Месть» как идейная доминанта исландских саг.

«Þræll einn þegar hefnist en argur aldrei.»

«Только раб мстит сразу, а трус — никогда.»

(Древнеисландская пословица)

В догосударственном обществе человек мог рассчитывать только на помощь своего рода или племени. В Северной Европе конца первого тысячелетия закон еще только формировался, существуя сначала в устной форме, да и был полностью известен далеко не каждому. В условиях неразвитого права единственным способом выживания в варварском социуме был принцип «брат за брата». Являясь универсальным способом защиты чести, жизни и имущества, практика кровной мести стала своего рода регулятором общественных отношений. На этой почве формировалось самосознание индивида как, прежде всего, части единого организма – рода, члены которого объединены против любой потенциальной угрозы. Единый, фактически, обычай кровной мести существовал у германских племен в различных вариантах: где-то достаточно было убить обидчика или его сородича, у других число убитых с обеих сторон должно было сравняться, и т.п. Месть как важнейшее для родового сознания понятие, естественно, нашла отражение в устном, а затем и письменном творчестве народов Северной Европы – тема вендетты пронизывает всю германскую мифологию и эпос. Сюжет большинства исландских саг, как уже было сказано, также концентрируется вокруг темы кровной расправы с последующими судебными разбирательствами. Это продиктовано не нездоровым интересом к убийствам, а тем, что мирное время не осознавалось как то, о чем можно рассказать [83, с. 56]. Герой саги в чистом виде – это исландец, выполняющий акт мести. Как и другие аспекты социальных отношений, месть регламентировалась строгими этическими нормами. Убийство обидчика не только допускалось, но и считалось необходимым для поддержания достоинства рода, однако междоусобица должна была вестись открыто, в определенных границах. «Месть» в современной трактовке имеет мало общего с тем, как она понималась более чем тысячу лет назад. Чтобы определить, что собой представлял концепт «месть» в понятийном аппарате героев исландских саг, нужно обратиться к более общему концепту – «убийство». М.И. Стеблин-Каменский полагает, что «именно в представлениях об убийстве отчетливее всего проявляется сущность этических представлений, характерных для саг об исландцах» [83, с. 180]. Современного человека поражает холодный расчет и методичность, с которыми герои саг совершают убийства. Складывается впечатление, что это не преступления, а естественные и законные явления как для того, кто их совершает, так и для тех, кто о них рассказывает. Иногда убийства совершают и малолетние (в «Саге о названых братьях» одно из бесчисленных убийств совершается пятнадцатилетним) [83, с. 180]. Может показаться, что герои саг были безжалостны, но они сами признаются, что им трудно убивать: «Не знаю, наверное, я не так храбр, как другие, потому что мне труднее решиться убить человека», – говорит Гуннар в «Саге о Ньяле». Эти убийства никогда не сопровождаются пытками или надругательством над телом [83, с. 180], что еще раз говорит о гуманности героев саг. Даже самые миролюбивые исландцы совершают, организовывают либо одобряют умышленные убийства, когда речь заходит о восстановлении попранной чести. Более того, «праведное» убийство считалось подвигом, достойным восхищения, похвалы, которую в большом количестве можно найти в поэзии скальдов. Однако в сагах есть и много случаев, когда убийца осуждается и презирается [83, с. 180]. Интересно, что в древнеисландском языке не существовало понятия «убийство» как таковое. Слово «víg» означало убийство в бою или открытое убийство, то есть такое, о котором убийца объявлял сразу же, и, при согласии родственников убитого, мог откупиться вирой – материальным выкупом. Если же убийца не объявил вовремя о преступлении, это уже был не «víg», а «morð», который обозначал убийство, совершенное неподобающим образом (убийство спящего, убийство ночью и т.п.) Совершивший «morð» объявлялся «вне закона». Впрочем, в поэзии слова «víg» и «morð» используются в качестве синонимов. В «Саге о Гисли» описан еще один вид убийства, нечто среднее между «víg» и «morð» – «launvíg» [83, с. 180]. О нем убийца не объявляет, но, оставляя оружие в ране, дает, согласно закону, право мести за убитого тому, кто это оружие вытащит. Как упоминалось, долг мести, которым оправданы убийства в сагах, основан на понятии чести (в работах немецких ученых ее называют также германской честью), которая трактуется либо как внешнее, получаемое от других, благо, либо как нечто внутреннее – самоуважение либо как и то и другое вместе [83, с. 180]. Долг мести, с огромной силой навязанный индивиду, был обусловлен не привитой с детства системой ценностей с понятием достоинства во главе угла, а непосредственно выступал как необходимость сложившихся социальных условиях. В древнескандинавском обществе сформировалась своего рода «культура мести». По всем правилам, удар нужно было нанести в светлое время суток, открыто, не исподтишка, не из прикрытия и не со спины. Выполняя эту заповедную миссию, исландец, не задумываясь, рисковал жизнью, зачастую не только своей, предпринимал дальние, трудные и опасные путешествия, проявлял завидную смекалку и грандиозную выдержку, выжидая подходящего момента нередко в течение нескольких, иногда многих лет. Такая затянутая месть имела место довольно часто, поскольку второго шанса на ее осуществление у обиженного не было – быстрая, необдуманная, движимая состоянием аффекта реакция на обиду считалась недостойным, ненадлежащим исполнением долга. Кровавая расправа могла постигнуть не только самого обидчика, но и его родственника или домочадца – это зависело от социального статуса выбранной жертвы, от ее потенциальной опасности, либо выбор просто был случаен. Но убить, все-таки, старались самого выдающегося и опасного представителя рода противника. То есть месть, как правило, была направлена на того, к кому оскорбленный не испытывал непосредственно чувства ненависти и обиды. В «Саге о Храфнкеле» служанка призывает его убить Эйвинда – родственника его кровного врага Сама, хотя тот не имеет никакого отношения к распре и долгое время не был в Исландии. При этом женщина пытается вызвать зависть и ревность к Эйвинду, расхваливая его воинские достоинства, стать и вооружение такими словами как, например, «menntr», что означает «человека видного, ладного, выдающегося» [12, с. 64]. Количество убитых или раненых в распре должно было быть равным с обеих сторон – разница могла компенсироваться выкупом. Необходимость отмщения была настолько велика, что она стояла выше дружинного долга – исландцы могли сражаться сразу на обеих сторонах. Жертвами мести были исключительно мужчины – убийство женщин и детей считалось тяжким и позорным преступлением, несмотря на то, что наказание за убийство любого жителя Исландии было одинаковым: «Объявлением вне закона карается всякий, кто убьет мужчину или женщину любого возраста», – гласит исландский судебник «Серый гусь» [61, с. 164]. Однако пока дело дойдет до судебного разбирательства, преступника может постигнуть законная кара со стороны родичей убитого. Первопричиной распри в саге является конфликт, возникающий на самой разной почве: любовной, имущественной или как ответ на оскорбление. По сути, все конфликты – это результат действий одной стороны, воспринимаемые другой как унижение достоинства. Человек, пословам А.Я. Гуревича, озабочен собственным «self» [16, с. 12]. Оскорбительно, например, не отнятие собственности само по себе, а то, что оскорбленная сторона выставляется перед всем сообществом в неприглядном виде, как слабая, не способная отстоять свои интересы. Чрезвычайно гордые и чуткие к малейшим посягательствам на свое достоинство германцы не оставляли без ответа любое неосторожно брошенное слово – насмешливое изречение по поводу внешности, физической или ментальной неполноценности, неприглядных черт характера, неловкой ситуации, в которую попал человек и т.п. могли повлечь за собой многолетнюю кровавую междоусобицу. Разногласия в исландском обществе часто перерастали в насилие, изъятие и уничтожение имущества, убийства. По мере разрастания конфликта люди искали поддержки у сородичей, друзей и соседей, а также у влиятельных людей, в результате чего в борьбу вовлекались более крупные социальные группы. Отмщение за родственников было первостепенной обязанностью мужчины, отказ считался трусостью и высшим позором.

Такое социальное поведение имело настолько важное значение для исландцев, что даже принятие христианства его не упразднило, напротив, этот обычай сакрализировался. Примеры этому дает «Сага о Ньяле», где слепой Амунди прозревает, чтобы отомстить за отца, а враги Ньяля, совершая акт мести, сетуют только на то, что, поджигая его дом, они преступают закон: «…мы берем большой грех на душу, ведь мы христиане». То, что они при этом совершают множественное убийство, их совершенно не смущает [61, с. 166]. Когда масштабы конфликта достигали угрожающей общественному порядку стадии, он останавливался, как правило, вмешательством третьих лиц, имеющих связь с обеими враждующими сторонами, которые затем вступали в какую-либо форму арбитража. Чтобы примирить два воюющих рода, адвокаты стремились сравнять их ущерб – гибель людей, потерю имущества и чести. Для этого существовала вира (wergeld) – выкуп, включающий передачу как материальных ценностей (например, серебра), так и нематериальных активов (таких как пост годи и аналогичные полномочия). Иногда конфликт решался в поединке между сильнейшими воинами от обеих сторон. Нередко решением суда преступник объявлялся «вне закона». Масштабы распри и ее разрешение посредством того или иного способа – местью, поединком или выкупом в каждом конкретном случае уникальны. Для того чтобы объединить противоборствующие стороны, существовала практика перемежения семейных связей – заключение браков и передача детей на воспитание. При этом обязательным было любить приемного ребенка и заботиться о нем как о родном. Исландская судебная система не обладала последним словом – четкой функцией прекращения конфликта, она лишь искала способ его урегулирования. Иногда судебный процесс даже способствовал эскалации вражды. Государственность в Исландии основывалась на тонком балансе между умеренностью с одной стороны и агрессией – с другой. Исландцы отличались от других враждующих обществ в мировой истории тем, что были гораздо более склонны найти компромисс. Длительное насилие было экономически неоправданным – Исландия была фермерским, а не военным государством. Несмотря на социальное равенство, по закону, ни один суд не проходил без участия годи – общинных вождей-жрецов, совмещавших политические, судебные и религиозные полномочия в одном из 48 годордов (goðorð) – административных регионов острова. Подробнее всего об исландских годи рассказывает «Сага о людях с Песчаного берега». Годи содержали храм (он же – пиршественный зал), организовывали тинги, назначали судей и принимали участие в ведении тяжб. Годи не обладали большой сферой влияния на членов своего годорда – единственная подать, которую они собирали – это налог на поездку на тинг. Впрочем, это не мешало им вести борьбу за власть, присваивая недвижимость и имущество менее влиятельных исландцев – существовавшее в обществе юридическое равенство, по факту, совсем таковым не являлось. Нередко в процессе судебного разбирательства административные связи превалировали над родовыми, нивелируя долг кровного заступничества. Часто случались и подкупы. К XIII в. сосредоточение земельной собственности в руках годи превратило древнеисландскую тинговую демократию в формальность. Детально и поэтапно судебную процедуру освещает «Сага о Ньяле». После принесения клятвы истцом, его представители дважды, в идентичной формулировке, предъявляли обвинение, которое затем, слово в слово, повторяли два свидетеля предъявления обвинения («lýsingarvottar»). Далее представлялись девять соседей места убийства («vettvangsbúar»), которые, не являясь родственниками истца и не находясь от него в какой-либо зависимости, объявляли предварительный приговор. После чего 12 третейских судей, среди которых были делегаты от тяжущихся сторон, либо три дюжины судей («dómendur») (если процесс ведения тяжбы осуществлялся «по законам все-войска» («at allsherjar lǫgum» – вооруженного, по древнегерманскому обычаю, народа) выносили окончательный приговор. «Сага о Людях с Песчаного Берега» рассказывает о разновидности т.н. «частного суда» («einkadómr») – «суде у дверей» («dúradómr»), предпринимаемого за пределами тинга, когда это необходимо. Норвежские «Законы Гулатинга» также упоминают о нем. В этом случае шесть судей назначал истец, остальные шесть – ответчик, если он признавал легитимность такого суда. Примирение противоборствующих сторон удавалось, как правило, если согласованная вира выплачивалась сполна (за раба –12 эйриров, за свободного – до нескольких сотен эйриров). Если же этого не происходило, либо если тяжесть преступления не искупалась никакой вирой (убийство близкого родственника или женщины), преступник объявлялся изгнанником, человеком «вне закона» («skógarmaðr» – букв. «лесной человек») [12, с. 69]. «Skóggangr» (букв. «идти, удаляться в леса» – термин, явно заимствованный материкового языка, так как в Исландии лесов не было) – это полное лишение всех прав и остракизм. Изгою запрещалось оказывать помощь, его можно было безнаказанно убить. Изгнанник занимает особое коллективном бессознательном исландцев, он является главным героем многих  народных сказок и двух, наиболее интересных родовых саг («Саги о Греттире» и «Саги о Гасли, сыне Кислого»).