Бора-Бора, 24 декабря 1 г.х.

24 декабря, вечер в Вашингтоне, середина дня в условно-французской Полинезии.

Бора-Бора. Административный центр (условно — город) Вайтапе.

 

Первый гид, евро-гавайский метис среднего роста и плотного телосложения, носивший прозвище Люггер показал рукой на здание кремового цвета с прямоугольным главным корпусом и фасадной башенкой с часами и шпилем.

— Вот, сеньоры ученые, та самая церковь, что вы хотели.

— Не взорвана, — с некоторой гордостью добавил второй гид, иберийский креол, повыше ростом, но значительно более худой, по прозвищу Тореро.

— Памятник архитектуры, — пояснил Люггер, — это XVIII век, наверное, или типа того.

— Скорее, типа, XIX век, — высказал свою гипотезу Тореро.

— Короче, памятник колониальной эпохи, — подвел черту евро-гавайский метис.

— Хотите зайти? — предложил Тореро, — может, там поп есть, если не расстреляли.

— Есть поп, — уверенно сказал Люггер, — тут на Бора-Бора особо не расстреливали.

 

На попечении этих двух молодых гидов (лет 20 с плюсом) в данное время была парочка туристов. Мужчина лет 50 и женщина несколько моложе, на вид англосаксы, уроженцы южной части Британского содружества (Австралии или Новой Зеландии), типичные представители активного среднего возраста, не пренебрегающие спортом, но и не соблюдающие фитнесс (в общем, люди нормального телосложения). Сейчас женщина порывисто обняла мужчину и воскликнула:

— Лукас, я счастлива! Сразу три мечты в один день.

— Какие три мечты, моя медовая пчелка? — спросил он.

— Мечты, — сосредоточенно сказала она, — во-первых, побывать на Бора-Бора с любимым мужчиной. Во-вторых, встретить там, в смысле, тут, Рождество. А в-третьих, заказать фантастически вкусный обед в здешнем культовом ресторане «Bloody Mary».

— Мой мечтательный мотылек, а откуда ты знаешь, что обед будет вкусный?

— Мой милый скептик, это же очевидно! Если нам так повезло с экскурсией, то должно повезти и с обедом, иначе в мире нарушится логика, и даже страшно представить, что произойдет дальше. Апокалипсис, Рагнарек, коллапс Вселенной.

— Красивая риторика, — оценил он, — но аргументация, увы, недостаточна. Субъективное восприятие логики Вселенной, характерное для идеализма эпохи Ренессанса, надежно опровергнуто физикой Новейшего времени.

— Проверим, — отреагировала она, и посмотрела на двери церкви, — может, зайдем? Ведь Рождество, это христианский праздник и, наверное, будет правильно положить какую-нибудь сумму денег в церковную кружку. Как ты считаешь?

— Пойдем, — согласился он, — поддержим локальную ветвь примитивной метафизики.

 

Услышав эту фразу, гиды выполнили четкую последовательность действий, знакомую каждому любителю голливудских полицейских фильмов. Вход в подозрительный дом проводится быстро, с резким уклоном в сторону, и под прикрытием напарника.

— Чисто! — сообщил Тореро, который, как более худой, проник в церковь первым.

— ОК, мы заходим, — проинформировал Люггер, убирая компактный пистолет-пулемет в боковой карман жилетки-разгрузки.

— А обязательно так делать? — спросила мечтательная туристка.

— Желательно, сента Олив, — ответил евро-гавайский метис, — и есть инструкция насчет религиозных фанатиков, которые могут концентрироваться в районе церквей, мечетей, ашрамов, дацанов, синагог и аташкедов.

— О! А что такое «аташкед»?

— Это у парсов в зороастризме, — пояснил он, — ну, давайте, идем за мной.

 

Поп в церкви имелся. Пожилой дядька, возможно, уроженец здешних мест, но по расе европеец, одетый в простые серые брюки и серую рубашку навыпуск. На груди висел довольно большой золотой крест, и это сразу привлекло внимание Лукаса.

— Обрати внимание, дорогая, — шепнул он на ухо Олив, — истории в западной прессе о боевиках Народного флота, срывающих золотые украшения с церковных служащих, не соответствуют действительности.

— Я сразу не поверила в это, — шепнула она в ответ, — эти ребята, боевики, слишком себя уважают, чтобы так делать. И поп явно в курсе, а то бы не обращался так с золотом.

 

Священник, тем временем, укоризненно взывал к совести Тореро.

— Молодой человек, как вам не стыдно входить с оружием в руках в Дом Божий? Если, допустим, вы атеист, то пожалейте этих бедных прихожан, нашедших тут убежище.

— Минутку, падре, — спокойно возразил иберийский креол, — я вошел с оружием в силу специфики военного времени, как пишут в инструкции, а прихожан я даже пальцем не тронул. Хэй, девчонки, все ОК, хинди — нези пхай-пхай. Блин! Что с ними такое?

— Вы, молодой человек, — сказал священник, — едва войдя сюда, навели оружие на этих беззащитных женщин. Кем они должны вас считать?

— Как навел, так и отвел, — проворчал Тореро, глядя на трех вжавшихся в дальний угол индусок, одну взрослую и двух девчонок школьного возраста.

— По ходу, беженцы с Фиджи, вот и боятся, — предположил Люггер и, повернувшись к женщине и двум девочкам, быстро произнес, — Bula! O iko mai vei? Fiji o-io?

 

Реакция была мгновенная и пугающая. Все три индуски сжались в один комок, такой плотный и маленький, что даже не верилось в такую самоупаковку.

— Люггер, ты что? — спросил Тореро, — Зачем по-фиджийски, если они беженцы оттуда?

— Хэх… Это я затупил, блин. Как ты думаешь, у них работа и жилье есть?

— Я без понятия. Может, падре знает?

— Хэх… — снова произнес Люггер, — …Падре, есть работа и жилье у этих прихожанок?

— Посмотрите на них, молодой человек, и догадайтесь сами, — сказал священник.

— Ага. Понятно. По ходу, они только сегодня добрались. Сейчас все устроим. Пошли, напарник, посидим в уголке, поговорим по телефону. Хэй, Лукас, Олив, мы займемся работой и жильем для девчонок, а вы посмотрите архитектуру и типа того. E-oe?

— E-o, — ответил Лукас.

— Милый, я брошу немного вот туда — сказала ему Олив, и направилась к церковному денежному ящику, опознав его среди прочего инвентаря.

 

Священник задумчиво посмотрел ей в спину и спросил у Лукаса:

— Кто вы, если это не тайна?

— Мы австралийцы, падре. Меня зовут Лукас, а мою жену — Олив. Вы уже слышали.

— Да, конечно, я слышал. Я отец Себастиан. Скажите, чем я мог бы вам помочь?

— Не знаю, — Лукас улыбнулся, — просто, сегодня канун Рождества, вот мы и зашли.

— Это была моя идея, — сказала Олив, вернувшись после контакта с церковной кружкой.

— Странно все в этом мире, — произнес отец Себастиан, — австралийцы пришли в храм с вооруженной меганезийской охраной, которая помогает беженцам.

 

Здесь надо отметить, что Лукас и Олив Метфорт были не абстрактными австралийцами, а весьма выдающимися. Лукаса знали в кругах Ассамблеи foa, как составителя Великой Хартии, а Осбер Метфорт (он же — Визард Оз), сын Олив и Лукаса, был проконсулом — директором стратегического штаба Народного флота. Но, это информация была не для священника (пусть даже позитивного), поэтому Лукас ответил только на вторую часть вопроса, касающуюся деятельности гидов (или охраны).

— Просто, отец Себастиан, в Меганезии принято, чтобы военные выполняли некоторые работы, характерные для полиции и службы социальной адаптации. Вы не знали?

— Я знал, но думал, что этим занимаются только специальные военные.

— Нет, любые, — сказал Лукас.

— Странно все в этом мире, — повторил священник, усаживаясь на скамью, и жестом предложил гостям присесть рядом, — я не понимаю, что происходит с людьми.

— Вы в этом не одиноки, — заметила Олив, — я, сколько живу, столько не понимаю, что происходит с людьми. И я сомневаюсь, что кто-либо когда-либо это понимал.

— Возможно, вы правы, — отозвался Себастиан, — но мне казалось, что некоторые общие принципы действуют всегда. Добро всегда против зла. Честность всегда противостоит обману. Милосердие всегда отвергает жестокость. Когда я был еще ребенком, дедушка рассказывал мне о нацистской оккупации Франции и о концлагерях. Я много раз потом воспроизводил в памяти эти рассказы и думал о том, что могло заставить германскую цивилизованную, христианскую нацию, славящуюся на весь мир своими мыслителями, мастерами и поэтами, превратиться в изуверов и палачей. Я приходил к выводу, что это катастрофа сознания народа, которая была вызвана трагическим и редким стечением калечащих обстоятельств. А теперь я увидел то же самое здесь, в мирной Полинезии,

— Вы видели здесь концлагеря? — спросил Лукас.

 

Священник покачал головой.

— Нет, концлагерей я не видел, но слышал о каторгах для неблагонадежных. Конечно, говорить с чужих слов не следует. Лучше исходить из того, что я видел сам. Я видел социальную чистку. Множество семей по какому-то списку выгоняли из домов, затем конвоировали в порт, и на одном корабле отправили их всех в Новую Зеландию.

— Согласитесь, отец Себастьян, это не похоже на нацизм, — сказала Олив.

— Да, это не похоже, но подход тот же. Людей осудили не за их дела, а только лишь за принадлежность к определенной профессии, социальному слою, или религии.

— Тогда, — заметил Лукас, — вам придется признать, что весь мир практикует нацизм. В каждой стране правящий режим запрещает какие-то партии и организации, и какие-то разновидности бизнеса. Взять, хотя бы, процессы над мафией.

— Но, мафия, это криминальная организация, не правда ли, Лукас?

— Видите, отец Себастиан, вы согласились, что членство в криминальной организации является криминалом. А кредитный банк, транснациональный концерн, политическая партия, коллегия адвокатов, и лоббистский клуб, пробивающий новые налоги, чтобы перераспределить ресурсы в свою пользу? Для обычных людей они хуже мафии.

— Не знаю, — сказал священник, — все это очень сложно, а все логические построения в политике пахнут кровью, поскольку каждая, даже самая кровавая диктатура находит логические обоснования своих действий. Здесь, на Бора-Бора были, к счастью, только депортации, но на Увеа-и-Футуна был страшный геноцид всей цивилизованной части населения, и даже фосфорные бомбардировки. И наверняка тоже с обоснованием.

— Тогда, отец Себастиан, в чем проблема с применением общих принципов, с указания которых вы начали? Что мешает вам считать режим Меганезии просто злом?

— Я попробую объяснить. Скажите, Лукас, вы верите в бога?

— Нет, отец Себастиан.

— Очень жаль. А вы, Олив?

— Вероятно, тоже нет. По крайней мере, не в том смысле, в каком учит церковь.

— Я понимаю… Мне будет трудно объяснить вам…

 

…Тут разговор был прерван внезапным появлением в церкви двух молодых и крепких мулаток, одетых в обычную униформу мичманов Народного флота. Они стремительно огляделись, прошли в тот угол зала, где устроились двое «гидов» — Тореро и Люггер, и обменялись с ними несколькими репликами и несколькими похлопываниями по спине. Видимо, уяснив для себя ситуацию, две девушки-мичмана, пересекли зал и уселись на корточки около трех индийских беженок с Фиджи. Снова состоялся обмен репликами, похлопывание по спине. Потом беженки, явно обрадованные, побежали куда-то вглубь церковных закоулков, и вернулись с тремя небольшими сумками.

 

Было уже ясно, что они уходят с мичманами. Но, перед тем, как покинуть церковь, они подошли к священнику и молча поклонились. Одна из девушек-мичманов повела их на улицу, а вторая подошла к священнику, козырнула и четко произнесла:

— Мистер Себастиан, я благодарю вас за помощь в адаптации наших новых жителей.

— Не за что, мисс, — ответил он, — берегите этих троих, на их долю выпало немало горя.

— Не беспокойтесь, мистер Себастиан, с ними все будет ОК. Можете зайти завтра в наш адаптационный центр, и посмотреть. Я обещаю вам кофе и гостеприимство, — мулатка-мичман снова козырнула, развернулась и тоже вышла на улицу.

 

Священник проводил ее взглядом, потом повернулся к Олив и Лукасу:

— Только сейчас мне стало ясно, как правильно ответить на вопрос. Дело в том, что зло обладает некоторыми признаками. Прежде всего, оно наслаждается своей силой, своей возможностью безнаказанно пытать и унижать окружающих. Здесь я этого не вижу.

— Все в Меганезии неправильное, — с легкой иронией заметила Олив, — даже зло какое-то испорченное.

— Можете шутить, — ответил он, — но для меня это очень серьезно и важно.

— Извините, отец Себастиан, у меня привычка шутить в споре.

— Не надо извинений, я же вижу, у вас просто легкий характер.

— А знаете, признаки чего вы сейчас назвали, отец Себастиан? — спросил Лукас.

— Я назвал признаки зла, как я сказал, — ответил священник.

— Как ни странно, — сообщил ему социальный философ, — вы назвали главные признаки политической власти с точки зрения социальной психологии.

— Вы стремитесь смотреть на все с позиции политики, — грустно отметил Себастиан, — а взгляните на это с позиции человечности.

— Хороший совет, — Лукас кивнул, — но что такое человечность в наше время?

— Разве это не очевидно во все времена? — спросил священник.

 

Социальный философ покачал головой и произнес.

— Есть фильм «Эпоха алчности», 2013 года, периода Великой рецессии. Сюжет таков:

Простой американский парень, бывший военный, работает в охране грузов. Его жена — домохозяйка, чудесная девушка, но у нее сложная болезнь, требующая дорогостоящего лечения. Врачи справились бы с проблемой, но из-за рецессии медицинская страховая компания перестает оплачивать счета клиники. Главный герой не унывает, у него есть накопления, 60 тысяч долларов, вложенные в паи инвестиционного фонда. Он намерен обратить паи в деньги, но оказывается, фонд прогорел. Главный герой идет к адвокату. Результат — бессмысленная потеря еще 10 тысяч долларов. Он идет к прокурору — его выставляют за дверь. А фонд выставляет ему счет еще на 60 тысяч. Таков особый пункт инвестиционного контракта о солидарном покрытии убытков фонда. В компьютерной системе герой становится финансово-проблемным. Работодатель сразу расторгает его контракт — и герой теперь безработный. Далее банк расторгает с ним договор ипотеки, и начинает процедуру выселения из дома. Его жена в отчаянии совершает суицид. Теперь парню уже нечего терять, он берет автомат и начинает методично отстреливать всех, кто причастен к этой типичной американской финансовой истории. Где человечность в этом сюжете? И на чьей стороне симпатии зрителя? Как вы думаете, отец Себастиан?

— Я понимаю… — священник вздохнул, — …Симпатии большинства зрителей — на стороне убийцы, но это не доказательство правоты убийцы, а доказательство того, что общество ослеплено ненавистью. Убийство бесчеловечно, значит, убийца не может быть прав.

— По вашей логике, — заметил Лукас, — любая война бесчеловечна и несправедлива.

 

Священник утвердительно кивнул.

— Да. Война это безрассудная попытка устранить одно зло другим злом.

— В таком случае, отец Себастиан, вы в идейной оппозиции к руководству католической церкви. Все Римские Папы признавали возможность справедливых войн.

— Лучше пусть я буду в оппозиции к Риму, чем к Нему, — спокойно ответил священник, и дотронулся пальцами до своего нагрудного креста.

— Сильно сказано, — оценила Олив, — теперь я за вас спокойна, отец Себастиан.

— В каком смысле вы за меня спокойны? — с легкой ноткой удивления спросил он.

— Просто, — пояснила она, — среди foa есть принцип уважения к индивидуальной позиции человека. А ваша позиция, как только что доказал Лукас, именно индивидуальна.

— Боюсь, Олив, я не совсем вас понял.

— Ничего страшного, — она улыбнулась, — просто я за вас рада, хотя не разделяю ваших взглядов. Спасибо, отец Себастиан. И счастливого Рождества.

 

* * *

 

Двумя часами позже. Культовый ресторан «Bloody Mary».

 

Этот ресторан, расположенный на юге восточного берега острова Бора-Бора, на берегу лагуны, известен на весь мир. У входа — деревянная доска, со списком знаменитостей, побывавших здесь. В колониальную эпоху, желающие пообедать или поужинать здесь заказывали столик заранее — иначе никаких шансов. А на вид «Bloody Mary», это просто деревянный пляжный павильон, стилизованный под старый туземный fare с крышей из пальмовых листьев, и песчаным полом. На полу — простые деревянные столики, вокруг которых расставлены табуретки из простых обрезков толстых бревен. Такие же простые табуретки есть у стойки бара. Но… Не все так просто. «Bloody Mary», это своего рода шедевр деревянного дизайна в псевдо-туземном стиле. Вот в чем изюминка. Кто и как придумал и раскрутил «Bloody Mary» в далеких 1970-х, теперь уже мало кто помнил, но ресторан получился действительно очень симпатичный, хотя и довольно дорогой.

 

Как и все предприятия иностранных концернов, оказавшиеся в зоне контроля Конвента, ресторан «Bloody Mary», принадлежащий французскому концерну «Sofiline», подвергся «четвертованию». Четверть осталась заморскому владельцу, а три четверти поступили в распоряжение (соответственно) фонда экономического развития Гавайики, локального комиссариата Бора-Бора, и трудового коллектива отеля. Исключение из этого правила, введенного Трибуналом, делалось только для предприятий, где коллектив создал свой собственный комиссариат, участвовавший в самозащите Конфедерации. Но, коллектив «Bloody Mary» в политику не лез, и ресторан был четвертован по общему правилу.

 

Казалось бы, этот акт революционного перераспределения в комплексе с остановкой привычного потока клиентов-туристов должен был бы разорить предприятие. Но, как оказалось, солдаты и офицеры Народного флота тоже любят посидеть в таком уютном местечке, пообщаться и вкусно покушать. У топ-менеджера ресторана в начале было опасение, что, как при большинстве национальных революций на мировой периферии, «солдаты свободы» будут жрать, напиваться и ломать мебель, а платить за все ударом ружейного приклада в челюсть официанту, посмевшему принести счет. Но как раз эти опасения были напрасны. Бойцы народного флота не только вели себя экономически-корректно, но еще обеспечивали корректное поведение любых других посетителей. В обстановке реставрации Великой Кокаиновой Тропы, последнее было крайне важно. В ресторан иногда заходили такие субъекты, что…

 

…Два японца, необычно-высокорослые для этого этноса, к тому же широкоплечие, и одетые почему-то в строгие темные костюмы не по климату, вошли в зал. Один из них, видимо, старший, приподнял свои темные очки и поискал глазами свободный столик. Результат отрицательный. Тогда японец медленно протянул вперед левую руку и тоже медленным движением пальцев поманил к себе официанта.

 

Олив Метфорт глянула на это, и вздохнула.

— Черт, так хорошо сидели.

— Бывают мелкие огорчения, — тихо ответил Люггер, — это, типа, якудза. Я так думаю: впервые сюда заехали. Хотя, может, они тут раньше бывали до революции, а после — впервые. Вы, сента Олив, только не вставайте, чтобы не мешать, и все будет ОК.

— А?.. — вопросительно произнес Лукас, удивляясь, что Люггер и Тореро почему-то не спешат извлекать свои компактные пистолет-пулеметы.

— Патронный пироксилин, — пояснил ему Тореро, — это химическим вещество, которое выделяет при сгорании окислы азота с неприятным запахом, и этим ухудшает качество релаксации и рекреации гражданских персон и личного состава вооруженных сил.

— Понятно, — сказал социальный философ, который, на самом деле, не понял, к чему тут лекции по химии взрывчатых веществ, но понял, что сам факт произнесение подобной тирады в данный момент свидетельствует о спокойствии собеседника.

 

А ситуация развивалась. Официант — таитянин, ответил на призывный жест якудза.

— Простите, мсье, мест за столиками нет, но я могу поставить вам табуреты у стойки. Хорошее место, чтобы выпить по коктейлю. А если вы хотите покушать, то…

— Столик освободи вот там, около пальмы, — перебил «проблемный визитер».

— Я не могу, мсье, там посетители.

— Ты не можешь? — издевательски переспросил якудза, и его правая ладонь, нырнула за отворот пиджака. Этот жест повторил и более молодой напарник.

 

Можно было строить разные версии по поводу того, что произошло бы дальше, будь обстановка такой, как представляли себе эти двое. Но, она была совершенно иной. Со стороны бокового столика слева от входа, где сидела компания молодых чернокожих парней и девушек, одетых в обычные майки и шорты, вдруг раздалась короткая серия негромких хлопков, будто там открывали шампанское. На какое-то краткое мгновение показалось, что два проблемных визитера устроили цирковой фокус с разбрасыванием разноцветных конфетти. Только секундой позже, когда оба рухнули на песочный пол, гражданским зрителям стало ясно, что это летели не конфетти, а фрагменты одежды и организма, оторванные пулями.

— Видите, — невозмутимо прокомментировал Люггер, — никакого запаха. Я вообще-то не сторонник пневматических пистолетов-карабинов. Дульная энергия маловата. Но, если говорить о гигиеничности, то она доставляет…

 

Тем временем, четверо парней из компании за левым столиком, как ни в чем не бывало, направились к выходу, как-то взяли два неподвижных тела за руки и за ноги, подняли и повлекли куда-то на улицу. Послышались реплики.

— Брезентом накрой их.

— Что, прямо вот тут?

— Нет, тут как-то неправильно. Давайте вот у тех камней.

— В комиссариат позвони для протокола.

— Девчонки позвонят… Хэй, девчонки, позвоните копам!

— …И попросите еще четыре порции рыбы-ваху, если есть, ну обалдеть, как вкусно.

— Нашли крайних, — проворчала одна из чернокожих девчонок, вытащила из сумки-пояса телефон и набрала какой-то номер. Другая направилась к официанту, видимо делать заказ. Третья нашла метлу и совок и стала вдумчиво сметать с пола неопрятные клочки.

— Блин! Есть здесь медик? — крикнула четвертая, как раз искавшая, чем заняться, и вдруг увидевшая, что некая хорошо одетая европейка шлепнулась в обморок.

— Я доктор Фанфан Дюбуа, пропустите меня, — раздался уверенный мужской голос.

 

Все внимание в зале переключилось на пострадавшую. Это была француженка лет 25, изумительно хорошо сложенная (что подчеркивалось модным в этом сезоне сочетанием облегающего топика и мини-юбочки).

— По-моему, это Марселла Сантини, — сообщил Лукас Метфорт.

— Быть того не может! — возразила ему Олив (удивляясь, что сама так легко восприняла только что случившееся двойное убийство).

— Я не знаю, кто такая Марселла Сантини, — сказал Тореро, — но официант называл эту девушку мадмуазель Сантини, так что по ходу, она. Вот, слышите? Опять!

— Мадмуазель Сантини, мадмуазель Сантини, вы живы? О боже, какой позор! Надо же такому случиться… — искренне переживал официант — таитянин.

— Спокойно, Матамо, без паники, — ворчал на него удачно нашедшийся доктор Фанфан Дюбуа, на вид типичный француз-нормандец лет 35, чуть выше среднего роста, и чуть толще средней комплекции, с легкомысленной прической в стиле «конский хвост».

— Она не ранена, док Фанфан?

— Нет, у нее некритичный спазм сосудов мозгового кровообращения, который имеет, я полагаю, неврогенное рефлекторное происхождение. Посттравматической терапии не потребуется, но я бы советовал пациентке вести более здоровый образ жизни. Как нам сообщает профессиональная энциклопедия нервных болезней, обморок из-за всплеска обыкновенных эмоций указывает на некоторый дисбаланс иннервации.

 

Четыре чернокожие девушки из команды «пневматических стрелков» собрались вокруг доктора и слушали эту спонтанную лекцию с чрезвычайным вниманием.

— Где я? — тихо спросила пациентка, открыв глаза.

— Вы в Полинезии, на Бора-Бора в ресторане «Bloody Mary», — сказал Фанфан Дюбуа.

— О-о… Я вспомнила…Эти ужасные люди в черном…

— Не беспокойтесь о них, мадмуазель Сантини. Они исчезли в круговороте сансары.

— Слава богу! А кто вы?

— Я просто листок, вращающийся в том же круговороте. Имена не важны, как говорил Гаутама Будда в Пурпурной Роще. Но, просто для удобства коммуникации, вы можете называть меня Фанфан, хотя если вы захотите называть меня другим именем, я легко соглашусь на это. И, позвольте сейчас предложить вам чашечку кофе с коньяком.

 

Тут до Олив Метфорт дошло, что доктор Фанфан Дюбуа тривиально «клеит» всемирно-известную киноактрису Марселлу Сантини. Официант тоже, видимо, это понял и, сделав вывод, что VIP-клиентка в надежных руках, занялся другими гражданскими клиентами, похожими на VIP. Таковыми в зале сейчас были только супруги Метфорт.

— Тысяча извинений! — сказал он, подойдя к их столику, — Позвольте предложить за счет ресторана вам, мадам и мсье, и вашим гидам по стакану нашего фирменного холодного слабоалкогольного коктейля «Bloody Mary Bora-Bora»,

— С учетом шоу, Кровавая Мэри будет в самый раз, мистер Матамо, — заметила Олив.

— Ой, извините…

— Все нормально, — успокоила она, — Это я так шучу.

— Еще раз извините, мадам! Эти два японца… Я вообще не понимаю. Тут на Бора-Бора бывает много японцев, им нравится Полинезия. Сюда приезжают и обычные японцы, и мафиози. Но эти были какие-то дикие, как из фильмов Такеши Китано.

— Все ОК, мистер Матамо, — успокоил Лукас, — мы радостно соглашаемся на коктейль, и просим вас выпить вместе с нами, за компанию. Вам это не повредит верно?

— Хорошо, если вы хотите, — официант улыбнулся, — Коктейль будет через пять минут.

 

* * *

 

Матамо оказался пунктуальным парнем: ровно через 5 минут на столике стояли пять высоких стаканов с послойно налитыми жидкостями: красная — прозрачная, красная — прозрачная.

— Я обожаю такие красивые коктейли! — объявила Олив, и сделала первый осторожный глоток через соломинку, — И вкусно к тому же!

— Так, это же фирменный коктейль, — напомнил официант, а потом вдруг погрустнел и пожаловался, — только мы оправились после революции, а уже говорят: война на носу.

— Война кого с кем, бро? — спросил Люггер.

— Я точно не знаю, — признался Матамо, — но говорят, что президент Америки сегодня выступил по поводу Рождества, и обещал, что у Америки с Фиджи точно будет война.

— Интересно, — отозвался Тореро, и вытащил из кармана палмтоп-коммуникатор.

 

*** CNN. Рождественское выступление президента Миджера Кодда ***

Дорогие американцы! Мы все продолжаем выходить из невероятного кризиса, больно ударившего по многим американцам, когда родители, лишившиеся постоянной работы, выбиваются из сил, чтобы иметь возможность положить подарки под рождественскую елку, когда многие семьи лишились своих домов и когда люди ждут, что принесет нам новый год. Но даже в эти трудные времена, в это Рождество у нас есть много того, что можно отмечать. Идея мира и братства продолжает вдохновлять нас через более чем две тысячи лет после рождения Иисуса. Любовь семьи и друзей. Связь с общиной и со страной. Характер и мужество наших мужчин и женщин в униформе, которые сейчас, в праздники, находятся далеко от своего дома и своих семей, рискуют своими жизнями, чтобы защитить наши. Внезапное преступное нападение, совершенное фиджийцами на Тихом океане, стало кульминацией десяти лет политики международной аморальности. Сильные и вооруженные ресурсами бандиты объединились, чтобы начать войну против человечества. Теперь они бросили вызов Соединенным Штатам Америки. Фиджийцы предательски нарушили продолжительный мир между нами…

 

* * *

 

Лукас Метфорт пробежал глазами текст, и заключил:

— Не перетрудились спичрайтеры президента Кодда. Очаровательное свинство!

— Ты намекаешь на плагиат? — предположила Олив, сделав еще глоточек коктейля.

— А тебе как кажется, моя волшебная водомерка?

— Мм… — протянула она — …Я почти уверена, что некоторые фразы выдернуты из речи президента Рузвельта после нападения японской авиации на Перл-Харбор. Только тут «японцы» заменено на «фиджийцы». Возможно, первая часть текста тоже выдернута у Рузвельта, но из другой речи. Может, когда он в самом начале президентства в 1933-м объявлял «Новый Порядок» в США.

— Ты чуть-чуть путаешь, моя торопливая веснянка. «Новый Порядок» в том же 1933-м объявил Гитлер в Германии. А у Рузвельта то же самое называлось «Новый Курс».

— Ну, ладно, я чуть-чуть ошиблась в названии. А по сути как? Я угадала?

— Ты угадала вторую часть. Это из рождественского выступления Рузвельта в 1941-м. А версия об источнике для первой части интересная, но увы, неисторичная. Это не из речи Рузвельта в 1933-м, а из речи Обамы в 2009-м.

— Что, прямо один в один содрано? — спросил Тореро.

— По-моему, да, хотя, возможно, несколько словосочетаний изменены.

— Хэх! Вот ведь, блин, непыльная работа у спичрайтеров президента США.

— Мсье Лукас, — встрял Матамо, — сразу видно, что вы спец в политике. Как вам кажется, случится война Америки с Фиджи, или как-нибудь обойдется миром?

— К сожалению, — ответил социальный философ, — уже видно, что миром не обойдется.

 

*32. Масштабная миротворческая операция