Зачеркнутое слово: парадоксы выражения

жить как причина жить

как причина

уважительная

неуважительеная

/нужное/ ненужное/

зачеркнуть/ подчеркнуть

                Вс. Некрасов

и когда в отделении

и когда в отдалении

загорится звезда

               Н. Искренко

коснуться - “бюст” зачеркиваю” - уст

          И. Бродский

“Грамматалогия” - удивительная книга. Подвергая критике метафизическое понятие знака, раскрывая фонетическое письмо как место всех возможных авантюр Запада, вскрывая двусмысленности в позициях многих классиков гуманитарной мысли ХХ века, наконец, провозглашая начало бесконечной игры означающих, она таким образом оказывает на читателя мощное провокационное воздействие. Мысли, которые рождаются по ходу чтения этой книги в эпоху, когда книга (идея книги) умерла, о чем нам без всякого сожаления сообщает Деррида, могут уходить далеко в сторону от ее столбовой дороги, размножаться отпочкованием, как бы следуя логике письма, логике уже отнюдь не логоцентричной. Так образ перечеркнутых понятий, который все время использует Деррида, скрещенный с проблемой нефонического (графического) выражения и темой онтологического различия вызвал во вне желание всмотреться в зачеркнутое слово как таковое, в те смысловые парадоксы, которое оно учреждает.

Слово написанное

Стол

Как выражение это слово, во-первых, отсылает к предметности, об онтологическом статусе которой ничего не сообщается. Может предполагаться стол воображаемый или эмпирический - не так уж важно. Важно, что письменный знак “стол” подразумевает предмет. Мы вольны наполнить такое подразумевание непосредственным созерцанием стола или представлением его в фантазии, и тогда предметность знака станет очевидной. Итак, как только мы написали или прочли уже кем-то написанные четыре буквы в последовательности - с-т-о-л - акт выражения состоялся. Выражена некоторая предметность, чисто интенциональная. Вместе с тем Э. Гуссерль нам подсказывает, что не бывает выражения без акта придания значения тому или иному предмету и, соответственно, без самого значения (1). Однако в данном случае перед нами только субъект, без предиката - стол. Выражение “стол” о столе вроде бы ничего не говорит. Будет ли оно тогда выражением? Будет - именно потому, что всегда есть какой-то “данный случай”, какой-то контекст речи и письма, сообщающий предикацию: письменный стол, столовый, компьютерный или даже никакой из них, просто стол, стол вообще, что также является предикацией. Кроме того, слово “стол” содержит предикацию, скрытую в его морфологическом составе. Внутренняя форма слова - здесь “стлать” - является априорным источником значения. Знак “стол” априори выражает предмет, на котором стелят. Таким образом, знак “стол” выражает предмет любых возможных предикаций (1). И все эти возможные предикации соприсутствуют в акте выражения, в частности, в акте чтения слова “стол”. Они как бы окутывают интенциональную предметность. Слово “стол”, появившись, рождает целое облако виртуальных значений. Как писал О. Мандельштам: “Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку” (2. С. 223). Мы говорим или пишем “стол” - и в сознании возникают все возможные значения, вплоть до тех, которые уже актуализированны в культуре, например, “стол яств”, вместо которого “гроб стоит”, или “письменный верный стол” из стихов М. Цветаевой. Безобидный, на первый взгляд, письменный знак начинает фосфорицировать, начинает бесконечную игру цитат, порождает настоящую цепную реакцию значений и их предметов. Эта реакция может остановиться, если предмет присваивает, наконец, то или иное значение. Тогда уже можно сказать, что выражение выразило то, что хотело, что оно завершено. В любой момент оно, конечно, снова может сорваться, взорваться пучком возможных предикаций - и так до следующей остановки-передышки. Теперь посмотрим, что произойдет, если мы перечеркнем слово “стол”.

Слово зачеркнутое

Стол

Главное - вглядеться в сам акт зачеркивания. Думаю, не вызывает сомнений то обстоятельство, что это очень выразительный акт. Графически он находится в том же ряду, что и подчеркивание, выделение и т. д. Однако в плане выразительности он гораздо радикальнее и принципиальнее, гораздо более смыслогенен и философичен.

Что же он выражает? Он выражает отрицание. Но чего? Содержания выражения “стол” (то есть предметности и значения) или самого акта выражения чего-либо знаком “стол”? Акт выражения мы, разумеется, перечеркнуть не можем, тогда нам нужно было бы просто стереть слово “стол” совсем, убрать его с глаз долой, из сердца вон. Именно такую процедуру, кстати, и предлагает компьютер в повседневном пользовании своим Delet в противовес тысячелетней традиции рукописного перечеркивания! Delet исключительно негативно и разрушительно, оно ничего после себя не оставляет. Перечеркивание же не только негативно, оно несет с собой мощную позитивную ноту[85]. Перечеркивая, мы отрицаем не акт выражения, который только что состоялся, наоборот, его мы утверждаем, а то содержание, которое он выразил. Мы как бы хотим показать (прежде всего самим себе), что, да, письменный знак “стол” выразил то, что хотел, но не то, что нам нужно. Выразил, да не то: не то и не так. Наша интенция осталась неудовлетворенной. Когда М. Мамардашвили говорил “я нет о том” (а эти сакраментальные слова стали по сути его формулой философии в целом), он мысленно совершал акт перечеркивания. Философия, по Мамардашвили, - это всегда зачеркнутое слово. 

Хочу еще раз повторить: черта, перечеркивающая слово “стол”, прежде всего подчеркивает имевший здесь место быть акт выражения, она принимает его совершенно всерьез, утверждает его как выражение. Но делает она это затем, чтобы тут же лишить его амбиций выразительности, чтобы показать, что состоявшееся выражение ничего не достигло.

Итак, получается, что мы имеем письменный знак “стол” как первичный акт выражения, далее - вторичный акт перечеркивания знака, демонстрирующий его неэффективность в деле выражения. Но в том-то и состоит парадокс выражения в зачеркнутом слове, что эти два акта, разворачиваясь во временной последовательности, в итоге образуют нечто третье - само зачеркнутое слово как целостную систему выражения. Ведь в зачеркнутом слове мы имеем все слои сразу: и первичный, и вторичный, и слово, и перечеркивающую его черту. Момент “сразу” привносит в зачеркнутое слово парадоксы обратных воздействий. С одной стороны, и это совершенно естественно, мы не можем воспринимать черту без того, что она перечеркивает. Она нуждается в отрицаемом содержании. Но с другой стороны, и письменный знак “стол” уже не может восприниматься иначе, как обреченным на зачеркивание. Он появляется только затем, чтобы его отвергли, чтобы дать появиться негативной черте. Более того зачеркнутое слово как целостная система выражения показывает, что любое выражение таит в себе семя собственного самоотрицания. Выражение поэтому самоотверженно. Прежде, чем что-то написать, мы уже знаем, какова будет судьба написанного - это судьба быть перечеркнутым. Мы сами в творческом порыве сделаем соответствующий жест или же кто-то другой на холодную голову преспокойно проведет черту совершит суд - значения не имеет. Зачеркнутое слово, таким образом, избавляет от иллюзий выражения, превращает его в своего рода сизифов труд. Зачеркнутое слово - знак невозможности выражения, но невозможности, возникающей только в ходе выражения. Зачеркнутое слово - знакневыразимого, данного лишь посредством выражения. Зачеркнутое слово есть сама бесконечность, незавершенность и одновременно тщета и бесперспективность выражения, его безысходная горечь и его стоическое упорство. Зачеркнутое слово - графический символ бытия как доступного в опыте невыразимого. Стоит ли упоминать, что зачеркнутое слово как письменный знак является характернейшим признаком письма чернового. Черновик - вот сфера доступа к бытию как невыразимому посредством целого комплекса парадоксов выразительности.

Напрашивается щекотливый вопрос: если зачеркнутое слово есть знак бытия, то не выражает ли оно его точно так же, как незачеркнутое слово выражает значение и предмет? Не пришли ли мы в конце концов к тому, с чего начали? Не стало ли бытие означаемым, а зачеркнутое слово означающим? Чего же мы добились? Выходит, выражение все же возможно, раз есть знак бытия?

Отвечаю: бытие не стало означаемым, а зачеркнутое слово не стало выражением в том же самом смысле, что и незачеркнутое слово является выражением своего значения. Зачеркнутое слово - знак невыразимого, но невыразимое здесь не присутствует позитивно, как таковое. Оно не является тем или иным значением и дано только как ограничение выражения, только апофатически. Бытие здесь не стало интенциональным предметом возможных предикаций, но есть устранение предметного в пользу беспредметного. Обычное выражение, выражая, предоставляет (представляет) нам предмет и его значение в обладание. Мы можем обмениваться такими значениями, как имуществом, что и происходит в научной и повседневной коммуникации. Выражение - законная жилплощадь значения. Зачеркнутое же слово - это тоже выражение, но оно не выражает значения, здесь значение не прописано. Зачеркнутое слово выражает тщету выражения и ничего не предоставляет в обладание. На бытие здесь лишь намекается, да и то очень косвенно. Оно не дано, его нет в наличии. Оно задано: вечно задано и всегда отложено. Отложенность - центральная темпоральная характеристика зачеркнутого слова[86]. 

Выражение - золотая клетка для настоящего времени. Оно выражает здесь-и-сейчас. Правда, начиная игру цитат, оно становится эхом прошлого, следом или различием (difference), оно находится во власти бесконечного различАния (differAnce ad infinitum), как пишет Деррида (6), и перестает улавливать живое настоящее. Однако все же оно может выйти из игры или хотя бы приостановить ее, достигнув, таким образом, чаемого настоящего, поймав его за хвост. У такого выражения есть прошлое и настоящее, между которыми, тем не менее, очень трудно провести какую-либо грань, но нет и не может быть будущего. Нет, потому что для него у выражения нет внутренних стимулов, нет соответствующей возможности. Вот наше выражение “стол”. Что за время в нем циркулирует? Только настоящее и прошлое. Будущее же и не предвидится. Будущее вовсе не следует за настоящим просто так, как по маслу, чисто инерционно. Оно наступает, когда прошлое и настоящее перестают исчерпывать время, когда возникает ощутимая недостача чего-то еще, когда время испытывает нужду в своем будущем состоянии. Будущее - это устремленность в будущее и предчувствие его. А эти чувства рождаются только тогда, когда нас перестает удовлетворять время в его настоящем. Перечеркивание настоящего, а с ним и прошлого есть одновременно побудительный мотив in futurum, есть акт порождения будущего.

Зачеркнутое слово исполнено предчувствий и ожиданий, целиком обращено в будущее. Его прошлое и настоящее отработаны, хотя и не перестают беспокоить, как отработанное ядерное топливо. Зачеркнутое слово - один из эффективнейших алхимических инструментов, с помощью которых в человеческом опыте может быть пережито бытие в своем заданном, загаданном и вечно отложенном модусе.

 

Спасибо за внимание!

 

 

Литература:

1. Гуссерль Э. Логические исследования. Т. 2. Исследование 1. Выражение и значение // Логос. М. 1997. № 10.

2.  Мандельштам О. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. Проза. М., 1990.

3.  Подорога В. Выражение и смысл. М., 1995.

4.  Деррида Ж. О грамматологии. М., 2000.

5.  Гурко Е. Тексты деконструкции. Деррида Ж. Differance. Томск, 1999.

6.  Деррида Ж. Голос и феномен. Статьи по теории знака Гуссерля. СПб., 1999.

 

 

 

[1] В дальнейшем ссылки на Первое исследование второго тома "Логических исследований" производятся по этому изданию, с указанием после цитаты в скобках страницы номера журнала.

[2] Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени. Томск, 1998. С.31

[3] “Всякий психический феномен характеризуется посредством того, что средневековые схоласты называли интенциональным (или же ментальным) внутренним существованием предмета, и что мы, хотя и в несколько двусмысленных выражениях, назвали бы отношением к содержанию, направленностью на объект (под которой здесь не должна пониматься реальность), или имманентной предметностью. Любой психический феномен содержит в себе нечто в качестве объекта, хотя и неодинаковым образом. В представлении нечто представляется, в суждении нечто утверждается или отрицается, в любви - любится, в ненависти - ненавидится и т.д. Это интенциональное существование свойственно исключительно психическим феноменам. Никакой физический феномен не демонстрирует ничего подобного. Тем самым мы можем дать дефиницию психическим феноменам, сказав, что это такие феномены, которые интенционально содержат в себе какой-либо предмет” (Брентано Ф. Избранные работы. М., 1996. С. 33-34).   

[4] Кант И. Критика чистого разума. М., 1994. С.48.

[5] Там же.

[6] Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск. 1994. С.299-300.

[7] Гуссерль Э. Логические исследования. Том 2. Исследования по феноменологии и теории познания. Введение // Логос. М., 1997, № 9. С.28. (Дальше в тексте после цитаты указывается: Введение и стр. данного издания).

[8] Ланц. Г. Интенциональные предметы // Логос. М., 1997, № 9. С.44.

[9] "При анализе самих логичных образованиях я пытаюсь показать такие особенности, которые делают невозможным их чисто идеальное существование и показываю их происхождение из субъективных операций. И только потом приступаю к какому-то феноменологическому анализу" (См. Ingarden R. O dziele literatckim. Warszawa, PAN, 1988. S.10).

[10] В предисловии к своему трехтомнику "История верований и религиозных идей" М. Элиаде пишет, что хотя " sacrum является элементом в структуре сознания, а не этапом в его истории", но само проявление sacrum имеет историю и чем-то обсуловлено, что он и стремится показать в своей книге (Eliade M. Historia wierzeń i idei religijnych. T. 1. Warzsawa, Institut wydawniczy PAX, 1988. S.1).

[11] Хайдеггер М. Бытие и время. Пер. В.В. Бибихина. М.: Ad marginem. 1997. С.82.

[12] Молчанов В. И. Одиночество сознания и коммуникативность знака // Логос. 1997. № 9. С. 24.

[13] Гуссерль Э. Начало геометрии. М., 1996. С. 214.

[14] Деррида Ж. Голос и феномен и другие работы по теории знака Гуссерля. СПб: “Алетейя”, 1999. С. 19. (В дальнейшем в выступлениях на этом семинаре ссылки на это издание в тексте с указанием в скобках после цитаты страницы)

[15] Деррида Ж. О грамматологии. Пер. с фр. Н. Автономовой. М.:Ad marginem, 2000. С.124

[16] Характерный прием Деррида: он прочитывает “ЛИ” сквозь призму идей и понятий, сформулированных Гуссерлем в последующих трудах (идеи редукции, темпоральности сознания, интерсубъективности). Деррида как бы выстраивает метатекст философии Гуссерля. Такой прием уже успел стать распространенной интертекстуальной стратегией: один текст декодируется с помощью других текстов.   

[17] Действительно, первое предложение “Выражения и значение” звучит так: “Термины "выражение" и "знак" нередко рассматриваются как равнозначные” (См. "Логос", 1997, № 10. С. 5). Фактически дальше Гуссерль занят их разведением.

[18] Здесь завязывается феноменологическая интрига, поскольку феноменология, как скажет позже Гуссерль, должна все прояснять из самого сознания, находясь в феноменологической установке, должна описывать феномены без их соотнесенностью с эмпирической действительностью. Это возможно только если сознание может выражать себя автономно, не прибегая к знакам как элементам мира. “Воображаемый язык” - это феноменологический язык, феномен языка, его натуральное существование заключается в скобки, оно становится не важным.

[19] Хотя сам Гуссерль как наследник метафизики присутствия понимает идеальность как то, что пред-стоит (Vor-stellung) непосредственно и конкретно в “живом настоящем”, как бытие, которое есть только в настоящем и не может быть в прошлом или будущем. С этим связана упомянутая Деррида загадочная тема “утаивания” метафизикой присутствия “отношения к смерти”, отношения, так или иначе предполагаемого этой метафизикой в концепции “вечного настоящего” и в концепции я как “бессмертной” res cogitans (С. 74, 75). 

[20] Гуссерль Э. Указ. соч. С.15.

[21] Деррида не просто демонтирует метатекст Гуссерля, он разбирает его на комплектующие для создания своего собственного текста. Все ключевые понятия Гуссерля незаметно превращаются в ходе их интерпретации в свою противоположность, начинают играть совсем по другим правилам и в другую игру.    

[22] Гуссерль Э. Собр. Соч., т. 1. Феноменология внутреннего сознания времени. М.: “Гнозис”, 1994. С.26

[23] Там же. С.23

[24] Там же. С.33.

[25] Там же. С.36.

[26] Там же. С.43.

[27] Там же.

[28] Мы говорили об этом в прошлый раз. Для Гуссерля важен анализ самого выражения в чистом виде, а оно дано в чистом виде в “одиночестве духовной жизни”, и оно не может быть отнесено ни к каким объектам. Поэтому он оставляет за скобками, или берет в скобки, всякое обсуждение предметного мира в связи со смыслом. В этом Гуссерль видит свое отличие от предшествующей философии.

[29] NB: Интересно соотношение понятия философская критика и деконструкция. Кант, создав философскую критику, показал, что разум не в состоянии построить философию метафизику, которая дает положительное знание о мире, поэтому философия может быть только философской критикой или трансцендентальной философией. Деррида, разбирая саму философию (философский дискурс), показывает, из каких “кубиков” она сложена (была сложена), но, разобрав философию “на части” (де-конструировав ее), он не может ее собрать обратно. Он не может даже заявить, что философия и есть деконструкция, хотя его последователи и считают, что это и есть философия новой культуры. Но тогда от философии остаются одни философские “разборки”.

[30] См.: “Логос”, 1997, №9.

[31] В связи с этим Деррида делает одно, на мой взгляд, любопытное замечание. “Существуют ли формы чистого самоотношения внутри собственного тела, которые не требуют посредничества какой-то выставленной в мир поверхности и все же не находящиеся на уровне голоса?” – спрашивает он (С.105). Если они есть, считает он, то “эти формы остаются чисто эмпирическими, ибо они вряд ли относятся к средствам универсального значения” (Там же). Думаю, что здесь Деррида не совсем прав. К таким формам можно отнести движение человеческого тела – танец, жесты, эротические ощущения. Не случайно проблема выразительности тела становится сейчас предметом обсуждения. Возможно, что к этому относится вкус, ощущение запаха. Вкус рождает всеобщность национальной кухни, а запах, как показал Патрик Зюскинд в своем романе “Парфюмер. История одного убийцы”, может стать основой ориентации в мире. Вообще эта проблема крайне важна для понимания культуры, т.к. исходные формы культуры – остенсивные формы – могут возникнуть только на базе такого самоотношения, а без них невозможны ни императивные, ни аксиологические формы. Современная культура все больше начинает осознавать, что не только речь и язык (и возникающие на их основе формы или формы, которые получают интерпретацию через них) становятся способны выражать смыслы, но есть и такие культурные формы, которые не могут быть редуцированы до языка, но которые способны нести смыслы культуры и быть основанием их универсальности. Возможно, это и делает современную культуру отличной от культуры просвещенческого типа, от культуры модерна.

[32] Деррида Ж. Голос и феномен и другие работы по теории знака Гуссерля. СПб.: “Алетейя”, 1999. (Дальше в семинаре ссылки на это издание в тексте)

[33] В русском издании в переводе А.В. Михайлова этот фрагмент звучит так: “Само собой разумеется, что и всем этим [телесная сторона выражения и отношение телесной и духовной стороны – В.К.] обозначаются рубрики довольно важных феноменологических проблем” (Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Том I. Общее введение в чистую феноменологию. Пер. с нем. А.В. Михайлова. М.: Дом Интеллектуальной книги. 1999. С.268)

[34] См.: Гурко Е. Тексты деконструкции. Деррида Ж. Différance. Томск: “водолей”. 1999.

[35] См.: Деррида Ж. Письмо и различие. Пер. с фр. В Лапицкого. СПб.: “Академический проект”, 2000.

[36] См.: Автономова Н. Деррида и грамматология // Деррида Ж. О грамматологии. М.: “Ad Marginem”, 2000.

[37] См.: Конев В.А. Трансцендентальный эмпиризм Жиля Делеза (семинары по “Различию и повторению”). Самара: “Самарский университет”, 2001.

[38] Гурко Е. Указ. соч. С.150.

[39] Гурко Е. Указ. соч. С.128-129.

[40] Деррида Ж. Грамматология. М., 2000. С. 124.

 

[41] Деррида Ж. Указ. соч. С. 181.

[42] Там же. С. 120.

 

[43] Там же. С. 172.

[44] Левинас. Э. Время и другой. Гуманизм другого человека. СПб., 1998. С. 154

[45] Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство. М., 1990. С. 50

[46] Там же. С. 53

[47] Делез Ж. Марсель Пруст и знаки. Пер. с фр. Е.Г. Соколова. Лаб. Метафизических исследований при философском факультете СПбГУ, СПб.: “Алетейя”, 1999. (В дальнейшем ссылки в данном семинаре на это издание в тексте)

[48] Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте (психологическая топология пути). М.: “Ad marginem”, 1995. С.1

[49] Делез Ж. Различие и повторение. Пер. с фр. Н.В. Маньковской и Э.П. Юровской. СПб.: “Петрополис”, 1998. См. также: Конев В.А. Трансцендентальный эмпиризм Жиля Делеза (Семинары по “Различию и повторению”). Самара: “Самарский университет”, 2000.

[50] В дальнейшем Делез назовет такие вещи “объектами встречи”, которые ставят человека в проблемную ситуацию, т.е. ситуацию обнаружения небытия, которое должно, считает философ, писаться как (не)-бытие, или (?)-бытие (см.: Делез Ж. “Различие и повторение”.С.175 и сл., 88, 248-249; 4.С.40-41, 78-82, 90-102)

[51] См. Делез Ж. Различие и повторение. С.297-316.

[52] Хайдеггер М. Бытие и время. Пер. с нем. В.В. Бибихина. М.: “Ad Marginem”, 1997. С.7-8.

 

[53] Кандинский В. О духовном в искусстве. М., 1992. С.22

 

[54] Лехциер В. Л. Введение в феноменологию художественного опыта. Самара, 2000. С. 87-90.

[55] Делез Ж. Различие и повторение. С. 74.

[56] Конев В. А. Трансцендентальный эмпиризм Жиля Делеза: Семинары по “различию и повторению”. Самара, 2001. С.35.

 

[57] Соловьев Вл. Литературная критика. М. 1990. С. 234.

[58] Делез Ж. Различие и повторение. С.82.

[59] Там же. С.160.

[60] Там же. С.161.

[61] Там же. С.82.

[62] Там же.

[63] По отношению к философии Делеза, наверно, более, чем к какой-либо другой, правомерно отождествление философии искусства и эстетики, поскольку искусство, по Делезу, основано на чувстве, есть область трансцендентального эмпиризма. В “Различии и повторении” Делез заметил, что в рамках теории репрезентации эстетика неслучайно разделилась на две области - теорию чувственного и теорию прекрасного, поскольку традиционно философия искала условия возможного опыта, которые обнаруживались в категориях. “Все меняется, когда мы определяем условия реального опыта, которые не шире обусловленного и сущностно отличны от категорий: оба смысла эстетики совпадают, когда бытие чувственного открывается в произведении искусства, а произведение искусства одновременно предстает как экспериментаторство” (курсив мой - В. Л.) (Там же. С.92).

[64] См.: Лехциер В. Л. Введение в феноменологию художественного опыта. Гл.4.1.

[65] Хайдеггер М. Вопрос о технике // Он же. Время и бытие: Статьи и выступления. М.. 1993.

[66] Делез. Различие и повторение. С.79.

[67] Там же. С.91.

[68] Там же. С.334.

[69] Там же. С.161.

[70] Там же. С.93.

[71] Там же. С.89.

[72] КорневиЩе ОА: Книга неклассической эстетики. М.., 1999. С.196.

 

[73] Делез Ж. Различие и повторение. С.92-93.

[74] См.: Указ. соч. Лехциера В.Л. Гл.3.1.

[75] Все ссылки на Витгенштейна даются по изданию: Витгенштейн Л. Философские работы. Часть 1. М., 1994. В скобках в тексте данного семинара указывается только номер страницы. 

[76] Сходный ход делает М. Хайдеггер, когда в “Бытии и времени” феноменологически проясняет способ бытия “средства”, каковым является “подручность”. Хайдеггер пишет, что “подручное” схватывается в своей подручности только в повседневной практике, в “употребляющем обращении”, то есть оно не имеет значения само по себе, значение средства – это его употребление в “целом средств”, в “окружающем мире”, оно задается всей “целостью средств” как “целостью отсыланий (Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997. С. 68-76). На эту параллель обратил внимание С.Н. Ставцев (Ставцев С. Н. Введение в философию Хайдеггера. СПб., 2000. С.61).

[77] Понятие социального априори принадлежит Георгу Зиммелю, который ввел его в работе “Как возможно общество?”. Мартин Хайдеггер в свою очередь говорит об “априористическом перфекте”, характеризующем образ бытия Присутствия. Этот априористический перфект есть предварительное “имение-дела”, благодаря которому внутримирное сущее всегда заранее разомкнуто, то есть понятно. Мир априори понятен как всеобщая взаимосвязь значений и “на-значений”, и только из этой предварительной повседневной бытийной понятливости может быть в понятна любая вещь (Хайдеггер М. Бытие и время. С. 85-87).

[78] Указывая на сходное значение понятий “ жизненного мира” у Гуссерля и “ форм жизни” у Витгенштйена, Поль Рикер видит их отличие в том, что первое есть результат особого методологического хода, “обратного вопрошания”, то есть получено критически, второе же просто взято как негласная некритическая предпосылка. “У Гуссерля жизненный мир не просматривается непосредственно, но полагается косвенно как то, к чему возвращает логика истины. Витгенштейн, по-видимому, наоборот, помещает себя непосредственно в этот мир повседневного опыта, в котором язык есть форма деятельности, подобная еде, питью и сну” (Рикер П. Гуссерль и Витгенштейн о языке // Логос. 2001. № 4. С.217).

[79] Метафора “семейных сходств” в том значении, которое ей придает Витгенштйен, не совсем корректна. Будучи взята из биологии, она предполагает наличие общего генетического предка членов одной семьи. На этот момент указал Морис Мандельбаум в статье “Семейные сходства и обобщение, касающиеся искусства” (См.: Американская философия искусства: основные концепции второй половины ХХ века - аноиэссенциализм, перцептуализм, институционализм. Антология. Пер. с англ. Екатеринбург: “Деловая книга”, Бишкек: “Одиссей”, 1997.).

[80] Подобную позицию в отношении к искусству развили, в частности, представители английской антиэссенциалистской эстетики. Морис Вейц, Вильям Кенник и др. показали, что традиционная эстетика основывается на ошибочном предположении наличия у искусства единой “тайной” сущности, которую надо отыскать. С их точки зрения, такой сущности нет, поиски ее, во-первых, бесперспективны, во-вторых, никому не нужны, а в-третьих, даже вредны, поскольку приводят к недопустимому в отношении искусства нормативизму (См.: Американская философия искусства: основные концепции второй половины ХХ века - аноиэссенциализм, перцептуализм, институционализм. Антология. Пер. с англ. Екатеринбург: “Деловая книга”, Бишкек: “Одиссей”, 1997.).

[81] Лекторский В. А. Л. Витгенштйен и некоторые традиции отечественной мысли // Вопросы философии. 1998. № 5. С.24.

[82] Рорти Р. Витгенштейн, Хайдеггер и гипостазирование языка // Философия Мартина Хайдеггера и современность. М.: “Наука”, 1991. С.122.

[83] Хайдеггер М. Бытие и время. Пер. с нем. В.В. Бибихина. М.: Ad Marginem, 1997. С.83.

[84] Хайдеггер, обсуждая экзистенциал имение-дела, в котором дается подручное и открывается его онтологический смысл, указывает, что допущение-имения-дела есть “априорное” условие возможности встречи подручного. А “отпускающая в имение дела всегда-уже-допущенность-имения-дела есть априористический перфект, характеризирующий образ бытия присутствия (Dasein). Онтологически понятое допущение-имения-дела есть опережающее выдавание сущего в его внутримироокружную подручность” (Указ.соч. М. Хайдеггера. С.85). Dasein не может быть и не может понимать свое бытие, если такого априори нет, т.е. если заранее не предполагает случившимся то, что еще не случилось. Такова его способность быть. Т.е. к смыслу бытия подручного мы “восходим”, если воспользоваться выражением Витгенштейна, хотя он уже (перфект!) есть. Но это уже обнаружится, как говорил М.К. Мамардашвили на втором шаге, поэтому здесь в действие вступает метафизика апостериори, а не метафизика априорного (см.: Мамардашвили М.К. Картезианские размышления. М.: Изд. группа “Прогресс”, “Культура”, 1993. С.49). Априористический перфект Хайдеггера, или как он его еще называет, онтологический и трансцендентальный перфект (Указ.соч. М. Хайдеггера. С.441) и есть метафизика апостериори, как ее понимает Мамардашвили.

[85] На позитивность зачеркивания указывал М Хайдеггер, когда в работе “О линии” предложил писать слово бытие перечеркнутым крест-накрест - Sein. В. Подорога, комментируя Хайдеггера, говорит: “Не просто стирание или свидетельство ошибки, а иной способ чтения знака бытия... То, что зачеркивается, остается читаемым” (3. С. 311). Ж. Деррида справедливо усматривает в таком перечеркивании “последнюю возможность письма некоей эпохи” (4. С. 140) и сам иногда пишет слово “есть” зачеркнутым, желая разрушить обычную логику определений. Однако я все же упомянул Хайдеггера только в сноске, поскольку, во-первых, он слишком нагружает тему зачеркивания своей собственной метафизикой четверицы (поэтому у него зачеркивание исключительно крест-накрест), во-вторых, потому что дело тут вовсе не в слове “бытие”. Каждое зачеркнутое слово имеет перспективу онтологического развертывания. 

[86] Отложенность - темпоральная составляющая неографизма Ж. Деррида “ differAance ”, призванная просигнализировать отложенность на “потом” того, “что отрицается сейчас - означает возможное, являющееся невозможным в настоящее время” (5. С. 124). В этом отношении зачеркнутое слово - один из конкретных феноменов differAnce.