Глава 3. Крымский кадетский корпус (1920-1929 гг.)

Путь русских кадетских корпусов в эмиграцию фактически начался 19 октября 1919 г., когда Петровский-Полтавский кадетский корпус в силу сложившихся обстоятельств Гражданской войны покинул Полтаву и перебрался во Владикавказ, где гостеприимно был принят Владикавказским кадетским корпусом. В общей сложности во Владикавказе собралось до 900 кадет.

Весной 1920 г. было принято решение об эвакуации кадетских корпусов из Владикавказа в Крым. Эвакуацию было решено проводить через порты Грузии. Переход по Военно-грузинской дороге в основном совершался пешим порядком, подвод было очень мало, и они главным образом предназначались для провианта. В день колонна проходила по 20-25 км. Следовало учитывать, что были кадеты возрастом 9-10 лет. От непогоды беженцы укрывались бурками, которые были выданы всем участникам похода.

Только 23 марта 1920 г. корпуса прибыли в Кутаиси. Грузинские власти не оказали кадетам никакой помощи. Корпуса были помещены в лагерь, за проволоку, питались теми продуктами, которые удалось вывезти с собой. 9 июня 1920 г. на пароходе «Кизил Арват» кадетские корпуса были доставлены в Крым. По прибытии в Крым удалось оперативно провести объединение корпусов и одиночных кадет других корпусов в один. Корпус разместился в Ореанде (Ялта)[96].

В начале июля корпус по приказу Главнокомандующего Русской армией на Юге России генерал-лейтенанта барона П.Н. Врангеля возглавил бывший директор 1-го Московского императрицы Екатерины II кадетского корпуса генерал-лейтенант Владимир Валерьянович Римский-Корсаков[97].

Генерал П.Н. Врангель к этому времени уже издал приказ об отчислении из рядов Белой армии всех кадет, несовершеннолетних и не окончивших средние учебные заведения детей, и направлении их в распоряжение В.В. Римского-Корсакова. В корпус стали прибывать кадеты различных корпусов и молодежь, прервавшая обучение и оказавшаяся в рядах Белой армии. Во вновь созданном кадетском корпусе практически были представлены все кадетские корпуса, кроме Сибирского, Иркутского, Хабаровского и Донского.

С 22 октября 1920 г. в соответствии с приказом П.Н. Врангеля корпус стал именоваться «Крымским кадетским корпусом». Корпусу был присвоен алый погон с белой выпушкой и двумя отдельными буквами «КК» желтого цвета. К этому времени численный состав корпуса составил приблизительно 500 человек, и было принято решение часть воспитанников разместить в приспособленных под казарму помещениях в Массандре[98].

Тем же приказом в состав Крымского кадетского корпуса был включен Феодосийский интернат при Киевском Константиновском пехотном училище, располагавшемся в Феодосии. Он был основан генералом А.И. Деникиным в январе 1920 г. для несовершеннолетних детей, направлявшихся с фронта в ведение начальника Киевского Константиновского пехотного училища. Феодосийскому интернату был присвоен малиновый погон с белой выпушкой и буквами «Ф.И.» на погоне. Размещался интернат в полуразрушенных казармах Симферопольского пехотного полка, там же, где и Киевское Константиновское военное училище.

Целью основания интерната было желание собрать в него кадет, разбросанных по югу России, и создать для них более или менее приемлемые условия для существования и учебы. Ядром интерната стали кадеты четырех младших классов Сумского кадетского корпуса, прибывшие в Феодосию с ротным командиром корпуса полковником князем П.П. Шаховским.

Вскоре к ним стали присоединяться кадеты и других императорских кадетских корпусов, оказавшиеся в Крыму. Были и дети-сироты, принятые в интернат непосредственно на месте под влиянием сложившихся обстоятельств. Большая группа бездомных детей прибыла из Севастополя. Все они были детьми моряков. Отношение кадет к штатским было дружелюбное, их сразу принимали в кадетскую среду без всяких проверок, имевших место в кадетских корпусах. Директором интерната был назначен полковник П.П. Шаховской. Его помощниками были полковники Н.Н. Даннер, П.М. Некрашевич, капитаны П.А. Шевцов и Б.В. Шестаков.

Полковник П.П. Шаховской зарекомендовал себя с самой лучшей стороны в Сумском кадетском корпусе. Несмотря на желание казаться строгим, он был мягким и добрым человеком. В Сумском корпусе кадеты искренне любили П.П. Шаховского. Ни один кадет-новобранец Сумского корпуса пролил слезы на коленях у полковника П.П. Шаховского. Полюбили его и кадеты Феодосийского интерната, которых он в целости и сохранности доставил в Королевство С.Х.С., где был назначен на должность командира 3-й роты Крымского кадетского корпуса[99].

Появлявшихся мальчишек водворяли в интернат силой. Они прибывали вшивые, разутые, грязные, в изорванной одежде. Заботами П.П. Шаховского, офицеров-воспитателей и каптенармуса мальчишки приводились в нормальный вид. У мальчишек отбирали всю одежду и выдавали имевшуюся на складах солдатскую одежду. Со всем могли расстаться кадеты, но только не с погонами. Своих погон прибывшие с фронта кадеты не сдавали. Помимо кадетских погон были здесь черно-красные корниловские, малиновые дроздовские, черные марковские. Были среди прибывших и Георгиевские кавалеры. Многие из помещённых в интернат старались долго в нём не задерживаться и при первой возможности сбегали на фронт, но их отлавливали и водворяли обратно в интернат. Количество воспитанников в интернате не знал никто[100].

В распоряжении интерната были железные солдатские кровати, матрасы, набитые соломой, серые солдатские одеяла. Попытки офицеров-воспитателей и преподавателей организовать занятия наталкивались на сильное противодействие со стороны практически вышедших из-под контроля кадет. К тому же не было нормального помещения, где можно было бы организовать классные занятия. Из преподавателей было всего три человека Н.Н Даннер, Н.Я. Писаревский и В.А. Казанский. На проводившихся уроках кадет практически не спрашивали и баллов не выставляли. Часто преподаватели на уроки не приходили и тогда воспитанники были предоставлены сами себе, чему они очень радовались, устраивая в классах «сплошной балаган». Иногда делались вылазки в окрестные фруктовые сады, устраивались драки с местными гимназистами[101].

Полковник П.П. Шаховской пробовал организовать занятия в местной гимназии, куда кадет водили строем, но из этого также ничего не вышло.

Кадеты голодали, их питание было организовано плохо. Самыми распространенными и нелюбимыми блюдами были перловые каши, в виде «шрапнели» или «размазни». На толкучку выносилось все, что могло быть продано. Купив на вырученные деньги продукты, кадеты в корпусе устраивали пир. К холодам кадет одели в английское обмундирование. В условиях полнейшей бесконтрольности кадеты в любое время могли покинуть расположение интерната, что они и делали, принимая активное участие в грабеже складов[102].

В Феодосийском интернате у кадет сложился свой «кодекс чести». Схитрить, соврать что-либо офицеру-воспитателю, даже не выполнить его приказание, считалось геройством. Но не выполнить приказания постороннего офицера считалось предосудительным и недостойным кадета. Украсть у торговки на базаре грушу, яблоко, кисть винограда не считалось преступлением. Это было «умение». Взять лакомство тайком у своего товарища считалось недопустимым воровством. Здесь же кадеты набирались бранных слов, которые занесли в интернат «фронтовики»[103].

Тем не менее, по случаю победы Добровольческой армии на одном из участков фронта Гражданской войны кадетам довелось даже принять участие в параде войск гарнизона Феодосии. Появление кадет в мешковатой, не по росту одетой форме, в тяжеленных английских ботинках, называемых «танками», вызвало восторг и овации публики.

Особым авторитетом среди кадет пользовались те, кто успел уже побывать на фронте. «Фронтовики» пользовались непререкаемым авторитетом и соответственно этому уважением и завистью. Эти «стратеги» на все имели свое мнение и с большим апломбом давали оценку всем происходящим событиям. В любом споре последнее слово было за «фронтовиками». Любимым занятием у кадет было пение. Пели боевые добровольческие песни, песни А. Вертинского, кадетского «Журавля», «Звериаду»[104].

Таким образом, Крымский кадетский корпус перед эвакуацией из Крыма состоял не только из кадет Петровского-Полтавского и Владикавказского кадетских корпусов, но и воспитанников других корпусов, что создавало большие сложности в вопросах соблюдения дисциплины и внутреннего распорядка. Все это проявилось с особой силой, когда корпус оказался за пределами России.

Преподаватель Крымского кадетского корпуса Г.Д. Софронов в этой связи отметил: «Еще в Крыму корпус представлял собой массу кадет, по своему составу резко отличающуюся от той, которая была ему свойственна в дореволюционное время. В его составе было более 50% детей и юношей или совершенно не имевших семьи, или оторванных от нее. Вся эта молодежь была сильно тронута тлетворным духом революции и гражданской войны, причем, многие в последней принимали непосредственное участие.

В последние месяцы пребывания в Крыму в состав корпуса влилось много детей и юношей, прибывших непосредственно с фронта, частью по распоряжению начальства, частью по собственному желанию. За время эвакуации в корпус влился Феодосийский интернат, было подобрано много и других брошенных и бесприютных детей. Таким образом, в лагерь Стрнище корпус прибыл в составе около 600 человек»[105].

В ночь на 1 ноября 1920 г. началась эвакуация корпуса из Крыма. Младшая рота была погружена на пароход «Константин», а основной состав - на паровую баржу «Хриси». Эту старую плоскодонную баржу вообще не хотели использовать для перевозки эвакуированных. Но когда в ялтинском порту не осталось судов для погрузки Крымского кадетского корпуса, был отдан приказ эвакуировать корпус на этом судне.

В.В. Римский-Корсаков, не доверяя команде судна, приказал двум кадетам, имевшим опыт службы на флоте, присмотреть за рулевым, чтобы тот не изменил курс.

Вскоре выяснилось, что судно идёт не в Константинополь, а в Одессу. Капитана и рулевого тут же арестовали, к штурвалу стал кадет М. Каратеев, восемь месяцев проплававший до поступления в кадетский корпус сигнальщиком на миноносце. Вместе с другим кадетом они направили судно в нужном направлении, но обнаружили, что показания компаса не верны. Рядом со штурвалом находились железные гимнастические снаряды. С большим трудом кадетам удалось вывести судно к Константинополю[106].

На пятые сутки баржа и пароход прибыли на константинопольский рейд. Вскоре все кадеты были пересажены на пароход «Владимир».

Там к корпусу присоединились воспитанники Феодосийского интерната с полковником П.П. Шаховским, эвакуировавшиеся из Крыма на пароходе «Корнилов». В последний день пребывания в Феодосии полковник П.П. Шаховской построил воспитанников перед цейхгаузом и приказал каждому взять то, что ему необходимо. В этот момент кадеты вдруг повзрослели на несколько лет, поняв значимость происходящего события. К вечеру весь интернат был посажен на «Корнилов»[107].

На рейде Константинополя крымские кадеты сумели себя достойно показать в обстановке, которая потребовала от них не только выдержки и терпения, но и определенного мужества. Русские корабли были встречены в Константинополе судами многих стран. На корабле «Хриси», где находился Крымский кадетский корпус, по инициативе вице-унтер-офицера Михаила Каратеева на реях взвились сигналы: «терпим голод» и «терпим жажду».

Эти сигналы возымели действие. Через какое-то время к барже «Хриси», где находились кадеты, подошел английский корабль. На его верхней палубе был установлен киносъемочный аппарат, рядом стоял стол, на котором высилась груда нарезанного ломтями белого хлеба. Здесь же находились нарядно одетые женщины и мужчины, среди них и один русский. На вопрос, голодны ли кадеты, те ответили утвердительно.

Кадеты ожидали, что их сфотографируют, а затем будут кормить. Оказалось, что англичане хотели запечатлеть момент, когда кадетам будут бросать хлеб и голодные кадеты бросятся его поднимать с палубы. Когда женщины начали кидать в толпу кадет ломти хлеба, кое-кто из них уже бросился его поднимать. Начальство растерялось, и в этот момент раздался голос «генерала» выпуска Л. Лазаревича, который, оценив обстановку, крикнул: «Не прикасаться к этому хлебу. Не видите, что эта сволочь хочет снять, чтобы показывать «русских дикарей», которые дерутся из-за еды»[108].

Ломти хлеба сыпались на головы кадет, но они стояли неподвижно, будто не замечая этого. Л. Лазаревич попросил, чтобы англичане оставили их в покое. Оскорбленные таким поведением русской молодежи, англичане вскоре отошли от «Хриси»[109].

Карантинное стояние на рейде Константинополя затянулось, так как выяснилось, что к тому времени ни одна страна не проявила интереса к русским юношам. Наконец, было получено известие, что кадет готово принять Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев. 8 декабря 1920 г. корпус прибыл в бухту Бакар Королевства С.Х.С. и оттуда по железной дороге перевезен в г. Стрнище. Крымский кадетский корпус расположился в бараках, построенных австрийцами для военнопленных.

В это время корпус состоял из 5 рот, 20 классных отделений. В корпусе числилось 650 кадет (в том числе 108 воспитанников Феодосийского интерната) в возрасте от 11-12 лет до 21 года, 29 человек педагогического и 8 человек административно-хозяйственного персонала. Некоторые из воспитанников пропустили по одному-два учебных года. Среди кадет было 229 участников боевых действий на фронтах Гражданской войны, из низ 59 -раненых и контуженых, 40 - награжденных боевыми наградами.

Кадет Николай Вовченко был награжден знаком Георгиевского ордена 2-й, 3-й и 4-й степеней. Кадеты Владимир Бунин, Вячеслав Вержбицкий, Николай Северьянов, Алексей Скворцов - знаком Георгиевского ордена 3-й и 4-й степеней[110].

Бараки в Стрнище, предоставленные в распоряжение корпуса, были плохо приспособлены для жилья и тем более для учебы. Деревянные, крытые толем, бараки, служившие во время Первой мировой войны местом для размещения русских военнопленных, не способствовали подъёму духа у прошедшей через ужасы эвакуации молодежи. Инспектор классов полковник Г.К. Маслов в одном из первых рапортов на имя российского военного атташе докладывал, что «условия для размещения корпуса ужасные и потребуются колоссальные усилия для создания нормальной обстановки для проживания и учебы»[111].

Офицер-воспитатель капитан К.Ю. Жоравович о первых годах пребывания в Королевстве С.Х.С. говорил: «В течение двух лет в Стрнище кадетский корпус пребывал в самых безобразных условиях расквартирования, где не было практически возможности иметь кадет под непрерывным надзором... Дети, прошедшие через горнило революции и знакомые с лозунгами различных партий и организаций требовали необходимого надзора и режима, которых в Стрнище не оказалось»[112].

С начала 1920 г. Крымский кадетский корпус пережил три эвакуации: в Кутаиси, в Крым, в Сербию. Каждая эвакуация разрушала почти до основания всю предыдущую воспитательную работу, и после каждой эвакуации офицерскому и педагогическому составу все с большим и большим трудом приходилось заново налаживать жизнь кадетского корпуса. «На кадет же период эвакуации и Гражданской войны произвел самое растлевающее действие, - отмечал командир роты подполковник Е.А. Худыковский. - У них произошла полная переоценка ценностей: все, что до этого считалось безнравственным, стало нормальным, все недопустимое - вполне возможным. Особенно резко изменился взгляд на отношение к чужой собственности, и на этой почве происходило наибольшее число проступков»[113].

В первое время пребывания на чужбине среди кадет возросли случаи самоубийств. По свидетельству выпускника Крымского кадетского корпуса Сергея Ольденбергера в Стрнище было два случая самоубийства и одна попытка, при которой револьвер дал осечку и кадет был разоружен. Первым самоубийцей был Георгиевский кавалер кадет 7-го класса Евгений Беляков (Полтавец). Вторым - кадет 6-го класса Андрей Иляшевич[114].

Юноши, прерывавшие свою жизнь, делали это только в силу сложившихся обстоятельств. В.В. Римский-Корсаков воспринимал эти самоубийства не только как общую трагедию, но, как и свою личную. Он вел личное расследование, старался предотвратить подобные случаи в будущем. Комиссия, расследовавшая причины, побудившие кадет покончить жизнь самоубийством, пришла к выводу, что директор кадетского корпуса, педагогический персонал не виновны в произошедшем[115].

Наиболее характерными и типичными проступками этого периода жизни корпуса, помимо общей распущенности и грубости, было крайне пренебрежительное отношение к чужой, особенно казенной собственности. Случаи так называемого «загона» казенных вещей были явлением самым заурядным, и проступки подобного рода в сознании кадетской массы трактовались не как явления позорные, а скорее как проявление лихости и молодечества. В корпусе были кадеты, к которым обращались даже преподаватели с просьбой продать их личные вещи. По воспоминаниям С. Ольденбергера, «в 1921-1922 гг. славились как хорошие продавцы кадеты Загоскин и Загарянский. К ним часто приходили педагоги всех рангов и приносили им для продажи только что выданные им вещи: одеяла, шинели, ботинки и т.д.»[116].

Во время пребывания в Стрнище доставалось от кадет и местным жителям. Сергей Ольденбергер пишет: «1921-й год... Идет строй кадет под командой вице-унтер-офицера, за спиной ранцы или подобие таковых, шагают и поют песни. Местные крестьяне, привыкшие к кадетам, не обращают на них внимания. Пройдя деревню, дается команда «разойтись». Оказывается, это район яблочных садов и каштановых рощ. Ранцы быстро наполняются, и кадеты снова строем возвращаются. Когда словенцы догадались, что это за прогулки, то они, вооружившись палками, вышли из деревни с твердым намерением защитить свое добро, но были обращены в бегство ураганным огнем из пращей... Знаменитостью тех времен стрельбой из пращи был Николай Вовченко, Георгиевский кавалер IV, III и II степени. Однажды он обстрелял пассажирский поезд, разбил окно вагона и за компанию какому-то почтенному господину голову. Об этой случае было даже полицейское следствие, которое, конечно, ничего не дало, но «деду» было весьма неприятно. Пять кадет пятого класса улеглись на рельсы и заставили машиниста остановить поезд, так как на гудки любители сильных ощущений не реагировали. Когда же поезд остановился, и машинист с кочегаром бросились к ним - они встали с рельс и молниеносно исчезли в густом еловом лесу. Я думаю, что таких случаев достаточно, чтобы убедиться в том, что в те времена мы были не так уж далеки от образа «полу-Тарзана»[117].

Вот как вспоминал Константин Синькевич, поступивший в Крымский корпус в конце 1922 г. и окончивший в 1931 г. ПРВККККК, первые дни пребывания в корпусе: «Меня окружала шумная ватага загорелых мальчишек, добывавших себе добавочное пропитание всякими способами: сбором грибов и ягод в лесу, меновой торговлей, мелким жульничеством и походами в ближайшее село. Относительно «жульничества» следует сказать, что в кадетской среде оно полностью исключалось. Если кто-нибудь, когда-нибудь осмеливался стибрить что-либо у товарища - его ожидала жестокая кара всей роты. Зато ловкий обман местного торговца или крестьянина считался геройским поступком»[118].

1921-1922 учебный год начался в бараках, переделанных под учебные классы. Учебных пособий и учебников и тетрадей было недостаточно. Многое кадетам приходилось просто запоминать на самих уроках. Привыкших за лето к свободе кадет вновь потянуло на воздух, все чаще в классах стали появляться отсутствующие. Сначала на занятия не приходили по одиночке, потом группами, а были случаи, когда целое отделение возвращалось в корпус только к обеду[119].

Наиболее радикальной мерой по наведению порядка в корпусе считалось исключение из его рядов наиболее злостных нарушителей дисциплины, подстрекателей к организации коллективных выступлений. Не следует забывать, что в старшей роте были совершенно взрослые молодые люди, которые тяготились установленными в корпусе порядками.

Командир 1 роты полковник Н.А. Чудинов в этой связи отмечал: «Революция и Гражданская война сделали свое дело. Три четверти первой роты одно время болтались между небом и землей, когда корпуса были закрыты, а потом были на фронте, познакомились со всеми отрицательными сторонами этого болтанья и фронта, что крепко и глубоко запало в них... В дореволюционное время в корпусах были юноши не старше 17-18 лет, которые за все свое время только и знали родительский дом и учебное заведение. Теперь же не редкость возраст воспитанников 20, 21-24 года и знакомство с тем, что и в голову никому не приходило»[120].

Однако не так просто было избавиться от наиболее одиозных фигур. Более или менее просто решался вопрос, если у кадета были живы родители, и его можно было отправить на их попечение. Другое дело, когда у кадета никого не было, тогда кадетский корпус, Державная комиссия в определенной степени несли моральную ответственность за устройство исключенного из корпуса кадета в жизни.

Прежде чем кадет исключался из корпуса, офицерский и преподавательский состав проводил огромную работу, чтобы удержать его в корпусе, поскольку Державная комиссия давала добро на исключение только после того, когда было окончательно ясно, что кандидат на исключение приносит большой вред воспитательному процессу, продолжая оставаться в стенах учебного заведения.

Некоторые из отчаянных воспитанников Крымского корпуса, вкусив свободной жизни и оказавшись на грани нищеты и физической гибели, не считаясь со своей гордыней, обращались с просьбой вернуть их в кадетский корпус. Однако сделать это было совсем не просто. Теперь Державная комиссия должна была решить выделять средства на возвращающихся в корпус кадет или отказать им в приеме[121].

До 1925 г. в Крымском кадетском корпусе в Стрнище и в Белой Церкви существовал карцер. Малышей в карцер не сажали. В карцер сажали старших кадет за любое крупное неповиновение начальству, намеренную порчу и продажу казенного имущества, самовольную отлучку из расположения корпуса, побег из карцера.

В силу сложившихся обстоятельств в Стрнище карцер практически не выполнял своей функции, имевшей целью заставить кадета прочувствовать полученное наказание и впредь избегать попадания под арест. Карцер находился на первом этаже деревянного барака, занимая небольшую его часть, остальную часть занимали словенцы. Из-за недостатка денежных средств карцер был оборудован плохо, окна были без решеток и затянуты тонкой сеткой, которую можно было свободно оторвать. Также легко можно было оторвать от стены барака легкую доску, наполовину сгнившую, а затем ее снова восстановить на место.

Кадеты совершенно спокойно общались с внешним миром, получали продукты, сигареты и папиросы от своих товарищей. Наиболее отчаянные самовольно покидали карцер, поскольку наблюдавший за карцером несколько раз в день должен был отлучаться на кухню за получением для арестованных кадет пищи[122].

«Конечно, товарищи всякими способами доставляли арестованным еду, -вспоминал Константин Синькевич, - так что они не голодали, а наказание превращалось в своего рода игру, кто кого перехитрит: арестованный начальство, или начальство его...»[123].

Профессор Любодраг Димич, в течение многих лет изучавший систему образования и воспитания в русских учебных заведениях, находившихся на территории Королевства С.Х.С., полагал дисциплинарные меры, принимавшиеся в отношении воспитанников в русских кадетских корпусах чрезмерными: «В училищах восстановлена дисциплина. Уже в 1923 году отмечено, что дисциплина стала слишком строга и что в ней преобладает военный, «казарменный» дух. Наказания, налагаемые за минимальный про­ступок, можно назвать драконовскими. Так, например, самовольная отлучка или ничтожное непослушание наказывались тремя-пятью сутками карцера в тесных комнатушках без постелей. Карцеры замыкались на замки. Создавалось впечатление, что это исправительное заведение, а не воспитательный кадетский корпус»[124].

Тем не менее, с большим трудом, учебный процесс в Стрнище удалось наладить. Об условиях, при которых кадетские корпуса начали свою деятельность, свидетельствует доклад инспектора классов за период с января 1921 г. по май того же года: «Начали мы уроки в весьма тяжелых условиях. Перенаселенность в бараках, холод, недостаток одежды и обуви, недостаток учебников и других учебных предметов, как и самой примитивной мебели, являлись непреодолимым препятствием для начала работы. И все же, в начале января уроки начались. В каждом бараке работало 3-4 группы с 2-8 отделениями. Ученики стояли, как и преподаватели, или сидели на кроватях или на полу. Вместо грифельных досок пользовались кусками материи, прибитыми к стене. Писали кадеты в тетрадях, положенных на собственные колени или на спину впереди находящегося товарища. Писали и лежа на животе, подкладывая под тетрадь тарелку или котелок. Холодно настолько, что немеют руки, а чернила ночью замерзают. Когда потеплело, занятия были перенесены в лес»[125].

О состоянии школьных и интернатских помещений Крымского корпуса в Стрнище, представитель Министерства просвещения профессор Р. Кошутич писал в докладной записке: «Картина много хуже той, которую можно вообразить. Повторяю, здесь нет ни учебных помещений, ни столовой, ни комнат для приготовления уроков. В длинных, узких и мрачных бараках стоят кровати вплотную одна к другой, а в середине несколько столов и скамеек. Тут кадеты учатся, слушают своих преподавателей, спят, едят, живут. Крыши повсюду протекают, на полу большие лужи, кровати мокрые, повсюду нездоровый запах влаги и плесени; тускло светит маленькая керосиновая лампа, а кадеты, босые и полуголые, перетаскивают свои кровати с места на место, чтобы уберечь от дождя. Господин министр! Каторжники у нас живут во много лучших условиях, чем эта молодежь!»[126].

При эвакуации из Владикавказа руководство корпуса предусмотрительно распорядилось взять кадетам с собой минимальное количество учебников и книг из расчета одна книга на несколько человек. Эти учебники и учебные пособия в определенной степени и помогли наладить учебный процесс.

В первые недели и месяцы пребывания Крымского корпуса в Стрнище многое зависело от офицеров-воспитателей. Конечно, они тоже были подавлены всеми произошедшими событиями. Но среди них были и такие, кто находил в себе силы и стремился максимально положительным примером воздействовать на души ребят. Одним из таких воспитателей был подполковник офицер-воспитатель Петровского-Полтавского кадетского корпуса Виталий Михайлович Гончаренко.

Во 2-м отделении VI класса, которым командовал В.М. Гончаренко из тридцати кадет половина прошла фронты Гражданской войны и носила Георгиевские отличия. И все прибыли в корпус только в силу приказа генерала П.Н. Врангеля. Чтобы отвлечь кадет отделения от тяжелых мыслей, вернуть им веру в самих себя, поднять собственное самосознание, он предложил кадетам создать драматический театр, в который привлек дочерей преподавателя кадетского корпуса подполковника А.Н. Пограничного. В течение короткого времени были поставлены пьесы А.П. Чехова «Свадебный генерал», «Юбилей», «Медведь», Н.В. Гоголя «Ревизор», комедия А.Н. Островского «Лес»[127].

Так как учебный год начался 2-го января 1921 г., то летних каникул не было, и занятия закончились 15 октября 1921 г., когда состоялся первый выпуск Крымского корпуса. Корпус окончили 83 кадета. Корпус покинули самые старшие кадеты в возрасте 22-23 лет, пережившие тяготы Гражданской войны и исхода из России.

Директор Крымского кадетского корпуса генерал-лейтенант В.В. Римский-Корсаков в рапорте от 21 ноября 1921 г. на имя российского военного атташе в Королевстве С.Х.С. генерал-майора В.А. Артамонова сообщал:

«Закончив 1-го ноября с.г. учебный год во вверенном мне Крымском кадетском корпусе, мы вступили в новый учебный год, имея вполне обоснованные надежды мало-помалу совершенно стать на ноги и сделать военно-учебное заведение вполне удовлетворяющим своему высокому назначению...

Правда, корпус пока далек еще от совершенства, но уже достигнутое является верным залогом дальнейшего совершенствования. Антагонизм, временно обострившийся между двумя главными составляющими частями корпуса (кадетами Полтавского и Владикавказского кадетских корпусов), постепенно сглаживается, налаживаются вполне сносные отношения. Дружбы, правда, особой не замечается, но зато не наблюдается и сколько-нибудь острой розни.

Кадеты стали значительно мягче, податливей. Они привыкают любить свое гнездо и заботиться о его добром имени. Когда встал вопрос о переводе 50 кадет Крымского кадетского корпуса во 2-й Донской кадетский корпус, никто из кадет Крымского корпуса не пожелал добровольно его покинуть»[128].

Своим становлением, существованием и дальнейшим развитием Крымский корпус, конечно, во многом обязан генерал-лейтенанту Владимиру Валерьяновичу Римскому-Корсакову[129].

В тех условиях, в которых оказался Крымский корпус, педагогическому составу предстояла работа исключительной трудности. Директору корпуса и персоналу предстояло думать о развитии у кадет чувств и настроений, которые помогли бы преодолеть ту черствость и неверие в справедливость, поселившиеся в их душах в годы лихолетья. В кадетах следовало воспитать чувство, что каждый из них всегда и везде является представителем своей родины - России. Сильную тоску по Родине и родным, привычку и познание в смутные дни бродяжничества, пребывания на фронте в боях и в тылу - все это предстояло преодолеть офицерам и преподавателям кадетского корпуса.

«В нас воспитывали чувство любви к корпусу, к русской армии, к России, к ее славным воинам, писателям, поэтам, художникам и композиторам, и, прежде всего, к русским государям, веками собиравшими землю русскую в одну великую и могучую державу, - вспоминал Константин Синькевич. - Патриотическими лозунгами и девизами были украшены все стены наших помещений. Весь день, едва открыв утром глаза, мы находились под влиянием этих призывов, запомнившихся навсегда. Знаменитое стихотворение К.Р. «Наш полк», все кадеты без зазубривания знали наизусть, а другое его стихотворение, «Кадету», переписывали на первую страницу своих альбомов или дневников. Каждый, перечитывая его в сотый раз, чувствовал, что оно относится к нему лично, что оно написано для всех, но и для каждого в отдельности»[130].

В корпусе сохранялась преданность Вере, Царю и Отечеству. Особенно - царю. Царские имена, портреты, фотографии помещались на первых страницах кадетских альбомов, прежде всего императора Николая II, его августейшей супруги Александры Федоровны и царских детей[131].

Не меньше, чем воспитанию патриотических чувств и любви к Родине, уделялось внимание и духовному воспитанию. Кадет приучали пристойно вести себя на уроках Закона Божьего. Особенно обращалось внимание на поведение кадет в церкви, где они прислуживали в алтаре, участвовали в церковном хоре. В дни подготовки к исповеди корпусной батюшка пояснял значение и смысл исповеди и Великого Таинства причастия. Большинство кадет всех возрастов относились к ритуалу набожно и с уважением. В характеристике на кадета в обязательном порядке указывалось его отношение к религии.

В то же время воспитательский состав в сложившейся обстановке был лишен некоторых важных рычагов влияния на кадет. «У огромного большинства кадет или вовсе нет родителей, или они в России, - отмечал офицер-воспитатель подполковник Е.А. Худыковский. - Нет, стало быть, родительской ласки и заботы, а, кроме того, пожалуй, мало надежды увидеть их когда-либо. Раньше у кадета всегда была боязнь огорчить родителей плохим поведением и учением. Сейчас этого нет. Раньше было достаточным предупредить кадета, что о его поведении будет сообщено отцу или матери, и это служило для него огромным сдерживающим началом. Главное же зло сейчас, это взгляд, укоренившийся у кадет, что теперь все можно, что все равно их из корпуса не выгонят. И вот теперь на основании такой уверенности совершается большинство крупных проступков, а если бы была реальная угроза удаления из корпуса, я уверен, что огромного большинства проступков не было бы совершено»[132].

И все же, несмотря на оптимистичный вывод В.В. Римского-Корсакова в его рапорте военному атташе, среди старших кадет продолжало наблюдаться разделение на владикавказцев, полочан и просто «крымцев», кадет, которые в разное время присоединились к корпусу. В каждой группе был свой «генерал», «полковники», «майоры». В корпусе всё ещё случались проявления «цука» (дедовщины – авт.).

Константин Синькевич в этой связи вспоминал: «Цук» заключался, главным образом, в исполнении приказаний, которые, увы, часто были равносильны изощренному издевательству. Он существовал в Полтавском корпусе и широко применялся полтавцами в первые годы жизни Крымского... У владикавказцев эта традиция отсутствовала. Спустя несколько лет, когда полтавцы, окончив обучение, покинули корпус, «цук» сам собой прекратился. Ни владикавказцы, ни, меньше всего, крымцы, т.е. те, кто поступил в корпус новичками, «цуком» не увлекались, и он окончательно исчез»[133].

Тем не менее, директор корпуса, педагогический коллектив постепенно стали привлекать к воспитательной работе старших кадет, слово которых для младших воспитанников постепенно становилось весомым аргументом в деле поддержания дисциплины и порядка в корпусе. В этом проявилась мудрость и чутье старого кадета В.В. Римского-Корсакова. Летом 1921 г. во время небывалой засухи в Поволжье и разразившегося там голода по предложению директора корпуса в помощь голодающим был организован сбор средств, которые были направлены через международный Красный Крест в Россию[134].

В самом корпусе стали складываться истинно товарищеские отношения, которые всегда характеризовали кадет. Об этом свидетельствует приказ по корпусу от 19 октября 1922 г.:

«Кадеты, узнав о бедственном материальном положении наших выпускных кадет, поступивших в этом году в высшие учебные заведения в городе Загребе, просят разрешения оказать им посильную материальную помощь путем отказа в течение трех дней - 19, 21 и 23 октября от второго блюда за обедом.

Счастлив приветствовать такое проявление благородного товарищеского чувства и с радостью вижу, что жив еще в питомцах Крымского корпуса старый кадетский дух, не изгладился еще в сердцах их старый девиз кадетских корпусов: «Один за всех и все за одного».

Приказываю эконому корпуса из имеющегося у него аванса представить Начальнику хозяйственной части стоимость трех вторых блюд для отправки этой суммы на имя вице-унтер-офицера Л-кова студентам-кадетам последнего выпуска»[135].

В одном из писем, адресованных В.В. Римскому-Корсакову генерал П.Н. Врангель, обращаясь к кадетам, отметил: «Здесь на чужбине каждый из нас должен помнить, что он представляет собой нашу Родину, и высоко держать русскую честь»[136]. Это высказывание Врангеля было помещено у первой площадки лестницы при входе в здание, где висел также большой погон Крымского корпуса.

Здесь следовало бы отметить, что соблюдение кадетских традиций так и дожило до того дня, когда Крымский корпус в сентябре 1929 г. был объединен с Первым Русским кадетским корпусом, где генерал Б.В. Адамович вел решительную борьбу с этими традициями.

Вот что пишут о кадетских традициях в Крымском кадетском корпусе его выпускники Н.В. Козякин и Г.Н. Сперанский в книге «Кадетские корпуса за рубежом»: «Некоторая часть воспитательского и преподавательского состава была настроена против кадетских традиций, находя в них своего рода самоуправство, граничащее, по их мнению,

с нежеланием подчиняться правилам и распоряжениям начальства. Придерживаясь этой позиции, они вели упорную борьбу с любым проявлением «традиционерства», в котором усматривали подрыв собственного авторитета. К счастью для крымцев, все три директора корпуса понимали необходимость «традиционного» воспитания, не вмешиваясь во внутренние дела кадет, а за ними, конечно, и весь остальной персонал корпуса. Благодаря такому отношению тради