препятствовать им заплывать в Кубань, а также прикрывала Темрюк (55, с. 68). По данным Феррана на вооружении крепости было шесть артиллерийских орудий (10, с. 51). Комендант и гарнизон содержался за счёт пошлины, взимаемой и с проходящих судов. По словам Феррана, все невольники, вывозимые из Черкесии, предъявлялись здесь.

В крепости Анапа во время посещения её Эвлией (1641 г.) османского гарнизона не было. «В настоящее время в ней нет ни души, - писал он. - Несколько раз её опустошали донские казаки» (53, с. 25-26). Эвлия называет Анапу «Гевхерпай анапай», т.е. «главная сокровищница драгоценностей». Объясняя название, он сообщает, что в гавани добывают жемчуг. Занимаются этим, пишет Эвлия, «русы», которые «каждый год бросают в этой гавани якоря и без страха и боязни занимаются водолазным делом, добывают жемчужные раковины» (53, с. 25-26). Эвлия высказывает мысль о том, что, если бы «починив и исправив эту крепость[52], поместить в ней достаточный арсенал и войско, было бы лёгким делом превратить абхазские[53] и черкесские земли в покорную и послушную область» (53, с. 26). Это позволило бы, рассуждает Эвлия дальше, взимать пошлину в пользу султана за продажу в Анапе товаров. При этом, говорит он, казна имела бы большой доход, так как Анапа - место бойкой торговли черкесов и ногайцев.

Крепость Анапа находилась во владениях адыгского племени шегаков (шефаки, хегаки), которые начинались сразу за рекой Кубань (южным руслом), в обжитой и населённой местности» (53, с. 50). Неподалеку от крепости была черкесская деревня (53, с. 26). В зимний период, отмечал Челеби, шегаки выпасали внутри крепости овец и коз. Окрестное население Анапы, по выражению Эвлии, это – «до трёх тысяч покорных с виду мятежников» (53, с. 26). Они платили десятину[54] если их «к этому принуждают» в пользу Кафинского паши (53, с. 26).

Карл Пейсонель (середина XVIII в.) указывает ещё на один турецкий форт - Суджук в Цемесской бухте. Крепостное сооружение было возведено в 1722 г. По сведениям турецкого историка Джевдет-паши (конец XVIII -начало XIX в.) крепость «Блистательная Порта построила в такое время, когда татары жаловались на причиняемые от тамошних жителей им несносные обиды и грабежи», «по прощению тогдашнего хана» (89, с. 222). По информации Джемса Белла (30-е гг. XIX в.) здесь была торговая фактория. «Самое имя Суджук-кале (значившее город колбас) уже указывает на то, что здесь был рынок припасов», - пишет он (42, с. 92).

В середине XVIII в. в крепостном селении было около двухсот домов, где проживали четыреста человек (87, с. 22). Управление осуществлял представитель крымского хана. По словам Пейсонеля, никакой торговли здесь не было. Всё необходимое для жителей привозили из Тамани. Из окрестностей Суджука в Тамань вывозили лес для строительства и дрова для отопления.

После захвата Россией Крыма (1783 г.) в Суджуке нашли прибежище члены семьи крымского хана и его приближённые. Для них был построен каменный «замок», где они прожили под покровительством местного влиятельного адыга несколько лет. Вскоре крепость оставил и гарнизон. «Замок» постепенно разрушался, наконец, взрыв порохового склада уничтожил его. Произошло это на рубеже 80-90х гг. XVIII в. После этих событий крепость Суджук-кале не восстанавливалась.

В 1782 г. комендантом крепости Суджук был назначен Ферах-Али-паша. Судя по информации Джевдет-паши, он проводил взвешенную и дальновидную в интересах Порты политику. Его деятельность носила, как сообщает историк, мирный характер. Женитьба Ферах-Али-паши на дочери шапсугского «бека», раздача подарков местным жителям способствовали приобретению комендантом крепости определённого влияния, которое он намеревался усилить путём распространения ислама среди окрестного населения, строительства мечети и медресе. Однако, по-видимому, не слишком доверяя адыгам, предусмотрительно поселил в пограничных между ними и донскими казаками (о месте жительства см. выше) местах 40 тысяч ногайцев, прикочевавших за Кубань, по 10 тысяч человек в каждом пункте (89, с. 224-225). По словам Джевдет-паши ногайцы одинаково враждебно были настроены по отношению как к адыгам, так и к русским. Видимо таким образом комендант Суджука намеревался обезопасить гарнизон крепости в случае «бунта» окрестного населения.

В 20-х гг. XVIII в., по данным Ксаверио Главани, турки начали строить укрепление в Геленджикском заливе (90, с. 163).

По Кучук-Кайнарджийскому договору 1774 г. между Россией и Турцией последняя отказалась от своих крепостей в Северном Причерноморье в пользу Крымского ханства. Однако, как свидетельствует, к примеру, Тунманн, всё же вопреки договору продолжала удерживать Тамань и Темрюк пока в начале 1777 г. Шагин-Гирей[55] при помощи русских войск изгнал оттуда османские гарнизоны (55, с. 62).

«Остров Тамань», как говорит Эвлия, «в смысле управления» считался «шахским островом» или «анатолийской землей»[56] (53, с. 42, 51). По сведениям различных источников XVII-XVIII вв. на Тамани было много адыгских селений (85, с. 129; 86, с. 127; 55, с. 67). По Эвлии, их насчитывалось восемьдесят (53, с. 43).

За рекой Кубань, пишет Эвлия, находилась, собственно, Черкесия. Пограничные Таманскому санджаку территории занимали адыги-шегаки и жанеевцы. Последние жили на восток от Тамани по рекам Абин, Хапль, Иль, Абурган (53, с. 64). Шегаки – вдоль моря на юго-восток за Анапу. Жанеевцы одними из первых оказались под ударами Крымского ханства и были обложены данью. Однако сопротивления они не прекратили. В крымско-турецкой историографии XVI в. они получили прозвание «мятежного племени». В одной из песен, которую, по словам Н.Ф. Дубровина, ещё в XIX в. пели шапсуги, рассказывается об одном из эпизодов борьба жанеевцев против крымских татар. В ней идёт речь о том, что при очередном набеге татар жанеевцы решили или победить или всем погибнуть. Каждый из мужчин согласно плану должен был сам участвовать в бою и взять с собой своего малолетнего ребенка, чтобы, защищая его, не отступить ни на шаг. Жанеевцы выиграли это сражение (38, с. 90). И всё же, по-видимому, именно о них писал Эвлия-эфенди: «За рекой Кубань... народ... из Черкесстана платил ашр кафинскому вали дома Османа по принуждению и не был достаточно послушным и покорным» (55, с. 51).

В начале - середине XVII в., как сообщает турецкий историк первой трети XVIII в. Наима-челеби, один из владетелей племени Жане по имени Хакшумак пользовался покровительством турецкого султана, признавшего его верховную власть в племени. Напротив, его брат Антонак был аталыком сына крымского хана Бахадыр-Гирея (60, с. 555-556).

По сведениям турецкого автора Гезар-Фенна в его время (2-я пол. XVII в.) к жанеевцам назначались Портой мусульманские судьи-кадии. «У них ещё действуют вообще постановления шариата, - пишет он. Брать у них невольников не позволительно»[57] (60, с. 347).

Одновременно с родственно-дружелюбными отношениями крымских ханов к одним адыгским племенам и владетелям, отмечал В.Д. Смирнов, «у них вечно продолжались нелады с другими», которые предпочитали полную свободу каким бы то ни было обязательствам по отношению к крымским ханам. «Они-то, - писал он же, - и были предметом постоянных завоевательных стремлений некоторых ханов» (60, с. 717). Но подчинить весь народ и надолго им так и не удалось. Как пишет Н.Ф. Дубровин, «беспрерывные восстания уничтожали только что упрочившуюся власть крымских ханов и всегда было одно или два поколения черкесского народа, которые, сохранив свою независимость, успевали и других своих соплеменников вызывать к восстанию» (38, с. 89).

Д'Асколи (первая треть XVII в.) писал, что татары, как и турки «воздерживаются ходить в Чиркасию, потому что там очень воинственный народ. Хан отправляется туда лишь в том случае, когда какой-нибудь знатный черкес позовёт его на помощь, дабы мстить врагу своему, другому могучему князю». Этот же автор отмечал, что «Чиркасия разделена между многими владельцами, ими называемыми бей» (92, с. 63).

Характеризуя отношения адыгов с турками и татарами, Гезар-Фенн писал, что «... от Жане вплоть до черкесов Кабарды – это места войны, брать у них полоняников позволительно» (60, с. 347).

Совершая грабительские набеги в Черкесию, крымские ханы помимо собственной личной наживы выполняли (по мнению В.Д. Смирнова) обязательство поставлять дорого ценившихся адыгских невольников и невольниц султану и вельможам Османской империи, «чтобы с их поддержкою прочнее сидеть на ханском троне» (60, с. 349). «Впрочем, иногда эти набеги не дёшево обходились Гераям, а некоторым они стоили даже жизни", - писал он же.

Откупаясь от разорительных набегов («пусть только он (крымский хан - автор) не воюет против нас»), адыги, по словам Гезар-Фенна, «ежегодно его величеству хану, калге[58] и нур-эд-дин-султану[59] преподносят черкесских невольников под именем подарка»[60] из рабов, составляющих собственность владетелей («беков»). Кроме того, эти, не подчинившиеся племена, были обязаны выставлять по требованию хана, сообщает Гезар-Фенн, необходимое количество воинов (60, с. 348).

Однако далеко не всегда крымские ханы имели гарантию на получение дани от адыгов. Так, к примеру, в начале XVIII в. Черкесия, по данным де ла Мотрэ, находилась в состоянии войны с крымским ханом. А началась она «с тех пор, как Черкесия отказалась от ежегодной дани рабами и лошадьми, которую прежде давали хану, чтобы поддерживать мирные отношения с татарами и обеспечить себя от их набегов» (88, с. 121). В это время турки, продолжает автор, «не осмеливаются идти дальше приморских крепостей и ожидают там черкесов с товарами» (88, с. 122).

То же самое отмечено Фундуклу в царствование Сеадет-Гирея III (1717-1729 гг.). Он пишет, что «черкесы... начали отказываться в платеже ими «погрешной дани» невольниками» (89, с. ЗЗ). По сведениям Пейсонеля дань трёхстами невольниками была единственным доходом крымских ханов в Черкесии.

Что касается воинской повинности, о которой говорит Гезар-Фенн, то, по сведениям Пейсонеля в его время (1753-1758 гг.) хан не имел права принуждать адыгов к военной службе, но мог обратиться к ним за помощью. «Удовлетворение таких просьб, - пишет он, - вполне зависит от степени того влияния и расположения, какими пользуется хан в черкесском народе» (87, с. 19).

Из источников известно, что бывали случаи, когда отдельные владетели в борьбе между собой призывали на помощь крымских ханов, обещая за услугу «200 или 300 рабов». «Хан, - пишет Д'Асколи, - более чем охотно пользуется случаем и тотчас собирает 40 или 50 тысяч воинов, с которыми идёт к позвавшему владельцу». Противник, видя это, продолжает автор, «для лучшего исхода решает сойтись с ханом на скольких-то невольниках». В итоге хан выступает посредником в примирении сторон. «Когда двое ссорятся, - заключает Д'Асколи, - третий радуется, иначе татарину было бы мало выгоды от черкесов, хотя он и следит за ними, особенно если бы между ними царило согласие, тем более что они очень воинственны. Но теперь чиркасы тоже огляделись, прошло уже много лет, как они перестали звать хана» (85, с. 63).

В отношениях между адыгами и крымскими татарами случалось и так, что в критические моменты жизни и царствования члены крымской династии Гиреев, и даже сами ханы, искали убежища в Черкесии. Более того, крымские ханы имели с рядом адыгских племён контакты в форме аталычества и брачные связи. Так, по сообщению Мухаммед-Ризы, мать хана Джаныбека-Гирея (вторая треть XVII в.) была черкешенкой из племени бесленей. Она была замужем последовательно за тремя ханами и своим личным влиянием добилась ханской власти для своего сына (60, с. 349).

На взаимном интересе между крымскими ханами и адыгами существовало искусственное родство - аталычество. Эвлия Челеби рассказывает, что темиргоевцы, беря на воспитание сьша крымского хана Мухаммед-Гирея IV (1641-1644 гг.), говорили: «Когда он (ханыч - автор) от нас уйдёт, это может быть, станет залогом дружбы. Он станет ханом, и нам от этого будет польза» (53, с. 74). И действительно, как свидетельствует Гезар-Фенн «ханыч почитает своего аталыка точно как отца родного. Если воспитанный таким образом ханыч достигнет чрез Высокую Державу (Порту - автор) властительства, то он употребляет все старания к тому, чтобы своего аталыка и молочного брата, в признательность, обогатить перед всеми» (60, с. 348). Эвлия сообщает также, что будущего хана Хаджи-Гирея II (1683-1684 гг.) воспитывали в племени бжедугов (53, с. 75).

Автор первой четверти XVIII в. Ксаверио Главани, бывший консулом Франции в Крыму и первым врачом хана, считал, что широко распространенный у адыгов обычай аталычества был использован ханами для установления своего влияния в Черкесии. По его сведениям, в Черкесии проживали 52 представителя дома Гиреев, «способных носить оружие; самый бедный из них имеет при себе 50 конных и хорошо вооружённых слуг. Каждый бей как бы усыновил одного султана». «Эти султаны, - продолжает автор, - повелевают и начальниками, и народом». Вообще же, говорит Главани, «каждый бей самостоятелен в своем владении, хотя они почти всегда находятся под покровительством хана» (90, с. 155), и заключает, что «Черкесия ни от кого не зависит и состоит под покровительством крымского хана настолько, насколько сама признаёт это для себя удобным, в случае предъявления им каких-либо чрезвычайных требований, отвергает их без стеснения» (90, с. 152).

Интересы крымских ханов, естественно, распространялись и на территорию причерноморских адыгов, в частности шапсугов. Однако, судя по информации источников, все попытки подчинить их своей власти заканчивались безуспешно. Так, в 1724 г. на реке Пшад шапсуги разбили напавших на них крымских татар, а самого хана Девлет-Гирея взяли в плен (38, с. 90; 84, с. 413). По этому поводу Н.Ф. Дубровин приводит слова песни, бытовавшей у шапсугов в его время. В ней говорилось, что по предложению предводителя шапсугов Немире-Шубс[61] хан был посажен на верблюда, лицом назад, и отправлен домой. Он же сказал: «Поезжай к себе в Крым, но так как ты любишь шапсугов, то мы тебя так посадили на верблюда, чтобы ты, ехавши в Крым, все смотрел на наши горы» (38, с. 99). Шапсуги, пишет Н.Ф. Дубровин, поддерживали всякую попытку других «освободиться от чуждой им власти» (крымского хана - автор).

О независимости шапсугов и других причерноморских горцев от кого бы то ни было, говорит и автор 70-х гг. XVIII в. Тунманн: «Округа Шапсих или Шапсух, Шаши, Убух или Обух и Туби или Дуба» (абадзехи - автор), которые «живут в горах вдоль Чёрного моря, свободны и независимы» (55, с. 70).

Официальный историограф Османской империи Джевдет-паша по этому поводу пишет, что «абазехские племена» (население побережья - автор) «не были подвластны крымским ханам и в договорах о них не упоминалось». Кубанские адыги, по его же словам, «тоже не упоминаются в договоре, а потому, хотя и можно претендовать на присоединение их к этой стороне (Крыму - автор), но это народ сварливый и буйный: они наверное станут постоянно враждовать и вести войну с крымскими ханами и татарами» (89, с. 212). Далее из текста следовало, что адыги находились, якобы, в подданстве Порты.

В 70-80-х годах XVIII в. в связи с овладением Россией Крымом и продвижением её на правобережье Кубани, восточный берег Чёрного моря приобретает для Турции особый интерес. С этой территорией она связывала определённые надежды на возвращение своего влияния в Северном Причерноморье. Важную роль в этом плане должна была сыграть крепость Анапа, к строительству которой Порта приступила в 1780 г. В условиях потери Тамани и Темрюка крепость Анапа приобретала статус важнейшего пункта торговли Османской Порты в Черкесии. В борьбе с Россией турки надеялись на помощь адыгов, но принудить их к этому силой не могли, так как не имели ни влияния, ни власти в Черкесии. «Тщетно Порта заявляла во всеуслышание, - пишет В.Д. Смирнов, - что, мол, они (адыги - автор) искони суть подданные Османской империи, а сама только теперь (после ликвидации Россией Крымского ханства - автор) принялась серьёзно хлопотать об основании своего господства над ними, прибегнув к мерам, в применении которых для той же цели успела опередить её Россия и таким образом подчинила своей власти» (60, с. 718).

Безуспешны были также попытки последнего крымского хана Шагин-Гирея с помощью адыгов воссоздать самостоятельное Крымское государство. Но адыги никогда не были опорой Крымского ханства в сохранении им своей независимости как от Порты, а тем более от усиливающейся России.

В заключение темы необходимо отметить, что в русской историографии XIX в. было принято относить адыгов к подданным (подвластным) то Крымского ханства, то Османской Порты, то обоих государств одновременно. Правда, при этом всегда обращалось внимание на «ненадёжность», «призрачность» или условность их «подданства», не имевшего под собой ни юридической, ни фактической основы. Турецкие же источники, называющие адыгов подвластными Порты, выдают желаемое за действительное. Различные свидетельства прошлого, дальнейшие исторические события опровергают эту точку зрения.

Прав был К. Пейсонель, когда писал, что «черкесы должны быть рассматриваемы как данники, нежели как подданные крымского хана» (87, с. 19). В этом его мнение не расходится с данными источников, которые говорят лишь о более или менее гарантированной уплате дани, а также о не менее неустойчивой воинской повинности (особенно в XVIII в.).

Признание Россией договорами 1783 и 1792 г. зависимости западных адыгов от Османской Порты было дипломатическим ходом, политическим маневром, призванным придать юридическую силу своему следующему шагу - присоединению к России их территории. Одарив Порту правом на адыгские земли, которые той никогда не принадлежали, и на которые она и не претендовала, в 1829 г. Россия получила их уже в качестве «уступки» со стороны побеждённого турецкого султана.

Зависимость адыгов от Порты фактически признается официальной исторической наукой. При этом политике последней (как и Крымского ханства) на Северо-Западном Кавказе необоснованно приписываются завоевательные цели. На этом фоне российская политика в регионе представляется не только «меньшим злом» для адыгов, но открыто заявляется о её прогрессивном и даже освободительном характере.

Однако исторические факты говорят о том, что целью политики Российской империи в Северном Причерноморье и на Кавказе были территориальные завоевания. В отличие от неё Порта в этом регионе во главу угла ставила материальную выгоду - доходы от торговли и приобретение невольников. Эта цель определяла её главную задачу: удержать за собой контроль над приморскими городами - традиционными пунктами торговли в Северном Причерноморье. Источники опровергают тезис о том, что османские крепости в этих городах являлись плацдармами для завоевания Черкесии, а гарнизоны - силой, державшей местное население в повиновении.