Католицизм на Кубе в условиях социально-экономической и политической трансформации

 

После победы Кубинской революции, по некоторым данным, режим Ф. Кастро подверг репрессиям в общей сложности около 3500 представителей Католической церкви. Некоторые из них были убиты, некоторые отправлены в тюрьмы или высланы. Кроме этого, была проведена конфискация церковного имущества, национализирована собственность Церкви. Кардинал Мануэль Артеага Бетанкур укрылся в аргентинском посольстве[317].

Большая часть священников и монахов, в основном иностранного происхождения (примерно три четверти священников на Кубе были испанцами), покинула Кубу в первые же годы после революции. Объясняется это тем, что традиционное доминирование в католической иерархии испанских священников всегда ассоциировалось с их принадлежностью к высшему классу. По мнению Р. Торрейра Креспо, победа революции создала для кубинской Церкви серьезную дилемму, учитывая довольно крепкие ее связи с кубинским обществом: «Церковь на Кубе, нагруженная балластом связей с испанским колониализмом и последующими тесными связями с американской системой неоколониализма, рассматривалась многими как агент империалистического влияния»[318].

Более того, именно к высшему классу они и принадлежали, что не могло не вызвать с их стороны, как верно замечают американские исследователи Э. Хэйджмэн и Ф. Вэтон, однозначно отрицательной реакции на экономические преобразования, начатые правительством Ф. Кастро[319].

Следует иметь в виду, что, хотя часть католического духовенства и различных католических организаций и приняли активное участие в борьбе с режимом Ф. Батисты, большая часть Церкви была во время гражданской войны на стороне власти. В частности с открытой поддержкой режима выступал архиепископ Гаваны М. Артеага, обозначая тем самым официальную позицию. Некоторые иерархи, такие как епископ Камагуэя Карлос Риу, занимали выжидательную позицию, вообще отмалчиваясь по столь болезненному для страны вопросу.

Как уже отмечалось, католическая молодежь активно поддерживала борьбу повстанцев Ф. Кастро, но лидер крупнейшей молодежной католической организации Кубы «Католическая молодежь» («Juventud Catolica») А. Вальдеспино осуждал государственный переворот, тем самым оставаясь на стороне властей.

Эти факты говорят об очевидном расколе в рядах кубинских католиков в середине XX века. Католический клир не был единым. Если верхушка в лице епископата и лидеров католических организаций стояла на позициях защиты существующего режима, то низшее духовенство, рядовые священники, а также члены религиозных объединений не считали для себя возможным мириться с растущим социальным неравенством на Острове, зависимостью его от США, репрессивными методами управления.

Отношение Католической церкви к режиму Ф. Кастро в постреволюционный период следует четко разделять на два этапа: до обращения революционного правительства к коммунистической идеологии и после. При этом важно отметить, что сразу после Революции Ф. Кастро стоял на национал-буржуазных позициях, а его взгляды вполне сочетались с христианской доктриной. Как отмечает С. Педраза, изначально Ф. Кастро сам определял произошедшую революцию как гуманистическую, о чем он, в частности, говорил во время своего визита в США в апреле 1959 года[320]. 17 декабря того же года Ф. Кастро в телевизионной программе «Ante la Prensa» еще раз высказался в том духе, что революция и религия никак не должны мешать и противоречить друг другу: «Мы понимаем, что наша Революция ни в коей мере не направлена против религиозных чувств… поэтому у нас нет никаких намерений касаться религиозных чувств населения»[321].

Достаточно спорной выглядит ситуация, касающаяся отношения самого Ф. Кастро к католицизму. Известно, что сам он являлся выпускником колледжа иезуитов «Вифлеем», а его наставником был иезуит отец Лоренто.

Как уже отмечалось, к моменту победы революции на Кубе Ф. Кастро отнюдь не был явным противником Католической церкви. Более того, у него были все причины относиться к ней с некоторой долей симпатии. Известно, что после неудачной операции партизанских сил во время штурма казармы Монкада, в результате которой Кастро был арестован и подвергнут суду, именно Католическая церковь в лице архиепископа Сантьяго Энрике Переса Серантеса выступила в его защиту. Как отмечает испанский исследователь Н. И. Уриа, именно благодаря заступничеству Серантеса Кастро получил столь мягкое наказание[322].

Сразу после победы Кастро заявил, что именно Католическая церковь является одним из гарантов свободы, а самого Серантеса он приглашал выступить вместе с ним в ночь с первое на второе января в Сантьяго-де-Куба, где он произнес свою первую речь.

Некоторые католики принимали и активное участие в самом революционном движении. Этот факт отмечался самим Кастро, который заявлял, что «Католическая церковь внесла свой решительный вклад в дело победы»[323]. В то же время, как отмечает

А.П. Фернандес, и сама Церковь в первый период после победы «приветствовала ее как ожидаемый конец неопределенности, вооруженного противостояния и в целом страдания народа» [324]. Тем не менее ряд авторов полагают, что отношения между Церковью и новой властью с самого начала носили противоречивый характер. Так, как отмечает Д. Ковалевски, «государственноцерковные отношения на раннем этапе в постреволюционной Кубе лучше всего обозначить как взаимно неприязненные»[325].

Сразу после установления нового режима, Церковь начала социальные программы по помощи населению. Так, 22 февраля 1959 начался сбор пожертвований для наиболее пострадавших в войне с Батистой регионов. Это происходило в пяти приходах в Пинар дель Рио, в сорока приходах в Гаване и в ряде других мест[326].

В целом до весны 1959 года можно говорить о том, что Церковь благосклонно, хотя и не без некоторого беспокойства, воспринимала происходящие на Кубе перемены. Как отмечает М. де Пас Санчес, к 1 января 1959 года кубинские католики были полностью готовы принять новую власть. Они восприняли победу Ф. Кастро восторженно и с надеждой, а в церквях по всему острову исполнялся известный католический гимн «Те Deum»[327]. На конференции, посвященной пятидесятилетию Первого Католического Конгресса архиепископ О. Маркес также подчеркивал, что несмотря на некоторые разногласия, «тем не менее можно говорить о том, что подавляющее большинство кубинских епископов поддержали триумф Революции»[328].

Следует иметь в виду и тот факт, что государственные перевороты для стран Латинской Америки не были чем-то сверхъестественным. Приход очередного человека на высший государственный пост отнюдь не означал глобальных изменений, тем более что изначально Ф. Кастро не давал поводов для мыслей о возможном повороте в сторону Советского Союза. На Кубе произошла очередная буржуазная революция, а сам Ф. Кастро был ярким представителем именно этого класса, хотя при этом и национально ориентированным.

Более того, после окончания Второй мировой войны советско-кубинские отношения резко ухудшились. Причиной этому стало вступление Кубы в холодную войну на стороне западного блока во главе с США. В результате 2 апреля 1952 года Советский Союз заявил о разрыве дипломатических отношений с Кубой. Миссия СССР в Гаване в вербальной ноте, направленной Государственному министерству Кубы сообщила, что «ввиду того что правительство Кубы отказало в разрешении 21 марта текущего года въезда на Кубу дипкурьеров Советского Союза и тем самым лишило Миссию СССР нормальной дипломатической связи с правительством СССР, в нарушение общепризнанных дипломатических норм советское правительство отзывает Временного Поверенного в делах и приостанавливает отношения с правительством Кубы»[329].

Кубинская революция проходила под ярко выраженными антиимпериалистическими и антиамериканскими лозунгами, но не под коммунистическими. США не сразу разорвали отношения с режимом Кастро, и дипломатические отношения между Кубой и США сохранялись до января 1961 года. Соединенные Штаты первоначально пытались уладить ситуацию дипломатическим путем, надеясь поставить новый кубинский режим под свой контроль. Советское же руководство со своей стороны также не спешило поддерживать Фиделя Кастро, а в первый год после революции, по мнению американского исследователя

В. Дункана, вообще во многом дистанцировалось от него, контактируя с кубинскими коммунистами[330]. Другой американский исследователь, X. Дюбаи, отмечал, практически сразу же после революции на Кубе, что, когда повстанцы пришли к власти, «Кастро отрицал, что имел какие-либо контакты с коммунистами, какие-либо связи с ними или какие-либо идеи по адаптации советской модели для Кубы»[331]. В том же ключе ситуацию оценивал и мексиканский историк Б. Торрес Рамирез, отмечавший, что в течение первых месяцев после революции Советский Союз воспринимал кубинскую революцию как «нечто периферийное в своих интересах… и ни о какой поддержке со стороны советского правительства не могло идти и речи»[332].

Первым тревожным звонком для буржуазии Острова и для Церкви стал Закон об аграрной реформе от 17 мая 1959 года. По мнению отечественных исследователей В. А. Бородаева и Н. С. Леонова, именно его следует считать точкой отсчета открытого американо-кубинского конфликта[333]. С ними согласен и британский исследователь С. Бэлфор[334], считающий, что закон хотя и носил умеренный характер, но нанес существенный удар по американским интересам на Острове.

Закон об аграрной реформе вновь, как и в период предшествующий революции, поставил Церковь в сложное положение. С одной стороны Закон вполне сопрягался с положениями Социальной доктрины Католической церкви, но с другой Церковь стояла на защите права частной собственности. Тем более что и сама она была собственником.

31 мая 1959 года помощник епископа Гаваны Эвелио Диас пишет циркулярное письмо «Католическая церковь и новая Куба», в котором подтверждает, что Закон об аграрной реформе в своих фундаментальных основах согласуется с церковными представлениями о принципах социальной справедливости: «Аграрная реформа в своих справедливых намерениях и с учетом необходимости для нашей Родины принципиально согласуется с представлениями Церкви о принципах социальной справедливости. Ее реализация обязывает сознание каждого христианина, который как таковой, забывая о своих эгоистических личных интересах, должен способствовать ей в “интересах всеобщего благополучия” как хороший кубинец и самый лучший христианин»[335].

Надежда Церкви на дальнейшее смягчение преобразований была вызвана все еще не определившимся до конца курсом революционного правительства. Очевидно, церковные иерархи сохраняли уверенность, что режим Кастро примет национально ориентированный характер, но без крайне левого уклона.

5 июля 1959 года в журнале «Богемия» появилась статья епископа Матанзаса Альберто Мартина Вильяверде «Кубинская аграрная реформа и Католическая церковь», в которой он, в частности, отмечал, что национализация не должна лишить крестьян земли, в результате чего они окажутся в зависимости от государства: «Мы ждем, что, наоборот, охраняющий государственный контроль собственности, который фиксируется в настоящее время в Законе и который многим кажется необходимым в начальном этапе аграрной реформы, со временем будет смягчаться, выполняя обучающую и помогающую крестьянам функцию по наиболее правильному использованию ими своей собственности» [336].

Ссылаясь на мнение экспертов, видевших схожесть мер Кастро с теми, что проводились в свое время в Советском Союзе, 21 июля 1959 года епископат Сантьяго-де-Куба выпускает пояснение по поводу своего отношения к аграрной реформе. В нем высшие католические иерархи Кубы прямо намекали Кастро, что, если ситуация будет развиваться по московскому сценарию, Церковь отреагирует на нее. Отмечая, что «источники» реформы не соответствуют ни Евангелию, ни энцикликам пап Льва XIII и Пия IX, «Кастро, чуждый, несомненно, московской ориентации, должен твердо знать, что эта ориентация ни в чем не способствует успеху Революции»[337].

Динамика позиции Церкви в течение двух месяцев после начала реформы вполне очевидна. К лету 1959 года уже видна явная обеспокоенность церковных иерархов проводимыми правительством Ф. Кастро преобразованиями.

В октябре 1959 года произошло событие, которое еще раз заставило усомниться многих в абсолютной гуманности нового режима. Один из лидеров революции Убер Матос, который являлся выразителем демократических тенденций в «Движении 26 июля», выступил с критикой политики Ф. Кастро, за что был арестован и приговорен к двадцати годам тюремного заключения. Католическая церковь немедленно отреагировала. Организация «Католическая молодежь» организовала протестную демонстрацию, а также созвала в конце ноября 1959 года Национальный Католический Конгресс. На демонстрации, прошедшей в центре Гаваны, собралось около одного миллиона человек[338]. В данном контексте необходимо напомнить, что в феврале 1958 года именно «Католическая молодежь» издала манифест о нарастающем кризисе в стране, в котором она требовала возвращения правительства Ф. Батисты в правовое поле. Фактически сразу после издания этого манифеста три члена организации (а также четыре члена «Университетской католической группы» – были найдены мертвыми с признаками насильственной смерти[339].

Католический национальный конгресс провел свои заседания 28 и 29 ноября 1959 года. По мнению кубинского католического журнала «Espacio Laical» (издается Культурным центром падре Феликса Валера), конгресс стал «публичным проявлением христианской души кубинского народа, самым крупным религиозным событием на Кубе до этого момента»[340]. На конгрессе католическая общественность Кубы ясно высказалась за соблюдение правовых норм, которые должны основываться на христианских принципах.

Официальный Ватикан немедленно отреагировал на происходящее на Кубе. 29 ноября 1959 года в адрес Конгресса поступило послание папы римского Иоанна XXIII. Обозначая генеральную линию послания как стремление к добру, которое должно быть присуще всему человечеству, папа писал: «Лозунги этих дней – продвижение союза и спасение христианского мира на Кубе, обеспечение гарантий сохранения ее католических традиций, получат общий знаменатель и будут более эффективными в милосердной жизни каждого из вас, реализуясь в лоне ваших организаций»[341].

Следует отметить тот факт, что после революционных событий на Кубе Ватикан занял вполне определенную позицию, которая выражалась в нейтралитете по отношению к режиму Кастро. Как отмечает И. Григулевич, «ни в одном из своих выступлений или высказываний Иоанн XXIII не осудил революционную Кубу, ее руководителей или внутреннюю политику. Более того, с приходом к власти Фиделя Кастро и его единомышленников дипломатические отношения между Ватиканом и Кубой не только не прервались, а наоборот, укрепились»[342].

Ф. Хотарт также отмечает, что отношения между Кубой и Святым Престолом никогда не прерывались, а назначенный для их реализации монсеньор Сезар Закки играл в них роль посредника. Посол Кубы в Ватикане Луис Амадо Бланко был в течение нескольких лет главой дипломатического корпуса, аккредитованного при Святом Престоле [343].

Как отмечает бывший офицер кубинской разведки Д. Амучастеги, С. Закки упорно трудился, чтобы открыть новые области сотрудничества, особенно относительно благотворительных учреждений, социальной работы и вербовки кубинцев в священники. При этом сам монсеньор принуждал кубинских семинаристов работать на плантациях и собирать сахарный тростник, за что Ф. Кастро неоднократно его хвалил. Со временем же С. Закки стал личным близким другом кубинского лидера[344].

Таким образом, во многом именно благодаря деятельности С. Закки к концу 1960-х годов церковные документы впервые официально характеризовали революцию как акт социальной справедливости, которая улучшила жизни населения Кубы.

Но в чем причина столь нейтрального отношения Ватикана к событиям на Кубе? Следует иметь в виду, что изначально переворот и приход к власти группы Ф. Кастро никак не был связан с социализмом – революция представлялась, скорее, как национально-освободительная.

На Конгрессе еще раз, очевидно, специально для революционного правительства, кубинская Церковь озвучила социальное кредо католицизма, давая понять, что только на соблюдении этих принципов может развиваться дальнейшее сотрудничество между Церковью и государством:

 

– Мы верим в естественные права и достоинство человека.

– Мы верим в право человека на достойную жизнь и в универсальность правосудия.

– Мы верим в права родителей на образование своих детей и в общественную обязанность распространения культуры.

– Мы верим в святость брака и семейной жизни.

– Мы верим в моральную необходимость любви к родине и в первенство общественного блага.

– Мы верим в право Церкви проводить ее спасительную работу.

– Мы верим в свободу человека, а не в тоталитарные доктрины.

– Мы верим в человеческое братство и Милосердие как основу христианской жизни[345].

 

Расшифровывая самый острый пункт, касающийся тоталитарных доктрин, епископ Вильяверде пояснял, что имеется в виду: «Мы полагаем, что государство имеет право направлять личную деятельность в русло общественного блага, но не вредя при этом существенным правам человека, семьи, частных организаций и Церкви, как это происходит в тоталитарных государствах»[346].

В заключительном документе Конгресса Церковь, естественно, коснулась наиболее острых вопросов, стоявших на тот момент перед Кубой, показав еще раз, что она не намерена отходить в сторону от проблем общественного и политического развития страны. Так, упоминая рабочий вопрос, Церковь делала упор на роль католических организаций, таких как «Рабочая католическая молодежь» и сходных с ними, ссылаясь на то, что они уже действуют на острове, вместе с другими объединениями вроде групп крестьян, связанных с «Католическим действием». Что касается борьбы с бедностью, то и здесь в заявлении фигурировали католические организации, такие, например, как Сестры милосердия.

Как отмечает Дж. Холбрук, Национальный Католический Конгресс стал своего рода шахматным гамбитом в битве за общественные отношения между Церковью и Ф. Кастро. По его мнению, епископы использовали Конгресс как символическую форму массовой коммуникации, чтобы показать, что именно Католическая церковь и католицизм должен обеспечить этические и моральные ценности для проводимых реформ[347]. С этим мнением можно согласиться, учитывая, что именно после Конгресса отношения между Кастро и архиепископом Пересом Серантесом, наиболее явным сторонником нового режима, начали быстро ухудшаться. 24 декабря 1959 года Перес Серантес выпускает пасторское послание, в котором он подводит своего рода итоги прошедшего Конгресса. В нем иерарх говорил о том, что кубинское население преимущественно католическое, а потому будет серьезной ошибкой со стороны режима как-либо притеснять Католическую церковь, как, впрочем, и другие религиозные конфессии[348].

Таким образом, постепенно из союзника (или, правильнее сказать, попутчика) Церковь неумолимо превращалась в противника режима.

Тем не менее, не обладая поддержкой со стороны, Кастро был вынужден мириться с ее позицией. Правда, именно после Конгресса он высказал мысль, что духовенство не едино по своему составу: в нем есть элита и настоящий клир, чьи интересы связаны с интересами народа.

Конгресс же, очевидно, был не столько религиозным, сколько политическим событием, которое было призвано продемонстрировать принципиальную позицию Католической церкви к возможному левому повороту правительства Ф. Кастро. Анализируя политическую сторону вопроса, следует отметить, что, безусловно, Церковь не была заинтересована в изменении политического климата на Кубе. С одной стороны, это было связано с пониманием возможных финансовых потерь и социальных привилегий. Именно на этой точке зрения строилось отношение к действиям Церкви в рассматриваемый период в советской историографии. При этом собственно религиозный аспект никак не учитывался. Как представляется, данный подход не являлся продуктивным для понимания истинной картины происходившего. Кубинская Католическая церковь боролась не только за свои привилегии, но и за христианские ценности, исполняя свой пастырский долг. Говоря о невозможности жить без Бога, епископ Матанзаса А. Вильяверде напоминал в своей речи на конгрессе: «Только Бог делает нас братьями, без различия на расы и классы, без различия на черных и белых, на рабочих и интеллектуалов – мы все его дети и все равны перед любовью Отца…»[349].

Отвержение Церковью тоталитаризма базировалось и на предыдущем историческом опыте, в том числе и советском. Тем более тревожными были для кубинского католического духовенства подвижки режима в сторону коммунизма.

Интересно, что правительство Ф. Кастро в условиях ухудшения отношений с официальной Церковью пошло на меры, свойственные временам коренных преобразований: оно решило создать параллельную церковную структуру. Как сообщает американский исследователь Ф. Рулон, в ноябре 1959 года (то есть в то самое время, когда шла подготовка и работа Конгресса) члены правительства встретились с неким отцом Ленцем (father Lence) с планом по созданию Кубинской национальной Католической церкви. Эта новая структура предназначалась для двух вещей: заставить население сделать выбор между революционным и контрреволюционным духовенством, а также подчеркнуть социальный эффект революции[350].

Уже в декабре 1959 года была реализована попытка воздействовать на религиозное сознание кубинцев путем подмены религиозных символов. Так, на рождественских изображениях, распространяемых среди населения, была изображена сцена прихода волхвов к колыбели Христа. Но вместо трех волхвов на изображении присутствовали Ф. Кастро, Э. Че Гевара и X. Алемида. Звезда же, известившая волхвам о рождении Спасителя, изображалась в виде миниатюрного бюста Ленина. По мнению Ф. Рулона это было воздействие, и весьма эффективное, на широкие необразованные массы населения[351].

По сути, здесь мы видим использование тех же технологий, которые применяла сама Католическая церковь в период евангелизации Латинской Америки. Только тогда божества индейцев и негров заменялись изображениями католических святых.

И. Р. Лаврецкий (Григулевич) в своей работе «Тень Ватикана над Латинской Америкой» рассматривает в качестве ложного утверждение, что правительство Ф. Кастро якобы пыталось создать национальную Церковь, не подчиняющуюся Ватикану, называя это «провокацией» двух бежавших в США священников Э. Агирре и Э. Фарреля[352]. Но, как мы видим, такая попытка все же имела место. Скорее всего, она была связана с желанием

Ф. Кастро очистить ряды духовенства от иностранного, в первую очередь испанского, элемента, который, с его точки зрения, был крепко связан с силами, заинтересованными в экономической и политической зависимости Кубы.

1960 год начался с постепенного наступления новой власти на католицизм. 20 января 1960 года состоялось телевизионное интервью Ф. Кастро, в котором он затронул в том числе и религиозную тематику. Команданте был задан следующий вопрос: «Вы верите, что существует раскол среди церковной иерархии на Кубе?». Кубинский лидер ответил на него следующим образом: «Церковные проблемы – не мои проблемы… Эти церковные проблемы не мое дело. Но моя работа – судить все, что является контрреволюционным»[353].

Ключевым же моментом для Католической церкви стал окончательный поворот Кастро в сторону социалистического пути развития. Дипломатические отношения между СССР и Кубой были восстановлены 8 мая 1960 года. 19 мая 1960 года, то есть через неделю после установления двусторонних отношений между Кубой и Советским Союзом, епископ Серантес выпустил циркуляр под названием «Ради Бога и Кубы», в котором заявил, что величайшим врагом христианства является коммунизм. Разъясняя верующим концепцию марксистского материализма, Серантес писал: «мы видим необходимость рекомендовать и предупредить всех наших епископов (а также всех католиков Кубы) воздержаться от какого-либо сотрудничества с коммунистами»[354].

Но окончательного разрыва с правительством Серантес еще не делал. Далее, рассуждая о социальной концепции Католической церкви, он приходил к выводу, что она близка тем реформам, которые начало проводить революционное правительство. Более того, архиепископ полагал, что революционное правительство «достойно восхваления» за внимание к социальным проблемам[355].

В первый год после революции Церковь пыталась лавировать между различными интересами, выступая если не с нейтральных, то с общегуманистических позиций. Так, поддерживая реформы Кастро в пользу бедного меньшинства, она в то же время пыталась отстаивать и ущемленные права сторонников режима Батисты, которые подверглись репрессиям. В послании от 29 января 1959 года под названием «Всеобщая справедливость» архиепископ Серантес предупреждал об опасности использования старого правила «око за око», указывая на то, что Христос призывал возлюбить своих врагов. Обращаясь к Кастро, архиепископ писал, что матери, жены и дочери побежденных никогда не забудут такого великодушия, а народ Кубы будет аплодировать столь мужественному жесту[356].

С 1960 года правительство Кастро начинает действия по уменьшению влияния католицизма на население и, в первую очередь, на молодежь. В противовес католическим молодежным организациям – «Рабочая католическая молодежь» (JOC) и «Студенческая католическая молодежь» (JEC) – активно продвигаются молодежные движения социалистической направленности. В апреле 1960 года в Гаване проходит IV Конгресс социалистической молодежи, на который Церковь реагирует крайне негативно. Успех Конгресса был очевиден, так как он собрал множество делегатов из самых разных стран, в том числе и из США, что серьезно обеспокоило американское правительство[357].

С момента победы на президентских выборах в США католика Дж. Кеннеди ситуация на Кубе еще больше осложнилась. Приход Кеннеди к власти ознаменовался первым активным наступлением США на Кубу, в котором Католическая церковь сыграла свою роль.

В августе 1960 года Ф. Кастро, выступая перед представителями сахарной промышленности, изложил свою революционную теологию: «Предавать бедных означает предать Христа. Служить богатству означает предать Христа. Служить империализму означает предать Христа»[358]. В этой же речи прозвучали угрожающие для Церкви слова о фашистах в ее рядах: «Не все священники фашисты. Есть революционные священники. Но нет сомнений, что у Франко есть на Кубе добротная группа фашистских священников и что империализм через своих фалангистов и фашистское влияние Франко, непрерывно перемещает своих пешек, чтобы попытаться ввергнуть революцию в конфликт» [359].

С осени 1960 года Церковь начинает вполне отчетливо отстраняться от левеющего правительства Кастро. В сентябре 1960 года состоялась встреча Ф. Кастро и Н.С. Хрущева в Нью-Йорке во время юбилейной XV сессии Генеральной Ассамблеи ООН. 30 октября 1960 года ректор Католического университета в Вильянуэво епископ Эдуардо Боза Масвидаль заявляет, что «католики не против революции, которой они непомерно помогают, и желают больших социальных изменений, в которых Куба нуждается, но мы не можем желать и поддерживать материалистический коммунизм и тоталитаризм, так как это было бы прямым отрицанием идеалов, за которые боролось и умерло так много кубинцев»[360].

В ноябре 1960 года Кеннеди был избран президентом, а уже в январе 1961 года на Католическую церковь обрушились первые репрессии. Шестого января военные Ф. Кастро заняли духовные семинарии, несколько церквей и католических центров. В это же время были арестованы лидеры «Рабочей католической молодежи»[361].

4 марта 1961 года Ф. Кастро остро раскритиковал тех, кто обвинял его в репрессиях против Церкви: «Нет ни одного заключенного священника; никто никогда не контролировал ни одной церкви; никто не контролировал ни одного учреждения подобного типа»[362].

Как отмечает Э. Эванс, по его мнению, кубинский режим никогда не прибегал к репрессивным мерам по отношению к Католической церкви, как это делали другие коммунистические режимы. Кроме этого, кубинская Церковь не совершила той ошибки, которую совершила Католическая церковь в Мексике, когда заняла однозначно оппозиционную точку зрения по отношению к режиму диктатора Парфирио Диаса. Кроме этого, хотя католики напрямую и не поддержали борьбу Кастро против Батисты, тем не менее они дали понять последнему, что тот должен уйти[363]. Так или иначе, следует сказать, что Католическая церковь если не способствовала, то и не мешала приходу к власти Ф. Кастро. Что же касается репрессий, то мнение Эванса спорно. Да, масштабных репрессий по советскому образцу не было, но тем не менее фактом является то, что Церковь подверглась определенным гонениям и весьма существенным ограничениям.

Выступая на первом пленарном студенческом заседании повстанческой молодежи 27 марта 1961 года, Кастро уже более откровенно говорил о реакционной роли Церкви, правда, сначала не на прямую, а используя исторические примеры: «Когда поднималась Французская революция, революция буржуазии против феодальной монархии и против феодальной системы, которая властвовала в европейском обществе, Церковь была рядом с феодализмом и монархией, против той буржуазии, коммерсантов и капиталистов, которые хотели сломать путы феодализма. И так появился капитализм, сражаясь против феодализма и сражаясь против Церкви»[364]. После исторических примеров командаyте перешел к текущему моменту, выразив мысль, что французский феодализм – это сегодняшний кубинский капитализм. И именно его защищает Католическая церковь. В этой же речи Кастро упомянул и о связях нового американского президента с высшими иерархами Католической церкви США.

Полностью же увязать Католическую церковь с США и их агрессивной политикой по отношению к Кубе Ф. Кастро удалось после событий 17 мая 1961 года в Заливе Свиней, когда американцы попытались совершить вторжение на остров с целью свержения революционного правительства. Кубинским властям удалось выбить интервентов, и в результате военных действий были пойманы три католических священника, участвовавших в нападении. Довольно скоро их превратили в символ реакционизма, показав по телевидению и объявив предателями революционных идеалов. Как вспоминает один из кубинских католических иерархов монсеньор Роман, «1961 год был гораздо более жестоким, а после неудачной попытки вторжения на Плая-Хирон, все стало еще хуже»[365].

С. Гуэрра и А. Мальдонадо отмечают, что поражение на Плайя-Хирон раскололо внутреннюю оппозицию режиму, а противостояние с Католической церковью еще больше обострилось[366].

Факт участия католических священников в интервенции позволил Ф. Кастро закрыть все католические духовные училища. Закрытие духовных училищ стало серьезной проблемой для Католической церкви. Помимо того что эти школы предоставляли Церкви доход, но они также были инструментом по привлечению детей в католицизм. После закрытия всех духовных училищ 460 священников сбежали с острова[367].

Окончательный разрыв Церкви с революционным правительством произошел в сентябре 1961 года во время празднования дня Девы Милосердия (Virgen de la Caridad del Cobre) – кубинского варианта Девы Марии. Когда около четырех тысяч католиков собрались, чтобы пройти в праздничной процессии, им было сообщено, что разрешение на нее отменено. Начались беспорядки, в результате которых был убит член организации «Рабочая католическая молодежь». Именно в этой напряженной обстановке были произведены аресты священнослужителей и их последующая высылка из страны (на испанском судне «Cavadonga»). По данным Дж. Холбрука всего было арестовано и выслано 135 священнослужителей. При этом только 46 из них были кубинцами[368].

Близкие к этим цифрам приводит и X. Домингес: всего был депортирован 131 священник, что составляло 18 % от всех священнослужителей Кубы на тот момент. 75 % из них были иностранцами[369].

Первого декабря 1961 года Кастро выступил с лекцией под претенциозным названием «Я абсолютно верю в марксизм». В ней со всей очевидностью просматривается окончательное расхождение интересов Церкви и правительства. Как бы оправдываясь за отношения с католиками в первые месяцы революции, Кастро говорил: «Я никогда не смогу забыть первые дни после победы революции, забыть посетителей, которых я принимал в своем доме… С самого утра приходили люди, от племянников кардинала до представителей семьи Пепино Риверо, газеты “Диарио де ла Марина”; банкиры, коммерсанты, директора всех тех предприятий, вся та публика»[370].

Таким образом, представители Церкви в речи оказались в одном ряду с представителями кубинской буржуазии, против которой к этому времени уже полным ходом шла упорная борьба. Кастро обвинил Церковь в распространении предрассудков против коммунистов, распространявшихся «практически со школьной скамьи», заявив, что на него «тоже влияла пропаганда империализма и реакции»[371].

Нет сомнений, что под реакционными силами Кастро имел в виду именно Католическую церковь. В 1985 году в интервью бразильскому священнику Ф. Бетто, Ф. Кастро объяснил, чем было вызвано противостояние Церкви и государства в первые годы после революции: «Это был действительно классовый конфликт… Богатые, которые имели монополию на Церковь, пытались втянуть епископов, священников и католиков в контрреволюционную деятельность»[372]. Таким образом, Кастро полагал, что кубинская буржуазия фактически манипулировала Церковью, используя ее в своих интересах.

В этом высказывании есть доля истины, если учитывать его поздний характер, обусловленный марксистским классовым подходом. Была ли Церковь использована кубинскими латифундистами в своих интересах? Ответ на этот вопрос не является однозначным. С одной стороны интересы кубинской буржуазии расходились с интересами Соединенных Штатов, которые фактически контролировали правительство Батисты. Таким образом, выступая за постепенное снижение темпов реформ и перевод их в русло частной собственности, но именно в пользу кубинских предпринимателей, Католическая церковь явно выступала на их стороне. С другой же стороны Церковь отстаивала и интересы Ватикана, который четко обозначил свою позицию по вопросу коммунизма.

В то же время невозможно было и просто игнорировать социальные преобразования режима Кастро, которые напрямую сочетались с принципами католицизма.

Говоря о ситуации, в которой оказалась Церковь в то время, нынешний архиепископ Гаваны Хайме Ортега отмечает: «Таким образом, Церковь оказалась атакована с нескольких сторон: левые движения, в том числе и католические, называли ее консервативной, а интегристы говорили о ее пособничестве коммунистическому режиму» [373].

По мнению ряда авторов, в первые годы после победы революции именно Католическая церковь фактически возглавила легальную оппозицию режиму Кастро. Как отмечает К. А. Хачатуров, наиболее деструктивную позицию в начале 1960-х годов заняли иезуиты, которые не только открыто провозглашали «озабоченность» марксистским курсом нового правительства, но и пытались организовать активное сопротивление. Именно иезуитами была совершена попытка поднять на борьбу с Кастро кубинскую молодежь, в первую очередь католической ориентации[374].

Как представляется, данная позиция является спорной. Вряд ли можно назвать активным сопротивлением те действия, которые предпринимали некоторые церковные деятели в рассматриваемый период. Как правило, все они ограничивались написанием воззваний, произнесением проповедей, но не какими-либо прямыми действиями. И. Р. Лаврецкий приводит так называемые подрывные действия Католической церкви в 1959–1960 годах[375], но все они сводятся к «распространению сплетен», «подстрекательству» и так далее. В данном контексте необходимо вспомнить и всего трех священников, которые участвовали в инциденте на Плайя-Хирон.

Как верно отмечает М. Лопес В<