О посттравматических синдромах России и Европы

— В принципе, нас с Европой разделяет очень много проблем. Но если мы обратимся к истории, то увидим, что церковный раскол XVII века в России шёл вполне параллельно со страшными религиозными войнами протестантов и католиков в Европе. И это колоссальная травма, которая до сих пор преследует нас и Европу. Этот посттравматический синдром всё равно сказывается на развитии государства. XIX век — это наполеоновские войны, политические трансформации, милитаризация сознания, которая подавила пацифистские направления и привела, собственно, к XX веку. XX век — это две ужасающие войны, слом социальных барьеров, иерархий, укладов жизни и разрушение традиционных опор власти и престижа. И мы вместе с Европой проходим все эти стадии.

Так вот, к разговору о том, почему у нас до сих пор нет достаточных ресурсов для фундаментальной демократизации общественной жизни. [Я приведу] несколько описаний исторических особенностей. Во-первых, это имперский синдром. И вот почему в 2014 году такое количество, казалось бы, разумных, политически мыслящих людей поддержали Крым с криками «Крым наш»? Это не потому что они все сошли с ума, а потому что имперское сознание — очень важная часть идентичности российского человека, которая воспроизводится через образование, культуру, литературу и многие уклады и формы жизни, в которых мы во многом даже не отдаём себе отчет. Этот страх распада территории позволяет легитимировать очень многие репрессивные тактики нынешнего режима, потому что идея сакральности территории является одной из фундаментальных ценностей в сознании российского общества. Включая нас самих, иногда мы можем даже не отдавать себе отчёт.

Александр Пятигорский, замечательный философ, дал блестящее определение специфики этого имперского сознания. Он говорил о том, что имперское сознание в России, которое сформировалось в начале XIX века, поставило во главу абсолютное преобладание идеи места, территории над идеей народа, на этой территории живущей. То есть, грубо говоря, этнос подменяется территорией, страна подменяется государством, стерегущим священные границы. Есть прекрасная территория, которая сама по себе ценна, а не люди, живущие на ней. Неважно, как они там живут. Обратите внимание, что в большинстве эмигрантских воспоминаний первой, второй и даже третьей миграции, они тоскуют по пейзажам, берёзкам, но никогда по людям. Вспомните, чтобы реально говорили о том, что там жили люди, мы были друзьями... Этого почти не бывает. То есть эта идея огромной территории, которая сама по себе великая ценность, порождает большое количество стереотипов поведения. Покинуть эту территорию — предательство, потому что вы переходите священные границы, вы попадаете в профанный мир. Ужасные эксцессы были во время Второй Мировой войны, когда пленные считались пропавшими без вести, потому что они посмели покинуть эту территорию и остаться живыми, а не погибнуть и остаться на священной земле. Эта механика продолжает работать и воспроизводить целый ряд довольно печальных политических последствий.

Я не говорю, что имперское сознание и страх потери территории — российские [прерогативы]. Ничего подобного. Мы как раз видели, что в ХХ веке рушились огромные империи — Англия, Австро-Венгрия, до этого, в раннее модерное время — Португалия. Это большая травма, которая преследует нацию очень долго. В своё время мы опубликовали прекрасную книгу шведского историка Петера Энглунда «Полтава. Рассказ о гибели одной армии». Он, собственно, показывает, что разгром шведов под Полтавой пошёл Швеции на пользу. В итоге она избавилась от великого имперского синдрома и смогла найти другие, более конструктивные способы развития страны. Сам Энглунд отмечает, что шведам потребовалось больше 200 лет, чтобы избавиться от этой травмы, поэтому когда мы думаем о каких-то преобразованиях, мы не должны скидывать со счетов, что фактически для коллективной идентичности людей, стержень самооценки и величия страны — это её великая имперская огромная территория. Что мы можем предложить для человека взамен? «Вставай, Россия, встань с колен» — это же не просто лукавство, это идея объединения страны: вот мы теперь эту территорию, давайте [вернём] в масштабах 1913 года. Я понимаю, что это жуткая утопия, но это греет душу. И вот вопрос: что мы можем противопоставить более привлекательное, чем имперская идея? Для этого требуется колоссальный креатив и переосмысление всего фундамента российской культуры.