Интервью с Провоторовой Ниной Павловной, 1941 г.р.,

Ребёнком войны

 

Крикова Мария

8кл, МБОУ «СОШ №2»

Руководитель: Черных Н.М

 По школьному коридору медленно идёт пожилая учительница. Груз прожитых лет, нелёгкого педагогического труда и… сороковых – роковых отражаются в её походке. Всего лишь один год не работает эта удивительная женщина, талантливый литератор Провоторова Нина Павловна в нашей школе, но любая встреча с ней остаётся в нашей памяти ещё надолго.

- Нина Павловна, на ваше детство пришлись суровые годы Великой Отечественной войны. При каких обстоятельствах захватила война вашу семью?

- В 1936 году наша семья из семи человек из Ермаковского района Красноярского края перебралась в село Уйбат степной зоны Хакасии. Родители работали в колхозе «Красная заря». Отец, Меркушев Павел Григорьевич - член правления колхоза, был бригадиром полеводческой бригады, мама - Евдокия Игнатьевна работала разнорабочей, да ещё и полы в сельской школе мыла.

Мне, пятому ребёнку в семье, было четыре месяца, когда осенью 1941 года, после уборки урожая, отца забрали на фронт.

- За долгие годы войны вы успели подрасти. Какие воспоминания сохранились из военного детства?

- Помню, когда старшие сёстры писали на фронт письма, в конце страницы обязательно обводили мою ладошку и отправляли отцу. Эта процедура мне очень нравилась и я с нетерпением ждала следующего письма. Помню постоянное чувство голода. Старший братишка вёл меня на болото, своей рубашкой накрывал колючку, чтобы не уколоться, срывал, чистил ствол и жадно жевал. Я плакала и просила: «Дай мне!», но мне доставалась только вторая колючка. Чувство страха, что мне не достанется еды, я помню до сих пор. Помню, как собирали очистки и мёрзлые клубни картофеля и готовили драники. Слово «драники» вызывает у меня отвращение по сей день.

В колхозе на иждивенцев не давали паёк, а трудоспособным полагалось 200 грамм пшеницы наполовину с камнем. Эту пшеницу мололи на ручной мельнице, и в большом чугуне варили похлебку. Мама разливала по порциям. Мне порции не было, т.к. разрешали заскребать чугун. Моя порция была на стенках чугуна.

Помню, как я пришла к маме в школу. Это было осенью или весной, было тепло. Мама мыла школьное крыльцо. При школе жила женщина, её сын вёл военное дело. Я к ней заходила, она шутила со мной. Однажды вижу - на столе стоит банка с простоквашей. Видимо, я так жадно смотрела на эту банку, что женщина спросила: «Ты хочешь есть?» - «Да»- последовал ответ.

«Я дам тебе простокваши, а ты пойди, открой дверь в соседний класс и очень громко, чтобы я слышала, спой песню», которой тут же меня обучила. Я, конечно, не понимала, что эта песня – частушка с яркой картинкой. В голове у меня было другое желание. Я побежала, раскрыла двери класса, в котором вёл урок сын этой женщины, и во всё горло пропела выученную песню.

Помню, как все соскочили, выбежали во двор. Учитель держал крепко меня за руку и жаловался маме: «Игнатьевна, ваша Ниночка сорвала урок!». А я смотрела только на его мать, которая стояла на пороге школы и смеялась. Не помню, расплатилась она со мной или нет за «коронный» номер, но слава об этом облетела всю деревню. И у меня началась жизнь деревенской песенницы. Где бы я ни появилась, меня окружали взрослые люди, ставили на стул, просили петь, учили новым «с изюминкой» песням. Поздним вечером меня отыскивали сёстры и уставшую, обессиленную на спине несли домой. Однажды мама мне сказала:

- Доченька, ты голодная, а целый день поёшь.

- Меня просят, мама, - ответила я.

- А ты даром не пой, скажи: дайте кусочек хлебушка, тогда спою.

На следующее утро я отправилась уже на заработок. На все просьбы: «Ниночка, спой то или это». Я отвечала мамиными словами. Я продолжала петь, но гонорар был не ахти, т.к. все жили очень бедно, хлеба ни у кого не было. Вечером домой приносила светлячок древесной серы, кусочек жмыха.

 - А как приходилось выживать вашей маме, взвалившей на свои плечи всю ответственность за большую семью?

 - Помню, была весна, тепло. Мама городила огород, с табурета забивая колья. Зимой изгородь сжигали. С топливом в деревне было трудно. Тайга - за 50 километров, транспорта не было. К концу войны ни одного креста на кладбище не осталось, все сожгли. Задавленные горем, живые грабили мёртвых.

Принесли письмо с фронта. Помню, мама сильно плакала. Оказывается, текст письма оказался для мамы обидным. Дело в следующем: мама неграмотная, расписываясь, выводила три буквы. На фронт писали старшие дети, сообщали о жизни, рисовали мою руку, а от мамы даже привета не передавали, да она и не вникала что пишут. Пишут и ладно. Так отец в этом письме выразил обиду примерно в такой форме: «Дорогие дочки, почему же от матери даже привета вы мне не пришлете? Хоть бы словечко одно она мне написала. Может быть, уже забыла меня?» Вот это-то и обидело маму до слёз. Она сказала, утирая слёзы: «Ему что, там паёк дают, он не видит, как опухают и синеют от голода его дети».

Как же надо страдать, чтобы сказать это!

Ещё помню, как мама плакала на голом полу, просто билась в истерике. Старшие дети тоже плакали. Мы с братом не понимали, сидели, боясь пошевелиться. Оказывается, за недоимку - задолженность по сдаче молока, забрали корову. Тогда со многими семьями так поступали. Выехало районное начальство. Ночью в сельском совете было совещание, вынесли решение – корову вернуть. Это было нашим спасением.

Ещё помню, как мы играли в прятки на поляне, прятались за кочками диких ирисов и наткнулись на мертвое тело годовалового мальчика. Ручкой сжимал в рубашонке очистки. Этот ребёнок из многодетной семьи, старшие на работе, младшие вынесли малыша на поляну, убежали играть, а он умер. И это не единственный ребёнок, которого нашли мертвым на улице.

Помню деревенский маслозавод, дававший продукцию для фронта. Там работали ссыльные поляки. И моя старшая сестра Анна в подвале на каменном полу крутила сепаратор. Кругом был лёд. Она - босиком, ноги красные. Потом всю жизнь страдала болезнью ног. Иногда я ходила к ней на работу. Расстояние с километр. Шла долго, ложилась на траву, спала от слабости, вставала и дальше шла. Приходила на завод, помню длинное, дожелта вымытое крыльцо, светило яркое солнце. Из подвала выходила сестра с красными, как у гуся, ногами, грелась на солнце, усаживала меня на колени и с лопатки совала мне в рот свежесбитое масло. Истощенный организм отвергал это. Меня тошнило, я плакала, вырывалась. А она крепко держала мою голову и заставляла проглотить. Потом обнимала и плакала вместе со мной.

 - Нина Павловна, сохранила ли ваша детская память весть об окончании войны?

 - Помню, как папа пришёл с войны. Он пришел последним в деревне. Долгое время в горах скрывался дезертир с фронта – мужчина азиатской национальности. Объявленный к поимке, он был убит. Труп привезли к больнице. Все жители сбежались посмотреть на бандита. Среди односельчан была и я с мамой. От больницы мы зашли в соседнюю избу к женщине, которая гадала на картах. Народу было много, очередь гадать дошла до мамы. Гадалка сказала: «Ты, Евдокия, не жди своего мужа! Дороги ему не выпадает! Но он живой и окружён дамами». Помню, как мама кончиками платка вытирала слёзы. И вдруг в дом гадалки с криком вбежала моя средняя сестра Валя: «Мама! Папка пришел!» Маму до этого много раз обманывали, поэтому она не поверила: «Врёшь ты!» Но все бабы с детьми вместе с гадалкой побежали к нашему дому. Мама отцепила мою руку. Я бежала последней, потому что босиком по камням бежать было больно. Когда я прибежала, в доме было много народу. На лавке сидел мужчина в военной форме, пилотке и держал брата на коленях.

Колхоз сразу выделил кое-какие продукты, потому что нас всех посадили за стол. Когда мы утром проснулись, отца уже не было. Он был на работе.

- А как начинались послевоенные будни?

- Я не помню, чтобы отец у нас был дома. Он всегда был на работе: летом – на пашне, зимой – на лесозаготовках. Кончилось это тогда, когда он тяжело заболел. Легочное ранение на фронте обострилось туберкулёзом. И снова тяжелое время для семьи. Горе горькое для мамы. Не успели мы расспросить отца о его фронтовых дорогах.

Помню его медали, мы на другой же день прикололи их и бегали по деревне, как и другие дети. Медаль «За отвагу» я обменяла на мячик из коровьей шерсти. Родителям было не до медалей. А ещё я помню трофей, принесённый с фронта папой. Это был красивый альбом, похожий на альбом для фотографий, со всей цветовой гаммой шёлковых отрезков, начиная с тёмных и до светлых, все семь цветов. Очень красивые шелка! Сейчас я понимаю, что это заграничный трофей, но откуда именно неизвестно, не успели спросить. Мама меняла на продукты эти шёлковые листы. Кто брал на платочки, кто на шарфики. Такая была нищета, что себе на память ни одного листа не оставили.

Нам всегда не хватало отца, мы завидовали тем, у кого он есть. Но мы никогда не считали себя безотцовщиной, неполноценной семьёй, потому что мама заменила отца. Она выполняла мужскую и женскую работу, была стержнем семьи. Всех детей поставила на ноги, дала возможность получить образование. Сама заработала колхозную пенсию 13 рублей, но никогда ни на кого не обижалась. Никого не ругала, умела в жизни в малом находить радость, была оптимистом по жизни. Например, сдаст овечьи шкуры и выручит за них сущие копейки; купит керосин, соль, спички, хозяйственное мыло, чай. Придёт домой радостная и нас подбодрит: «Вот видите, дети, всё у нас есть! А дальше Бог даст день, Бог даст и пищу».

- Нина Павловна, какие чувства по отношению к родителям несёте по жизни?

 - Мы любим своих родителей и гордимся ими. Они не дожили до почестей, чествований, всенародного признания, высоких пенсий. Жили трудно, работали много, тяжело и фактически бесплатно.

Ушли тихо, бесшумно закрыв за собой двери. И таких людей больше, чем тех, которые дожили до признания.

- Я уверена, что военное поколение это, как говорил о своём вымышленном герое Н.Г.Чернышевский, «… люди особой, правильной породы. Это двигатели двигателей. Это соль соли земли».