Место: Небо над Атлантическим океаном. Борт «Galaxy», административный самолет UN.

 

— Извините, мисс Ронеро, могу я ненадолго вас отвлечь? – спросил Джентано.

Жанна отодвинула ноутбук в сторону и кивнула.

— Нет проблем, мистер Монтегю. Эти видео–файлы я могу посмотреть и дома.

— Благодарю, — сказал он, — Видите ли, такой человек как вы… Я имею в виду, что ваши особые отношения с королевской семьей Ка Амабо… Вы понимаете?

— Пока не очень, — призналась она, — Если вы говорите про банкет в Тейжери, то принц просто пригласил меня выпить в хорошей компании и поболтать о том, о сём.

Второй советник улыбнулся и кивнул.

— Я именно об этом. Меня, например, он не пригласил бы просто выпить и поболтать. Значит, вы гораздо лучше меня понимаете африканцев. Их психологию, если угодно. Центральная Африка – это особый мир, не так ли?

Жанна отрицательно покачала головой.

— Вот это и есть ваша проблема. Вы видите в Африке какой–то особый мир, а африканцы, соответственно, видят в вас чужака. Инопланетянина на трех ногах и с одним глазом.

— Вы действительно не видите там особенностей, мисс Ронеро? Я хочу сказать: между нами и африканцами лежит, фигурально выражаясь, пропасть шириной в десятки веков. Они, в каком то смысле, наше далекое прошлое.

Эстер Блэйз, мечтательно смотревшая в иллюминатор, повернулась к ним и с грустной иронией заметила.

— В нашем прошлом, мистер Монтегю, не было противопехотных мин, автоматических винтовок и героина. И ООН, кстати, в нашем прошлом тоже не было.

— Гм, — произнес Второй советник, — Я имел в виду культурные различия. Но если вы так ставите вопрос, то я отвечу, что ООН как раз и призвана устранить этот анахронизм. Я имею в виду, что достижения цивилизации, попадая на неподготовленную почву…

— Замечательно приживаются, — перебила Эстер, — если только кто–нибудь со стороны не начинает предлагать африканцам пулеметы вместо велосипедов и героин вместо хлеба. Уж не знаю, как и откуда этот кто–то призван, но от него куча проблем.

— Оружие и наркотики это действительно огромная проблема, — согласился он, — она не в один день возникла, и за один день её не решить, вы согласны?

— Согласна. Чтобы ее решить, нужно несколько месяцев.

— Месяцев? – переспросил Джентано, — Что вы, мисс Блэйз! Нужны десятилетия.

— Не нужны, — отрезала она, — Я видела все своими глазами и знаю, о чем говорю.

Спецагент Гарри Босуорт отложил в сторону очередную папку с документами (перед ним на столике их лежало штук десять), и коротко сказал:

— Эстер права. Несколько месяцев достаточно. Вопрос только в цене.

— Возможно, если бы ООН не было так сильно ограничено по бюджету… — начал Второй советник, но Босуорт перебил его.

— Дело вовсе не в деньгах, Джентано. Цена вопроса в Центральной Африке измеряется военной силой и готовностью ее применить. Если кто–то, ради достижения своих целей, готов стрелять, сколько потребуется, и если симпатии населения на его стороне, то он решает вопросы очень быстро и сравнительно дешево в смысле денежного бюджета.

— Ну, знаете! Средства такого рода не оправдываются никакой целью. Жизнь человека — это приоритетная ценность и цивилизованный мир не может одобрять расстрелы, тем более – массовые, ради чего бы они не производились.

Спецагент отрицательно покачал головой.

— То, что вы говорите хорошо для Норвегии, или еще для какой–нибудь страны, где все живут замечательно и на миллион человек один киллер–разбойник, которого можно поймать и посадить навечно в комфортабельную тюрьму. А в Африке – совсем другое дело. Здесь киллер–разбойник – это массовое социальное явление, а для этого случая действует закон, известный на Диком Западе, как «Принцип третьего лишнего».

— Что за принцип? – поинтересовалась Жанна.

— Простейшая модель сильно криминализованного общества, — пояснил тот, — представим себе, что общество состоит из троих: фермера, полисмена и разбойника. Полисмен может застрелить разбойника — тогда и фермер и его имущество будут спасены. Полисмен может не стрелять – тогда разбойник убьет фермера, чтобы отнять мешок картошки. И в том, и в другом случае, один из трех будет убит. Полисмен может только выбирать, кто именно. Примем за аксиому, что жизнь фермера и жизнь разбойника имеют одинаковую ценность, а значит, их можно сократить по законам арифметики. В остатке – только картошка. Если мы пожертвуем фермером, то этот мешок картошки – последняя еда в нашем обществе. Следующего мешка не будет – некому вырастить и собрать урожай. Если мы пожертвуем разбойником – то картошка будет производиться и общество не подохнет от голода..

— Это очень примитивная модель, — заметил Монсегю, — в жизни все гораздо сложнее.

— В благополучной стране — сложнее, — ответила ему Эстер, — а в Африке достаточно будет добавить четвертого человека, и получится реальное положение дел.

— Кого же? – спросил Второй советник.

— Вас, — ответила она, — Вы появляетесь, когда из–за истребления фермеров исчезла еда и кормите разбойников и полицейских, которые в такой ситуации уже ничем друг от друга не отличаются. Просто жадные вооруженные дегенераты.

— По–вашему, мисс Блэйз, лучше присылать не пищу, а зондер–команду для истребления лишних ртов? – осведомился он, — именно так поступили меганезийцы в Мпулу.

Босуорт постучал ложечкой по кофейной чашке.

— Джентано, вы не объективны. Милиция, которую обучили и вооружили меганезийцы, занималась тем же, чем служба шерифов на Диком Западе: уничтожением гангстеров.

— И вы это одобряете, Гарри?

— Не одобряю, — ответил спецагент, — Потому, что это сделали меганезийцы, а не мы. А ведь у нас было гораздо больше возможностей, и метод взят из нашей, американской истории. Одна операция двадцати наших парней в Зулустане тут же сделала население нашими союзниками. Если бы мы начали раньше, то 2 соседние страны тоже были бы наши. Но мы упустили время, и сейчас там хозяйничают китайцы и меганезийцы.

— Иначе говоря, этот метод вам нравится, я правильно понял?

— Не то, чтобы он мне нравился, но он лучше всех остальных.

— Понятно. Скажите, а вас не удивляет, что меганезийцы так охотно помогали двадцати американским парням? США для них конкурент, а они помогают техникой и оружием, договариваются о воздушных коридорах, и т. д. Парадокс?

— Это в большой политике парадоксы, — спокойно ответил Босуорт, — а у нормальных людей принято помогать друг другу в таких случаях. Наши парни поступили бы так же, случись что у меганезийцев. Если у соседа горит амбар, вы поможете ему тушить огонь, забыв, что болеете за разные бейсбольные команды. Это понятно?

— К сожалению, аналогии лгут, — сообщил Второй советник, — в простых аналогиях часто содержится сложный подвох. Давайте я налью всем еще кофе и попытаюсь поспорить с неявно прозвучавшим тезисом, будто политические системы – это всего–навсего разные бейсбольные команды, а большая политика – это конфликт заигравшихся фанатов.

— Почему бы не послушать, — согласилась Жанна.

Джентано Монтегю наградил ее доброжелательной и несколько покровительственной улыбкой и аккуратно наполнил все четыре чашечки.

— Мы, западные люди, — начал он, — уже полвека живем в условиях, когда границы между государствами это лишь символ. Если канадка Жанна Ронеро поедет в Аризону, США, в гости к Эстер Блэйз, то ей не придется менять своих привычек. Если они затем решат вместе прокатиться в Англию или ЕС – то и там окажутся, в общем, в привычной среде. Но когда мисс Блэйз поехала в Мпулу, а мисс Ронеро в Меганезию, то они столкнулись там с явлениями, совершенно невозможными в привычной для них культурной среде.

— Но не факт, что это плохие явления, — заметила Жанна.

— Я не делал оценочных суждений, — ответил Джентано, и продолжал, — Или, к примеру, Гарри поедет в Китай. Он обнаружит, что привычные для него представления о праве частной собственности, в т. ч. об интеллектуальном праве, которое является ключевым элементом западной цивилизации, там совершенно не действуют. Гарри увидит, как под защитой китайской армии, партийные предприятия производят товары под японскими, американскими и европейскими брэндами, по ворованной технологии — и это считается достойным, честным бизнесом, одобряемым в китайской системе ценностей.

— Пусть с этим возятся суперадвокаты суперкорпораций, — проворчал спецагент, — лично мне глубоко плевать, кто из них потеряет 1 миллиард из своего триллиона долларов.

— Так и рассуждают многие неглупые люди, — сказал Второй секретарь, — им кажется, что эти игры не на их поле. Но смотрите: американец заплатил налоги. Государство из этих средств финансировало науку, и появился квантовый компьютер. Государство передало документацию американским компаниям, которые тоже платят налоги. Это изобретение должно было работать на американцев. Все остальные должны были покупать лицензию на его использование. Но китайцы украли документацию, и стали делать эти квантовые компьютеры очень дешево. Еще бы: они не платили миллиарды за организацию научных центров, не финансировали научное сообщество, не содержали университеты, а просто присвоили результат. Американские компании оказались в худшем положении на рынке, они сокращают производство, увольняют персонал, платят меньше налогов. Урезаются социальные программы. Американцы начинают жить хуже. Почему? Потому, что они столкнулись с чужой культурно–политической доктриной, с чужой системой ценностей.

Второй секретарь сделал паузу, чтобы отпить глоток кофе и оценить произведенное на аудиторию впечатление, и двинулся дальше:

— Приведу конкретный пример. Британский биохимик, доктор Линкс много лет работал в университете Бат за деньги британских налогоплательщиков, и его группа создала очень эффективную генно–модифицировнную культуру, т.н. «триффид». Британское общество имело веские причины полагать, что это изобретение будет работать на британцев. Но не тут–то было. Меганезийцы предложили доктору Линксу сумму, довольно значительную для него, и он сбежал в Меганезию, прихватив с собой все рабочие файлы по проекту. А дальше, за счет этой краденной разработки, меганезийцы получили популярность среди народа Мпулу. С этого и начался, по сути, нынешний центрально–африканский кризис. Вот вам конкретный пример столкновения двух культур на политическом поле. Одна (назову ее греко–романской, т.к. ее история начинается с Греции и Рима) ориентирована на последовательное созидание. Она создает соответствующий социальный климат, где есть условия для развития творчества, образования, предпринимательства, производства, где установлены необходимые институты морали, права и финансового регулирования. Другая (назову ее варварской, т.к. она начинается с племен варваров–вандалов, которые разрушили и разграбили первую в истории цивилизацию современного типа), нацелена только на расхищение чужой собственности. В ней господствует извращенная мораль, Десять заповедей, вывернутые наизнанку. Кради. Убивай. Прелюбодействуй. Пожелай добра своего ближнего, его жены, его дома, его скота. Поклоняйся идолам. Презирай родительскую культуру, давшую тебе блага, которыми ты пользуешься. Это заразная социальная болезнь. Я уже указывал на парадокс: меганезийцы помогли лейтенанту Эрроусмиту и его парням. Этот парадокс легко объясним, если учесть, что варварская культура агрессивно продвигает себя, вовлекая в свою сферу влияния колеблющихся неординарных людей – таких, как доктор Линкс или как лейтенант Эрроусмит. Она говорит им: Ты – наш! Ты – умный, сильный, решительный! Плюнь на более слабых, составляющих большинство твоего общества. Вытри ноги об их ничтожные запреты, об их смешной гуманизм, об их нелепые традиции. Если тебе выгодно — укради. Если тебе удобно – убей. Так учит великий вождь Мауна Оро, захвативший океан от рассвета до заката, вождь сильных! Так учит Великая Хартия!… Давно ли Гитлер кричал с трибуны: «Отбросьте запреты! Я отвечаю за все, что вы делаете! Я хочу видеть у молодежи блеск глаз хищного зверя! Все принадлежит вам по праву сильного!». История повторяется, но увы немногие это замечают. А наша миссия (я имею в виду ООН), в том, чтобы новая контр–культура не собрала под свои знамена достаточно сил, чтобы развязать новую войну. Сейчас на маленьком пятачке в Центральной Африке столкнулись интересы трех культурных доктрин – греко–романской, тоталитарно–коммунистической и варварской, каждая из которых подкреплена мощью термоядерного оружия. И мы делаем все, от нас зависящее, чтобы удержать ситуацию, оказавшуюся, фактически на краю пропости.

Спецагент Босуорт задумчиво погладил свой затылок.

— Мда… Ситуация, конечно, хреновая, чего уж там… А, кстати в которую из трех сил у вас попали исламские террористы из Аравии?

— Они – отдельная проблема, — пояснил Второй секретарь, — но проблема другого порядка. У них, хотя бы, нет термоядерного оружия и боевых систем космического базирования.

— Верно, — согласился спецагент, — Хоть в этом нам повезло.

— Эта история с доктором Линксом и триффидами, — медленно произнесла Жанна, — Я как–то упустила ее начало. Мистер Монтегю, об этом где–то написано? Я имею в виду, более–менее авторитетные источники, а не «желтизну», делающую деньги на теории заговора и вторжении инопланетян в пустыню Калахари.

— Деятельность Линкса расследовалась экспертным советом «United Nations Environment Programme» (UNEP), — сообщил Монтегю, — это подразделение в структуре ООН, которое занимается охраной окружающей среды. Отчет о расследовании опубликован в «UNON Reports». Это — официальное издание центрально–африканской экологической комиссии ООН в Найроби, оно заслуживает не меньшего доверия, чем основной бюллетень UN.

— Да, действительно, — согласилась она, — И какова оказалась сумма роялти, на которую Линкс кинул британцев?

— Роялти? – удивился Второй секретарь.

— Ну, да. Ведь британцам полагались выплаты от использования триффидов в Африке, а они ничего не получили, и у них, как вы сказали, претензии по патентному праву.

— Разве я так сказал?

— Вы сказали, что Линкс украл этот проект у британского университета, продал результат меганезийцам, и они сняли сливки, — напомнила Жанна, — Суд, в таком деле, сдирает с виновника роялти и пени в пользу владельца патента. Иначе, какой смысл судиться?

— Видите ли, мисс Ронеро, триффиды не должны были использоваться из–за той огромной угрозы экологии, которую они несут. Экология Центральной Африки уже нарушена из–за триффидов, которые культивируются в Мпулу, вопреки строгому запрету, наложенному на эту разработку советом UNEP, и утвержденному Британской комиссией по биоэтике.

В глазах спецагента Босуорта вспыхнул профессиональный интерес.

— Ах вот как! Значит, это совет UNEP, вступив в сговор с комиссией по биоэтике, кинул британских налогоплательщиков. И здорово кинул! На месте британской MI–5 я бы уже взял чиновников этой комиссии за вымя на предмет того, сколько они получили от UNEP за поддержку таких вот запретов. Кстати, центральный офис UNEP дислоцирован в Нью–Йорке, там же, где все структуры ООН. Если бы мне пришел запрос из Лондона, я бы с большим интересом посмотрел на их финансовую отчетность. Ничего себе, бизнес…

— На самом деле, — сказала Жанна, — все, что тут говорилось про доктора Линкса — ложь от начала и до конца. Правда в том, что Линкса вышвырнули из университета за два года до того, как меганезийцы заинтересовались триффидами. А все потому, что он предложил организовать в Африке эффективное сельское хозяйство вместо гуманитарных поставок.

— Это действительно так? – спросил Босуорт, пристально глядя на Джентано.

— Видите ли, Гарри, — сказал Второй секретарь, — ученые очень остро реагируют на такие вещи, как расизм, и нет ничего удивительного в том, что они изгнали из своего общества человека, выступившего с подобными заявлениями…

— Расизм?! – переспросила Эстер, — Вы сказали: «расизм»?

У молодой американки из Аризоны был такой удивленный вид, словно ей сообщили о крокодилах, страдающих от засушливой жары в джунглях Гренландии и Шпицбергена.

— Позволю себе повторить, мисс Блэйз: ученые чутко реагируют на любые проявления расизма, — пояснил Джентано, — Тот факт, что Линкс призывал лишить население черной Африки продовольственной помощи, оказался для них достаточным основанием…

— Если вы когда–нибудь приедете в Мпулу, — перебила Эстер, — то упаси вас бог назвать доктора Мак Лоу Линкса расистом. То самое население черной Африки разорвет вас в клочья прямо на улице и вас никто не спасет, понимаете? Когда док Мак прилетел в Мпулу, люди ехали за сто миль, только чтобы увидеть его. Его фото стали продавать на рынке, как амулеты. Когда Мак Лоу пообедал в кафе в Макасо, то монеты, которыми он рассчитался, тоже стали амулетами, а ложка, которой он ел, висит над стойкой бара, и рядом табличка: «Этой ложкой ел сам док Мак Лоу, тот который накормил страну».

— Я видел эту ложку, — добавил Босуорт, — Не знаю, Джентано, кто загрузил вам дезу на счет Линкса, но советую не пользоваться этим источником. А вашим умникам из UNEP лучше не появляться в Мпулу в ближайшие 10 лет. Эстер права: их там линчуют.

— Местные жители не понимают многих вещей, — заметил Второй советник, — Сегодня у них появилась еда. А что завтра будет со средой их обитания? По прогнозам UNEP, еще несколько лет, и естественная флора и фауна исчезнет, а зона аномальной влажности вокруг триффидных плантаций уничтожит лесо–саванну во всем регионе. Что тогда?

— Действительно, и что тогда? – спросила Эстер, — Все Мпулу зальется слезами от горя?

— Вы действительно не понимаете? — спросил он.

— Я действительно не понимаю, — подтвердила она, — А мпулуанцы тем более. Их, знаете ли, больше интересует наличие еды, а не наличие лесо–саванны.

— Варвары, — с сарказмом добавила Жанна, — Вандалы. Они отнимают у замечательной и гуманной греко–римской цивилизации ее исконную африканскую лесо–саванну. Какая черная неблагодарность: вместо того, чтобы как культурные люди стоять в очереди за миской бесплатного греко–римского супа, эти негры… Ой, простите, вандалы, воруют с помойки выброшенных триффидов и начинают сами себя кормить! Какая наглость! А этот предатель доктор Линкс? Вместо того, чтобы цивилизованно умереть под забором, куда его выбросили гуманные греко–римляне, он бежит к папуасам, а потом тянет свои грязные гитлеровские руки к африканцам, являющимся греко–римской собственностью.

Жанна перевела дух, и одним глотком допила свой кофе.

— Очень верное замечание, — сказала ей Эстер, — Ты только забыла про приправу к супу.

— Ах да! Героин. Как же без него? Мистер Монтегю, помогите мне решить одну дилемму. Вот две культуры. Одна привезла в Африку голод, войну и бесплатный суп с героином, а другая — безопасность, сытость и кое–какое образование. Какая из них более варварская, а которая – менее? Вы сказали, что греко–римская культура создала какую–то уникальную среду для интеллектуального творчества, но почему доктор Линкс в этой среде жил под забором, а в среде, которую вы назвали варварской, он работает в науке, имеет хороший заработок, и у него достойное место в обществе? Кто кого обокрал? К чему вы вспомнили 10 заповедей, и Гитлера, который возник в греко–римской, Европе, а не в варварской Океании и не в Центральной Африке? По–моему, у вас серьезные проблемы с логикой.

— Конечно, наша культура тоже не идеальна, — ответил Джентано, — тут вы правы. У нее есть свои ошибки. Возможно, история с доктором Линксом – одна из них. Но вы же не будете спорить, что эта культура создала институт защиты нематериальных ценностей, право, в том числе на интеллектуальный продукт. Ученый, изобретатель стал собственником продукта свего разума. Это — основа прогресса и процветания, вы согласны?

— Сильно сказано, — прокомментировала Эстер, — А где можно увидеть реестр великих ученых – миллиардеров? А то, что не миллиардер, то торговец арабской нефтью, или биржевой жулик с Уолл–стрит, или сенатор, поделивший деньги налогоплательщиков таким образом, что треть попадала в его карман. Жанна тут очень кстати сказала про роялти. Где роялти тех ученых и инженеров, которые изобрели вот этот самолет с его начинкой, этот ноутбук с его software, ваш спутниковый телефон, и тот космический аппарат, который вывел на орбиту спутник. Где роялти ученых, которые придумали спутниковую связь? В лицензионных соглашения я не вижу никаких следов ученых. Деньги за их изобретения получает кто–то другой. Может быть, какой–то вандал?

Второй советник улыбнулся и развел руками.

— Я же сказал: наша греко–романская культура далеко не идеальна. Но на ее почве вырос потенциал будущего благосостояния человечества: так называемая научно–техническая революция. На африкано–китайско–меганезийской почве ничего подобного не возникло.

— Агитка, — спокойно сказала Эстер, — Этот потенциал вырос на плечах ребят, которые сто тысяч лет назад пришли в Евразию из Африки и расселились от Китая до Биская. Иногда их называют кроманьонцами или первыми людьми современного типа. Потом, в разных местах, они придумавали разные полезные вещи. В Египте — геометрию и химию, в Китае — земледелие, в Индии – цифры, в Малой Азии – металлургию, и т. д. И вы сейчас взяли, и приписали все это оптом какой–то «греко–романской культуре», которой никогда не было. Сказали бы: культура Ренессанса, это было бы честно. Но ей всего 500 лет, и у нее все заимствованное. Современной китайской культуре – 50 лет. Современной меганезийской – 20. С исторической точки зрения это одинаково скороспелые побеги на общем стволе. Ни у кого нет ни приоритета, ни особых прав на общее наследство.

— Вы прекрсно образованы, мисс Блэйз, — сказал Джентано, — мне просто страшно с вами спорить, я сам себе кажусь недоучкой.

— То, что я сказала, можно прочесть в учебнике для средней школы, — отрезала она.

— Да, я помню, там что–то было про египетские пирамиды, — поддержал Босуорт, — вроде как, они изобрели треугольники раньше греческого Пифагора.

— Тем не менее, Гарри, вы, я думаю, не хотели бы жить в Египте, — сказал Джентано.

— Да уж, наверное, — буркнул спецагент.

— … А вы, мисс Блэйз, вряд ли захотели бы жить, например, в Китае.

— К чему это вы? – спросила она.

— К тому, что вы возвращаетесь домой, в Аризону, — пояснил он.

— Во–первых, мы летим не из Китая. А, во–вторых, я не возвращаюсь, а еду навестить родителей. Через пару недель я возвращаюсь домой, в Мпулу.

— Как вы сказали? – изумленно спросил Второй советник.

— Я сказала: домой, в Мпулу. Что тут непонятного?

— У Эстер и Наллэ очень симпатичный дом в Макасо, — вставил Босуорт.

— И очень уютный и классный, — добавила Жанна, — И с балкона 3–го этажа прекрасный вид.

— А… — протянул Джентано, — Значит, вы – жена Наллэ Шуанга?

— Vahine, — с легкой улыбкой, поправила она, — Так будет точнее.

— Ну, да… Разумеется… Это меняет дело… Гм… Но это — исключительный случай. Так бывает очень редко… Гм… Вот вы, мисс Ронеро, возвращаетесь в Канаду, не так ли?

Жанна кивнула.

— Да, я возвращаюсь домой, в Галифакс. И что из этого следует?

— Только то, что вы не остаетесь в Меганезии, социальные ценности которой вы с таким жаром защищали. Вы предпочитаете жить в Канаде, в стране с… гм… греко–романской культурой, в адрес которой вы так негативно высказывались в дискуссии.

— Я просто еду домой, — ответила она, — Не в Грецию и не в Рим, а в Новую Шотландию. Если вы приедете туда и заявите простым парням, сидящим в пабе на Кэйп–Форчу, что они — греко–романцы, то, боюсь, вам бабахнут по голове пивной кружкой.

— Знаете, в чем ваша ошибка, мистер Монтегю? – вмешалась Эстер.

— Гм… Интересно… Так в чем?

— Вы пытаетесь запугать собеседника выдуманными страшилками или запутать его в красивых, но бессмысленных сочетаниях слов. А надо просто назвать вещи своими именами, и обозначить реальные проблемы, если они действительно существуют.

— Они действительно существуют, — сказал Джентано. — Если говорить кратко, то в мире есть три системы. Одна – уже взрослая и проверенная временем. Я назвал эту систему греко–романской. Вторая, более молодая и агрессивная – коммунизм. Не буду повторять страшилок Холодной войны, но коммунизм в его самой динамичной, китайской версии, конкурирует за жизненное пространство с нами. Третья, самая юная, и агрессивная — это анархизм в его технократичной меганезийскй версии. Она тоже претендует на большую долю жизненного пространства, которую может отнять только у нас. Речь не о военном конфликте. Будем считать, что его никто не желает. Экспансия молодых систем идет формально–мирным путем – через экспорт идеологии и образа жизни.

— Ясно, — с некоторым облегчением произнес Босуорт. — Так всегда было. Даже еще до человека. Трилобиты конкурировали с динозаврами. В общем, все по Дарвину.

— Это уже другое дело, — заметила Эстер, — Если не трогать 10 заповедей и не поминать Гитлера, то все становится на свои места. Настольная книга моего faakane — Адам Смит «Исследование о природе и причинах богатства народов». Она вышла в 1776 — тогда же, когда декларация независимости США. Легко запомнить. Конкуренцию выигрывает та система, в которой эффективнее устроено производство и распределение.

Второй советник задумчиво потер лоб ладонью.

— Интересно, а «Протестантская этика и дух капитализма» Макса Вебера не является ли также настольной книгой вашего… э… faakane?

— Угадали, — сказала она.

— Значит, дело не только в производстве и распределении, а еще и в этике, не так ли?

— Этика как раз содержит модель производства и распределения, — ответила Эстер, — вот это, как говорит Наллэ, и есть открытие Вебера. Выводы, которые сделал Вебер из этого своего открытия – фэйк, попытка подогнать факты под апологию пуританства. Научный вывод был в том, что этика это часть технологии. Тот же промышленный software, но только не компа, а для людей, для общества, для тех, кто принимает ключевые решения.

— Чистейшей воды тоталитаризм, — прокомментировал Джентано.

— С каких это пор Вебер считается тоталитаристом? – спросила она.

— Вебер не тоталитарист. Это вполне либеральный социолог. Но вы–то переиначили его выводы и объявили, что людей надо ре–программировать под нужды производства, как делали в СССР при Сталине и в Китае при Мао.

— Разве я сказала, что нужно ре–программировать?

— А разве нет? Раз этика – это software, значит, ее надо загружать в голову.

Эстер покачала головой.

— Вы рассуждаете, как Вебер. Он предлагал загружать в головы протестантскую этику ради стимулирования капиталистического производства и распределения. Именно так делается во многих странах. А я сказала, что этика — это программа, которая определяет характер производства и распределения, но не говорила про загрузку.

— Она действительно этого не говорила, — поддержала Жанна.

— Тогда что имела в виду мисс Блэйз?

— Я имела в виду, что какой–то набор программ непременно будет загружен, потому что человек – существо социальное и обучающееся. А теперь берем ваши, мистер Могтегю, три системы. В первой системе людям загружают в мозг буржуазную этику, во второй – коммунистическую, а в третьей, соответственно, анархистскую. Вопрос в том, какой получается экономический результат.

— Впервые слышу про анархистскую этику, — заметил Босуорт, — что это за зверь такой?

— Хартия, — лаконично ответила Жанна.

— И все?

— Ага.

— Я об этом упоминал, — напомнил Джентано, — 10 заповедей, вывернутые наизнанку.

— Черта с два, — возразила канадка, — Попробуйте кого–нибудь ограбить в Меганезии. Оглянуться не успеете, как окажетесь на каторжных работах.

— Полиция там неплохо работает, — согласился с ней Босуорт, — а опыт привлечения армейских резервистов к охране порядка вообще можно бы и перенять.

— Похоже, вы оба просто в восторге от Меганезии, — желчно заметил Второй советник.

Спецагент Босуорт фыркнул.

— Ничего подобного. Мне совсем не нравятся тамошние порядки. Мне нравится, как они их охраняют, но это совсем другое дело, Джентано. Совсем другое.

— И мне многое не нравится в Меганезии, — добавила Жанна, — Что–то для меня просто непривычно, против некоторых вещей у меня есть принципиальные возражения, а ряд артикулов Хартии для меня вообще неприемлемы. Но это мое мнение и я никому не намерена его навязывать.

Монтегю улыбнулся.

— Рад слышать, мисс Ронеро. Здоровая критичность оценок всегда была отличительным свойством… Не буду говорить, какой культуры, а то вдруг вы стукнете меня кофейной чашечкой по голове, как принято в пабах Новой Шотландии.

— Не стукну, — пообещала она, — Во–первых, кофейная чашечка для этого не годится, а во–вторых, я не люблю применять силовые аргументы в споре.

— Браво. Тогда я наберусь смелости и спрошу: что конкрентно вам не нравится в Хартии?

— Как вам сказать? – Жанна сделала паузу и покрутила в руках чашечку, — не так–то легко найти грань между «не нравится» и «непривычно». Например, секс, семья, дети. Что–то вызывает тревогу просто с непривычки, как незнакомая еда. Но, к примеру, артикул об изъятии ребенка из семьи, где его опекают по принципам, несовместимым с Хартией… Вот с чем я категорически не согласна. Можно говорить о качестве нового поколения, о том, что оно получается счастливее, разумнее, здоровее – все равно, это на мой взгляд, слишком жестоко по отношению к родителям. Эта мера применяется, насколько я знаю, очень редко – но это Дамоклов меч. Что–то вроде селекции, как у древних спартанцев – только применяется она не к детям, а к родителям. Я считаю, что это унизительно. В общем, я не согласна. Второе – это удивительная легкость, с которой там отнимается человеческая жизнь. Я не о криминальных убийствах – их там, как раз, меньше, чем в большинстве западных стран. Я о самом отношении. Из–за этой системы резервистов, которая, кстати, нравится Гарри, как полисмену–профессионалу, Меганезия крайне милитаризована. Люди смотрят на боевое оружие, как на привычный предмет обихода. Сковородка и автоматическая винтовка – вещи из одного бытового ряда. Одна — чтобы жарить яичницу, другая – чтобы убивать людей. Иногда меня это даже пугало.

Спецагент Босуорт шутливо погрозил ей пальцем.

— Это не по–добрососедски. Говорите про Меганезию, а ругаете США. Это из нашей Конституции, во 2–й поправки: «Поскольку, для безопасности свободного государства необходима хорошо организованная милиция, право народа хранить и носить оружие не подлежит ограничению». Это хорошее правило, которое обеспечивает безопасность не только тем, кто носит оружие, но и всем безоружным мирным гражданам рядом с ними. Ума не приложу — что вас в этом пугает?

— Пугает не в прямом смысле, — уточнила она, — Я там чувствовала себя в безопасности. Пугал механический подход к уничтожению человека. Не знаю, как объяснить…

— Я знаю, — перебила Эстер, — Это иное отношение к жизни и смерти. Наверное, дело в религиозной культуре. Культура Tiki не особо выделяет смерть из цепи повседневных событий. Люди рождаются, живут, куда–то уходят, и как–то живут там…

— Загробный мир, рай, ад и все такое? – уточнил Босуорт.

— Нет. Проще. Наллэ говорит: это как если человек ушел на лодке в море, и не вернулся. Наверное, он пристал к какому–то берегу, в этом мире или в другом. Знаете, у древних океанийцев каждый островок считался, в каком–то смысле, особым миром.

— Я читал статью о культуре Tiki, — заметил Второй советник, — Примитивные пещерные суеверия. Духи людей, животных и стихийных сил. Тотемы. Амулеты. Магия. Полная противоположность мировым религиям, на которых базируется современная культура. Так что, Жанна, если меганезийская система победит у вас в Новой Шотландии, то вы можете проститься со всеми формами культуры, кроме языческих ритуальных плясок.

— В каком смысле она победит? — спросила канадка, — что–то типа десанта марсианских боевых треножников из «Войны миров» сэра Уэллса?

Монтегю медленно покачал головой.

— Это не шутки, мисс Ронеро. Я уже говорил про агрессивную культурную экспансию. Никаких треножников. Но приходит день, и вы видите, что вокруг вас люди иной культуры, а признаки вашей культуры стремительно тают. Вы перестаете понимать собственных соседей и даже собственных детей. А они не понимают вас, и удивляются: зачем вы так сложно и неудобно живете? Зачем ищете какой–то смысл в жизни, думаете над умными книгами и сложными моральными проблемами? Станьте яркой коралловой рыбкой, птицей летящей над морем, кошкой на крыше. Мы вам поможем. Мы устраним вредных субъектов, которые мешают вам жить простой, счастливой животной жизнью. Мы применим высшую меру гуманитарной самозащиты к священникам–монотеистам, философам–идеалистам и правозащитникам–алармистам. Мы вышвырнем их из страны, вместе с их книжками, учебниками и проповедями. Мы сотрем даже память о том, что они были. И вот тогда настанет полное и окончателное счастье.

— И что из этого следует? — спросила Жанна.

— Мы должны, — ответил он, — вспомнить устои нашей культуры и научиться определять, что – свое, а что — чужое и смертельно опасное для нашей цивилизации. В противном случае, мы погибнем, растворимся, как Рим растворился в толпах варваров.

— И как вы намерены определять, мистер Монтегю? По какому критерию?

— Пока что я лишь назвал проблему. Согласитесь, она имеет место быть.

— Если нет критерия, то это все пустой звук, — заметил Босуорт.

— Есть понятие: традиционные ценности западной цивилизации, — пояснил Монтегю.

Спецагент скривился и почесал подбородок, став на секунду похож на трогательного доброго орангутана, озадаченного извлечением банана из запертого ящика.

— А нельзя ли конкретнее, Джентано? Для простых парней вроде меня.

— Если в общих чертах, — сказал Второй секретарь, — то вспомнить устои, значит найти точку, после которой наша толерантность превратилась во всеядность. Эту ошибку надо аккуратно исправить.

— Как далеко эта точка? – поинтересовалась Эстер, — До II мировой войны или после?

— Помилуйте, мисс Блэйз! Это вопрос к историкам, а не ко мне.

— Не скромничайте, — подзадорила она, — если вы уверены, что эта точка есть, то можете назвать время хотя бы с точностью до эпохи.

— Видите ли, эта точка лежит не совсем во времени. Она, так сказать, условна. Мы же не хотим повторить ошибки прошлого, такие, как расовая дискриминация. Я имею в виду, что надо вернуть в нашу жизнь некоторые неоправданно забытые ценности.

— Да назовите же их, наконец! – взорвался Босуорт.

— Ответственность, — спокойно сказал Монтегю, — Ответственное отношение человека ко всему, что его окружает. К семье, к соседям, к работе, к своему дому, к своей стране. К планете, на которой он живет и к человечеству, как, опять же, к семье, в неком смысле…

Жанна посмотрела на него с некоторым беспокойством.

— Мистер Монтегю, вы не забыли тему своего выступления? Я имею в виду: вы начали с защиты Рима от варваров, а сейчас цитируете манифест планетарного гуманизма.

— Э… Видите ли, мисс Ронеро, я имел в виду не просто ответственность, а именно такую ответственность, которая исходит из стремления к определенному идеалу. Я назову этот идеал иудео–христианским, не в религиозном, а в культурно–политическом смысле.

— Так бы сразу и сказали, — Босуорт облегченно вздохнул, — Ясное дело, что исламистов надо гнать в шею из западного мира. Хватит разводить толерантность, а то они совсем обнаглели, скоро на голову сядут.

— Гарри! Я совершенно не имел в виду мусульман.

— Ясно, — сказал спецагент и хитро подмигнул Второму советнику, — Не беспокойтесь, Джентано, тут все свои. Не заложат. Верно, девушки?

— Не заложим, — подтвердила Жанна.

— Я вообще скажу, что мы дискутировлпи об экологии и меганезийцах, — добавила Эстер.

— Ну! — весело согласился Босуорт, — Меганезийцы, если говорить про семью, ни черта не соответствуют христианскому идеалу. Многоженство, шведские тройки, и все такое. На счет экологии тоже… Засадили всю Центральную Африку своими <