Мексиканские страсти Варбурга

Вторая возможная причина суицидального исхода Зигмунда Фрейда состоит в его собственной эндогении. Фрейд в 1900 и 1923 гг. переносил психотические приступы, умещающиеся в диагностические рамки периодической депрессии. Двое из его многочисленных племянников покончили с собой в юношеском возрасте. Оказало ли это влияние на его мировоззренческие представления? С 1920 г. в его работах появляется термин Todestrieb – стремление к смерти, которое в последних его учебниках квалифицируется как самостоятельная побуждающая сила наряду с либидо. По существу его картина мира становится дуалистической начиная с Jenseits der Lustprinzip: помимо принципа удовольствия существует мотив, реализующийся не обязательно в суициде, а например, в возделывании земли. Его ученики назовут эту второе начало mortido, а в мифологической интерпретации – Thanatos в противоположность Eros, и этот дуализм станет неотделимым от фрейдизма как философии и от психоанализа как практики.

Вслед за его прямым учеником Паулем Федерном изучение мотивов суицида заинтересует Эрика Берна – который, впрочем, под видом дополнения к психоанализу разработает собственное учение – скрипт-анализ, не оставляющее от психоаналитической трактовки человеческого выбора камня на камне.

Непосредственный ученик Фрейда Вильгельм Райх сосредоточится на изучении психической энергии. Как и Берн, он откажется от дуалистической («равновесной») картины мира. За это он будет жестоко наказан: его лабораторию закроют, а книги сожгут. И не в СССР и не в нацистской Германии, а в «цитадели свободы» – США. Больше того, эксперты придут к выводу о том, что он страдает душевным заболеванием с идеями величия. Поскольку Райх дважды нарушит неписаные правила поведения: вступит в компартию и займется исследованиями, отнесёнными к спецведомствам, – при этом не давая спецведомствам никаких обязательств.

Если бы психологическая наука в США была свободна от наднаучной и надполитической конъюнктуры, основы фрейдизма (положения о комплексах Эдипа и Электры и построенные на них методы индивидуальной «терапии») были бы давно признаны если не шарлатанством, то субъективизмом профессионала, путающего науку с искусством. Иначе говоря, его удачные опыты лечения были бы признаны результатом его врачебного дара, но не теории. Ведь не считаются же в нашей стране наукой несомненно удачные опыты Владимира Дурова с передачей собакам мысленных команд: у Дурова собаки исполняли вслух не озвученные команды, а у коллег этого не получалось: это было искусство.

В отличие от фрейдизма, учение Берна о психологических трансакциях между тремя элементами предсознания (Родитель, Взрослый, Ребенок), а также о предсознательном выборе индивидуальной судьбы применимо к любому человеку, включая глухонемого, перед которым психоаналитик бессилен. Но Берн, вместо того чтобы засекретить свои открытия, изложил их настолько популярно, что ими мог бы воспользоваться и геополитический соперник.

Тайны психической энергии, поставленные на службу государственным интересам, в свою очередь, избавили бы народы от разрушительных войн в случаях, когда некий лидер «должен уйти», но не хочет. Райх влез в государственную епархию – и стал неудобен.

В то же время, хотя начало XX века с его модой на иррациональное и интересом к подкорковым мотивам давно прошло, психоанализ остался и стимулируется в научной среде и в информационном поле. Никто не запрещает называть фрейдизм шарлатанством, но эти оценки мейнстрим признаёт не более чем частной точкой зрения. Мейнстрим его культивирует: на одно скептическое высказывание о Фрейде следует целая серия похвал, его не только ставят в один ряд с Эйнштейном, но даже сравнивают с Платоном и Фомой Аквинским. Более того, сама принадлежность к роду Фрейдов открывает настежь дорогу к карьере в самых разных областях, как и к сватовству с титулованными особами. Фрейд не был банкиром, однако его род почитается так же, как род Варбургов или Рокфеллеров.

Эта волна признания заслуг следует за «сексуальной революцией», которая выносит на поверхность его последователей – Герберта Маркузе и Жака Лакана, в то время как его критик Сартр, несмотря на известность, теряется на фоне новых «светильников разума».

Примечательно, что авторы апологетических опусов основную заслугу Фрейда усматривают не в его исследованиях сновидений, не в его систематике неврозов, не в описании механизмов психологической защиты, развитом Анной Фрейд (эта часть его учения, несомненно, вносит вклад в поведенческую психологию и даже в этнопсихологию), а в объяснение индивидуального развития Эдиповым комплексом. Позитивно оценивается именно тот самый спекулятивный элемент учения, который в сочетании с психотехниками разного сорта оправдывает отчуждение человека от его рода, «освобождение от гнёта» родительского влияния. Эта конъюнктура настолько сильна, что Эрик Берн в своей последней книге «Что мы говорим, когда здороваемся» – чтобы с ней не случилось того же, что с наследием Вильгельма Райха? – опровергает сам себя, отказывая человеку в выборе позитивного скрипта в пользу освобождения от любого «навязанного родителями» сценария (впрочем, эти завершающие абзацы написаны так вымученно и неубедительно, что воспринимаются именно как подцензурный компромисс, а от лечебной практики «освобождение» заведомо оторвано, поскольку автор не объяснил, зачем и каким образом его реализовать).

Райх не оказался бы жертвой американской карательной психиатрии, если бы овладение психической энергией не было idee fixe англо-американского финансового истеблишмента – ив конце XIX века, когда миф о сверхцивилизации воплотился в романе Эдварда Булвера-Литтона «Вриль. Сила грядущей расы» (1871), и в 1920-30-х гг., когда Великая депрессия пошатнула основы «американской мечты», и в конце 1940-х гг., с возникновением ядерного паритета. И во всех случаях – при развязывании Первой мировой, при подготовке Второй мировой, при внедрении постиндустриальной парадигмы – искатели магического начала обращались к дохристианской культурной истории и к культам примитивных народов.

Кафедра психиатрии Крымского мединститута, в противоположность психологам из гнезда Выготского и их братьям по разуму из гнезда Аби Варбурга и Эрнста Кассирера, интересовалась не преемственностью магических рецептов, а наследованием душевных болезней. Злокачественность течения и ранний дебют, по оценке А.Н. Корнетова и сотрудников, коррелируют не только с полом, но и с этническим происхождением. Ранняя детская недифференцированная шизофрения – «привилегия» развитых цивилизаций, а острейшие и кратковременные, не оставляющие заметных последствий психозы свойственны, напротив, молодым этносам, ввиду длительной изоляции задержавшимся в развитии.

Коллектив Корнетова обратился к материалам старшего поколения отечественной психиатрии. В работах дореволюционных авторов острейшие кратковременные психозы, именуемые эпизодическими, описывались у ряда северных и восточносибирских племен. С такой же клиникой встречались сотрудники профильных НИИ у граждан ряда африканских стран. Иностранцы в советский период не стационировались в обычные межрайонные больницы, и этот контингент автоматически «доставался» научным учреждениям. Практическая сложность состояла в том, что в НИИ в отличие от межрайонных больниц пациентов (а иностранцев тем более) не разрешалось физически ограничивать, а в этом была объективная потребность. Приходилось идти на ухищрения – использовать, например, без записи в истории болезни такой мощный, но запрещённый к применению препарат, как оксибутират натрия.

Кроме того, только у отдельных примитивных народов описывались массовые индуцированные психозы, которыми от одного больного «заражалась» целая деревня. В 1982 г. мне попалась на глаза небольшая междисциплинарная работа, выполненная группой специалистов из Хабаровска, где изучалась связь между практикой шаманов в Якутии и наследственной предрасположенностью к острейшим периодическим психозам. По данным этого исследования, искусство вхождения в так называемый транс (в бытовом, а не научном применении этого термина) было результатом передачи во многих поколениях искусства управления собственным состоянием – сдерживания начала психоза, о приближении которого свидетельствовали мучительные мигренозные боли, и «высвобождении» его в культовых действиях, при которых экстатические переживания передавались всей «пастве».

У племён Дальнего Востока краеведы и местные писатели (в частности, Рувим Фраерман в повести «Васька-гиляк») отмечали традицию употребления эйфоризирующих растительных препаратов. Как и у племён Центральной Америки, употребляющих мескалинсодержащие грибы для культовых целей, смысл традиции состоял в достижении состояний, аналогичных естественным.

Аналогичный «спиритуальный опыт» привлекает в Центральной Америке вначале британских розенкрейцеров, затем теософский кружок Елены Блаватской, затем Аби Варбурга, племянник которого Джеймс Пол Варбург в Конгрессе США публично обосновывает неизбежность создания глобального правительства.

Персональный фактор, конечно, имел значение, о чём свидетельствует описание мексиканского паломничества Аби Варбурга его биографом Марио Люшером:

«Другие фотографии явно демонстрируют желание Варбурга непосредственно участвовать [в ритуале]. На следующей картинке мы видим его рядом с танцором Хопи, окружённым индейскими масками. Они были сделаны по случаю Hemiskatchina-Dance, ритуал Хопи, связанный с будущим урожаем. У Варбурга была возможность присутствовать на этой церемонии, во время которой индейцы, надевшие специальные маски, посещали деревню и приносили благословение богов своими танцами. Простое присутствие полубожества Качины и их строго ритуализированные танцы гарантировали успех церемонии. Они, однако, приписывали своё могущество полностью своим маскам, которые превращали их обладателя в своего рода демона-посредника между богами и людьми. Ношение маски и посредством этого следующее преображение в Качину было доступно лишь мужчинам, прошедшим инициацию в сообществе Хопи. Во время танцев актёры удаляются на край деревни, чтобы отдохнуть и там же снять маски, что делает место табуированным для любого "не-Качины ”. В середине этой сцены мы обнаруживаем Варбурга, принуждающего одного из танцоров позировать вместе с ним для фотографии, действие, которое привлекает внимание окружающих их индейцев. В очевидном случае трансгрессии Варбурга, в порыве провозгласить себя сверхъестественным существом на целлюлоиде, попытке участвовать в “свободном действии, выходящем за пределы шизофренического", (переживание многих личностей одновременно, как он называл это), становится очевидным. Как показано на следующей картинке, Варбург не побоялся сам надеть эту сакральную маску в надежде пережить магическое преображение в Качину» (13).

В 1930-х гг. в Мексику возвращаются Оскар Ичазо и Клаудио Наранхо – ученики Георгия Гурджиева, которые приносят эту практику в Esalen Institute, где при участии Тимоти Лири и Ричарда Альперта непосредственно практикуется воспроизводство острых шизофренических психозов при помощи естественных и искусственных галлюциногенов. Дальнейшие опыты на калифорнийской базе, на территории бывшей мексиканской крепости Президио, включают эксперименты с биоэнергетическим преодолением физических барьеров и одновременно (под тем же руководством генерала Стабблбайна) – с обучением грудных детей половым извращениям с поглощением кала и мочи друг друга. «Образы мочи и кала амбивалентны, как и все образы материально-телесного низа: они одновременно и снижают-умерщвляют и возрождают-обновляют, они и благословенны и унизительны, в них неразрывно сплетены смерть с рождением, родовой акт с агонией», – рассуждал индоктринированный Бахтин.