Пречистой деве, на горе почаевской явившейся

Какими песнями я восхвалю Тебя, Пречистая,

Каким же словом воспою Тебя, Всепетая? —

Вот я стою, где камни Твоим светом искрятся,

Где Ты сияешь, пламенем огненным одетая

На скалах отблеск света чуть колышется

Рассказывая миру о Твоем здесь пребывании

Здесь тихий плеск воды целебной слышится

И след стопы поведает вот тут Твое стояние

Здесь были пастухи со стадом утомлённые,

Забрел сюда чернец, любитель тишины, уединения.

Теперь сердца все, к жизни вечной устремлённые,

Идут и едут все к Тебе, искать спасения

Пречистая, Преславная, Небесная, Блаженная!

Сияешь в красоте и славе Ты, огнем объятая!

Как подойду к Тебе, земною суетою омраченная?

Моя душа и нищеты лохмотьев совлеченная

Водичка медленно течёт, на камни капая,

Заря вечерняя горит, Тебе покорная.

А ты стоишь, сияя славой, лучезарная,

Небесных песен гул приемля, Кроткая!

Гора склонилась пред Тобою, Пренепорочная,

Застыли облака в своем движении…

А Ты, забывши о Своем величьи, Вечная,

Внимаешь грешницы мольбам в смирении

18.09.58г. Почаевская Лавра

†

 

 

ЖИВОЙ ПРИМЕР О. ПЕТРА

Художник изобразил на своей картине стоящего Христа со сложенными на груди руками, и вокруг Него поле, сплошь усеянное трупами. И надпись со словами Христа: «Так они поняли Мое учение…» Печально…

Чтобы правильно понять Христово учение, чтобы принять это Его учение, нужен живой пример. Во времена апостольские такими примерами были сами Апостолы. В наше время кто-то спросил: «Есть ли теперь святые люди на земле?» Батюшка о. Борис ответил: «Есть, святым человеком был о. Петр Белавский в Мариенбурге». Да. О. Петр был таким Человеком, что видя его, находясь около него — хотелось быть таким, как он. Какой-то необычайный мир, радость, любовь, теплоту души и свет нёс он с собой всюду, где появлялся. Он не говорил проповедей своим пасомым: он сам был — живая проповедь, проповедь того, что значит исполнить, претворить учение Христово в жизнь. И, видя Батюшку о. Петра, хотелось ублажать не его самого, а Христово учение, сделавшее таким Батюшку. В противовес изображённому художником на картине мертвящему учению. Этот живой пример Батюшки окрыляет, поднимает, живит, зажигает к исполнению заповедей Божиих. Здесь и слов не надо. «Подражайте мне, как я Христу» — сказал Апостол Павел. Истинно так. Аминь.

†

ГОЛОДНЫЕ ГОДЫ

Как жили в войну, как спасались от голода? Страшна голодная смерть. У кого были хорошие вещи из одежды или обуви и кто был ещё в силах куда-то пойти подальше по деревням, то ходили, меняли на продукты: картошку или хлеб, какое-то время кормились. Были случаи, что не возвращались из таких походов, ни с продуктами, ни без продуктов. Так пропал старичок наш сосед Пряхин, оставив дома старуху, невестку и двух маленьких девочек.

Или так бывало: наши соседи и родственники, запасшись с осени овощами с колхозных огородов, пока эти овощи не были съедены самими до конца, собрались, сложились, и на эти овощи наняли лошадь, чтобы уехать подальше в немецкий тыл, подальше от фронта, от Ленинграда. Там кто-то чем-то промышлял, кормились. Но всё равно, выжили те, кто был помоложе, старых похоронили там.

Звали уехать и нашего папу. Но нанимать подводу нам было не на что, за неё можно было заплатить только продуктами, которых у нас уже не было, а без лошади — куда мы? Трое детей, я — инвалид 16-ти лет: ни пешком, ни на руках. Сестрёнке Тонечке шёл 5-й годик. Да и войну никто не считал такой затяжной. Немцы обещали победу со дня на день. Вот и решили оставаться на месте, что Бог даст. Мама стирала бельё солдатам, папа был забран в лагерь немцами, там работал, ночевать потом стали отпускать домой. За стирку белья приносил иногда корочки и объедки хлеба, которые оставались у солдат. С немецкой кухни женщины, там работавшие, отдавали папе картофельные очистки, из которых, пропустив их через мясорубку, мама пекла лепёшки — прямо на плите, без всяких сковородок. Зиму так кое-как тянули, пока организмы не истощились совсем. А к весне совсем стало худо, все обессилели, вот-вот и с постели не встанешь.

Конечно, загоревали, страшна голодная смерть. И кому первым умирать? Родителям? Детям? Отдавать всё последнее съестное детям, а самим родителям умереть? А что потом будет с детьми, на кого их оставишь? А съесть последнюю лепёшку из картофельных очисток или корочку принесённого папой хлеба за стирку белья — какой родитель позволит себе, когда пятилетняя Тонечка глядит ему в рот и говорит: «Дай, папа, хоть один разок укусить хлеба, и сразу уйду, и больше не буду просить». Вот такая картина, каждый раз, каждый день.

Ещё не совсем сошёл снег, но начал к весне таять, стали ходить на поля собирать не убранное с осени: где капустные кочерыжки с зелёными листьями, хряпой, где перекапывали картофельное поле: может, найдётся где картошина полусгнившая, перемёрзшая, смешанная с землёй — всё домой. Перемоем, отожмём, через мясорубку и на плиту — такую еду, больше похожую на навоз, ели. А силы таяли и таяли.

И вот, работавший с папой мужчина, видя близкий конец нашей семьи, предложил ему: «Если хочешь, покажу место, где осенью была закопана убитая немецкая лошадь». Конечно, согласились. Но откапывать и принести домой уже не было сил ни у папы, ни у Феди. Помог в работе этой тот же Броушкин, (дай ему Бог доброго здоровья, если жив — был молод, если же нет, то Царствие ему Небесное). А как откапывать, когда за такое дело объявили расстрел (были случаи, что откапывали таких лошадей), и хождение разрешалась после 6-ти утра (комендантский час), а в 6 уже совсем светло, день, да и лошадь та была у самой дороги закопана, а по дороге беспрестанно немецкие мотоциклисты. Идёшь на погибель, на расстрел. Но голодная смерть ещё страшнее, особенно, если есть дети. И согласились идти.

Идти надо полем, а из окна далеко видно. Вот пошли втроём, вот остановились на месте. Значит, копают. Каждая минута тянется, как год. Вот наклонились у ямы, возятся там, копошатся. Господи помоги, Господи укрой, защити, спаси, помилуй! Я в это время читаю акафист Божией Матери «Знамение» пред иконой Её, никакого другого молитвенного чтения в доме не было. Вот встали. Пошли. С ношей. Смотрим в окно. Идут. Помоги, Господи, покрой, защити! Пришли, положили принесённое. Пошли опять. Ходили несколько раз. Не было силы взять сразу побольше. Всё. Принесли остатки. Слава Богу, остались живы. Мяса столько наносили.

Теперь надо сложить всё в кадку, залить водой, выстаивать, воду менять. «Все так делают» — сказал Броушкин. Вонь на всю улицу. Ведь 8 месяцев была в земле лошадь! На третий день приходит полицай, — шила в мешке не утаишь: «Вы знаете, что за такое бывает?». Как не знать. Немцы расстрел объявили за каждый пустяк. Пропал немецкий солдат — первые попавшиеся русские, 10 человек, будут расстреляны, на 10 минут вышел после запрещённого часа на улицу — расстрел и т. д. Пришлось дать тому полицаю часть мяса. Ушёл. Никакого расстрела.

А как есть такое мясо, к которому и близко не подойдёшь? Мы, дети, не понимаем. Мы только ждём, скорей бы поесть, чтобы быть сытыми. А мама беспокоится, страдает душой, мучается: лошадь ведь, да и какая! Господи, сохрани, не пошли никаких болезней, спаси, помилуй. Стала варить. Вонь — убежишь хоть куда. Никуда не побежишь, а скорей бы сварилось. При варке многократно меняли воду в кастрюле — до пяти раз. Воду эту мама не выливала, а дала остыть. Лошадь была очень жирная, и жиром этим долго пользовались, когда мясо уже кончилось. С этой еды мы, дети, поправились, окрепли, опять стали похожи на людей. А папа заболел, не мог есть. Видно, ослабший, надорвался желудком в той обработке. Потом начал понемножку поправляться, стал и он есть.

Наконец стало тепло, начала расти всякая трава. Бывало, принесёт Федя два мешка травы, мешок крапивы и мешок полевого щавеля, высыплет на пол как корове, и я целыми днями сижу, разбираю, сортирую: которую на «щи», которое на «кашу». Мама вечером придёт с работы (немцы гоняли на ремонт дороги), сварит, отожмёт, через мясорубку пропустит и в кастрюле сделает «щи» и погуще «кашу», заправив ложками двумя муки. Немцы за дорожную работу давали на всех в неделю литровую банку муки или фасоли, или гороху. Так и жили, на таком травяном питании. Животы у всех были огромные, как у рахитиков. На Тоню было страшно смотреть. Но, подкрепившись той лошадью, мы всё же были людьми, все с румянцем, и другие, глядя на нас, говорили: «Не похоже, что вы голодаете».

Потом наступил август. У людей стала поспевать картошка. Папа с Федей стали ходить в ближайшие деревни. Заработают, и принесут немного свежей картошки, и нам совсем стало хорошо. Хоть и без хлеба, но уже такого жуткого голода не было. Свою-то картошку, осенью не съеденную, убережённую на семена и весной высаженную в землю, у нас украли. Выкопали ночью ещё весной, когда начала всходить и обнаружила себя зеленью…

†

 

 

Г. РАСКУЛАЧИВАНИЕ

Теперь стало модным ругать и охаивать Советскую власть. Хочется и мне оставить после себя известие новым поколениям о том, как мои родители и все мы очутились в Ленинградской области, в Павловске.

Всё очень просто. Кое-как выбившись из нужды, когда стали есть досыта чистый ржаной хлеб, попали под раскулачивание. Ни во что пошло, что чистым хлебом (без мякины и лебеды) кормили только свою старенькую крёстную, потому что жили в её избушке — келейке и были ей за то обязаны. Ни во что пошло, если такого чистого хлеба по кусочку мама отрежет и даст детям сиротам Ане и Андрюше, своим падчерице и пасынку, жадно глядевшим, как старенькая бабушка ела такой хлеб, а вот у них на столе был хлеб с мякиной, жёсткий и колючий. За эти отрезанные детям кусочки бабушкиного хлеба получала мама отповеди от старушки. Ни во что пошло, что не вылезали из долгов при стройке и обустраивании своего хозяйства. Всё это было ни во что, такая бедность считалась нормой.

А вот когда построили уже свой домишко, завели кое-какую лошадёнку, коровёнку и что-то ещё из мелкого скота, стали есть хлеб досыта, то и угодили «в кулаки». Рассказывала мама: «подъехали сразу 12 подвод лошадей, выгрузили всю картошку, хлеб, сено, что нам осталось делать? Или бежать куда-то, или умирать с голоду. Решились на первое. Благо было куда бежать. Вперёд наших родителей в такие «кулаки» попал некто Александр Суворов. Их же селянин, и обосновался в Павловске, «где-то под Ленинградом». Человек большой и широкой души, с добрым сердцем. Написал: «Приезжай, устроим». Папа ночью, без всяких документов, уехал. Осталась мама с четырьмя детьми. Старушки-крёстной уже не было в живых.

Также ночью отвела мама в другое село, за 12 км, крадучись, словно ворованное, своих лошадей и корову каким-то дальним родственникам. Заикнулась было о плате. «Ты ещё платы хочешь? Убирайся скорее, пока цела, пока саму не забрали». Вот как всё просто делалось тогда. Сложила мама в ведро всё своё «имущество». Взяла на руки меня пятилетнюю, ещё не ходившую, в другую руку ведро с этим «имуществом». За ведро держась, шагал 4-х летний Федя. Старших Аню и Андрюшу пока оставила в доме.

Маме дали в сельсовете какую-то бумажку, что выезжает она по вызову врачей (был такой вызов из больницы, из г. Балахны, Горьковской обл.) на лечение больного ребёнка. С этой бумажкой уже можно было «убираться» днём. Не было необходимости ночью. Из своего тогдашнего детства помню, что была большая красивая икона Спасителя, и что мама молилась вслух перед этой иконой. Это осталось в памяти. Осталось в памяти: вокзалы, поезд, многолюдство.

И вот мы на станции. Приехали. Около нас папа со словами: «Куда я вас дену?» Так переселяются «кулаки», «богатеи». Ну, а потом — снова бедность, хлеб не досыта, больницы, больницы, врачи. Всё платное тогда было. Хлеб по карточкам (30-е годы). Трудно было попасть в больницу. Помню, как врачам отвозили большие стеклянные банки коровьего топлёного молока, присланного из деревни родственниками, а сами кормились откуда-то взявшимися ржаными сухарями, принесёнными с чердака. Ошпарит, было, мама эти сухари крутым кипятком. Повыбрасывает из них червей и даёт нам есть такие сухари. Это я помню. Так жили «богатеи — кулаки».

Благодарение Богу, и спасибо Советской власти, что тогда требовались в городах рабочие руки, а папе нашему уже не впервой начинать свою жизнь «с нуля». С Божией помощью обжились, с 30-го года по 41-й, за 10 лет, приезжавшие к нам погостить родственники из деревни уже завидовали нам, нашей жизни, нашему благоустройству. Помню кое-что из рассказов о колхозной их жизни, когда «трудодень» оценивался в одну копейку. Помню, как мама отдавала и отсылала туда свои обноски из одежды, которым там были рады и принимали с благодарностью.

И опять, видимо, было на нас Боже благословение и милость Его. И опять по пословице — не было бы счастья, да несчастье помогло. Так помогло и это раскулачивание — в городе подлечили и поставили на ножки меня, больную. Брат с сестрой получили образование. Папа и старшая сестра Аня (особенно сестра) заработали себе пенсию. Всего этого не было бы, останься мы жить в колхозе в то время.

Слава Тебе, Господи, за всё, за всё! Благодарим Тебя за все горести и радости наши!

†

КОЛЕНКА

Очень болит коленка. А надо идти в церковь. Хочется к богослужению. А как идти? Такая острая боль — ну, прямо ступить нельзя! «Господи, помоги мне, дай мне сходить к богослужению. Пусть коленка болит, когда буду дома. Дай только в храме побыть у богослужения.» Собираюсь. Как-нибудь, а пойду, превозмогая боль. Там-то будет полегче, уж знаю, испытано. Делаю первые шаги, ну и пусть болит, если ей хочется, а я всё равно пойду. Дивно, боль почему-то меньше. А вот и храм. Литургия. Конечно, как всегда отдаюсь богослужению полностью, забывая обо всём. Захватывает, не оставляя думать ни о чём другом. Богослужение окончено. Отправляюсь домой. Придя домой, открыв дверь, переступив порог и почувствовав острую боль в коленке, тогда только вспомнила и о своей болезни, и о своей молитве, что просила у Господа: «Пусть дома болит, дай только сходить в храм».

Господи, слава Тебе! Слава Тебе за все благодеяния Твои, за все милости Твои к нам недостойным. За Твою близость к нам, за радостные слова: «Исполнит Господь вся прошения твоя».

†

28.01.97. СИЛА СМИРЕНИЯ ХРИСТИАНСКОГО…

Вот я в храме за богослужением. Сижу, как всегда, в уголке у стенки на своей скамеечке. Людей молящихся в храме много, но не так уж тесно, чтобы стоять вплотную друг к другу.

Подходит женщина и становится впереди меня, да так близко, что, своей спиной почти касаясь меня, мешает сотворить рукой крестное знамение. От этого испытываю крайнее неудобство. Хочется сказать: «Отодвиньтесь немного вперёд,» — так как я сама не могу отодвинуться назад, там стена. Но вспоминаю: «Всякий человек будь скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев». Говорю себе: «Будь довольна, Ольга, тем, что тебе дозволено хоть как-то находиться в храме. Будь благодарна Богу за то, что Он, сделав бич из верёвок, не выгоняет тебя из храма совсем, ведь сердце твое давно сделалось вместилищем всякой нечисти, местом торговли, пребывалищем всяких козлов и волов…»

…И женщина моментально отодвигается в сторону.

†