КГБ, диссиденты и перестройка — КиберПедия 

Поперечные профили набережных и береговой полосы: На городских территориях берегоукрепление проектируют с учетом технических и экономических требований, но особое значение придают эстетическим...

Своеобразие русской архитектуры: Основной материал – дерево – быстрота постройки, но недолговечность и необходимость деления...

КГБ, диссиденты и перестройка

2019-09-09 220
КГБ, диссиденты и перестройка 0.00 из 5.00 0 оценок
Заказать работу

 

КГБ и диссиденты

Поскольку факт сотрудничества А.И. Солженицына с советскими спецслужбами можно считать доказанным, получается, что советские спецслужбы не только контролировали, но и направляли его деятельность (как литературную, так и общественную), которая имела откровенно антисоветский характер. Более того, имя А.И. Солженицына стало знаменем диссидентского движения, а его литературные произведения, особенно ((Архипелаг ГУЛАГ», широко использовались зарубежными спецслужбами в идеологической войне против Советского Союза.

Как же совместить эти, казалось бы, взаимоисключающие факты?

До сих пор взаимоотношения между КГБ и диссидентами рассматриваются только с точки зрения противоборства этих двух сил и не учитывается то, что «КГБ имел широкую сеть осведомителей, в том числе свою агентуру в движении диссидентов» [1037].

Агенты КГБ в буквальном смысле слова пронизывала некоторые диссидентские и эмигрантские группы, даже целые организации. «В эмиграции, к примеру, – писал В.Е. Максимов, – они проникли всюду – в газеты, журналы, на радио, в университетские и политические круги Запада, разлагая окружающую среду ложью и клеветой и различными рода инспирациями»[1038].

Примером такого проникновения может служить Народно-трудовой союз (НТС). Характеризуя эту организацию, бывший работник 5-го Управления КГБ СССР подполковник Александр Николаевич Кичихин утверждал: «Многие наши сотрудники в кулуарах управления говорили довольно откровенно: если бы КГБ не подкреплял НТС своей агентурой, союз давно бы развалился. А ведь прежде чем внедрить агента, его надо соответствующим образом подготовить, сделать ему диссидентское имя, позволить совершить какую-то акцию, чтобы за границей у него был авторитет. Кроме того, каждый из них должен был вывезти с собой какую-то стоящую информацию, высказать интересные идеи – плод нашего творчества. Вот и получалось, что мы подпитывали НТС и кадрами, и, так сказать, интеллектуально»[1039].

Может быть, это самореклама? Нет, оказывается, подобного мнения придерживаются и некоторые активные деятели диссидентского движения. Так, В.К. Буковский характеризует НТС как «организацию – двойного агента», искусственно поддерживаемую ««КГБ, и ЦРУ»[1040].

Подобные настроения проникли даже внутрь НТС, результатом чего стало дело Юрия Чикарлеева. Он, видный и давний деятель союза, в конце 70-х годов поставил перед руководством организации тот же самый вопрос и назвал в качестве подозреваемых им лиц сначала М.В. Назарова, затем Е.Р. Романова. Руководство Союза попыталось замять возникшее дело, а когда это не удалось, исключило Ю. Чикарлеева из своих рядов. Была сделана также попытка привлечь его к суду за клевету как в ФРГ, так и во Франции, но первый суд ограничился лишь предостережением обвиняемому, второй закончился ничем[1041].

Прошло несколько лет, и один из инфильтрированных в НТС работников КГБ сам назвал себя. Им оказался полковник КГБ Ярослав Васильевич Карпович, который, по его словам, в 70-е годы был резидентом Народно-трудового союза в Москве и в таком качестве ездил за границу для встреч с руководителями Союза, в частности с Е.Р. Романовым[1042]. Тот факт, что ни журнал «Грани», ни журнал «Посев», ни информационный бюллетень НТС «Встречи» никак не отреагировали на эту публикацию[1043], даёт основания думать, что сообщённые Я.М. Карповичем факты соответствуют действительности и полковник КГБ на самом деле был резидентом НТС в столице[1044].

Это значит, что энтеэсовские «молекулы» в Москве были по меньшей мере под контролем КГБ, а если принять во внимание, что Я.В. Кичихин являлся резидентом НТС, то через него КГБ имел возможность и направлять деятельность НТС в столице.

«Точно так же, – пишет Л.М. Млечин, – обстояло дело с Организацией украинских националистов. Если посмотреть списки руководителей ОУН, то окажется, что чуть ли не каждый второй был нашим агентом» [1045].

Отмечая проникновение КГБ в заграничные организации, В. Максимов писал: «Думаю, куда разрушительнее их деятельность сказывается на родине» [1046].

Глубокое проникновение КГБ в диссидентское движение признавал бывший член Политбюро ЦК КПСС, один из ближайших сподвижников М.С. Горбачёва А.Н. Яковлев. 29 июля 2001 г., характеризуя в эфире радио «Свобода» деятельность Ю.В. Андропова, Александр Николаевич заявил: «Он постепенно диссидентское движение насыщал своими работниками... Я читал эти бумаги, я всё знал, что происходит в диссидентском движении по их запискам – кто за что, кто к кому приставлен, кого надо выслать за границу, кого вместе с ним послать, чтобы он за ним глядел... И так далее»[1047].

Наличие влиятельной агентуры КГБ в диссидентском движении отмечал другой достаточно осведомлённый на этот счёт человек – бывший сотрудник, а затем заместитель заведующего Международного отдела ЦК КПСС, позднее помощник М.С. Горбачёва как генерального секретаря ЦК КПСС, Анатолий Сергеевич Черняев[1048].

Доказывать сейчас причастность КГБ к диссидентскому движению уже не нужно[1049]. Проблема заключается в выяснении того, зачем это ведомство насыщало его своими людьми?

Диссидентство, т.е. инакомыслие, как умонастроение существовало на протяжении всего советского периода, в том числе при Сталине. Диссидентство как движение зарождается и получает развитие после его смерти. По всей видимости, не будет ошибки, если сказать, что у его истоков стоят малоизученные волнения студентов Московского университета, произошедшие осенью 1953 г.[1050]

Следующей важной вехой стал 1956 г. Это был не только XX съезд КПСС, но и то, что последовало за ним: чтение закрытого письма ЦК КПСС с изложением доклада Н.С. Хрущева, мартовские события в Грузии, Постановление ЦК КПСС о культе личности Сталина, события в Польше и Венгрии, публикация и обсуждение романа Дудинцева «Не хлебом единым», появление за границей романа Б. Пастернака «Доктор Живаго».

Именно с этого времени берут свое начало два явление: самиздат и тамиздат. Причём, как это было признано и КГБ, и историками диссидентства, именно распространение самиздатовской и тамиздатовской литературы привело к складыванию неформальной организационной структуры диссидентства.

Важной, можно даже сказать, поворотной вехой в его истории стал 1965 г., когда были арестованы, а затем преданы суду два писателя – Андрей Синявский и Юлий Даниэль[1051]. Эти два события сыграли важную роль в возникновении так называемого правозащитного движения, а имя А.Д. Синявского приобрело знаковый характер.

Андрей Донатович Синявский родился в Москве в 1925 г. Его отец, в прошлом эсер, дважды (в 1924 и в 1950 г.) арестовывался. В 1943-1945 гг. А.Д. Синявский служил в армии, в 1945 г. поступил на филологический факультет МГУ. Закончив университет (1949), а затем аспирантуру (1952) и защитив кандидатскую диссертацию по роману А.М. Горького «Жизнь Клима Самгина», работал в Институте мировой литературы, в 1957-1958 гг. преподавал в МГУ на факультете журналистики, с 1958 г. – в Школе-студии МХАТ, был одним из ведущих литературных критиков журнала «Новый мир». В 1960 г. вместе с И. Голомштоком издал книгу «Пикассо», в 1964 г. – написанную вместе с А. Меньшутиным книгу «Поэзия первых лет революции. 1917-1920». С 1956 г. начал печататься за границей под псевдонимом «Абрам Терц», за что в сентябре 1965 г. был арестован вместе с Ю. Даниэлем и предан суду, отбыл в заключении шесть лет, после чего получил возможность уехать за границу. Жил в Париже, преподавал в Сорбонском университете, издавал журнал «Синтаксис», который стал одним из духовных центров антисоветской эмиграции[1052].

Прошло время, и в 1984 г. А.Д Синявский со страниц своего автобиографического романа «Спокойной ночи» поведал о том, как ещё в студенческие годы его вербовали советские спецслужбы[1053], а затем признал данный факт в полемике, которая развернулась вокруг его романа[1054]. Разногласия в возникшем споре вызвали два вопроса: удалось ли органам госбезопасности завербовать Андрея Донатовича и, если удалось, сотрудничал ли он с ними?

В романе А.Д. Синявский писал, что его главный герой, прототипом которого являлся он сам, был завербован[1055], но в упомянутой полемике заявил лишь, что его «пытались» завербовать, не конкретизируя, как, кто и когда[1056]. По свидетельству его жены М.В. Розановой (Кругликовой), в 1948 г. её муж, будучи студентом филологического факультета МГУ, не только получил со стороны органов госбезопасности предложение о сотрудничестве, но и «согласился» на него. Оправдывая этот шаг, она отмечает: «В сталинские времена могущественной Лубянке не отказывали»[1057]. Поэтому первый вопрос можно считать решённым.

Сложнее обстоит дело со вторым вопросом. По свидетельству А.Д. Синявского, когда органы госбезопасности вербовали его, перед ним ставилась одна задача – следить за однокурсницей Элен Пельтье, бывшей дочерью адмирала, французского военно-морского атташе в Москве. Однако Андрей Донатович сообщил Элен о сделанном ему предложении, и они разыграли сцену размолвки, после которой отношения между ними прервались, возможность слежки за нею со стороны А.Д. Синявского исчезла и органы госбезопасности оставили его в покое. Снова вспомнили о нём только в 1952 г. В романе описывается, как главный герой на военном самолёте был доставлен в Вену, куда именно в это время должна была приехать Элен. Цель его необычного путешествия заключалась в том, чтобы свести Элен в ресторане с одним из сотрудников Л.П. Берия. Эту случайную встречу предполагалось зафотографировать, чтобы затем шантажировать или саму Элен, или её отца. Но главный герой романа снова поставил свою подругу в известность о планах советских спецслужб, на чём его контакты с этими службами прекратились[1058].

Вскоре по выходе романа в свет оба факта были подтверждены Элен Пельтье (в замужестве Замойска)[1059]. На основании этого защитники А.Д. Синявского утверждают, что ни о каком его сотрудничестве с органами госбезопасности не может быть и речи[1060].

Вывод явно поспешный.

Прежде всего необходимо отвлечься от истории с Элен Пельтье и установить, в каком качестве Андрей Донатович был завербован: как доверенное лицо или тайный агент? Если органы госбезопасности пытались использовать его как доверенное лицо, то нарисованная им картина вполне вероятна. Если же он был завербован как агент, то его деятельность в таком качестве не могла ограничиваться одной Элен и разыгранный разрыв отношений между ними не мог быть основанием для прекращения его отношений с органами госбезопасности.

Как мы уже знаем, агента от доверенного лица в советское время отличало не только то, что сотрудничество первого с органами госбезопасности было регулярным (а не от случая к случаю), но и то, что оно закреплялось специальными документами, из которых нам известны по крайней мере два: подписка о сотрудничестве и расписка о неразглашении[1061]. Были ли отношения студента А.Д. Синявского с органами госбезопасности оформлены документально? Да. По словам М.В. Розановой, согласившись на сотрудничество, её муж «дал» необходимые «подписки» и «расписки»[1062].

Из этого можно сделать вывод, что он был завербован как агент и история с Элен Пельтье – лишь один из эпизодов в его взаимоотношениях с органами госбезопасности.

Когда роман «Спокойной ночи» появился в печати, один из его героев, выведенный под именем Сергей как осведомитель, выступил в печати и раскрыл свою фамилию. Это был ближайший товарищ А.Д. Синявского того времени, тогда тоже студент Сергей Хмельницкий, по свидетельству которого они были завербованы оба и имели одного куратора («резидента»)[1063].

Статья С. Хмельницкого вызвала взрыв возмущения. Его обвинили в том, что он сознательно клевещет на А.Д. Синявского. Однако возникает вопрос: зачем? Ведь о том, что под именем Сергей выведен он, могли догадаться очень немногие. Эти немногие уже давно обвиняли его в этих связях на основании других фактов. Между тем выступив со статьей, С. Хмельницкий предал эти факты самой широкой огласке.

Если воспоминания С. Хмельницкого ничем нельзя было опровергнуть, их нельзя было и признать бесспорными. Ситуация изменилась, когда в 2011 г. его жена сообщила в своих воспоминаниях, что муж поставил её в известность о сотрудничестве с КГБ ещё в начале 1950-х гг., когда они поженились. А вскоре сообщил ей и о том, что с органами сотрудничает его друг – А.Д. Синявский[1064].

Однако ещё до того, как эти воспоминания увидели свет, точку в споре поставила М.В. Розанова. 8 октября 2005 г. в беседе с Иваном Толстым на радио «Свобода» она признала факт сотрудничества А.Д. Синявского с органами госбезопасности.

Отметив, что «все вещи Андрея Синявского, посланные за границу, передавала за границу, печатала за границей и доверенным лицом Синявского за границей стала не кто-нибудь, а именно Элен Пельтье-Замойская», Мария Васильевна сказала: «Может быть, случилось это только потому, что Андрей Синявский согласился на неё доносить, да, расписался в КГБ, что будет, а потом пошёл к ней и всё рассказал. И что и как доносить, они уже решали вместе. А если что-то сообщить, то в какой форме» [1065].

Значит, рассказанная в романе история с размолвкой – литературный вымысел. В связи с этим, как отмечает С.И. Григорьянц, «вполне заслуживает доверия рассказ Александра Даниэля со слов и отца и матери (порознь) о том, что Синявский ещё в конце пятидесятых годов предупредил их о том, что дал подписку в КГБ»[1066]. Очевидно, что такое предупреждение не имело бы смысла, если бы Андрей Донатович к этому времени, т.е. к концу 1950-х гг., порвал свои отношения с КГБ.

Таким образом, в нашем распоряжении имеются три свидетельских показания (в том числе одно, принадлежащее жене А.Д. Синявского, у которой не было резона клеветать на мёртвого супруга) о том, что, дав в 1948 г. подписку, А.Д. Синявский сотрудничал с советскими спецслужбами.

Что же тогда послужило причиной его ареста в 1965 г.?

С.И. Григорьянц склонен считать, что А.Д. Синявский был арестован для того, чтобы сделать ему соответствующее имя и затем отправить за границу[1067]. Не отрицая права этой версии на существование, думаю, что требует проверки и другая версия – арест мог быть вызван фактом двойной игры А.Д. Синявского. А затем уже после ареста между ним и КГБ могло быть достигнуто соглашение о его использовании за границей[1068].

И действительно: а) А.Д. Синявский был освобожден досрочно на определённых условиях, которые пока нам неизвестны, б) между ним и КГБ была достигнута договорённость, в соответствии с которой он не должен был изменять свои идеалистические взгляды, в) КГБ предоставил ему возможность не только выехать во Францию, но вывезти с собою некоторые культурные ценности, на вывоз которых существовал запрет, и г) А.Д. Синявскому было сохранено гражданство, которого он никогда не лишался[1069].

Вдумайтесь в этот факт. Гражданин СССР живёт в Париже, читает лекции в Сорбонне, издает антисоветский журнал «Синтаксис» и является одним из столпов русской антисоветской эмиграции. Эдак к 1985 г. он и советскую пенсию заработал.

В чём заключалось значение ареста А. Синявского и Ю. Даниэля? С него берёт начало так называемое правозащитное движение. Уже 5 декабря 1965 г. в Москве состоялся митинг в защиту советской конституции, а затем началась «петиционная кампания». В 1968 г. стала выходить «Хроника текущих событий», в 1969 г. возникла так называемая «Инициативная группа»[1070].

Центрами диссидентского движения в Москве стали «диссидентские салоны», важнейшим из которых была квартира сына советского командарма – Петра Ионовича Якира[1071].

«Благодаря своему имени, – писал А. Амальрик, – он был вхож в круги истеблишмента, но тяготел к демократической публике... Квартира его всегда была полна людьми, иногда довольно странными»[1072].

«Он, – отмечал Юлий Ким, – на свой лад входил в моду, внимание известных людей ему было приятно, перед ним распахивались многие двери, а что касается его дверей, то они просто не закрывались, в квартире народ толокся постоянно и кто только в ней не побывал»[1073].

«Это был, что называется, открытый дом, – вспоминал С.А. Ковалев, – где вечно толклись знакомые, полузнакомые и вовсе незнакомые люди. Мы обычно собирались для составления текстов в большой комнате, где полстены было завешано иконами старинного письма»[1074].

«Квартира, – вспоминал А.Э. Левитин-Краснов, – всегда переполненная народом. Проходной двор. И кого здесь только нет: научные работники, дети бывших высокопоставленных лиц, вернувшиеся из лагерей, куда их загнали Сталин и Берия, студенты, приехавшие из провинции, демократические мальчики и девочки со всей Москвы, крымские татары, украинцы, белорусы, евреи всех мастей, со всего Советского Союза, эстонцы, латыши, литовцы. Изредка здесь мелькают немецкие, английские, французские журналисты – и наряду с этим опустившиеся пропойцы, ночующие на вокзалах. Всем одинаковый приём, для всех ласковое слово, ну и чарка водки»[1075].

Однако квартира Якиров была известна в Москве не только как место встреч диссидентствующей интеллигенции. Вспоминая о её посещениях, А. Лавут отмечал, что там всегда можно было получить необходимые «тексты»[1076], т.е. самиздат и тамиздат.

Из воспоминаний Л.Б. Терновского: «Где ещё тогда я мог увидеть всю эту уйму Самиздата, – вольные статьи, размышления, обращения?! Изданные неподцензурно романы Солженицына, книги Замятина, Орвелла, А. Кестлера? И совсем недавние самиздатские творения – “Мои показания” А. Марченко, “Полдень” Н. Горбаневской и первые номера “Хроники”? И не только увидеть, но и взять почитать и дать почитать своим знакомым» – восклицает Л.Б. Терновский[1077].

В начале 1968 г. у П. Якира был произведен обыск, который длился чуть ли не целый день[1078]. Ю. Ким, сообщивший об этом факте, к сожалению, умолчал о его результатах. Но можно не сомневаться, что от всех самиздатовских публикаций квартира была очищена. Через три года, по свидетельству Л.Б. Терновского, «в январе 72 г. на “Автозаводе” грянул... обыск», «из квартиры увезли чуть ли ни грузовик крамольного Сам- и Там-издата»[1079]. Обратите внимание. Это по меньшей мере сотни килограммов, скопившиеся за три года.

Но и этим не ограничивалось значение квартиры П.И. Якира как диссидентского центра. «На нём, – утверждал Юлий Ким, – лежала очень важная часть этой работы – это связь с иностранцами. Он не боялся, у него было человек пять-шесть иностранных корреспондентов, у него были все их телефоны, и он передавал информацию о нарушениях прав человека совершенно беззастенчиво»[1080].

Тайные связи с заграницей имели А.Д. Синявский, Б.Л. Пастернак, М.А. Нарица, В.Я. Таршис, Ю.М. Даниэль, А.И. Солженицын. Однако это были личные связи. То, новое, что появляется в 1966-1968 гг. – это групповые связи. Первоначально в роли таких связных выступали Андрей Амальрика и Павел Литвинов. Осенью 1968 г., заявил позднее на следствии В.А. Красин, он тоже «установил контакты с иностранными корреспондентами» и «до ареста в декабре 1969 г. регулярно передавал им клеветнические документы». «В мае 1969 г. познакомил с иностранными корреспондентами П. Якира, после чего на встречи с корреспондентами ездили вдвоём»[1081].

«В 1969 г., – свидетельствовал В. Красин, – установил контакты с эмиссарами НТС, приезжавшими в СССР под видом туристов и привозившими НТСовскую литературу. Распространял полученные материалы, в том числе программу НТС, содержащую установку на свержение советской власти вооружённым путем. Обращался к приезжавшим с просьбой привозить не любую литературу, а только ту, которая больше всего нужна для распространения, для чего составил рекомендательные списки, содержавшие до 50-ти наименований самых злобных антисоветских произведений. Просил также привозить деньги. Первая доставка денег в количестве 4000 рублей состоялась в октябре 1969 г. Дал адреса, куда привозить литературу и деньги, а также предложил пароль, по которому приезжавших можно опознать»[1082].

Датируя свое знакомство с П.И. Якиром серединой 1960-х гг., А.Э. Левитин-Краснов писал: «С 1965 года именно квартира Петра Ионовича Якира становится центром демократического движения»[1083]. Это преувеличение. Подобное место в диссидентском движении квартира Якиров заняла не сразу. Есть основания думать, что это произошло примерно в 1968-1969 гг.

«После ареста Л. Богораз и П. Литвинова в августе 1968, – пишут Д.Е. Зубарев и Г.В. Кузовкин, – Я[кир] становится наиболее известной фигурой в правозащитном движении, в особенности – в глазах диссидентов из провинции, а также зарубежных журналистов, с которыми он помногу и открыто общается. В 1969-1972 Я[кир] и его квартира, всегда открытая для визитёров, были символами диссидентской Москвы»[1084].

По другим данным, в это время по популярности с П.И. Якиром конкурировал генерал П.Г. Григоренко. И только после его ареста 7 мая 1969 г. П.И. Якир оказался самым известным диссидентом. Однако в организационном отношении лидировал гораздо менее известный Виктор Александрович Красин. И только после того, как в конце 1969 г. П.И. Якир был выслан из Москвы, он превратился в диссидентских кругах в фигуру номер один.

По утверждению А. Амальрика: «После арестов Литвинова, Григоренко и Красина самым видным и активным участником Движения оказался Петр Якир»[1085]. Такого же мнения придерживается С.А. Ковалёв: «После ареста Петра Григорьевича Якир стал, пожалуй, самым известным диссидентом в стране»[1086].

В 1972 г. П.И. Якир был арестован, дал на следствии и в суде откровенные показания, после чего был выслан в Рязань, а оттуда уже через год получил возможность вернуться в Москву.

Между тем ещё до ареста его деятельность породила подозрения. «Якир, – вспоминал Михаил Рувимович Хейфец, – с самого начала вызывал недоверие у людей, давно его знавших. Помню, пришел я в гости к выдающемуся писателю России Юрию Домбровскому... В тот самый день, ещё до меня, в гостях у Домбровского побывал Якир и предложил ему вступить в возглавляемую им группу. “Я ответил, – рассказывал мне Домбровский, – никогда я не буду с тобой в одной организации”. – “Почему же, Юрий Осипович?» – спросил я Домбровского. “Якир – провокатор!”»[1087].

В дополнение к этому М.Р. Хейфец приводит в воспоминаниях свидетельство «Сергея Ивановича из Прибалтики»; под таким именем из Эстонии в Москву приезжал Сергей Иванович Солдатов. Повстречавшись с московскими диссидентами, он потом рассказывал: «Странное впечатление осталось тогда от Якира. Испугали его глаза, я даже сказал кому-то: “Сегодня видел нашего Азефа”»[1088].

Юрий Федорович Карякин утверждал, что однажды он прямо заявил П.И. Якиру: «Ты же типичный Нечаев. И прости, сейчас не могу тебе дать по морде только потому, что ты пережил и перестрадал куда больше моего. И рука у меня не поднимется. Но ты играешь роль провокатора» [1089].

Долгое время никаких доказательств о провокаторской деятельности П.И. Якира известно не было. И вдруг в 1996 г. грянула сенсация. В печати появились воспоминания B.C. Фрида, который сообщил, что во время отбывания второго срока (1944-1952) П.И. Якир признался ему, что был завербован НКВД ещё во время отбывания первого срока (1937-1942)[1090]. Позднее появились сведения о том, что, отбыв первый срок, П.И. Якир стал бойцом ОСНАЗ НКВД (НКГБ)[1091], а затем был арестован не только за антисоветскую пропаганду, но и за то, что разгласил факт вербовки[1092].

Едва с диссидентского небосклона сошла звезда П.И. Якира, как на ней появилась звезда академика Андрея Дмитриевича Сахарова. Долгое время А.Д. Сахаров был известен только узкому кругу лиц. В 1966 г., накануне XXIII съезда КПСС, стали циркулировать слухи, будто бы планируется политическая реабилитация И.В. Сталина. В связи с этим на свет появилось адресованное съезду и ушедшее в самиздат письмо протеста, под которым поставили свои подписи 25 видных деятелей науки, литературы и искусства, в том числе и А.Д. Сахаров[1093].

Организатором этой акции был журналист Эрнст Генри. Под этой фамилией, как мы знаем, скрывался известный советский разведчик С.Н. Ростовский, он же Л.А. Хентов[1094]. А поскольку бывших разведчиков не бывает, мы имеем право констатировать, что данная акция была организована советскими спецслужбами. Подобная мысль посещала и тех, кто ставил свои подписи под этим письмом. «Сейчас я предполагаю, – вспоминал А.Д. Сахаров, – что инициатива нашего письма принадлежала не только Э. Генри, но и его влиятельным друзьям (где – в партийном аппарате или в КГБ, или ещё где-то – я не знаю)»[1095].

О том, что сбор подписей под этим письмом был по меньшей мере санкционирован на самом высоком уровне, свидетельствуют воспоминания М. Коларова, который вместе с Э. Генри собирал подписи. Когда они пришли к скульптору С.Т. Конёнкову, то прождали его ответа полтора часа. В конце концов С.Т. Конёнков от подписи письма отказался. Зачем же он так долго держал у себя визитеров? По утверждению М. Коларова, в течение этих полутора часов скульптор с кем-то консультировался. Сам М. Коларов называет фамилию М.А. Суслова[1096], но не следует забывать, что во время проживания в США жена С.Т. Конёнкова Маргарита Тимофеевна, урожденная Воронцова (1896-1980), была связана с советской разведкой и, как известно, сыграла важную роль в получении через А. Эйнштейна информации об американском атомном проекте[1097].

Это была не первая и не последняя акция, в которой участвовал Эрнст Генри. 30 мая 1965 г. он обратился к И.Г. Эренбургу с получившим хождение в самиздате открытым письмом по поводу оценки им роли И.В. Сталина. В 1967 г. получил резонанс его спор с академиком А.Д. Сахаровым, нашедший отражение на страницах «Политического дневника». В 1968 г. Э. Генри предложил А.Д. Сахарову написать статью о роли и ответственности интеллигенции в современном мире. Осенью 1969 г. он организовывал протест против романа Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?». Имеются сведения, что Э. Генри общался не только с А.Д. Сахаровым, но и некоторыми другими диссидентами, например, с П.Г. Григоренко, Р.А. Медведевым, А.И. Солженицыным[1098], а также входил в число лиц, причастных к издававшемуся Р.А. Медведевым «Политическому дневнику»[1099].

Конечно, Эрнст Генри мог поставлять КГБ информацию о диссидентском движении, но мы видим, что он играл не только пассивную роль. Ведь сбор подписей под письмом к XXIII съезду КПСС имел своей целью оказать влияние на руководство партии, способствовал пробуждению политической активности и даже переходу в оппозицию к существующему режиму некоторых из тех, кто подписал это письмо.

А среди них, как мы знаем, находился академик А.Д. Сахаров, для которого это был первый открытый политический шаг. Причём Андрей Дмитриевич специально отмечал, что после этого «Генри приходил ещё много раз» и информировал его о происходивших политических событиях[1100]. Именно бывший разведчик способствовал тому, что имя засекреченного академика впервые появилось на страницах самиздата. Именно он попытался опубликовать его статью об интеллигенции на страницах «Литературной газеты». Характеризуя свою идейную эволюцию, Андрей Дмитриевич отмечал, что большое влияние на него оказал Р.А. Медведев, особенно знакомство с рукописью его книги о сталинизме. Между тем, как выясняется, впервые об этой книге он узнал от Эрнста Генри и именно Эрнст Генри познакомил его с Р.А. Медведевым[1101].

Важным шагом на пути превращения А.Д. Сахарова в активного деятеля диссидентского движения стало написание им «Размышлений о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» (1968 г.). Их инициатором был его коллега Ю. Живлюк, о котором Андрей Дмитриевич сам же писал: «Есть у меня впечатление, может, неверное, что какие-то отношения были у Живлюка и с КГБ (с его прогрессивными кругами, скажем)» [1102].

Исходя из этого, мы можем утверждать, что приобщение А.Д. Сахарова к диссидентскому движению произошло во многом благодаря усилиям КГБ[1103].

Поскольку приобщение А.Д. Сахарова к диссидентскому движению было произведено, вероятнее всего, втёмную и именно так КГБ, судя по всему, использовал его в дальнейшем, рядом с ним должны были люди, которые могли бы не только давать о нем КГБ исчерпывающую информацию, но и оказывать на него соответствующее воздействие. С учётом этого специального внимания заслуживает Е.Г. Боннэр, ставшая в 1972 г. женой академика[1104].

Тень КГБ лежит и на некоторых других именах, сыгравших важную роль в формировании и распространении оппозиционных настроений в советском обществе. Прежде всего это Е.А. Евтушенко[1105]. У нас нет оснований утверждать, что он был агентом КГБ, но есть оснований говорить о его сотрудничестве как с этим учреждением, так и с другими советскими властными структурами. В формировании патриотического оппозиционного движения видную роль сыграл Владимир Солоухин. Его тоже подозревали в связях с КГБ, о чем он вспоминал и сам[1106]. Еще в 1960-1970-е гг. заговорили о сотрудничестве с КГБ И.С. Глазунова[1107]. В самое последнее время появились обвинения в связях с КГБ знаменитого советского барда Владимира Высоцкого[1108]. Яне могу представить его в роли информатора, но использовать его в другом качестве КГБ мог. Давно тянется шлейф подобных слухов и за Р.А. Медведевым[1109].

Все эти подозрения требуют проверки.

В любом случае можно констатировать, что КГБ одной рукой боролся с диссидентством, другой поддерживал его, а может быть, и направлял через свою агентуру. Признавая подобный, по сути дела провокаторский характер деятельности КГБ, Э.Ф. Макаревич пишет: «Работа нередко бывала на грани провокации. Но провокациям в 60-70-е годы ставился предел, установленный самим же КГБ»[1110]. Можно подумать, что пределы для своих секретных сотрудников не устанавливал С.В. Зубатов.

Ещё дальше в оценке подобной деятельности КГБ идет уже упоминавшийся Анатолий Сергеевич Черняев, который утверждает, что «Андропов не только придумал диссидентское движение» и «раскрутил его», но и «дирижировал» им[1111].

В связи с этим возникает вопрос: в чем же заключался смысл подобное политики КГБ? На этот счёт в литературе существует три точки зрения.

Первая из них была изложена бывшим полковником КГБ СССР А. Голицыным, который бежал за границу и там издал книгу «Новая ложь вместо старой. Коммунистическая стратегия обмана и дезинформации». В ней он заявил, что, по имеющимся у него данным, в 1950-е гг. в руководстве страны был разработан план лжелиберализации, который заключался в том, чтобы, не меняя советской системы по существу, создать видимость её демократизации, одним из компонентов которой должно было стать существование управляемой оппозиции, т.е. диссидентства[1112].

Версия А. Голицына получила полную поддержку такого известного диссидента, как Сергей Иванович Григорьянц[1113].

С одной стороны, после смерти Сталина определённая либерализация действительно имела место. Это касается и изменения направления некоторых журналов (например, «Новый мир»), и создания новых театров («Современник», «Таганка»), и митингов у памятника Маяковскому[1114] и т.д.

Однако неужели в планы лжелиберализации входило создание правозащитного движения, возрождения религиозных течений, формирование откровенно антисоветских групп?

Иную позицию в данном вопросе занимает известный журналист Евгений Жирнов. Исходя из того, что после смерти И.В. Сталина произошло ограничение власти органов государственной безопасности, особенно тех её структур, на которые была возложена борьба с «внутренним врагом», Е. Жирнов пишет: «У них был только один способ вернуть себе прежнее положение в структуре КГБ – превратить отечественных правозащитников в нечто, хотя бы внешне представляющее угрозу для советской власти». Отсюда стремление к созданию «карманной оппозиции», чтобы таким образом показать необходимо существования органов государственной безопасности, расширение его штатов, увеличение их финансирования и расширение их прав[1115]. Подобным же образом объясняют политику КГБ в отношении диссидентского движения А.С. Черняев[1116] и И. Фёдоров[1117].

Не отрицая того, что подобные стремления могли существовать у определённой части руководства КГБ, не следует забывать, что это была опасная игра, игра с огнём, которая могла стоить карьеры. Ведь перед лицом растущего диссидентского движения партийное руководство могло пойти не только на укрепление органов КГБ, но и на обновление не справляющихся со своими обязанностями руководящих кадров.

Поэтому, на мой взгляд, объяснение отмеченного выше парадокса следует искать в той борьбе между «либералами» и «консерваторами», которая с переменным успехом шла в правящих верхах советского общества на протяжении всего периода после смерти И.В. Сталина. В этой борьбе диссидентское движение необходимо было определённым силам в руководстве страной для борьбы со своими консервативными противниками, для подготовки условий для реформирования страны, а может быть, и ликвидации советской системы.

Когда в 2004 г. вышла моя книга «Солженицын: прощание с мифом», в основу которой была положена названная версия, многим она показалась абсурдной. Прошло время, и отношение к ней стало меняться. А в 2011 г. появилась книга А.П. Шевякина «КГБ против СССР: 17 мгновений измены»[1118].

 

«Крестный отец» перестройки

 

Численность диссидентского движения была невелика. Даже по мнению В.К. Буковского, она вряд ли превышала 10 тысяч человек[1119]. Между тем наряду с активным диссидентством существовало диссидентство пассивное, которое кто-то очень удачно назвал «внутренней эмиграцией». По сведениям КГБ СССР, «потенциально враждебный контингент» в СССР «составлял 8,5 млн. чел.»[1120].

Ещё более многочисленной была та часть оппозиции, представители которой стремились не к уничтожению существующей политической системы, а её реформированию. Если мы возьмем её численность лишь в два раза больше численности «враждебного контингента» и учтём, что приведённые цифры относятся к взрослому населению, получится, что в явной оппозиции к власти находилось не менее пятой части населения.

На самом деле недовольство существующим положением имело ещё более массовый характер.

В отличие от активного диссидентства пассивная оппозиция находилась на самых разных этажах советского общества, в том числе внутри партии, в партийном и государственном аппарате.

«Происходила своеобразная деидеологизация руководства (и кадров в целом), – пишет бывший работник аппарата ЦК КПСС К.Н. Брутенц, – эрозия его «марксистско-ленинской идейности, в верности которой клялись более всего. Причём в этом процессе – как это ни выглядит парадоксально – руководство и аппарат опережали значительную часть общества» [1121].

В результате этого «идеология становилась маской, скрывавшей безыдейность вождей»[1122].

Вот, например, откровения уже известного нам А.С. Черняева: «У меня не то что принципов, у меня убеждений никогда не было. Да, я был 48 лет членом партии, но никогда – убеждённым коммунистом»[1123]. И это признание человека, который долгие годы работал в Международном отделе ЦК КПСС и даже был заместителем заведующего отделом, человека, который курировал международное коммунистическое движение.

«Деятели, – утверждал А.Н. Яковлев, проработавший в аппарате ЦК КПСС около двадцати лет, причём не где-нибудь, а главным образом в Отделе агитации и пропаганды, – были разные: толковые, глупые, просто дураки. Но все были циники. Все до одного, и я – в том числе. Прилюдно молились лжекумирам, ритуал был святостным, истин


Поделиться с друзьями:

Особенности сооружения опор в сложных условиях: Сооружение ВЛ в районах с суровыми климатическими и тяжелыми геологическими условиями...

Общие условия выбора системы дренажа: Система дренажа выбирается в зависимости от характера защищаемого...

Наброски и зарисовки растений, плодов, цветов: Освоить конструктивное построение структуры дерева через зарисовки отдельных деревьев, группы деревьев...

Типы сооружений для обработки осадков: Септиками называются сооружения, в которых одновременно происходят осветление сточной жидкости...



© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!

0.092 с.