Специфика развития древнеисландской литературы

«..the people among whom in particular the remembrance of these matters (the ancient history of the Norwegian kings) is believed to thrive – namely those whom we call Icelanders, who preserve them as much celebrated themes in their ancient poems» [105, с. 33].

«..whom we in our language call Icelanders. It is well known that they without doubt have always been more knowledgeable and more inquisitive.. than all the other northern peoples…» [105, с. 33].

«..for though they [men of Thule; Icelanders] lack all that can foster luxury (so naturally barren is the soil), yet they make up for their neediness by their wit, by keeping continually every observance of soberness, and devoting every instant of their lives to perfecting our knowledge of the deeds of foreigners. Indeed, they account it a delight to learn and to consign to remembrance the history of all nations, deeming it as great a glory to set forth the excellences of others as to display their own. Their stores, which are stocked with attestations of historical events, I have examined somewhat closely, and have woven together no small portion of the present work by following their narrative...» [102, с. 137].

В Средние века исландский народ славился умением правдиво и красноречиво рассказывать истории. Известно, что сотни исландцев той эпохи сочиняли стихи, многие из которых были записаны [80, с. 9]. Древнескандинавская (древненорвежская по своему происхождению) литература получила небывалое развитие в Исландии благодаря сложившимся там особым географическим и религиозно-политическим условиям. Обособленное положение северного острова, лежавшего на границе обитаемого средневекового мира, способствовало тому, что исландцев редко беспокоили серьезные внешние враги, в том числе и разорительные походы христианских фанатиков, истребляющие любые проявления инакомыслия. Кроме того, в отличие от других стран Европы и Скандинавии, где христианство насаждалось «огнем и мечом», сопровождаясь уничтожением древней, основанной на язычестве, литературной традиции, Исландия была крещена добровольно – на альтинге в 1000 г. (в 999 г.). По договоренности обеих сторон – христиан и язычников (и все же не без давления норвежского короля Олафа Тригвасона) был принят закон (что интересно, старейшиной-язычником), гласивший, что «все люди должны быть христианами и должны креститься те, кто не был раньше крещён. Но разрешается по старому закону выносить детей и есть конину. И люди, если хотят, могут тайком совершать языческие жертвоприношения, но подлежат трехгодичному изгнанию, если это подтвердят свидетели» (Íslendingabók. cap. VII.)» [32, с. 5]. Таким образом, островитянам удалось сберечь национальную архаичную литературную традицию, обнаруживающую картину их нравов, порядков, культуры и быта, близкую к миропониманию и образу жизни германских племен эпохи «великого переселения народов», не избежавшую, однако, католического влияния, которое, помимо христианской системы догматов, принесло с собой и латинскую грамоту. И все же древнеисландская литература, по словам X.К. Лакснесса, видела мир «менее заслоненным ученостью, более обнаженным, нежели западноевропейская литература того времени» [103]. Поколения исландцев проводили длинные вечера темных, почти полярных зим, рассказывая и слушая древние сказания и легенды о своих богах и героях, о скандинавских народах и их королях, об истории своих предков, о межродовых распрях и судебных разбирательствах, о редких и примечательных событиях в жизни острова и его соседей. Исландцы сохранили уникальные памятники аутентичного жанра древнегерманской поэзии (написанные аллитерационным стихом), утерянные практически всеми германскими народами, а также породили новые, основанные на устной народной традиции, поэтические и прозаические жанры как религиозной, так и секулярной литературы. Исландское письменное наследие выделяется среди всех европейских национальных литератур своеобразием и широтой, а также количеством сохранившихся рукописей, которые хранятся в библиотеках Копенгагена, Рейкьявика, Стокгольма и Упсалы. Эти тексты на древнеисландском языке были записаны латинскими буквами в эпоху Высокого Средневековья (XI-XIV века); поскольку рунические записи полноценных литературных произведений до нас не дошли, считается, что исконно германское письмо – руны, будучи сакральными знаками, никогда не использовались для записи обширных профанных повествовательных текстов, а наносились только на ритуальные предметы, памятники, надмогильные камни, оружие (на мечах нередко писали принадлежащие им магические имена), предметы обихода и интерьера, личные вещи для обозначения их принадлежности, а также на изделия ремесел в качестве авторской подписи, на подарки в виде пожелания и т.п. Однако, по-видимому, небольшое количество рунических произведений все же было создано, в частности, песня из Саги о Стурлунгах: Þa fannsk visa þessi á Sauctafelli ristin á kefli (найдена «песня, врезанная на круглой палке»), затем следует сама песня. (Sturlunga sag. I. 341. 15) [96, c.11]. Самые ранние сохранившиеся древнеисландские тексты, написанные туземными руническими знаками (XIII в.; в Исландии их около 70 [35, с. 186-187]), не имеют большой литературной ценности, в отличие от не менее древних, записанных привезенным латинским алфавитом, памятников основного корпуса древнеисландской литературы (самые ранние из найденных рукописей относятся к XII в.), отцом которой считается Ари Мудрый Торгильссон (1067-1168), автор «Книги об исландцах» (Íslendingabók) – первой истории Исландии, на страницах которой он связал исландскую хронологию с общеевропейской. Изначальный вариант книги первый исландский историк написал, основываясь на «Перечне норвежских королей» Семунда Мудрого Сигфуссона (1056-1133), однако под давлением стоявших тогда у власти исландских епископов, Ари составил новую хронологию, исходя из периодов пребывания у власти церковных иерархов и законоговорителей. Летописец тщательно подбирает источники для своих сочинений, в которых постоянно ссылается на них [90, с. 23]. Ари Мудрый также является автором «Жизни Снорри Годи», книг по генеалогии и, возможно, даже автором первой саги о норвежских королях [81, с. 589], кроме того есть веские причины признать за ним авторство «Книги о заселении» (Landnamabók) – литературного памятника, имеющего аналог только у маори Новой Зеландии [90, с. 23]. В ней рассказывается об открытии и заселении Исландии, о событиях, имевших место в стране в этот период (870-930), а также содержится генеалогия первопоселенцев. Существует несколько вариантов «Книги о заселении», так как вплоть до XIV века к ней делались добавления. Примечательно, что Ари Торгильссон писал прозой и на древнеисландском языке, а не на латыни, что было прогрессивным явлением для того времени. Прозванный «исландским Геродотом», Ари Мудрый первым пробудил в исландцах чувство исторического и этнического самосознания, а его работы стали ценнейшим историческим источником и плодородной почвой для развития литературы на древнеисландском языке, которая представлена широким жанровым рядом. Во-первых, это тексты так называемого «ученого стиля», имевшие преимущественно практическое значение – юридические документы, законы (записанные в течение зимы 1117-1118 гг.), родословные, научные сочинения (например, так называемый «Первый грамматический трактат» – написанный неизвестным автором учебник по древнеисландской орфографии, демонстрирующий необыкновенно высокий для Средневековья уровень знаний), исторические компиляции, переводные рыцарские романы, клерикальная литература – богослужебные книги, агиографические произведения, проповеди и т.п. [78, с. 11], а также, как указано в источнике, относящемся к середине XII в., «та мудрая наука, которую Ари Торгильссон в книгах запечатлел с разумностью мудреца» [90, с. 23]. Во-вторых – памятники «народного стиля» – богатейшая художественная литература, записанная в XIII в. («золотом веке» исландской литературы) клириками католической Церкви, с любовью и интересом, тем не менее, относившимися к культурному, пусть и языческому достоянию своего народа. И хотя к этому времени официальной религией Исландии вот уже несколько столетий являлся католицизм, он оставался всего лишь тонкой оболочкой, покрывающей толстый, насквозь пропитанный мифологией слой общественного сознания [17, с. 16]. Наибольшее своеобразие древнеисландская художественная словесность обнаружила в трех следующих жанрах: эддические песни, скальдические стихи и прозаические саги. Совершенно разные по форме и содержанию, они все существуют в германо-скандинавской мифологической системе координат – одной из самых развитых и оригинальных религиозных парадигм индоевропейцев. Естественно, что картина мира норманнов явилась призмой, сквозь которую было пропущено каждое литературное (в первую очередь художественное) произведение Древней Скандинавии.

 Эддическая поэзия – это написанные аллитерационным стихом песни о персонажах германо-скандинавской мифологии и истории. Большая часть этих песен собрана в «Старшей Эдде» – самом значительном и знаменитом памятнике эддической поэзии и северного язычества, литературном достоянии германоговорящих народов. Небольшое количество эддических песен сохранилось в других манускриптах. Единственная рукопись «Старшей Эдды» – древний пергаментный кодекс – была обнаружена Бриньольвом Свейнссом в 1643 г. в Исландии и приписана перу вышеупомянутого Сэмунда Мудрого Сигфуссона (были также предположения, что она была им собрана, а не написана) и принят за древний текст на основе которого Снорри Стурлусон (1178-1225, исландский политик, ученый и поэт) составил свою уже известную к тому времени «Эдду» (1222-25) – учебник скальдической поэзии с обстоятельным экскурсом в скандинавскую мифологию. Сочинение Снорри стали называть «Младшей Эддой» (ее называют также «Прозаической Эддой» или «Эддой Снорри»), а найденный сборник песен – «Старшей Эддой» («Песенной Эддой», «Эддой Сэмунда»). Впоследствии выяснилось, что последний не имеет никакого отношения ни к Сэмунду, ни к Снорри, однако названия закрепились. Этимология слова «edda» до сих пор точно не установлена, ученые предлагают такие варианты как: «поэтика», «поэзия», «прабабка», «книга из Одди» (хутора, где вырос Снорри). Предыстория рукописи неизвестна. В научных работах ее обозначают как «Королевский кодекс» 2365 (Codex Regius 2365), поскольку она хранился в Королевской библиотеке Копенгагена. С 1971 года манускрипт находится в Рейкьявике. Большинство поэм «Эдды» (10 из которых о богах, а 19 – о героях) датируются XIII в., хотя некоторые из них могут восходить к более раннему, бесписьменному периоду, начиная с VIII в. Самые древние песни, возможно, были сложены еще в Норвегии. Жанровый состав песен «Старшей Эдды» включает мифологические действа, прорицания, изречения, поучения и простые повествования. Мотивы песен, не всегда рифмованных, не всегда объединенных общими стилем или ритмом, местами повторяют друг друга. Стихотворные строчки сменяются трагическими, комическими и дидактическими прозаическими вставками, монологи – диалогами, загадки – прорицаниями. Содержание этих анонимных песен, написанных тоническим аллитерационным стихом разного размера (эпического, диалогического), местами имеет философский, афористический, нравоучительный характер. В некоторых песнях можно проследить христианское влияние, но в целом этика «Эдды» от него далека – герои в первую очередь озабочены славой среди людей, а не спасением души. Мифологические песни рассказывают о возникновении и гибели вселенной, где непрестанно осуществляется борьба между воплощенными в персонажах Скандинавского язычества противоборствующими силами разрушительного первобытного хаоса и созидательными началами устроения и гармонии. Главных действующие лиц эддических мифов называют «богами», причем слово «бог» здесь употребляется в том бедном абстрактном значении, которое оно приобрело в следствие двухтысячелетнего господства монотеизма (интересно, однако, что в аутентичном лексическом составе обеих «Эдд» слово «бог» вообще не встречается, хотя есть слова со значением «боги») [83, с. 16]. Героические песни относятся к событиям эпохи великого переселения народов (IV-VI вв.), центральное место в них занимает эпический герой, его подвиги и посмертная слава. Песни изобилуют так называемыми кеннингами – сложными метафорами, а также фольклорными формулами, клише и другими характерными для устного стихосложения стилистическими приемами. Между тем, язык «Старшей Эдды» достаточно прост. Крупнейший исследователь скандинавской древности А. Бугге очень удачно описывает характерные черты «Старшей Эдды»: «Это поэтическое произведение, которое по глубине мысли и ясности в изображении человеческого, по драматической сжатости действий — стоит на одной высоте с благороднейшими созданиями искусства этого типа, какие существуют. Здесь над нами не раскидывается, как в бессмертном эпосе Гомера, вечно радостное, ясное, безоблачное небо; мы не плывем, в сиянии «Зари с розовыми перстами», по тихим волнам «пурпурного моря» мимо цветущих берегов, населенных прекрасными, гармоническими людьми. Здесь нет роскошного девственного леса образов, тропической фантазии индийского героического эпоса. Здесь нет дикости и кипящих страстей ирландских сказаний… В этих песнях как бы звучит битва — где мечи встречаются с мечами, где клинки как молнии разрезают воздух; все резко и сжато; везде обмен слов и драматическое движение – нет пространных картин, длинных описаний, нет замедляющих отступлений, как почти во всех эпических произведениях… Образы словно изваяны резцом, они стоят перед нами, выпуклые и полные жизни». А. Бугге оспаривал национальную аутентичность «Старшей Эдды», рассматривая ее как результат переработанных до неузнаваемости заимствований из классической античной литературы и христианских сказаний [96, с. 11]. Эту теорию поддерживал и развивал Эл. Гуго Мейер. Выступая против нее, Г.Геринг в своем введении к немецкому переводу Эдды приводит опровергающие подобную гипотезу основания, говоря, что ирландцы, от которых викинги почерпали свои сведения, не обладали глубокими познаниями в латинской и греческой литературе, равно как и в книгах Библии, апокрифах и т. д. Наиболее авторитетные исследователи «Старшей Эдды» придерживаются мнения, что она – не только продукт народного творчества древних германцев (что не исключает случайных иноземных влияний, однако поверхностных), но и продукт в высшей степени характерный, типичный, выражающий дух создавшего ее народа и его эпохи [96, с. 12]. В отличие от близкой к фольклору, простой по форме и эпической по характеру эддической поэзии, скальдические стихи (Skaldekvad) нарочито изощрены и зачастую весьма бедны содержанием, однако не бессмысленны – они всегда посвящены текущим событиям, злободневны, в то время как эддические песни повествуют о прошлом. В масштабах мировой литературы скальдические стихи уникальны своей предельной актуальностью и правдивостью – автор обязательно либо сам был очевидцем освещаемых событий, либо слышал о них от очевидцев. Нередко воины сочиняли стихи на ходу прямо во время битвы. Были и профессиональные стихослагатели – скальды (др.-исл. skald, гипотетическое значение: «хулитель», согласно наиболее вероятной этимологии, производное от общегерманского глагола *skeldan, др.-в.-нем. Skeltan, «поносить») [73, с. 12]. Первоначально эти древнескандинавские поэты были норвежцами, а с X в., за редким исключением, – исландцами, которые часто служили при дворах скандинавских конунгов и участвовали в их завоевательных походах. На протяжении трех с половиной столетий (сер. X-XIII вв.) Исландия поставляла скальдов и их произведения – наиболее ценный вид поэзии в ту эпоху – в страны Скандинавии и даже в Англию. Скальды были призваны воспевать красноречивым слогом ратные подвиги короля или господина, которым они служили, так чтобы снискать им великую славу на многие годы, а также обеспечить удачу и благосклонность богов в последующих битвах, так как эти стихи имели еще и магическую функцию. По такому же принципу сочинялись стихи хулительные, имевшие, как считалось, обратный эффект. Расцвет скальдического искусства приходится на X-XI вв., в то время как древнейшие из ныне известных скальдических произведений относятся к первой половине IX в., то есть еще к дописьменной эпохе в Скандинавии (не считая рун; первые записи на древнеисландском языке датируются 1117-18 гг., они не сохранились). Таким образом, в течение нескольких веков стихи скальдов создавались и передавались только устно, не претерпевая при этом никаких существенных изменений, будучи фиксированным текстом – продуктом индивидуального творчества. Скальды – единственные авторы, которые признаются таковыми в древнеисландской литературе, так как они единственные сознавали свое авторство. Скальд – не поэт в современном понимании этого слова, не лирик с тонкой душевной организацией. Скальд – это тот, кто владеет умением сложения стиха, то есть обладает качеством, которое характеризует его так же как, например, ловкость или остроумие. Типичная характеристика скальда такова: «Он был смолоду рослым и сильным, мужественным с виду, у него были несколько косые брови, довольно некрасивый нос и темные волосы, которые ему шли. Он был хорошим скальдом» («Сага о Халльфреде»), либо: «Он был рослым, сильным и очень красивым. Он был хорошим скальдом» («Сага о Гуннлауге») [83, с. 114]. Интересно, что в таких описаниях всегда говорится, каким скальдом был герой – хорошим, большим, но никогда не говорится просто «он был скальдом». Иногда слово «скальд» (skáld) составляло прозвища (Скальд Храфн, Скальд Рев, Скальд Торир и т. п.), но и тогда оно обозначало не особый склад души, а что-то среднее межу свойством, социальным статусом и профессией. Личности скальдов раскрываются в сагах так же, как и прочие ее персонажи, а не через творчество, которое зачастую не приводится. Автор любых стихотворных строк, даже плохих или единственных, ему принадлежащих, назывался «скальдом». Слово «скальд» не употреблялось в переносном смысле – ни в коем случае оно не могло относиться к автору прозы, так же как и прозаические произведения не могли быть названы «поэзией» (skáldskapr). Между поэзией и прозой проходила четкая граница, разделявшая произведения не только по форме, но и по наличию или отсутствию автора. М. И. Стеблин-Каменский приводит аргумент в пользу того, что авторство в поэзии было осознано намного раньше, чем в прозе: все древнеисландские слова, которые могли бы так или иначе означать авторство: rita или skrifa «писать», setja saman «составлять» и т. п. – не древнее письменности. Получается, что до ее появления было невозможно обозначить принадлежность произведения автору. Интересно, однако, что это относится только к прозе, ведь слова skáld «скальд», «автор стихов» и yrkja «быть автором стихов», «сочинять стихи» бесспорно использовались задолго до появления письменности. Следовательно, долгое время существовали понятия «автор стихов» и «создавать стихи», но не было понятий «автор» и «быть автором» [83, с. 115]. Вместе с тем, творчество скальдов проявлялось только в форме, но не в содержании стихов, которое было синкретической правдой, что можно подтвердить известной цитатой Снорри Стурлусона: «Мы признаем за правду все, что говорится в этих стихах о походах или битвах королей, ибо, хотя у скальдов в обычае всего больше хвалить того правителя, перед лицом которого они находятся, ни один скальд не осмелился бы приписать ему то, что – ложь и небылица, как всем известно, кто слушает, в том числе самому правителю» [83, с. 111]. Этим обусловлен характерный для скальдической поэзии крайний формализм. Но не столько вышеприведенный фактор способствовал тому, что скальдические стихи веками сохранялись в практически первозданном виде, сколько богатый арсенал художественных фигур и приемов, причудливый порядок слов и замысловатое переплетение предложений в стихах, до крайности затруднявшие их понимание и требовавшие их дословного запоминания. До нас произведения скальдического искусства дошли в гораздо более поздней записи и, в основном, фрагментарно – в виде цитат в сагах и «прядях», а также в средневековых трактатах по поэтике. Скальдические стихи далеки от поэзии в ее современном понимании – в них почти нет лиризма, а сложная и вычурная форма – их главное достоинство – достигается строгой системой правил аллитерации и рифмы, они напоминают головоломку, расшифровать которую можно только обладая знаниями мифологии. Для скальдических стихов, как и для эддической поэзии, характерно изобилие хейти (поэтических синонимов, например: солнце – светило, пресветлый круг, вечный лик, дивное колесо, целительный свет, сияние альвов и т.п.) и кеннингов (многочленных перифрастических наименований, например: битва – «буря мечей», воин – «ясень бури мечей» и т.п.). Однако, в отличие от эддических, скальдические хейти и кеннинги гораздо более многочисленны, сложны и запутанны. Многие понятия обладали множеством хейти и кеннингов, в создании которых и проявлялось мастерство скальда. Строфы скальдического стиха назывались «висами» (vísa). Основной жанр скальдической поэзии – хвалебные песни – «драпы» (dråpa) и «флокки» (flokk), за них скальды получали вознаграждение в виде драгоценностей, оружия и т.п., а также покровительство воспеваемого правителя. Известны несколько драп – «выкупов головы», то есть за хорошую хвалебную песнь провинившегося скальда могли избавить от наказания. Также разновидностью драпы была т.н. «щитовая драпа», описывающая изображений на щите, подаренном скальду в виде вознаграждения от прославляемого им героя, выполнявшая также функцию оберега. В отличие от цельного флокка, драпа была разбита т.н. «стевами» (вставными предложениями, которые могли совершенно не соотноситься с содержанием самой драпы) на несколько вис и имела более торжественный пафос. Хвалебные песни бессюжетны, но в них можно проследить хронологическую последовательность описываемых событий. Хулительные стихи назывались «нидами» (nid). Эти оскорбления воспринимались как проклятье, за которое скальда могли казнить на месте, поэтому зачастую ниды маскировались под драпы. Отдельно взятая виса также является жанром скальдической поэзии. В отличие от драпы и нида, она – нейтральное, бескорыстное творчество, а ее тематика на порядок разнообразнее и может касаться самых обыденных вещей: случайной встречи, сделки, сновидения, спора, свидания, природных явлений и т.п. Висы сохранились в виде высказываний героев древнеисландских саг. Амбивалентность жанров скальдического стихосложения имеет место только на уровне содержания, но не формы, ритма или стиля [85, с.115]. Родоначальником скальдического искусства считается живший в IX в. норвежец Браги Боддасон. Всего известно более 300 скальдов. От многих из них уцелело только несколько строф, другие лишь названы по имени, однако несколько выдающихся скальдов оставили по себе обстоятельные сведения, отраженные, в частности, в посвященных им сагах, что уже свидетельствует о статусе поэта в скандинавском средневековом обществе. Самый выдающийся из скальдов – Эгиль Скаллагримсон (910-990), могучий викинг, герой «Саги об Эгиле». В сохранившихся произведениях Эгиля (драпы «Выкуп головы», «Утрата сыновей», «Песнь об Аринбьёрне», а также фрагменты «Драпы об Адальстейне», две щитовые драпы и 46 отдельных вис) уже прослеживаются некоторые лирические чувства. Одним из последних скальдов был упомянутый Снорри Стурлусон – автор знаменитого сборника исторических «королевских саг» Хеймскрингла («Круг земной»; «Heimskringla») и «Младшей Эдды» – единственного в своем роде учебника скальдического искусства для начинающих поэтов. Снорри также приписывают авторство «Саги об Эгиле» и «Саги об Олаве Святом». В «Круге земном» автор развенчивает миф о святости скандинавских королей-христиан, обвиняет их в узурпации власти и нарушении священного мира, объясняя заселение Исландии вынужденной эмиграцией норвежцев, угнетаемых королем Харальдом I Прекрасноволосым. Не менее грандиозная «Младшая Эдда» содержит уникально полную информацию о германо-скандинавской мифологии. Не существует единого, общепринятого текста «Младшей Эдды», так как ее содержание обнаружено в семи различных манускриптах, относящихся к периоду XIII-XVI вв. В более ранних из них присутствуют саги и мифы, не вошедшие в позднейшие варианты, например, частично представленные в «Старшей Эдде» «Песнь о Риге», «Сны Бальдра» и др. «Младшая Эдда» состоит из четырех частей – «Пролога», «Видения Гюльви», «Языка поэзии» и «Перечня размеров». В «Прологе» описан эвгемеристический генезис германо-скандинавских мифов и их ценность для мировой культуры. «Видение Гюльви» – самая известная часть «Эдды Снорри» – это, по сути, сборник саг и легенд Древней Скандинавии, повторяющий многие раннесредневековые мифы, сюжеты которых сплетаются тут в единое повествование в виде беседы между конунгом Гюльви и тремя богами-асами. Последние две части «Младшей Эдды» – это посвященное искусству скальдического стихосложения руководство для начинающих поэтов, в котором стихи сопровождаются прозаическими комментариями, объясняющими стихотворные размеры, стилистические приемы (кеннинги и хейти) и секреты скальдического мастерства (некоторые из них были придуманы самим автором). Обе «Эдды», будучи основными источниками германо-скандинавской мифологии, пересекаются сюжетно, но некоторые мифологические мотивы и образы «Младшей Эдды» уникальны, они не имеют реминисценций в эддической поэзии, что делает «Эдду Снорри» бесценным источником для изучения скандинавских мифов, несмотря на то, что с самого вступления она пронизана христианским мировоззрением автора. Уникальность и сверхценность объектов древнеисландского литературного достояния – самого богатого из средневековых литератур Европы – несомненна, и основная масса этой литературы – саги [80, с. 7-22]. Традиционная коллективная практика архаического социума, в том числе исландского, была направлена на функционирование, но еще не на развитие, основывалась, прежде всего, на репродуцировании унаследованного опыта, стремилась к самовоспроизведению, для чего требовались освященные прошлым нормы и схемы, которые необходимо было сохранять в народной памяти и повторять в исконном виде. [83, с.112]. Поэтому исключительное внимание уделялось прошлому как источнику устоев и правил, которым надлежало неукоснительно следовать. Устный прозаический рассказ, таким образом, являлся основным способом хранения и передачи социальной информации, важнейшим носителем которой в Скандинавии стала сага [21, с.121]. Ее тщательно сберегали и культивировали, заботясь о том, чтобы передать потомкам историю и опыт народа как можно более достоверно и точно. Кроме этого, специфика скандинавских поселений, их изолированность и обособленность породила присущие норманнам интерес к рассказу и любопытство к любым, даже, казалось бы, самым незначительным событиям – ссорам, перепалкам, подробностям жизни соседей, любовным перипетиям, прибытию чужестранцев, случаям колдовства и знамениям. Этикет обязывал свидетеля не скрытничать, а наоборот, как можно более детально и интересно рассказать о случившемся. Однако искажать факты и привирать считалось предосудительным. Лучшим гостем был тот, кто мог многое поведать, кто посетил много мест либо хотя бы раз побывал за морем – такого с радостью привечали. Исландские саги – это научный термин, обозначающий определенную литературную отрасль, которая составляет основную часть корпуса древнеисландской литературы. Са́га (от др.-сканд. saga – «сказ», «сказание»; мн. ч. – sögur; segja – «говорить») – это повествовательный литературный жанр, возникший, развивавшийся и завершивший свое существование только в пределах Скандинавии и, в первую очередь, в Исландии. В отличие от героической поэзии и мифов, сага – явление сугубо исландское, то есть формулировка «исландские саги», по сути, – плеоназм, хотя несколько саг имеют норвежские корни и само слово «сага» общескандинавское. Поэтому исландские саги часто именуются просто сагами. Ирландский эпос называют «сагами» ошибочно – он не имеет ничего общего с оригинальным исландским саговым жанром [92]. Гораздо более позднее метафорическое использование понятия «сага» и применение его к крупным романам семейно-бытового жанра (напр. «The Forsyte Saga» by John Galsworthy) обусловлено тем, что со временем слово «сага» приобрело коннотацию многосложной, разветвленной, насыщенной перипетиями «истории одной семьи». У древних скандинавов термин «сага» имел намного более широкое значение, чем жанр, и применялся по отношению к любому прозаическому повествованию, вбирая в себя все жанры, типы нарративов и словесные формы, т.е. «сага» – это все, что можно рассказать (например, житие святого, переведенное на древнеисландский, тоже называлось, допустим, сагой о Павле) [92]. До современности дошло не так много саг, как могло бы дойти (в древнеисландских письменных источниках упоминается о несохранившихся сагах об исландцах), но даже те, которые дошли – ценнейшие памятники средневековой литературы и огромный вклад исландцев (численность которых никогда не превышала 1 млн. человек!) в мировое культурное достояние – другие европейские народы не имеют ни эпоса в прозе, ни столь обширного источника знаний о мифологии, истории, мировоззрении, жизни и быте своих предков. Весь массив саг в течение нескольких столетий передавался устно из поколения в поколение, а с приходом в Исландию латинской письменности был посильно упорядочен, сюжетно оформлен и записан в период с 1180 г. до середины XIV вв. Однако саги сохранились только в значительно более поздних списках – пергаментных и бумажных рукописях (древнейшие пергаменты уцелели лишь фрагментарно), причем ни одна из них не содержит «изначального», написанного «авторской» рукой, текста саги, равно как и не содержит никакой информации об этом тексте. Большинство списков датируется (палеографически) серединой XIII века. Об этом периоде можно говорить как о времени рождения саги как жанра. Правомерность такого суждения хорошо выразил Халльвард Магерёй: «Главный, если не единственный довод тех, кто датирует возникновение исландской саги как жанра тринадцатым веком, тот, что при любой иной датировке нет ну ни малейшей возможности выставить саги естественным продуктом континентальной литературной традиции средневековой Европы» [2, с.335]. Саги рассказывались и в будни, и в праздники – в древнем тексте сохранилась информация о том, что во время свадебного пира в 1119 г. гостей развлекали сагами. Устная сага не требовала абсолютной точности воспроизведения и передачи всей совокупности конкретных фактов, поэтому рассказчику не приходилось заучивать ее текст дословно – достаточно было знать сюжетно-сценарную основу саги и быть уверенным в правдивости истории, послужившей для нее мотивом. Тем не менее, средневековая публика предъявляла к исполнителю саги другие требования – она должна звучать правдоподобно и иметь всю вероятность того, что события могли происходить в то время в Исландии и в условиях исландского социума. У рассказчика не вызывало больших трудностей удовлетворить этим запросам – будучи жителем Исландии и носителем национальной традиции и этики, зная ее историю и географию, он располагал набором исторических событий и личностей и мог по-своему задействовать их в рассказе, освещая те или иные поступки героев, а иногда и приписывая им новые. Технология устной саги заключалась в том, чтобы выстроить логический рассказ, используя «элементарные эпизоды» (исторические фрагменты), располагая их в том порядке, который кажется рассказчику наиболее удачным. В совокупности эти «дискретные элементы» составляют сюжет и стилистику саг. Д.Л. Байок обозначил три вида таких эпизодов: «конфликт», «вмешательство третьих лиц» или «переговоры» и «разрешение конфликта» [2, с.338]. В разных вариациях они могли разворачиваться на разном фоне и сопровождаться различным объемом дополнительной информации. Свобода от необходимости строго следовать инварианту текста давала возможность каждому рассказчику дополнять сагу, по своему усмотрению, новыми элементами (например, христианскими мотивами), давать субъективные моральные оценки. Такая техника пересоздания саг обуславливала их гибкость и способность к эволюции, обеспечивала их увлекательность и отличие друг от друга – несмотря на то, что исландцы, скорее всего, знали, о чем будет история, и чем она закончится, они не упускали возможности послушать рассказанную по-новому сагу. Авторы текстов caг неизвестны (исключение составляют саги о королях), поскольку искусство в средние века было, за редким исключением, анонимным. Даже если мастер обозначался, он, все же, видел своей первоочередной целью воспроизведение устоявшихся канонов, выражающих общезначимые ценности, проявляя свою изобретательность лишь при подборе унаследованных традиционных приемов для передачи заданных тем и образов. Считается, что саги – это результат народного творчества, но есть гипотеза, что это письменные авторские произведения. Начавшиеся еще в середине XIX в. споры о генезисе саги, то есть о соотношении в ней устной и письменной традиций, сформировали две основные теории: «свободной прозы» и «книжной прозы». Сторонники первой (А. Хойслер, Ф. Йоунссон, К. Листёль, Г. Неккель) утверждали, что текстам саг предшествовала фаза высокоразвитой устной традиции, при которой саги заучивались дословно. Рассказчики, а затем и писцы, имели минимум творческой свободы. Представители второй теории (Э. Могк, Э.О. Свейнссон, С. Нордаль) рассматривали сагу как чисто авторское, созданное по законам литературного творчества, произведение, допуская при этом использование автором устного фольклорного наследия. Так, основатель исландской школы саговедения С. Нордаль писал в середине XX в.: «Современный историк с презрением отвергнет эти саги как запись исторических событий. На то у него будет несколько резонов. Во-первых, историк вообще сомневается в надежности сведений, долгое время передававшихся устно, а повествовательная форма саг подскажет ему, что перед ним – произведение, вышедшее из-под пера романиста, человека с бурным воображением, а не из-под пера хрониста, человека, быть может, скучного, но скрупулезного и любящего точность. И, во-вторых, саги эти заняты прежде всего жизнью и делами частных лиц, до которых нет дела истории в подлинном смысле слова, даже если речь идет об истории Исландии. В такой ситуации историк не видит смысла долго думать, нужны ему саги или нет, – последнего факта достаточно, чтобы он с полным правом отказался изучать их как историю. Изучать же саги как литературу не его дело, ему незачем интересоваться их происхождением и содержанием» [12, с. 8]. В этой связи Л. Лённрут выявил серьезное влияние западноевропейской средневековой литературы на сюжетику, образность и стилистику саг [25, с.444]. Ко второй половине 20 века последователи обеих теорий, признавшие сложность и разнообразие генезиса различных видов саг, пришли к определенному консенсусу. Самую распространенную сегодня теорию авторства саг формулирует крупнейший саговед Т. Андерссон: «Автор, без сомнения, мог использовать и использовал письменные источники, дополнительные устные источники, свое собственное воображение и, кроме всего прочего, свои собственные слова, но его искусство и, по-видимому, рамки его рассказа были заданы ему традицией. Вдохновляющая идея саги в конечном счете – устная» [101, с.119]. Все попытки установить авторов саг не принесли результата, потому что саги – продукт эпохи «неосознанного авторства» – явления, возникшего при устном рассказе, но оказавшего длительный эффект и на появившуюся позднее письменность. Минимально индивидуализированное средневековое сознание не различало понятий «писать» и «списывать». Неспособные вообразить внехудожественную реальность и вычленить «голые» факты, авторы саг не осознавали свое участие в рассказе как индивидуальное творчество, поскольку сага не подразумевала изменений содержания, напротив, за его чистотой строго следили. Но оно, все же, изменялось под воздействием человеческого фактора – записывающий саги нередко добавлял в текст что-то свое, изменяя его соответственно своему видению правды для того, чтобы точнее передать эту правду. Автор, как летописец, лишь фиксирует факты, историческая значимость которых не нуждается в художественной обработке. Он, как будто, видит в себе народного сказителя, поэта, исполняющего песнь с традиционным и всем известным содержанием не для того, чтобы передать сведения, которые и до, и помимо него были известны, а для того, чтобы проявить свои способности <