Подъем современного индивидуализма

И МУЖЕСТВА БЫТЬ САМИМ СОБОЙ

Индивидуализм есть самоутверждение индивидуального Я как такового, безотносительно к его участию в мире. Тем самым он полярен коллективизму, самоутверждению Я как части большего целого, безотносительно к индивидуальному характеру этого Я. Индивидуализм вышел из кабалы примитивного коллективизма и средневекового полуколлективизма. Он рос под защитным покровом демократического конформизма и открыто выступил — в умеренной или радикальной формах — в экзистенциализме.

Примитивный коллективизм был подорван опытом переживания личной вины и личного поиска (или сомнения). К концу древнего мира это привело к радикальному нонконформизму скептиков и циников, к умеренному нонконформизму стоиков, к попытке обрести трансцендентное основание для мужества в стоицизме, мистицизме и христианстве. Эти мотивы присутствовали в средневековом полуколлективизме, и, как ранний коллективизм, он оказался разрушен переживанием личной вины и аналитической силой радикального сомнения. Но движение к индивидуализму было долгим. Протестантизм, несмотря на свою сосредоточенность на индивидуальном сознании, сложился в строго авторитарную и конформистскую систему, наподобие своего противника, Римской католической церкви периода Контрреформации. Индивидуализма не было ни в одной из больших вероисповедальных групп. И за их пределами был разве что скрытый индивидуализм, поскольку индивидуалистические тенденции Возрождения они вобрали в себя и приспособили к своему церковному конформизму.

Такое положение сохранялось полтора века, не более. После периода конфессиональной ортодоксии индивидуальное начало вновь выступило вперед. Пиетизм и методизм усилили темы личной вины, личного опыта, личного совершенства. Они не предполагали отклониться от церковного конформизма, но с неизбежностью отклонились; субъективное благочестие стало мостом и к победоносному возвращению автономного разума. Пиетизм был мостом к Просвещению. Но даже Просвещение не считало себя индивидуалистичным. Верили уже не в тот конформизм, который основывался на библейском Откровении, а в тот, основание которому положит сила разума, действующая в каждом человеке. Принципы практического и теоретического разума почитались 

75

универсальными; за ними признавалась способность создать — путем обучения и поиска — новый конформизм.

Вся эта эпоха верила в принцип «гармонии» — гармонии как закона Природы, в согласии с которым деятельность каждого, как бы индивидуалистично она ни была задумана и выполнена, ведет — «за спиной» отдельного действующего лица — к гармоничному целому: к истине, которую если не все, то по крайней мере большинство может принять; к благу, в котором все больше и больше людей сможет участвовать; к солидарности, основанной на свободной деятельности каждого индивида. Индивид может быть свободным, не разрушая при этом группы. Функционирование экономического либерализма, казалось, подтверждало такое представление: законы рынка создают, за спиной отдельных конкурентов, наибольшее количество товаров для всех. Функционирование либеральной демократии показало, что свобода индивида принимать политические решения не разрушает политической солидарности. Научный прогресс показал, что индивидуальные исследования и свобода научных убеждений не препятствует высокой степени научного согласия. Педагогика показала, что акцент на свободном развитии отдельного ребенка не уменьшает его шансов стать активным членом конформистского общества. А история протестантизма подтвердила веру реформаторов в то, что свободное общение каждого человека с Библией способно создать церковное согласие, несмотря на индивидуальные и даже конфессиональные различия. Поэтому ни в малейшей мере не был абсурдным сформулированный Лейбницем закон предустановленной гармонии, в связи с его учением о монадах, составляющих всякое тело: монады, не имея окон и дверей, открытых друг другу, тем не менее участвуют в одном и том же мире, который присутствует в каждой из них, явно или неявно. Проблема индивидуализации и участия казалась разрешенной — как в плане философском, так и в плане практическом.

Мужество быть самим собой, как его понимало Просвещение, есть мужество, в котором индивидуальное самоутверждение включает в себя участие во всеобщем рациональном самоутверждении. Таким образом, утверждается не индивидуальное Я само по себе, но индивидуальное Я как носитель разума. Мужество быть самим собой есть мужество следовать разуму и бросать вызов иррациональному авторитету. В данном отношении (и только в нем) — это неостоицизм. Ибо мужество быть эпохи Просвещения не есть мужество быть, осуществляемое в резиньяции. Оно не только смело встречает превратности судьбы и неизбежность смерти, но и утверждает себя как силу, способную преобразить — в соответствии с требованиями разума — реальность. Это борющееся, дерзкое мужество. Оно побеждает угрозу бессмысленности мужественным усилием. Оно побеждает угрозу вины принимая

76

ошибки, недостатки, проступки (и в личной, и в социальной жизни) как нечто неизбежное и в то же время через воспитание поддающееся исправлению. Мужество быть самим собой в атмосфере Просвещения — это мужество утверждать себя как мост от низшей к высшей степени разумности. Ясно, что такой тип мужества должен был стать конформистским в тот самый момент, когда завершится его революционное наступление на все, что противоречит разуму, а именно — в момент победы буржуазии.