Детство в контексте семейной повседневности сельских жителей во второй половине XIX - начале XX веков (на материалах Ставрополья)

Связь поколений в границах семейного микросоциума - один из главных элементов семейной повседневности. Жесткость внутрисемейной иерархии сельской семьи диктовала определенные поведенческие стратегии во взаимоотношениях родителей и детей. В ней воспроизводились патриархальные отношения с присущим им авторитаризмом, общностью имущества и двора. В жизни неразделенных семей наглядно прослеживалась преемственность поколений, непосредственность в передаче опыта от отцов к детям. Глава двора стремился оградить семейную повседневность от всего, что могло бы нарушить привычный уклад, изменить традиции, ослабить его власть. Поэтому домохозяин в такой семье противился обучению своих детей, неохотно отпускал сыновей в дальний промысел, старался не допустить выдела.

Специфика аграрного труда обуславливала форму и содержание межличностных отношений в семье, в том числе между родителями и детьми. Тяжелая трудовая повседневность формировала образ жизни и характер взаимоотношений всех членов семьи. Кроме того, на семейные отношения крестьян и казаков влияла «прозрачность» границ внутрисемейного пространства для всей общины. Немаловажным фактором были традиции и религиозные нормы, давившие на сознание селян и требовавшие беспрекословного повиновения младших членов семьи старшим, особенно главе семьи.

Почитание Бога и старшего - вот, пожалуй, основное нравственное начало, прививаемое ребенку с детства. В мировоззрении сельского жителя было сильно религиозные христианские доминанты, поэтому дети, еще не умея говорить, уже умели креститься. С максимально возможного раннего возраста их приучали читать молитвы и регулярно посещать церковные богослужения. На раннем этапе основы православного вероучения прививала мать, но, как правило, религиозное воспитание заключалось в привитии ребенку обрядовой стороны православия.

В воспитательных практиках крестьян превалировало трудовое начало. Дети в этом отношении не отделялись от мира взрослых, и с ранних лет принимали участие в хозяйственной жизни. Применительно к детской повседневности станицы Благодарной Ставропольской губернии П. Семенов называет возраст четыре года, именно в этот период ребенок начинал вовлекаться в трудовую повседневность. Половозрастное разделение труда обуславливало гендерную направленность воспитания. Это значит, что детям с максимально раннего возраста, в среднем с семи лет, прививались навыки трудовых операций, выполняемых в соответствии с половой принадлежностью. Как и в городской семье, социализация ребенка определялась традиционными представлениями о месте мужчины и женщины в семье и обществе.

Если проиллюстрировать гендерную составляющую в формировании личности ребенка, то воспитательный процесс протекал приблизительно следующим образом: «…взрослый мужчина управляет плугом, семилеток сидит на ярме и погоняет быков… семилетняя девочка сидит, забившись в какой-нибудь в уголок в избе, и нянчит ребенка…». Пожалуй, этот возраст в сельской семье и был верхней границей детства, после которой ребенок постепенно инкорпорировался во взрослую часть внутрисемейного пространства. Как отмечают современники, образ жизни детей мало чем отличался от взрослых. Поэтапно они вовлекались в хозяйственную жизнь семьи, и по мере взросления происходил переход от простых к более сложным трудовым операциям. Существовавшее в семье половозрастное разделение труда воспитывало чувство личной ответственности, каждый член семьи в любом возрасте был обязан выполнять свой участок работы.

Зыбкость границ между миром взрослых и детей объясняется не только тяготами трудовой повседневности, но и жилищными условиями сельских семей. Как правило, у крестьян дома были небольшие - одна, реже две комнаты. Поэтому ребенок непроизвольно впитывал ценности взрослой жизни, которые зачастую были деструктивны для детской психики. С другой стороны, взрослые привыкали к постоянному присутствию детей, и практически не разграничивали поведение на допустимое при детях и возможное в их отсутствие. В присутствии ребенка взрослые говорят между собою, не стесняясь, таких речей, которые не могут послужить ребенку пользу. Подражая взрослым, дети перенимали вредные и даже пагубные привычки, например, употребление алкоголя.

Пребывание в семье в качестве ребенка, таким образом, было непродолжительным. В сельской семье в рассматриваемый нами период положение детей было аналогичным тому, о котором писал Ф. Арьес в контексте европейской истории: «старое традиционное общество плохо представляло себе ребенка и еще хуже подростка или юношу. Продолжительность детства была сведена к самому хрупкому его периоду, когда еще маленький человечек еще не может обходиться без посторонней помощи. Очень рано едва окрепнув физически, ребенок смешивался со взрослыми, разделяя с ними работу и игру».

Довольно распространенной практикой в крестьянской и в казачьей среде была отдача детей в наем. Мальчики, как правило, пасли скот, а девочек нанимали в качестве нянек. Не всегда для детей это имело благоприятные последствия. Их вынуждали много работать, могли плохо кормить и регулярно подвергать телесным наказаниям. В северокавказской прессе можно встретить сообщения о подобных случаях. В 1866 году пропал, отданный в наем пасти скот сын крестьянина с. Белой Глины. А вот пример из казачьей среды. Казак станицы Воровсколеской отдал внаем свою младшую десятилетнюю дочь Ганну. По договоренности она должна была следить за детьми. Хозяин же заставил ее пасти скот и полоть просо одновременно. Девочка упустила волов, и они повредили соседское поле. За этот проступок она была избита наемщиком, а когда вернулась домой, отец прогнал ее обратно.

В местной печати приходиться встречать заметки о гибели маленьких детей из-за отсутствия присмотра. По описаниям современников маршрут прогулок маленького ребенка, который только недавно научился ходить, никак не контролировался родителями. Например, в 1867 году в яме на огороде утонула двухлетняя дочь крестьянина Сухой Буйволы Пятигорского уезда Тита Пиляева. Годом ранее также погибла дочь крестьянина села Новогеоргиевского Козлитина.

В начале XX века в провинциальной прессе, стали публиковаться материалы не просто информирующие о несчастном случае с ребенком, но и признающие отсутствие должного присмотра за детьми. Сложности положения детей в сельской местности, частая детская смертность в деревне стали осознаваться как социальная проблема в масштабах региона. Все эти случаи не означают нелюбовь и полное отсутствие заботы о детях, скорее всего здесь уместно говорить о так называемом «любящем небрежении», которое было распространено в Древней Руси, и было устойчиво в сельской семье в изучаемый нами период.

Частые случаи детской смертности объясняли относительное спокойствие родителей потерявших ребенка. Это внутрисемейное событие протекало непримечательно для окружающих. Приблизительно так, как описал П.А. Востриков: «…поплачет немного мать, затем сосед возьмет гробик под мышку, отнесет на кладбище, а на могилке поставят небольшой деревянный крестик, чтобы не забыть места могилки. Дома мать устроит небольшие поминки, куда приглашаются дети, и дело с концом».

Стойкость восприятия детской смерти существовала под влиянием еще одного фактора - религиозного. Если бесплодие считалось большим несчастьем, и характерным было высказывание «Бог не дал», то в отношении смерти ребенка вполне применима фраза «Бог дал, Бог взял». Православие, поддерживавшее авторитет старшего, учившее покорности и смирению перед властью, прививало смирение и перед ударами судьбы.

В сельском социокультурном пространстве особняком располагались семьи местной интеллигенции, в которых общение между родителями и детьми носило качественно иной характер. Отсутствие таких доминант как большая патриархальная семья и тяжелый сельскохозяйственный труд обуславливало особый тип детства. Ребенок был центром семьи, его благополучие физическое и духовной имело решающее значение для родителей, детям старались дать образование. К этой категории принадлежала семья священника села Летницкого Вячеслава Запорожцева. Воспоминания его дочери Марии, ученицы Ольгинской гимназии, содержат ее рефлексию по поводу собственного детства уже в зрелом возрасте. Взаимная эмоциональная привязанность родителей и детей несомненна. При этом она открыто демонстрировалась как детьми, так и родителями, в том числе и отцом. Поведенческие стратегии отца и дочери в отношении друг друга аналогичны семье Ивановых.

В семье брата Вячеслава Ивана, тоже священника, женившегося на казачке Матрене, обнаруживаем совершенно иное отношение к ребенку: «Дети были частыми, но плохо ухоженными». Автор воспоминаний отмечает, что внешне семья была дружной, но по мере взросления дети тяготились жестким контролем, и даже деспотизмом со стороны матери, поэтому стремились покинуть родительский дом, что в этот период было распространенным явлением в крестьянской и казачьей среде. Эпизод, посвященный семье Ивана и Матрены Запорожцевых, являет пример межкультурной коммуникации во внутрисемейном пространстве. Во взаимоотношениях поколений решающую роль здесь сыграли элементы культуры, носителем которых была женщина.

Таким образом, период детства в контексте повседневности сельской семьи был крайне непродолжительным, при этом граница между миром детей и взрослых была зыбкой. Содержание воспитательные практик, как в казачьей, так и крестьянской семье было выработано под влиянием трудовой повседневности, которая способствовала существенному уменьшению границ детства. При формировании образа детства в сознании сельского жителя имел большое значение религиозный фактор.