Следующий важный вопрос, ответ на который нам необходим для преодоления понимания стыда как токсического само-отвержения: что делает стыд хроническим?

Мой ответ: то же, что делает хроническим любое переживание, а именно незавершенность.

Здесь мы подходим к очень важному аспекту понимания стыда. Я уже говорил, что стыд это отступление. Но если бы это было полное и удовлетворительное отступление, мы наблюдали бы другие чувства. Например, выражая здоровую агрессию, человек может отойти и найти удовлетворение в более автономной позиции. Дело в том, что в переживании стыда всегда присутствует потребность в сближении. Стыд это отступление (точнее, оттягивание себя назад), но с сохранением желания приблизиться. Хронический стыд это хронически неудовлетворенная потребность в близости в сочетании с ожиданием отвержения. Когда я сталкиваюсь с манифестацией стыда, прямо не вытекающей из терапевтической ситуации, я могу предположить наличие у клиента потребности в близости в сочетании с привычным ожиданием отвержения.

Что дает нам это понимание в практическом плане?

Прежде всего, важно не игнорировать проявления стыда, признавая их ценность для жизни клиента. Более того, на мой взгляд, хорошо бы не гарантировать (прямо или косвенно) отсутствие отвержения. Лучше поддержать процесс переживания стыда. Эта поддержка может включать в себя присутствие терапевта, адекватную порцию самораскрытия (например, для того, чтобы дать клиенту возможность пройти от стыда к более «диалогичному» состоянию смущения) и, что самое важное, она включает поощрение клиента к тому, чтобы быть видимым, выражать себя и сознавать свою доступность для восприятия со стороны других людей.

Еще один важный пункт – расширение понятия стыда. Согласно Гордону Вилеру, не только вина является разновидностью стыда, но также «ярость всегда связана со стыдом, с отчаянием и паникой от потери своего жизнеспособного места в поле» (р.215). На основании этого теоретического убеждения проявления ярости интерпретируются как проявления стыда. Так, Роберт Ли в статье, посвященной функционированию стыда в супружеской терапии, пишет: «… Джордж рассказал нам, что он ненавидел себя после того, как становился сердитым и полным ярости. Он знал, что ранит окружающих людей… В такие моменты он чувствовал себя как доктор Джекил и мистер Хайд. Я рассказал ему, что, на мой взгляд, он, возможно, был наполнен стыдом, и что стыд в такой форме, которую можно назвать приступом стыда, обычно является результатом старой травмы…» (р.181)

Неплохо для гештальт-терапии, не правда ли? Не только ярость это стыд, но стыд это результат старой травмы, и все это вразумительно объясняется клиенту…

Конечно, мы знаем ситуации, когда одно чувство подменяется другим. Проявляемое чувство «спасает» человека от другого переживания, на месте которого оно возникает. Но, не говоря уже о том, что терапевт может промахнуться в своей интерпретации одного чувства как другого (строго говоря, гипотеза должна стать феноменологической очевидностью), сам по себе тезис «ярость всегда связана со стыдом» является безусловным преувеличением. Ярость служит отбрасыванию другого человека от моих границ. Она может быть средством избегания сближения, потребность в котором содержится в стыде. Но вообще мне кажется, что разговоры терапевта о чувствах, телесные признаки которых отсутствуют в актуальной ситуации, свидетельствуют либо о лени терапевта, либо о намерении побыстрее «прорвать сопротивление». Если гештальт-терапевт не видит феноменологических признаков стыда, не лучше ли ему ограничиться комментарием относительно поведенческих тенденций, а не интерпретировать так называемые «латентные» чувства?

Более тонкий момент – различие между стыдом и виной.

Большинство гештальт-терапевтов, обсуждающих этот вопрос, сходятся в том, что стыд – это переживание «плохости» себя, а вина – это переживание «неправильности» конкретных действий. (Ван де Риет, 1997; Робин, 2002; др.) Даже Роберт Резник (2000), критикующий Ли и Вилера за антифеноменологическую позицию, не возражает против подобного основания для разделения вины и стыда. Другой авторитет в гештальт-терапии – Гари Йонтеф – пишет: «Стыд это чувство, сопровождающее переживание человеком того, что он «не ОК» и/или «не достаточен». Вина это чувство, сопровождающее переживание человеком того, что он совершил что-то плохое, обидел кого-то, нарушил какие-то моральные или правовые нормы» (Yontef, 1993).

Как все же любопытно! Практически все гештальт-терапевты сходятся в том, что природа человеческих эмоций чувствительна к различению между восприятием себя и восприятием своего поведения и нечувствительна к направленности отношения, к различению между побуждением к сближению и побуждением к отталкиванию. Ведь даже в приведенном выше определении стыд выглядит как переживание моей непригодности для другого (других), а вина – как переживание неправомерности моего отталкивания другого!

На мой взгляд, вина это чувство, появляющееся на выходе из слияния. Когда человек разрушает слияние, он чувствует вину. Это как «пограничный контроль», как официальное предупреждение: «Внимание! Вы покидаете зону единства!» Значение вины может быть понято в контексте движения от слияния к автономии. В частности, вина это удерживание себя от этого движения. Значение стыда, напротив, связано с удерживанием себя от сближения. В одном случае – случае вины – мы видим прерывание движения ОТ другого человека, в другом случае – случае стыда – прерывание движения К другому человеку. «Сообщение», которое несет в себе эмоция, в одном случае – «Это свой человек, а не чужой!» В другом случае «сообщение» противоположно – «Это чужой человек, а не свой!»

Позвольте мне теперь вернуться к самому началу лекции, к утверждению о том, что теория поля, описанная в терминах организма и окружающей среды, противоречит теории диалога. Я хотел бы высказать противоположное утверждение: идея поля не противоречит, а вполне согласуется с теорией диалога. Нужно только уточнить смысл понятия «поле». В «Гештальт-подходе» Фриц Перлз писал: «Фактически все это поле является диалектически дифференцированным единством. Биологически оно дифференцировано на организм и среду, психологически на самость и иное, морально — на эгоизм и альтруизм, научно – на субъективное и объективное и т.д.» (Перлз, 1996, с.36-37). Итак, во-первых, пара «организм – среда» описывает преимущественно биологический уровень человеческого функционирования, и, во-вторых, поле это диалектически дифференцированное единство. Если мы возьмем первую книгу Фрица Перлза «Эго, голод и агрессия», мы увидим, что метафора поля была связана для Перлза не только с физикой и конструкциями Курта Левина, но, возможно, даже в большей степени с диалектической философией Зигмунда Фридландера. Позвольте процитировать: «Зная «поле», контекст (обратите внимание на эту запятую! – О.Н.), мы можем определить противоположности, и наоборот, зная противоположности, мы можем определить специфичное для них поле» (Перлз, 2000, с.41).

Основываясь на понимании поля Фрицем Перлзом (не Полом Гудманом или Гордоном Вилером), мы можем понять регулятивный смысл любого психического явления посредством трехшагового алгоритма. Первый шаг: опираясь на феноменологию, мы находим полярность исследуемого явления. Второй шаг: выясняем, что общего в двух полярностях. И третий шаг: основываясь на результате предыдущей операции, устанавливаем контекст, в котором осуществляется регуляция поведения.

Конкретно! Что противоположно стыду? Феноменологически при стыде человек съеживается и хочет, чтобы никто на него не смотрел и не видел. Когда же мы видим раздутую грудь и желание человека, чтобы все смотрели и видели его, это называется… гордость?

Что общего между стыдом и гордостью? – Вероятно, сосредоточенность на себе вместо (за счет?) сосредоточенности на другом. Здесь, как и в случае со стыдом и смущением, мы можем отличать удовлетворенность собой, не препятствующую субъект – субъектному характеру взаимодействия, от, скажем так, острой гордости, которая в норме является моментом празднования себя. (К примеру, вы стали олимпийским чемпионом. Вы стоите на пьедестале, над вами развевается национальный флаг и играет гимн. Праздник упоения своей победой. Так же и с любым другим значимым достижением. В регулятивном плане оно должно быть «переварено и усвоено», что в данном случае включает «празднование»). Но, будучи продленной за пределы ситуации (человек таскает с собой свой пьедестал), эта гордость становится прерыванием диалогической возможности. Вывод: регулятивный контекст стыда и гордости связан с прерыванием возможности диалогических отношений.

И еще один важный момент. Если мы описываем контекст в диалектическом ключе, в терминах противоположностей, тогда паре СТЫД и ГОРДОСТЬ должна соответствовать противоположная пара СМУЩЕНИЕ и … чувство, которое сопровождает празднование другого человека (не как объекта, а как другого субъекта).

Я уже говорил, что смущение это трепет встречи с другим человеком в нахлынувшей полноте его живого присутствия. И если это состояние не будет ретрофлексировано, а будет прожито до той точки, когда возникнет свободный взгляд на другого, то во что оно может перейти?