Эпоха, схваченная в букве, или жизнь философии после ее смерти — КиберПедия 

Кормораздатчик мобильный электрифицированный: схема и процесс работы устройства...

Типы сооружений для обработки осадков: Септиками называются сооружения, в которых одновременно происходят осветление сточной жидкости...

Эпоха, схваченная в букве, или жизнь философии после ее смерти

2020-05-06 142
Эпоха, схваченная в букве, или жизнь философии после ее смерти 0.00 из 5.00 0 оценок
Заказать работу

 

Коллеги!

После того, как Владимир Александрович раскрыл основные смысловые пласты доклада Деррида, мне остается высказаться несколько в другой тональности. Я бы хотел концептуально прояснить прежде всего собственную эмоциональную реакцию на текст “Différance” и зафиксировать те мысли о перспективах философии и современном мирочувствии, которые он во мне спровоцировал.

Вся деятельность Деррида, все его тексты, как и доклад “Différance” в том числе, не могут не вызывать эмоционального отклика. Наверное, это происходит еще и потому, что Деррида, будучи нашим современником, пытается наиболее точно и честно выразить философскими средствами мирочувствие нынешней эпохи. Ведь именно так он формулирует основную задачу своего доклада – определиться с тем местом, в которым мы находимся, понять нашу “эпоху”, некалендарную, разумеется, поэтому он и берет это понятие в кавычки. Ницше, Фрейд, Соссюр, Хайдеггер, Левинас – вот имена, возвестившие новое чувство, новый тип переживаний, а в “Грамматологии” он еще добавляет Пирса, Ельмслева и др. Но Деррида идет дальше всех перечисленных, он гораздо радикальнее, прямолинейнее и ироничнее в “эпохальной” процедуре “ограничения онтологии (присутствия)” (С.150). Он не просто подвергает сомнению авторитет присутствия или его привилегированных форм, таких, как сознание, например (С.143), не просто его встряхивает, расшатывает, он – настоящий подрывник (“не развал, но подрыв”[40]), террорист номер один современной философии, он методически и целенаправленно подкладывает фугасные бомбы под все принятые философские категории. Зачем он это делает? Зачем, как червь, медленно подтачивает корневую систему европейской метафизики, зачем, возникнув как одно из ее незаурядных порождений, он взбирается на самую ее вершину, чтобы рубить сук, на котором сидит, зачем ему это надо? Зачем он пытается нам доказать, что нет никаких “трансцендентальных означаемых”, что все опорные означаемые – фантомы, оптические обманки, мифические реликтовые излучения, означающие в бесконечной цепи означающих? Вот “оперся” человек на “национальную идею”, а тут перед ним, как черт из табакерки, появляется Деррида и демонстрирует, что никакая это не опора, а болотная кочка, грозящая провалиться под тяжестью ноги. Или поверил человек в Бога, нашел пристанище, точку отсчета, а тут опять – Деррида, доказывающий, что нет последнего означаемого, точки отсчета, и Бог – не исключение, он – только очередной удар теннисной ракетки по белому шарику, узелок на память, трамвайная остановка, фигура на “бесконечной шахматной доске” (С.151). Деррида, несомненно, черт современной философии.

Я хочу провести одну параллель. В нашей отечественной актуальной художественной жизни есть фигура, также выполняющая функции черта. Это известный литератор и провокатор Дмитрий Александрович Пригов, он даже внешне похож на черта. И если Деррида только говорит о смехе и танце, то Пригов действительно их практикует в качестве концептуальных акций, как и многое другое, прицельно направленное на дискредитацию всех устойчивых дискурсов, моделей поведения, идеальных единств, просто серьезных выражений лица и т. д.

Как относиться к подрывной деятельности Деррида, к его версии “философии молотом”? Начинать операцию по обезвреживанию? Счесть за индивидуальные черты характера или амбиции вечного маргинала? Отшутиться? Впасть в панику или, хуже того, в негодование? Расценить как преувеличение? Вообще не замечать? Думаю, что после Деррида философия уже не может быть прежней, если, конечно, она поймет тот импульс, который его породил.

У Пригова есть небольшая книжица текстов с заголовком “Явление стиха после его смерти”. Название очень характерно, потому что сегодняшнее существование литературы, поэзии, да и искусства в целом – это, действительно, попытка жизни после смерти, то есть после исчерпания всех традиционных критериев, приемов и определений искусства, после осознания его невозможности. Также и в философии: тематизация différance - это явление философии после ее смерти. Последним, кто еще застал философию в живых, был Мартин Хайдеггер. Вместе с ним философия и умерла. Ее смерть пришлась на время проведения фундаментального онтологического различия, на котором настаивал Хайдеггер. В ходе его проведения, а также деструкции всей европейской метафизики, выяснилось, что она забыла свой исконный предмет, перепутала бытие с сущим, всю свою жизнь занималась только сущим, подыскивала инструменты для контроля над ним, стремилась быть собственницей, а теперь, когда вспомнила свою досократическую бескорыстную юность с ее опытом истины как alhJeia, как чистого присутствия, поняла, что нет у нее адекватного языка для выражения такого опыта. Хайдеггер еще пытался найти язык, который действительно был бы домом бытия – для этого усиленно читал и интерпретировал поэзию, предпринимал грандиозные этимологические разыскания, систематически использовал дефисное письмо, футуристическое словотворчество. В конце концов, он пришел к необходимости писать слово “есть” перечеркнутым, изображая то, что нельзя высказать. Так умерла философия говорящая, фоноцентричная. Ей осталось только изображать. Отсюда и “ (не)-бытие ”, или “ (?)-бытие ” Ж. Делеза, и его же дифферн ц/с иация, отсюда и видеома différance Деррида. Хайдеггер застал философию живой, потому что для нее еще было важно бытие, его отличие от сущего (“форм бытия”, как выражается Деррида), было важно присутствие и его отличие от настоящего. Возможно, последняя, лебединая песня европейской философии – это попытка Делеза создать новую фундаментальную онтологию, в которой бытие понималось бы как Различие в противовес традиции философии тождества. Но в попытке Делеза уже содержится мотив поминальной молитвы и одновременно экстатического ритуального и карнавального танца над телом покойника – постфилософские ужимки, theatrum philosophicum, постоянные иронические аллюзии, эксклюзивные исторические коллажи, концептуальная игра. Делез выводит свои подвижные категории на текстуальные подмостки, и они, как персонажи Commedia dell’Arte или новомодного детективного романа, надевают и переодевают маски, разыгрывая с блеском пьесу без начала, конца и смысла, останавливаясь исключительно на ризоматические передышки. 

Différance Деррида схоже с Различием Делеза, поскольку тоже не подчиняется тождеству и является источником, условием любых тождеств и конкретных различий. Но différance – не бытие и не небытие, не присутствие и не отсутствие, это то, что “гораздо "старше", чем онтологическое различие или истина Бытия” (С.151), о чем упоминал В.А., старше и чем небытие, чем сама эта исходная онтологическая оппозиция. Вместе с тем différance не является также чем-то, что обосновывает бытие и небытие или их “производит”, это – не просто отложенное присутствие, а то, что превышает... алтерацию присутствия и отсутствия” (С.148). Поэтому если Деррида и называет свой тип вопрошания хайдеггеровским, если différance и есть “ развертывание (deploiment) Бытия или онтологического различия”, “ движения (mouvement) этого развертывания” (курсив автора - В.Л.) (С.150), то Бытие здесь не будет последней опорой, истиной или смыслом, поскольку “в игре письменности... нет ни Бытия, ни истины” (С.156). Différance – это “игра следов, в которую втянуто Бытие” (С.151). Таким образом, différance (различАние) “выпадает из обычного порядка истины” (С.129), не может быть представлено, описано на нормативном для европейском культуры метафизическом и феноменологическом “языке присутствия и отсутствия” (С. 148), не может быть уловлено как предмет, о нем невозможно построить никакую науку[41]; у différance нет своей области, наоборот, оно ниспровергает любое привилегированное пространство, любые границы. Единственно, что можно о нем сказать позитивного, так это то, что différance напрочь дискредитирует присутствие, понимание бытия как присутствия, лишает всех привилегий настоящее. “Настоящее уже не есть более то, к чему все соотносимое обращается как к своей последней инстанции: оно становится функцией во всеобщей референциальной системе” (С.154).

“Всеобщая референциальная система” - вот, на мой взгляд, основная интуиция Деррида. Вирус запущен. Цепная реакция трансгрессии началась. Самоотношение взорвано. Все стало относительно и взаимообусловлено. Все отныне связано круговой порукой. Однако подобный круговорот не знаменует всеобщую упорядоченность и согласованность, которые предполагают наличие единых принципов порядка и согласия. Наоборот, всеобщая соотносительность отрицает любой строй мира. Все есть “игра означающих отсылок”[42], игра, то есть “отсутствие трансцендентального означаемого”[43]. Поэтому философия и невозможна, ведь философия всегда развивает какую-то точку зрения – а ее нет!, всегда ищет основания – а их нет!, всегда конструирует смыслы – а их нет!, всегда выделяет какие-либо привилегированные пространства и области – а их тоже нет!; правда, когда мы говорим о подобном отсутствии, мы все еще философствуем, мы все еще варимся в адском котле метафизического языка с его вечными оппозициями. Все есть след, след следов, но структура следа – истирание (С.153), значит, все истирается, испаряется прямо на наших глазах. Последовательность приводит к опыту мерцания мира, очевидность становится невероятной. Мы блуждаем в мире, как в туманности Андромеды. Только тени забытых предков и слабые очертания предметов указывают хоть какую-то дорогу, дорогу в никуда.

Но как же тогда Деррида умудряется философствовать? Ведь он продолжает говорить и писать, пусть и “письменно”, но рассуждать (С.125). Какая ж тут смерть философии? Деррида действительно говорит и пишет. Но как он это делает?! Все время спотыкаясь, оглядываясь, оправдываясь, оговариваясь, все время расписываясь в собственной беспомощности, в неловкости и затруднительности (С.138); он не имеет языка для описания того, о чем хочет нам сообщить, поэтому вынужден пользоваться метафизическими понятиями, но он берет их, перечеркивая. Конституирование, причина, производство, история, опыт, трансцендентальность и т.п. – все эти понятия стали призраками, они есть и не есть одновременно. Призрак – это то, что остается от человека после его смерти, если он не спешит покидать землю навсегда. Так и философия. Она еще не окончательно ушла от нас, но ее существование – это существование призрака.

И еще одну мысль я бы хотел сегодня высказать. Мне кажется, что в интуиции différance мы сталкиваемся с новой и последней по своей радикальности философией абсурда. Абсурд – сама наша эпоха, точно схваченная Деррида в букве. После своей смерти философия стала буквальной. Буквальная философия и не может быть никакой иной, кроме как свидетельницей абсурда. Приведу одну показательную цитату из лекций Левинаса 1947-го года, опубликованных только в 1985-ом: “Мир и языковая деятельность, стоит лишь отвлечься от скромных повседневных задач и обыденных разговоров, утратили однозначность, которая давала бы нам право спросить их о критериях осмысленного. Абсурдность заключается не в бессмыслице, а в разобщенности бесчисленных значений, в отсутствии устрояющей их смыслонаправленности. Недостает смысла смыслов, Рима, куда ведут все пути, симфонии, в которой зазвучали бы все смыслы, нет песни песней. Абсурдность возникает из-за множественности при полном безразличии”[44].

Отвлечемся от скромных повседневных задач и обыденных разговоров и... согласимся с Левинасом. А заодно и с Деррида, который назвал состояние абсурда “отсутствием трансцендентального означаемого”. Однако абсурд 40-х и 50-х годов немножко отличается от того, который развернулся в дальнейшем. Классический абсурдный герой – именно что герой, мученик смысла, рыцарь ясности, осознавший под давлением исторических обстоятельств границы своего разума. “Абсурд – это ясный разум, осознающий свои пределы”,[45] - формула А. Камю, с которой, думаю, согласился бы не только Деррида. Но чувство абсурда, выраженное Камю, было порождением все еще эпохи логоцентризма. Поэтому оно такое болезненное. Классическое чувство абсурда рождается в состоянии конфликта с миром, вызванного неспособностью мира отвечать на требование ясности. Абсурдный герой должен длить и исчерпывать этот конфликт до конца, упорствовать – отсюда его бунт, страсть, жажда свободы. Напротив, самоубийство Камю называл смирением, согласием с собственными пределами. “Все закончено, человек отдается предписанной ему истории...”[46]. Сказано как будто о нас. Мы отдались предписанной нам истории. Современный абсурдный герой лишен всякого ареола героизма, отсутствие песни песней не вызывает в нем никакого желания бунта, никакого невроза. Наоборот, данная ситуация расценивается как источник бесконечной интриги, приветствуется и принимается как исходное условие игры. Это уже игра не в русскую рулетку, а, скорее, безопасные пробежки по компьютерным клавиатурам. Тут ничего по-настоящему не угрожает. Современный абсурдный персонаж больше не романтик, он циник, обладающий трезвым критическим умом, человек без иллюзий, его героизм – в полном отвержении любой героической позы. Правда, все это не означает, что он меньше переживает жизнь. В конце концов, еще не известно, что придает существованию б о льшую интенсивность – жизнь с “опорными означающими” или абсолютная беспочвенность, странная игра, в которой невозможна никакая трансцендентальная остановка.

 

Спасибо за внимание!

В.А. Конев

Браво, Виталий!

Не случайно в имя философии включено φιλεω – люблю! Страсть, переживание – необходимое состояние философствования, которое рождает мысль как состояние живого сознания. И только мысль, родившаяся в сознании, потрясенным ситуацией (объектом, миром), может дать сознанию успокоение, т.е. способность сознания определить мир и определиться в нем. Такая мысль объективируется в форме категорий, что и является делом философии.

Так как же быть с жизнью философии после ее смерти? Идея, затронутая В.Л., выходит за круг проблем, которые мы обсуждаем на этих семинарах, поэтому, хотя она и вызвала бурную реакцию аудитории, отложим ее подробное обсуждение до других семинаров. Но все-таки одно замечание позволю себе. Да, действительно, философия древняя знала существование незыблемого основания и мысли, и человеческого деяния – это бытие (неважно, как оно могло пониматься). Философия эпохи cogito также знала такое основание – это логика мысли, которая гарантировала всеобщность истины. Философия эпохи антропологического и лингвистического поворота такое основание потеряла – все смыслы и содержания сознания оказались экзистенциально ситуативными. Активность и самостоятельность, которые обнаружил в себе человек и которыми он увлекся как играющий ребенок, разрушили абсолюты. Бог умер, и его смерть, свидетель времени, оставила человека один на один со временем и историей без всяких внешних опор. Что же остается делать в этом мире посто­янного различАния? А делать остается одно – искать опоры, искать абсолюты в себе, в своем собственном бытии. В этом и заключается, на мой взгляд, дело современной философии. Как возможны абсолюты, если все исторично? Как возможно нечто (порядок), если оно постоянно должно преодолевать небытие? Здесь-то и вступают в игру знаки (символы) как опорные точки устойчивости мысли и действия, которые создает для себя сам человек. Если классическая философия была философией знания и познания, которые олицетворялись для философии наукой, то постклассическая философия становится философией смысла и его утверждения, которые олицетворяются для философии культурой. Об этом и свидетельствуют, по-моему, те концепции, которые мы рассматривали и та, к которой мы обратимся в следующий раз – Жиль Делез о знаках.

До встречи!

Семинар 4

Сентября 2001 г.

 

Проф. Конев В.А.


Поделиться с друзьями:

Семя – орган полового размножения и расселения растений: наружи у семян имеется плотный покров – кожура...

Археология об основании Рима: Новые раскопки проясняют и такой острый дискуссионный вопрос, как дата самого возникновения Рима...

Общие условия выбора системы дренажа: Система дренажа выбирается в зависимости от характера защищаемого...

Опора деревянной одностоечной и способы укрепление угловых опор: Опоры ВЛ - конструкции, предназначен­ные для поддерживания проводов на необходимой высоте над землей, водой...



© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!

0.018 с.