Приказ верховного главнокомандующего.

 

 

 

Декабря.

Последний день 1944 года. На улице морозец. Кругом бело. Свежий воздух приятно щекочет нос, бодрит. Пахнет чем-то родным, русским. Это наша русская зима пришла в Венгрию. Венгры ѐжатся, говорят «хидек». Русские принесли с собой холод. Солдаты спят. Офицеры пируют в хозчасти штаба батальона. Комбат сегодня на построении категорически запретил солдатам пить. Завтра на торжественном вечере разрешил выпить, кто сколько хочет, а сегодня спать. Весь батальон в сборе. Я назначен помощником дежурного по части. Дежурным назначен командир второй роты, но он уже успел напиться. Говорит, что заболел. Всем офицерам приказано веселиться, что они с удовольствием и делают. А я, как говорится, «бодрствую». Я не чувствую себя обиженным, так как эти пьяные оргии успели мне уже надоесть. Выпить можно в охотку, а ежедневные кутежи мне не на пользу. Сейчас мне хочется согреться и уснуть. Недавно приехал с задания, восстанавливал разрушенную бомбѐжкой линию, весь день провѐл на холоде. В комнате тоже холодно. Отопление в мадьярских домах плохое. Зимой топят лишь в одной комнате, и то чугунную буржуйку. Я сейчас хожу в кожаной куртке, шапке-кубанке. Сшил себе кожаные брюки, но всѐ это не спасает от холода. Наши пехотинцы в Буде натаскали в окопы пуховых одеял и перин, говорят, что зимовать можно. Сейчас над нами в ночной мгле гудят немецкие транспортные самолѐты. Они вывозят начальство из окружѐнной Буды и подбрасывают боеприпасы и продовольствие осаждѐнным войскам. Иногда парашюты с колбасой падают на нашу сторону. Ребята им сразу находят применение. К новому году овладеть Будапештом нам не удалось. Окружить сумели мастерски, а потом ввязались в уличные бои, где что ни дом - то крепость. Холмы Буды стали рыжими от ржавых осколков. Пехоты почти не осталось. Иногда еѐ привозят в машинах на участок. Она день – два повоюет, а потом еѐ в срочном порядке

перебрасывают на другое место. Наше командование предложило окружѐнному гарнизону капитулировать, но фрицы отказались. Парламентѐра расстреляли в спину из автомата. Вот вам немецкие принципы и международные правила неприкосновенности парламентѐра. Ничего, если отказались сдаваться, то похороним их под обломками старинных дворцов Буды.

За этот год мы шагнули от Кушугума до Будапешта. От Днепра до Балатона полторы тысячи километров, и каждый метр полит кровью русского солдата. И так хочется дожить до победы. Узнать, что будет после этого свирепого урагана. Ведь не зря мы платим такую дорогую цену. Очень будет обидно, если перед концом войны или тяжело покалечат или убьют. Очень хочется, чтобы сохранилась эта моя тетрадь. Она изъездила со мной много тысяч километров. Когда выпадет свободная минута или становится туго, я раскрывал еѐ и заносил на еѐ страницы свои бесхитростные заметки. Растянувшись на траве, согнувшись в кабине автомашины, перед коптилкой в блиндаже или на коленке писал я о событиях своей жизни. Если я еѐ утеряю или меня убьют, то убедительно прошу передать еѐ моим родным пот адресу: город Воронеж, Второй кабельный переулок, дом №6.

 

Г.

Января.

Четвѐртый год моей службы в армии. Для меня это большой промежуток жизни. В минуты душевного спокойствия пройденные местечки и города бесконечной чередой проплывают в моей памяти. О многом в очень кратком виде, со своим скромным умением, я рассказал в своих записях, но очень многое не записано и стѐрлось из моей памяти. Всѐ записать трудно, а подчас и невозможно. Иногда настроение не позволяет, иногда не решаешься, а иногда вообще нет времени. Сейчас я нахожусь на небольшом венгерском полустанке Тарнок, в двадцати километрах от Будапешта. Бои за Будапешт всѐ

продолжаются. Наши части очистили от противника 800 кварталов осаждѐнного города, но немцы яростно сопротивляются. Без боя не оставляют ни одного дома. На днях они форсировали Дунай и с северо-запада стали пробиваться к Буде. Танки вклинились в нашу оборону и всѐ усиливают свой нажим. Наши самолѐты беспрестанно бомбят их позиции, а они бомбят наши передвигающиеся части. Вчера мы даже немного «драпанули». Вся часть отошла на 15 километров. Это у нас первый случай. Половина роты работает впереди, устраняя повреждения на линии. Я, как штрафник, пока дома. После переходов через Дунай со мной беспрерывно происходят неприятности, одно за другим. Работаю, как вол, стараюсь, но в результате вся работа идѐт насмарку. Обязательно где-нибудь на моѐм участке повреждение. То командир отделения напьѐтся пьяным, то боец «забарахлит». Руковожу и ругаюсь с бойцами день и ночь, но всѐ равно что-либо случается. Сейчас на всѐ стал смотреть пессимистически, что ни делай, от скандала не убежишь. В настоящее время ожидаю задания, а пока занимаюсь устройством бани. В последние дни по дорогам идут колонны пленных мадьяр. За неделю я видел их десятки тысяч. Идут отдельными кучками и по нескольку сотен, в военной и гражданской форме. Когда колонна проходит через деревню, женщины выносят им хлеб, молоко, воду. Они с жадностью набрасываются на любую еду. Женщины плачут. Я сейчас представляю, как наши военнопленные шли по сѐлам России. То же самое, только наших били и стреляли, а мы подгоняем. Печальная картина, но сожалею, что это не немцы. Этим зверям ни капли бы не дали. Вчера налетели «фокевульфы» и давай бомбить пленных мадьяр. Они разбежались кто куда, но нескольких ранило. Сейчас самолѐты действуют, как в Сталинграде, наши «дают жизни», и немцы в долгу не остаются. Недавно мою хату, ночью, немец обсыпал мелкими бомбами, но стены не пробило. На другом конце села сбросил крупную. Наше солдатское счастье.

Января.

Находимся в Тарноке. Пишу в спешке. Положение очень серьѐзное. Немцы, перестав нажимать со стороны Жамбека, внезапно ударили с левого фланга. Две танковые дивизии прорвались к Адони. Таким образом, путь отхода у нас отрезан. По одному парому через Дунай не переправишься. Я не представляю, какой выход мы будем искать из создавшегося положения? Их и наши самолѐты летают целый день. Все дороги подвергаются бомбовым ударам.  Ночью  будем  что-то  предпринимать.  Возможно,

«драпанѐм» на север, ко Второму Украинскому фронту. Ложусь спать не раздеваясь. Заметив наше беспокойство, мадьяры злорадствуют. Говорят одно, а на самом  деле

«держат камень за пазухой».

 

Февраля.

После моих панических записей можно было много раз попасть в окружение и столько же раз умереть. За это время я несколько раз, не в шутку, прощался со своими близкими, но, как видите, всѐ закончилось для меня благополучно. В Тарноке мы пережили не одну тревожную ночь. Как позже выяснилось, немецкие танки прорвали фронт и ходом пошли к Дунаю, громя по дорогам наши тылы. Многие офицеры и солдаты нашли себе смерть под колѐсами «тигров». За одни сутки немцы прошли около сотни километров и вышли к Дунаю. Создалась непосредственная угроза войскам, штурмующим Будапешт. По оголѐнному фронту немецкие механизированные дивизии могли пройти к окружѐнному гарнизону. Дуды. Я, не зная обстановки, работал в еѐ пригородах. Ночью меня вызвал комбат и поставил задачу – пробраться в Эрчи, переправиться на пароме на левый берег, в районе Чепеля найти подземный кабель и через него связать армию с фронтом. Ему не было известно, свободно ли Эрчи, работает паром или нет. Я понял, что меня кинули на авось, убьют – ничего не поделаешь, прорвусь – очень хорошо. Потеряют один взвод – два ещѐ есть в запасе. В Эрчи ехал

ночью, сильно мешали бежавшие нам навстречу машины и обозы. Приехал уже к обеду. На наше счастье, бомбѐжка в это время закончилась. У переправы горящие машины и искалеченные трупы людей. На некоторых ещѐ тлела одежда. На левый берег переправились благополучно. Пройдя вверх по течению километра полтора, заметили, что катера «драпают» за нами, немец стал из пушек интенсивно обстреливать переправу. Наше счастье. Мы своѐ дело сделали. Связь дали в самый короткий срок. Немцы Эрчи так и не взяли. Их остановили танки. Уткнувшись в нашу броню, они десяток дней так стояли, а потом спешно отступили, потому что сами чуть не попали в окружение. Еще бы немного - и образовалось новое кольцо, но много наших людей легло в этой панике. Когда вновь освобождали селения и город Секешфеервар, то находили зверски изувеченных бойцов и офицеров из расположенных там госпиталей. Цивильные мадьяры лопатами и топорами добивали наших раненых солдат. Сволочи, вам мало того, что получили – достанется ещѐ больше. Пока мы здесь отступали, наши Белорусские и Прибалтийские фронты гнали немцев вглубь Германии. Каждый день брали тысячи населѐнных пунктов. До Берлина оставалось 200 – 150 – 100

– 90 километров. Восточная Пруссия почти вся в наших руках, осталось взять только Кенигсберг. Немцы, охваченные паникой, бегут в южные районы страны. Население Берлина и миллионы беженцев голодают. Происходят стычки с полицией. Сейчас немцы на себе испытывают все прелести войны. Наши войска форсировали Одер, на который фашисты возлагали столько надежд. Дня три большого продвижения не заметно, уничтожаются гарнизоны отдельных городов, оставшихся далеко в нашем тылу. На нашем участке пока всѐ спокойно. Немец крепко укрепился, сразу не сшибѐшь, и сам он ничего не может сделать. По нашим газетам, где-то в районе Чѐрного моря совещаются Сталин, Рузвельт и Черчилль вместе со своими генеральными штабами.

Февраля.

Стою на эксплуатации линии. Перебрался на левый берег Дуная. Думал, что пройдѐм дальше на запад и не побываю в Будапеште, но события развернулись не так, как мы предполагали. Когда мы шли с юга на Будапешт, колесо фортуны быстро крутилось в нашу сторону. Теперь фронт стоит, и в такие моменты мы, связисты, работаем в различных направлениях. Работали в Буде, осмотрел развалины еѐ кварталов. Работали в Пеште, но недолго. Он во много раз красивее, чем Буда, и разбит меньше. На центральных улицах роскошные многоэтажные дома. Народ голодает. Как машина остановится, к ней подходят женщины и просят хлеба. Из города в деревни плетутся вереницы женщин и мужчин с котомками за плечами в надежде найти хлеба или картофеля. Такое два года назад было и у нас. Теперь жалости к мадьярам нет никакой. Живу я пока неплохо, только в последнее время у меня не клеится со службой. Не лажу с нашим заместителем комбата Ивановым. Он был ротным, а когда в Буде ранило капитана Кебу, пошѐл на его место. Псих страшный, а я таким не могу не давать спуску. Три года нормально проработал, а теперь вдруг стал не хорош. Если выгонят – пойду в пехоту.

Город Буду взяли дней десять тому назад. Немцы и мадьяры из города ушли сами по туннелям, побросав всю свою технику. Они напали на наши тылы и наделали много шума, но далеко уйти им не дали, окружив северо-западнее Буды, в лесах. Окруженцы сами начали сдаваться тысячами. Голод – не тѐтка. Много фрицев поколотили, когда они пробовали прорваться. Первые дни машины ходили по трупам. Некоторые немцы, переодевшись в гражданское платье, ходят по посѐлкам, нападая на бойцов. При нас убили одного майора. Немец с пилой и топором шѐл в лес, мол, за дровами, его стали обыскивать. Он выстрелил из спрятанного в рукаве пистолета, убил майора и побежал. Немец отстреливался до последнего патрона, пока мой

шофѐр не убил его, выпустив в него весь диск. Теперь в Буде улицы уже убрали и окопы закопали. Как говорится, завершился девятый Сталинский удар, но вперѐд не двигаемся. Немцы часто контратакуют. На Прусском направлении наше наступление тоже остановилось. Идут бои по уничтожению этой группировки.

Малярия сильно меня беспокоит, выматывает все силы, так что еле двигаюсь. После приступа болят даже глаза. С питанием тоже стало значительно хуже. Все местные мадьярские ресурсы уже исчерпаны.

 

Марта.

На эксплуатации телефонных линий сидит много батальонов и отдельных рот. Они эксплуатируют труд еѐ строителей. Если линия хорошо построена, то они месяцами ничего не делают, только болтают по линии со своим старшиной, мол, когда привезѐшь продукты. А такой же солдат сидит в окопе под дождѐм, ещѐ хуже - под пулями, не умываясь, не раздеваясь месяцами. Я сейчас, по воле судьбы и начальства, назначен на эксплуатацию линии в город Пешт. Случится повреждение, устраним, и опять праздник. Пять-восемь часов отсидеть у телефона, это для меня не проблема, а отдых. Остальное время спим и развлекаемся, кто как может. Сейчас на Дунае половодье, воды очень много, и идѐт она быстро. На другой берег в обычной лодке перебраться практически невозможно. Воздушные переходы для телефонных линий, таким образом, не наведѐшь. Поэтому мы сейчас используем мадьярские подземные кабели. Основные кабели проходили по знаменитым будапештским мостам, которые немцы взорвали. Взорвана и центральная станция. Мы используем то, что осталось. Вообще в Венгрии многое разрушено. Мадьяры говорят, что Будапешт они будут восстанавливать не менее десяти лет. Я сейчас сижу и слушаю патефон, мадьярские фокстроты и танго. Молодая хозяйка мечтательно устремила глаза в одну точку. Вспоминает

недавнее прошлое. Для неѐ всѐ это было недавно. А мы уже забыли, какими мы были до войны, что мы делали, о чѐм думали. Теперь под серой шинелью ходит уже другой человек. За границей армия выглядит не так, как на Украине. Офицеры одеты лучше, чем прежде, да и солдаты тоже. Вид у всех бравый, как на празднике. Сейчас в тѐплые солнечные дни, по широким будапештским улицам, на трофейных велосипедах, раскатывают отдыхающие бойцы. Я бы тоже «катанул» в центр города, но на мою точку могут нагрянуть проверяющие.

 

Марта.

Мы покинули знакомые места, по которым работали около четырѐх месяцев, и переехали на юг, к озеру Балатон. Пешт и романтическая хозяйка остались далеко на севере. Сейчас я в стороне от начальства, в ожидании больших повреждений линии, в качестве начальника аварийной команды сижу в городе Домбоваре. Иногда, на станцию наведываются немецкие самолѐты, бомбят депо и эшелоны, а попадают в нашу линию. Последнее время в нашем районе появилось много немецких самолѐтов. Они поддерживают наступление, начатое ими севернее и южнее озера Балатон. Танковые и пехотные дивизии, перекинутые с запада, рвутся к Дунаю. В листовках немцы пишут, что сдадут Берлин, но «бандитов Толбухина» потопят в Дунае. Идут жаркие бои. Немцы теряют много танков, но атак не прекращают и кое-где потеснили наши части на 60-70 километров.

 

Апреля.

Нахожусь в небольшом посѐлке в предгорьях Альп. Это уже Австрия. Меня опять треплет малярия. Сижу целый день в доме. На улице солнце. Шумит небольшая горная речка. С гор, покрытых хвойным лесом, доносятся выстрелы тяжѐлой пушки. Сижу в маленькой комнате на втором этаже. По словам хозяина, здесь раньше останавливались туристы и искатели приключений. Бойцы

наигрывают кто на патефоне, кто на гармошке. Мы дотянули провода почти до передовой и теперь отдыхаем, ожидая, когда немец снова «драпанѐт». Уже четыре дня, как мы в горах. Здесь мы пойдѐм не так быстро, как шли от озера Балатон. Танки тут не помогут, здесь первое слово предоставляется пехоте. По дороге от Балатона мы не успевали догонять даже армейские тылы, так быстро наступали наши танковые корпуса. На дорогах, до границы с Австрией, часто попадались сожжѐнные, подбитые и совсем исправные немецкие танки. Иногда то по одному, то группами стоят и наши танки. Видно, они попали в засаду, и немцы их подбили. Видел много королевских «тигров». Такая громадина, одна пушка, как телеграфный столб. Видел дымящиеся танки, раздавленные восьмиствольные миномѐты и горы немецких трупов. Всѐ это работа наших танкистов. Иногда встречал танкистов на велосипедах. Танки сгорели, а они догоняют свои части на двух колѐсах. В эти дни движение на дорогах было необыкновенное. Круглые сутки шли машины. Откуда у нас такое количество машин? Пыль забивает глаза, дышать трудно. Прошли города Естергом и Самботал. Опять много трофеев. Сразу проблемы с питанием не стало. Наш повар Холходжаев готовит и уток и гусей по заказу. Напуганные немецкой пропагандой австрийцы бегут на запад, бросив всѐ своѐ добро. На Австрийской границе немцы попытались задержать наше наступление, и даже контратаковали. У них ничего не получилось. Не помогли ни рвы, ни проволочные заграждения, ни густая сеть окопов. Я насчитал их четыре полосы. В деревнях австрийское население осталось, а в городах убегает от нас, как от чумы. Здесь работало много русских, угнанных из оккупированных областей. Они, набрав брошенного австрийцами барахла, возвращаются домой. Есть работники из Польши, Западной Украины, Белоруссии. Они тоже на лошадях едут домой. Некоторые здесь уже три года и свободно говорят на немецком языке. Но всѐ равно их с первого взгляда можно отличить от австрийцев.

Апреля.

Мы уже не далеко от Вены в посѐлке Эрлах. Бойцы ложатся спать, а некоторые уже давно «дрыхнут». На кухне что-то затевает мой боец Чермашенцев. Он, по своему пьяному обыкновению, где-то «нализался» и не будет спать всю ночь. Вино – это настоящий бич бойцов. Драки, убийства, а затем штрафная рота – это всѐ от него. Сделать так, чтобы они не пили невозможно, ибо они могут его достать везде. Вот ефрейтор Эгов сейчас косо смотрит на своих друзей Шатова и Киличева. Он на них обиделся, что они вчера его пьяного связали. Он не помнит, какими словами обзывал, желающих ему добра, друзей. На его лбу красуется огромная шишка как доказательство вчерашнего буянства. Хозяин ехидно поглядывает в его сторону. Он в старых драных штанах, залатанной куртке, хотя у него в шкафу несколько костюмов. В сараях у него семь или восемь коров, полки ломятся от различной снеди. А ест он сухой хлеб. Прикидывается страдающим бедняком, а получается очень комично. Пока сводки приносят известия о всѐ новых победах нашей армии, они тихие. Так и рассыпаются в любезностях. А внутренне всѐ время посматривает в ту сторону, где у него закопана винтовка. Живут они в горах хуторами и маленькими деревнями, в которых обязательно есть фабрика или завод. Работают много, ибо земли мало, да и она неплодородная. В комнатах у них образцовый порядок, но в настоящее время они захламлены, чтобы в них не останавливались солдаты. В комнате у них два гардероба и две, рядом стоящие, широкие деревянные кровати. Над ними прибиты образа Марии и Иисуса Христа. Дети спят в другой комнате. Сейчас во многих посѐлках выбиты окна и нет электричества. Почти в каждом доме есть радиоприѐмник. Мы слушаем последние известия и приказы товарища Сталина о новых победах. Сегодня сообщили, что наши войска полностью окружили Берлин и Гитлер находится в окружении. Хорошо бы, чтоб его там и закопали. За два дня наши прорвали оборону

немцев и ворвались в Берлин. Войска Конева и Жукова к началу мая должны покончить с фашистской столицей. Союзники берут большое количество пленных. Им практически не оказывают сопротивления. Немцы предпочитают сдаваться в плен на западе. Недавно у нас был торжественный день. Бойцы нашего батальона получали правительственные награды. В число награждѐнных попал и я. Получил орден Красной Звезды. Пьянка была до упаду. Война подходит к концу. Предоставляется возможность с победой вернуться домой. Теперь она уже не за горами.

 

Мая.

Пишу под раскатистый гром московского салюта, извещающий мир об исторической победе Красной Армии, взятии сердца фашистской Германии – города Берлина. Пушки гремят в честь войск Первого Белорусского и Первого Украинского фронтов. Жуков и Конев взяли Берлин. Осаждѐнный гарнизон вынужден был сложить оружие. Берлин наш! Вечная слава богатырям земли Русской. Сегодня днѐм я получил вторую правительственную награду – медаль «За боевые заслуги». Если представится возможность ехать домой, то будет уже не так совестно. Награду, я имел честь, получить от самого генерала Королѐва. Вручил награду и пожал руку. Так что у меня сегодня тройной праздник. Взятие Берлина, Первое мая и день награждения.

Союзники взяли Мюнхен. Не представляю, где могут укрываться фашистские главари?

Всѐ это очень хорошо, но не успело закончиться одно горе, как назревает другое. На днях я провожал из части своего друга лейтенанта Водолазова, самого закадычного товарища. Он из тех, кого берут из наших частей, хороших специалистов, прошедших боевую школу на фронте. Этих офицеров откомандировывают в Москву, а там, по слухам, в Дальневосточный военный округ. На горизонте появилась

Япония. Это сильный и хитрый враг. Видимо, нам придѐтся продолжить войну на востоке. Оставим европейские страны, двинемся в Азию.

 

Мая.

Австрия, посѐлок Эрлях. Солнце горячо припекает, в ветвях щебечут птицы, от голубого куста сирени веет ароматом весны. День тихий и спокойный. Ребята неторопливо чистят инструменты, собранные за три года войны. Перетрясают ящики и сумки. По всему видно, что мы переходим на мирные рельсы – учѐба, дисциплина, занятия и каждодневные нагоняи. Майор собирал на совещание и объяснил, что главные усилия надо направить на учѐбу, а какая может быть учѐба, если всѐ время ходим в наряды и всѐ сильнее чувствуется завершение этой проклятой войны. Конечно, ясно, что надо заниматься, а то от безделья бойцы могут наделать дел. Из горных хуторов, то и дело, прибегают жаловаться на солдат. Солдаты то кого ограбят, то изнасилуют. Многих нарушителей мы поймали, но не всех. Здесь остались группы власовцев, переодетых в нашу форму. Они своими действиями разжигают злобу и недовольство местного населения по отношению к Красной Армии. С власовцами в горах очень трудно бороться. Пушечные выстрелы ещѐ раздаются, но у всех настроение, как на мирной действительной службе. Все в неведении, куда нас могут ещѐ бросить.

 

13 мая. ПОБЕДА!!!

Случилось то, о чѐм мы всѐ время мечтали, о чѐм со вздохами и печалью думали наши сѐстры, матери и жѐны, что мы ждали долгих четыре года. Закончилась Великая Отечественная война. Закончились годы военного, всѐ сметающего урагана. Восьмого мая, как только я закончил писать дневник, хозяин спросил, не закончилась ли война? По радио немцы, англичане и французы говорят о капитуляции Германии. Мы пробовали услышать это по

нашим радиостанциям, но Москва передавала обычные новости, что занят Дрезден и ряд других городов, и больше ничего. Вечером мы получили приказ следующим утром выехать на работу. Я лѐг спать. Когда меня разбудил дежурный по роте, было три часа. Я вышел во двор. На западе весь горизонт горел огнями, разрывы смешались друг с другом. Это передовики салютовали в честь окончания войны. В два часа сообщили по радио о том, что верховное командование немецкой армии подписало акт о безоговорочной капитуляции, который вступил в силу в 24 часа 8 мая. Об этом сразу не сообщили, потому что не очень доверяли немцам. Они много раз доказывали, что любая договорѐнность для них пустая бумага. В тех местах, где они были окружены, немцы сдавались со всей своей техникой, а на нашем и других фронтах они драпанули к американцам и англичанам. Побежали так быстро, что пехота не смогла многих догнать. Много имущества они побросали, но почти всю технику отдали англо- американцам. Пускай убегают, нам меньше заботы, а территорию мы занимаем. За два дня мы продвинулись на 70-90 километров и соединились с союзниками. На этих рубежах войска остановились. И уже девятого мая товарищ Сталин объявил и поздравил народы СССР с окончанием Великой Отечественной войны и приказал в день празднования девятого мая произвести 30 залпов из тысячи орудий. 9 мая - День победы над фашистской Германией. Итак, война закончилась. Что ожидает нас дальше – покажет ближайшее будущее. Сейчас дороги представляют интересное зрелище. Солдаты идут оживлѐнные и радостные, не опасаясь обстрелов и бомбѐжки. Идут днѐм и ночью по освещѐнным улицам городов и деревень, а навстречу им, пешком, на лошадях, а то и на тракторах, движутся домой в Россию угнанные на каторгу советские девушки и ребята. Вперемешку с ними движутся сербы, чехословаки, хорваты, французы и тысячи других людей. Каждый хочет сказать тебе ласковые слова, пожать тебе

руку. Все спешат домой, на милую родину. Солдаты находят земляков и землячек. Это дни радости, а что нам предстоит далее – не могу предвидеть. Если прикажут возвращаться в Россию, то вероятнее всего на Дальний Восток. Предвидя это, мы запаслись патронами. Я достал немецкий «Вальтер», бьѐт замечательно. Может, придѐтся немного пострелять в тайге. Можно достать машину или мотоцикл, но без паспорта их отбирают патрули. Ну ладно, что будет дальше – узнаем в свой срок. Советский народ всѐ вынес, много пережил, а вышел из этой кровавой схватки победителем. Слава советским людям! Вечная память героям, отдавшим свою жизнь за свободу и жизнь своего народа.

 

Мая.

Пишу в небольшом посѐлке. 10 километров от города Брук. Австрия. Вчера получил письмо от своего друга детства – Михаила Копылова. Он начинал воевать с Днепра и всѐ время был где-то поблизости от меня. Бывал в Будапеште, у Балатона, а встретиться нам не пришлось. Поздравляет меня с победой. Пишет, что никак не привыкнет, что всѐ уже совершилось и окончено. Произошло это так внезапно и неожиданно, хотя этого момента ждали очень давно. Пишет, что пьѐт за победу и наше здоровье, за нашу встречу. Я и сам как-то не верю в окончание войны. Известие о капитуляции Германии встретил с недоверием и как-то спокойно, правда, на сердце было грустно, хотелось плакать, но потом это ощущение прошло. Когда ночью под свет ракет и трескотню выстрелов салютов поехали на работу к бывшей передовой, я ожидал, что должны произойти ещѐ какие-то необыкновенные события. Многие солдаты-старички уже поговаривают насчѐт отъезда домой. Пора, мол, навоевались, мы своѐ дело сделали, надо ехать к своим семьям, помогать налаживать мирную жизнь. Перешѐптываются, что до 1910 года рождения уже отпускают, а другие сообщают, что только до

1900 года. Я ярко представляю, какой поднимется шум по всем городам и сѐлам. С радостью и плачем будут встречать возвращающихся с фронта солдат. Одни будут плакать от радости, но большинство, от горя. Оно затронуло каждую семью. Я сам часто стал вспоминать своих убитых или пропавших родных, друзей и соседей. С большим трудом, но и я начинаю понимать, что моя жизнь на войне закончилась, что надо теперь начинать жить по-другому. На этом заканчиваются мои военные записи.

 

 

 

БАРКАЛОВ Василий Павлович.

Весна 1945 г. Венгрия.

О Г Л А В Л Е Н И Е