Исторические книги Ветхого Завета (лекция вторая)

 

Сегодня мы завершаем беглый обзор так называемых Исторических книг Библии. Хочу вам еще раз напомнить их структуру. Первая часть Исторических книг содержит Книгу Иисуса Навина, Книгу Судей, 2 Книги Самуила (в греко–русской традиции 1–я и 2–я Книги Царств) и 2 книги Царей (в нашей традиции 3–я и 4–я Книги Царств). В греко–русской традиции к ним примыкает маленькая Книга Руфь.

Второй цикл Исторических книг, более поздний, называется Паралипоменон, или «пропущенные дополнения»; иногда этот термин некоторые писатели, философы, литераторы из снобизма употребляют для обозначения каких–то дополнений или приложений к главному корпусу своего труда.

В центре Исторических книг находится образ Давида, о котором мы уже с вами говорили. Исторический Давид — фигура яркая, славная, одаренная многообразными талантами, он и поэт, и музыкант, и одаренный полководец, и весьма обаятельный человек. Но он — сын своего века, ставший одно время почти разбойником, расправлявшийся довольно сурово со своими политическими врагами, то есть фигура сложная.

Если мы возьмем трактовку Эрнеста Ренана, который изображает его просто грубым бандитом, или трактовку средневековой легенды, которая пытается представить Давида в виде святого (в нашем понимании), то истина будет лежать посередине.

Изображая Давида на основании подлинных документов и сказаний своего времени, Библия, конечно, дает нам ценный исторический материал. Более того, большие фрагменты из юности и воцарения Давида — это блестящая историческая проза, не уступающая по своей живописности, живости произведениям греческих историков, например, Геродота, хотя написана за несколько столетий до не го.

Перед нами, может быть, один из первых образцов историко–художественной прозы. Но в целом она до нас не дошла. Составитель Исторических книг берет блоки, далеко не равные по объему, и помещает их в ряд, конструируя нечто свое, самостоятельное.

Какая здесь господствует мысль? Составитель говорит о том, что монархия не имеет обоснования власти в самой себе. Только сакральное помазание, только некая санкция, которая дается свыше, делает царя царем. Без этой санкции он — никто.

Вторая концепция: закон Божий, который охватывает сферу благочестия, нравственности и общественных отношений, является законом не только для масс, но и для царя; царь так же отвечает перед этим законом, как любой израильский крестьянин. Это значит, что он не творец законов, каковым, например, выступает Хаммурапи или другие легендарные авторы древних судебников.

В Библии впервые мы четко видим идею права, которое стоит над власть имущими. Это право даст впоследствии основание пророкам выступать с открытыми, публичными инвективами, изобличениями царя, царицы, князей. Это была не просто какая–то фронда, а акция, опирающаяся на санкцию Божьего закона, который давал им это обоснование, потому что царь обязан был подчиняться закону. Поэтому многие современные историки называют закон, принятый в Израиле, своего рода «религиозной конституцией».

Но здесь маленькое примечание. Если дух Священного Писания имел как бы над–историческое значение, то, разумеется, уголовные и прочие элементы закона в эпоху царей оседали в хронологически локальных участках; то есть они довольно быстро устаревали, поскольку возникали и зависели от времени и места их составления.

Характерная черта повествования — ее подробность. Бытописатель с интересом следит за приключениями Давида, пока он еще не царь, пока он еще отважный юноша, претендент на престол, невольный наследник царя Саула. Но с того момента, как Давид становится реальным царем, когдав Хевроне его провозглашают и помазывают священным елеем, — с этого момента рассказ бытописателя переходит в скороговорку.

Он быстро перескакивает от одной победы к другой, он не погружается в события его военных и политических успехов, а, напротив, говорит о них как бы между прочим. Но затем он снова становится обстоятельным и подробным рассказчиком, когда говорит о грехах Давида, о том, как он фактически убил своего царедворца Урию и завладел его женой, а потом подробно рассказывает о последствиях этого греха, поскольку начинаются династические споры: сын от первого брака, сын от второго, младший, старший…

Еще не было установлено ни майората, ни какого–либо права наследования — все было в руках царя. Но царь еще не успел состариться (Давид стал царем в 30 лет), как между выросшими сыновьями началась борьба за будущую власть. Началось восстание Авессалома (или Авшалома), которого царь очень любил, но который был, говоря сегодняшним языком, настоящим «популистом».

Он завоевал симпатии масс и потом пошел против отца, желая при жизни захватить его трон. И в конце концов Давид должен был поднять свою армию, чтобы рассеять отряды Авессалома. Но Авессалом, отступая через лес, запутался длинными волосами в ветвях дерева и погиб. Давид очень горько его оплакивал.

У Рембрандта есть такая фантастическая картина «Давид и Авессалом»: Давид в огромной чалме, и к нему припадает, прося прощения, Авессалом с длинными золотистыми кудрями — это сцена первой попытки их примирения еще до смерти Авессалома.

В конце концов, на сцене появляется пророк Нафан — тот самый, который открыто упрекнул Давида в его преступлении, в убийстве Урии.

Пророк потребовал, чтобы царем был провозглашен сын Вирсавии — той женщины, которую царь лишил мужа. И старый Давид, уже сильно ослабевший перед смертью, пошел на то, чтобы царем стал (хотя он был и не старший сын) этот человек. Его звали Шломо, по греческой транскрипции — Соломон (эта транскрипция сохранилась в европейских переводах).

Соломон не был человеком высокого религиозного духа, он не был героем, не был богатырем, не был музыкантом, но все равно стал легендой. Потому что он построил в Иерусалиме Храм.

Это был своеобразный Храм: в нем не было никакого изображения Божества; небольшое здание, приблизительно как этот зал; в него никто не входил, кроме изредка первосвященников, а святое место, девир, было отгорожено стеной и завесой, и там стоял Ковчег. Он был перенесен туда в сопровождении торжественной процессии — и снова пели древний псалом: «Да восстанет Бог, и расточатся враги Его» (Пс 67).

Этот псалом впоследствии лег в основу старинной христианской молитвы «Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его». Старый Ковчег, порубленный в боях мечами и даже побывавший в плену, наконец, был перенесен в святилище.

Историки и археологи неоднократно пыталась восстановить облик Соломонова Храма. Каких только фантастических, гигантских сооружений мы не видим на старинных картинах и гравюрах! Но наиболее точной реконструкцией считается та, в основу которой положены исследования финикийской архитектуры того времени. Потому что на строительстве этого Храма работали мастера, присланные царем Финикии Хирамом (сохранилась гробница этого царя вместе с изображениями; вообще эту эпоху уже удается хорошо датировать; датируется множество документов соседних стран, летописи, памятники материальной культуры, изображения, портреты их деятелей).

Библия подробно описывает строительство Храма, потому что он был символом того, о чем мечтала ветхозаветная Церковь: Бог близок. Человек хочет, чтобы священное было рядом с ним. Не где–то в космических далях, не где–то в таинственной глубине, а именно ря дом: в центре города, в центре поселка, в центре стана.

Впоследствии немецкий богослов Дитрих Бонхёффер, погибший в нацистской тюрьме, писал, что это была великая идея — Бог в центре стана. Потому что не на периферии жизни является человеку Бог, и не только в разломах, в страданиях, в «пограничных ситуациях», как говорят экзистенциалисты. Нет — на гребне жизни, в полноте жизни может человеку открываться Бог. Не тогда, когда человек чувствует себя ущербным, а именно тогда, когда расцветает полнота его сил и дарований. В центре — храм!

И, описав подробно строительство Храма, бытописатель останавливается на светлой стороне Соломона. Бог является ему во сне и спрашивает: чего бы ты хотел? И он не просит у Него ни победы над врагами, ни драгоценностей, ни богатства, а просит у Него мудрости. И вот этот факт становится центральным в легенде о Соломоне.

Эту легенду сам библейский летописец быстро развенчивает. Мудрость проявляется только вначале, а потом начинаются искушения. Как все цари древневосточных держав (а это пока еще была держава, то есть империя, включавшая разноплеменный, многонациональный конгломерат), Соломон должен был содержать большой гарем.

В те времена считалось, что чем гарем больше, тем это престижнее для властителя. И из дипломатических соображений (а Соломон был женат на дочери фараона) он стал для своих жен, вывезенных из языческих стран, строить в Иерусалиме святилища, молитвенные дома и храмы в честь других богов. Началось с дипломатии, а кончилось тем, что город, который Бог обещал сделать святым, становится полуязыческим. И Храм Божий, пусть он без изображений, пусть он аскетичный, но уже окружен цепью, как бы кольцами этих язы–чес ких ка пищ.

И в последующем повествовании священный автор дает понять, что с этого момента начинается падение Соломона и вообще всей державы. История говорит о падении. Если Книга Судей являлась книгой народного покаяния, то эта книга не только книга покаяния, но и обличения власти, обличения самодержавия. Собственно говоря, и самодержавия как такового не было, потому что все время над властителем были и закон, и пророк, и народное собрание. В конце концов, не без воздействия и не без влияния пророка Ахии царство распадается на две части.

После смерти Соломона немедленно восстают люди Севера, и страна делится на два царства: одно называется Иудеей — Южным царством со столицей Иерусалимом, второе называется Северным царством, или Эфраим (в греко–русской транскрипции — Ефрем). Разумеется, это сразу, немедленно, мгновенно снизило политическое значение древнеизраильскего царства и дало возможность египетскому фараону Шешонку I вторгнуться в Иерусалим и ограбить его.

Дальнейшая история — это картина агонии обоих царств. В Северном царстве власть совершенно не держится: за несколько столетий, за 300 лет, сменилось 10 династий! Перевороты идут один за другим, причем часто они идут под знаком веры.

Сейчас нередко мы можем слышать, что «возрождается вера», — и это хорошо; что она есть «источник нравственности», — и это хорошо. Это правда. Но это, друзья мои, не вся правда, потому что человек способен свои черные, темные страсти камуфлировать, то есть одевать в благородные одежды, в том числе и в одежды веры.

Самое священное, что было в наследии ветхозаветной Церкви, — глубочайшая преданность единому Богу и отвержение других культов — используется для своего рода революции, дворцового переворота, убийства и расправы. Североизраильский полководец Иегу совершает переворот, который, как и все перевороты, беззаконный, предательский и с морем крови. И все это он делает как бы ради чистоты веры.

Причина переворота — в склонности правящей династии к языческим культам. Она действительно была склонна к языческим культам, но когда начинаются акции насилия, то это уже не может быть ничем оправдано. Идея священной войны всегда окрашивалась в мрачные и черные тона.

Как же это произошло? Я сейчас говорю о Севере, где правила мощная династия Омри, сделавшая своей столицей город Шамрон, находившийся среди холмов Севера. Шамрон — по–гречески Самария. В течение многих столетий этот город продолжал играть важную роль в истории и культуре Ливана и вообще Ближнего Востока. Отсюда происходят самаряне.

Омри создал эту столицу, а его потомок Ахав женился на финикийской принцессе Изабель, или Иезавель, которая была дочерью жреца Ваала, финикийского царя–жреца. Кстати, археологи нашли печать с именем Иезавель. И она настолько активно начала вводить языческие обычаи, что культ Ваала, Молоха, едва не стал государственной религией Израиля. Таким образом, Иезавель, поддерживавшая финикийскую традицию, в династии Омри имела большую власть.

Вы помните роман Мелвилла «Моби Дик»? Там в качестве главного героя фигурирует капитан Ахав, человек бунтующего, богоборческого темперамента, но в то же время великий искатель истины. Мелвилл специально дал ему это имя, потому что в народных преданиях Ахав считался нечестивцем. Но причина его нечестия заключалась в двоеверии.

Понятие двоеверия актуально и для сегодняшнего дня. Часто человек, принимая какие–то высшие ценности, одновременно пытается оправдать и иные точки зрения. И возникает в нем двойное видение, двойное понимание. К примеру: христианин, который исповедует Евангелие и дает согласие на унижение других людей, на насилие, на зло, говоря, что делает это во имя Божье, — это типичное двоеверие. Потому что к Евангелию искусственно прикрепляется нечто, глубоко чуждое и враждебное ему по духу.

Единыгй Бог, требующий от человека любви и служения ближнему, не мог быть рядом с Молохом, который требовал просто человеческих жертвоприношений. А народ в целом, особенно крестьяне (а это в основном были крестьяне), всегда склонен к суевериям, к простым, стихийным представлениям, и высшее понятие о Боге для него еще было мало доступным.

Сегодня человек, имеющий, может быть, кандидатскую степень, проявляет суеверия на уровне тех, что описаны у Фрэзера в «Золотой ветви». В нас сидит то, что Карл Густав Юнг считал архетипом, — в подсознании человека сидит глубокая склонность к язычеству, ибо язычество есть обоготворение природного, стихийного, таинственного, низшего. Это очень сильно в человеке, и его рецидивы без конца проявляются в истории культуры. Я специально остановился на этом, чтобы показать, что двоеверие не есть лишь какой–то эпизод из древней истории IX века до нашей эры (сейчас мы говорим о IX веке). Нет, это некая непреходящая модель нашего существования.

И вот в эту эпоху наступления язычества появляется человек по имени Илия! Его имя в подлиннике звучит как Элийаху, то есть «Яхве — мой Бог». В этом имени заключена целая программа. Человек таинственный, потому что мы не знаем, откуда он, — он появляется внезапно, из тьмы. На нем грубая пастушеская власяница. Это человек странный, бескомпромиссный, подобный юродивым Древней Руси. Он появляется перед царем и предсказывает народное бедствие, если царь будет продолжать уступать Иезавели в ее склонности к язычеству.

И действительно, как говорит Библия, «затворилось небо». И не только Библия. Финикийские документы свидетельствуют о многолетней засухе, которая в те годы прокатилась по всему Ближнему Востоку. Илия сам ушел в Финикию, где тоже было бедствие и где он нашел добрую душу — язычницу, финикийскую женщину, которая его приютила, и он с ней жил… Это была сарептская вдова;

(Сарепт — город, недалеко от нынешней Сайды, или древнего Сидона).

Христос сказал о ней: «Ведь много было вдов в Израиле, а почему–то только к вдове сарептской пошел Илия, и сына ее воскресил, и не дал ей умереть с голоду». В том, что он пошел к язычнице (это Бог его послал туда), было как бы указание на то, что он, как пророк, воюет не против людей, а против заблуждений.

Ахаву донесли, что это Илия своими волхво–ваниями нагнал мор на землю. И когда царь ездит по стране в поисках корма для своих боевых коней, вдруг перед ним появляется Илия, как бы вырастая из–под земли. Увидев его, Ахав говорит: «А, это ты, губитель Израиля?!» А Илия отвечает: «Нет, это ты и твои жрецы навели на страну беду и идете вслед Ваалам. Пора остановиться. Пора выбрать. Поднимемся на гору и решим раз и навсегда: либо мы поклоняемся единому Богу, либо уходите к Ваалу».

И библейский сказитель описывает, как на гору Кармел, в Галилее, у берега моря, поднимается огромная толпа изможденных голодом и зноем людей, и там стоит жертвенник. Выходят жрецы Ваала и устраивают экстатический танец, как это было у фригийских экстатиков, нанося себе раны так, что льется кровь. Но Ваал молчит…

Илия говорит им: «Кричите громче — может, он спит!» Но Ваал молчит. Их было много, жрецов Ваала.

Вышел Илия и призвал Бога Синая, Бога пламени, Бога Авраама, Исаака и Иакова! Молния ударила в камень, на их алтарь, сожгла жертву и народ закричал: «Яхве есть Бог!» Илия тут же расправляется с жрецами Ваала… Расправляется, но это не приносит ему победы, потому что об этом узнает царица и начинает гонения на Илию и на его приверженцев. И ему приходится бежать,..

Куда он идет? Он, как новый Моисей, идет к Синаю! Он идет к той горе, на которой Бог дал Завет. Это замечательное сказание. Он идет по пустыне, он готов умереть; к нему является вестник Божий, и Илия говорит: «Довольно уже, Господи; всех Твоих пророков избили; возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих». Но вестник подкрепляет его пищей, и тогда он идет дальше, приходит на гору Синай и ждет, когда ему откроется воля Всевышнего.

И вот звучит грохот, отдаваясь эхом в горах, — но это не Господь. Потом жар наступает, такой, что, кажется, камни плавятся, — но это не Господь. И в этой жаре вдруг повеял ветер, прохладный ветер, по–церковнославянски звучит очень красиво: «глас хлада» — «голос прохладного ветра». И там был Бог. Господь явился именно в прохладном, тихом веянии — не в буре, не в громе, не в огне!

Это был как бы символический перелом, новый рубеж в откровении: оставалось позади первобытное представление о Боге бури, о Боге ярости, гнева и стихии, и приходил Бог любви и милосердия..

Это очень важный момент, и мне всегда казалось, что именно об этом месте Библии думал Генрих Ибсен, когда писал свою пьесу «Бранд». Я не помню, рассказывал я вам про нее или нет, неважно, но напомню еще раз, как она кончается. Суровый пастор только во имя идеалов загубил все вокруг себя; все или ничего — вот его девиз! И когда он погибает под снежной лавиной в горах, в последний момент он спрашивает: «Боже, в час моей смерти скажи мне, прав ли я был в своей борьбе?» И голос ему отвечает: «Он есть Бог милосердия».

Неожиданный ответ, казалось бы, перечеркивающий всю борьбу Бранда, я думаю, навеян историей с пророком Илией. В Третьяковской галерее есть знаменитая новгородская икона пророка Илии. Он написан на пламенном фоне. Икона поразительная, необычайная. Глаза, устремленные в одну точку, белые волосы, падающие на плечи, власяница и багровый, горящий фон! Это знаменитый Остроуховский Илия.

Древняя Русь очень остро чувствовала первобытность, первозданность этого пророка, который, казалось, заклинал небо и землю. Поэтому в какой–то степени в Древней Руси образ его впитал в себя некоторые элементы древних богов–громовержцев.

Итак, здесь происходит перелом, хотя и не полный. Еще ученик Илии Елисей, или Элита, достаточно жесток и груб. Это он подстрекает Иегу к перевороту, о котором я вначале говорил.

А чем кончился этот переворот? Есть черный обелиск ассирийского царя Салманасара III. На нем мы видим различных посланников восточных царств, которые идут поклониться и принести дань

Салманасару III. Среди них — Иегу, военачальник Израиля в Самарии, который, став царем, делает земной поклон перед Салманасаром.

Иегу как будто бы действовал во имя высоких идеалов, но он боролся с двоеверием, с коварством и жестокостью. Вера не может насаждаться насилием. Этот призрак насилия начинает подниматься над человечеством, и древний мир вскоре увидит новую, незаметно выношенную и выросшую военную машину.

На востоке, в северной Месопотамии зреет еще одно Ассирийское царство. Одно уже миновало, взлет его прошел, теперь восходит новая династия. Идеалом является господство над народами, смешение всех рас и племен, смешение языков и культур. Все должны быть подданными царя; он один достоин восхищения. Это царь, воин, тот, у кого сила.

На ассирийских рельефах этого времени мы видим могучих солдат в касках, с огромными мьпп–цами, которые попирают врагов, — здесь видится некое подобие скульптур Вучетича. Господствует и торжествует сила. Они еще не подступили к сирийским берегам. Только один раз в IX веке произошла битва — все народы Ближнего Востока вышли, для того чтобы сразиться с ассирийцами. Это была битва при Каркаре. О ней сохранились документальные данные. Среди воюющих был и царь Ахав.

Но приближалось время, когда Ассирия станет владычицей всего Древнего Востока. Она уничтожит Северное Израильское царство — в 722 году Самария рухнет. Население будет угнано в Месопотамию и исчезнет. Легенды о десяти коленах будут курсировать по всему свету. В Америке на основе этой легенды в XIX веке мормоны создадут свою секту. Но самаряне исчезнут, от них сохранится только горстка, которая насчитывает сейчас несколько сот человек.

Останется маленькое Иудейское царство, и оно станет ареной борьбы, ареной величайших трагедий, местом, где выступят пророки Исайя, Иеремия, Ие–зекииль. И хотя в VII — VI веках Иерусалим станет жертвой Халдейского, Ново–Вавилонского царства, он тем не менее возродится, для того чтобы привести историю Ветхого Завета к вратам Нового.

Илия–пророк, как центральная фигура того раннего периода, не только потому привлекал людей Древней Руси, что был подобен богу–громовержцу, а потому что был защитником обездоленных. Библия сохранила о нем следующий рассказ[9].

Около царского дворца в Самарии Ахав заметил чудесный виноградник, который ему очень понравился. Он узнал, что хозяин этого виноградника — некий Навот (или в греческой транскрипции Навуфей), и послал к нему своих людей с просьбой продать ему этот чудесный кусочек земли. Но На–вот сказал: «Как?! Этот виноградник обрабатывали мой отец и дед, мы всегда тут жили, это не продается». Несколько раз царь пытался договориться, но когда получил от этого крестьянина твердый отказ, настолько расстроился, что жена его, Иезавель, увидев, сказала: «Отчего твое лицо омрачилось? Кто он такой? Мужик? Покажи себя царем».

Немедленно, как это бывает и в наши дни, было состряпано дело. Навот был обвинен в поношении царя (то есть в антиправительственных разговорах) и был казнен, а его участок перешел казне, то есть царю. Наконец Ахав мог спокойно пойти и посмотреть на этот чудесный виноградник.

Когда он вышел из дворца со своими придворными и отправился туда, вдруг среди виноградных лоз он увидел стоящего Илию, который сказал: «Ты убийца и хочешь еще наследовать то, что принадлежит убитому! За то, что ты пролил кровь невинного, род твой будет весь уничтожен». Надо сказать, что при мятеже Иегу действительно были перебиты все потомки Ахава, и сама Иезавель, уже царица–мать в то время, была убита восставшими.

Следовательно, для Илии–пророка, человека, жившего три тысячи лет тому назад (IX век), попрание справедливости было религиозным преступлением. И это глубокая правда. Потому что иного преступления на самом деле быть не может, ибо если человек признает только законы природы, то прав был Ахав, когда убил своего соперника. И прав эксплуататор, когда он эксплуатирует эксплуатируемого, потому что он победитель, он сильней, а слабым так и надо.

Да здравствует сильнейший! — таков волчий закон. Какие могут быть еще законы, если человек — только интеллектуальная обезьяна?

Нравственных законов нет в природе. Мы знаем случаи, когда змея, скажем, залезает в нору, убивает и съедает ее хозяина и поселяется в ней. И мы не осуждаем змею. А Илия осудил царя, потому что он завладел тем, что принадлежало убитому.

Поэтому духовные, религиозные основы социальной этики — это вещь исключительно серьезная. Для нас серьезность эта была подтверждена всем опытом предшествующих лет, а для вас, молодых, — тем, что вы могли прочесть о минувших десятилетиях.

Когда было сказано, что нет объективнойправды, а правдой является только то, что служит интересам определенных группировок, тогда началась волчья борьба, которая губила людей, разрушала страну. И сегодня это имеет самые тяжкие последствия.

Но Илия был еще и пророком–экстатиком, таким народным юродивым. Через поколение после него появляется целая плеяда великих писателей, библейских пророков–писателей. Основателем этого движения был Амос (VIII век), который пришел с юга на север, проповедовал в Самарии, и движение это до V века включительно было непрерывным, породив плеяду гениальных мыслителей, писателей, которые стояли на удивительной высоте. Это были не просто литературные гении, а это были религиозные учители, народные трибуны, это были люди, которые хотели и требовали, чтобы правда жизни была связана с высшей Божественной правдой.

Они впервые сказали миру, который занимался каждением, волхвованием, бесчисленными обрядами, что никакие обряды Творцу не нужны, если человек обращается к Нему со злом в сердце. Это великое откровение пророков и делает их писания стержнем Ветхого Завета, его центром, является настоящей религиозной революцией. Об этом мы поговорим с вами при нашей следующей встрече.

4 апреля 1990 года

 

Пророки. Профетизм

 

Сегодня мы подходим к кульминационной точке всего Ветхого Завета, к самой напряженной, насыщенной и высокой в духовном и в литературном смысле. Это раздел, который называется «Пророки» или Пророки–писатели.

В древнейшем собрании эта группа священных книг называлась невиим ахароним, то есть «Поздние пророки». Это название условное, связанное с тем, что Исторические книги, о которых мы говорили с вами в прошлый раз, назывались невиим ритоним, то есть «Ранние пророки». Но по литературной форме между ними мало общего.

Литературная форма пророческих книг совершенно особая. Это и громоподобная речь, подобная речам Цицерона или Демосфена, это и высокая поэзия, перемежающаяся лирическими, глубоко интимными, порою скорбными стихами и песнопениями.

Пророк — это совершенно исключительная фигура в истории Ветхого Завета, которая выделилась из тех ранних, ветхозаветных прорицателей, которые еще несли на себе печать первобытной экстатики. Пророки–писатели — люди высокой культуры, широчайшего умственного горизонта, люди, знакомые с литературой современного им Востока (кроме греческой). Они не знали греческой литературы, хотя были современниками античных мыслителей–поэтов, современниками Гесиода, Фа–леса, Анаксимандра.

Последние пророки были уже современниками Сократа. Их появление было неслучайным, и мы можем его рассматривать в контексте величайшей духовной революции, которая в середине I тысячелетия до нашей эры потрясла весь Старый Свет и создала основы современной культуры. Я не оговорился: современной.

О чем бы мы ни говорили сегодня: о монархии или демократии, о материализме или пролетариате, о диктаторах или об откровении, о диалектике или противопоставлении материи и духа — все это было уже заложено в тот период, который Карл Ясперс назвал «осевым временем». Я не буду подробно останавливаться на этом, только отмечу, что книга Карла Ясперса на эту тему переведена в ИНИОНе и издана ограниченным тиражом. В 1–м номере (за этот год) журнала «Народы Азии и Африки» есть мой небольшой очерк на эту тему[10].

Что поражает в этом движении? Оно, конечно, загадочно. Загадочно, потому что в ту эпоху человечество еще не знало тех средств коммуникации, которые позволяют в течение считанных часов, а то и минут, передавать информацию из одной части мира в другую. И мы видим, что и в эллинистической Греции, и индийском царстве Магатха, и в древнем Иране, то есть в странах, которые между собой очень слабо связаны, возникают похожие мысли, возникают великие учения, которые станут прочным фундаментом для современной культуры и цивилизации.

Я назову вам только некоторые имена: Аристотель и Платон, Заратустра и Конфуций; Лао–цзы, Мэн–цзы, Чжуан–цзы; уже упоминавшиеся Фа–лес, Анаксимандр, Гераклит Эфесский, Демокрит, Будда, авторы Упанишад — это все примерно одна эпоха. Хронологически она начинается приблизительно с VIII века.

Должен вас предупредить, что никаких радикальных экономических и социальных изменений в это время не происходило. Наши историки, пытаясь как–то, по старинке, объяснить это осевое время, пытались указать нарост античного капитала (то есть появление денег), колонизацию, которая была в Греции, но на самом деле все эти объяснения недостаточные. Ибо социальные и хозяйственные условия в Индии, Иране, Греции и Израиле в то время были весьма различны. Но событие было общее: создание того духовного фундамента, на котором возникло здание современной цивилизации.

Пророки были частью этого движения, но частью исключительно своеобразной. В некоторых отношениях они порвали с многими учениями, роднившими доктрины Индии, Китая и Греции. Первым пророком–писателем, по–видимому, насколько мы можем судить по Библии, был Амос, живший в VIII веке.

Он не был профессиональным прорицателем, пророком, который проповедовал в храме, каких было немало и в других религиях. Финикийские и сирийские документы показывают нам, что богослужение сопровождалось не только какими–то обрядовыми действами, но также выступлениями своеобразных «солистов», произносивших (или певших, это будет точнее) некие священные тексты. Иногда это были молитвы за народ, иногда это были заклинания дождя, молитвы об успехе. Всегда это были слова, направленные на исполнение эгоистических потребностей человека. Нормальных, но достаточно эгоистических. Победа, урожай, богатство, успех, власть, царская власть!

В большинстве своем такие пророки были на службе у царя. Когда он отправлялся на войну, он их вопрошал, они отвечали ему, часто довольно обтекаемо, так что можно было толковать и так, и так. Но если бы у них не было какой–то интуитивной, или, как сейчас любят выражаться, парапсихической, способности что–то угадывать, то, вероятно, очень быстро от их услуг бы отказались. Очевидно, такая способность у них была. Более того, известно, что неудачливых пророков постигала довольно тяжелая участь; так что выживали в основном только способные.

И вот появляется Амос. Эту сцену мы можем себе представить очень живо, потому что кусок не–сохранившейся его биографии вкраплен одним из его учеников в сборник его речений. Справляется осенний праздник урожая на Севере, в Бет–Эле (Вефиле). Народ веселится, поет, пирует; перед ними храм. Это не Иерусалимский Храм, ведь Бет–Эль находился на севере Израиля. У него была своя независимая святыня, и вместо Ковчега Завета там стояло изображение тельца или двух тельцов. Это не были идолы, а как бы подножие трона невидимо присутствующего Бога.

И появляется Амос. В пастушеской одежде, с посохом, он восходит на помост и начинает говорить, петь. Он начинает, выражаясь сегодняшним языком, петь панихиду, начинает оплакивать страну: «Пала и не встанет больше дева Израиля!»

Тогда к нему подходит священник и говорит: «Ну–ка, пророк, Божий человек, иди в свою землю обратно, в Иудею, откуда ты пришел и там пророчествуй, там зарабатывай свой хлеб». Ибо пророк — это была профессия. На это Амос отвечает: Ло–нави анохи ве–ло бен–нави — «Я не пророк и не сын пророческий» — то есть я не принадлежу к этой касте, к этой группе.

Он просто был обычным землевладельцем. У него были овцы, он имел сад, ухаживал за ним, жил на границе пустыни, недалеко от Вифлеема, в городе Фекоя, или Текоа. Что он там видел, о чем он думал, — это загадка, мы не знаем биографии этого человека. Даже если бы знали, все равно это было бы тайной.

То, что описывает Пушкин в бессмертных строках:

Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею Моей, И обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей!

— это квинтэссенция пророчества. Откуда пришел этот глагол? Здесь мы приближаемся к необычайному парадоксу, феномену пророческого служения. Амос говорит так:

Когда ночью рычит лев —

кто не вздрогнет? Когда Господь говорит —

кто не станет пророком?

Значит, он как бы пришел сюда против своей воли. Но его слова — это не спонтанная, хаотичная речь, это не речь исступленного фанатика или энтузиаста, а это песнь. Перед нами раскрывается человек огромного литературного дарования. Он выдерживает традицию старых проповедников Ветхого Завета, но создает особый жанр, которого не встретишь ни у одного из его предшественников.

В западной литературе это принято называть «оракулами», пророческими речениями. Это нечто среднее между стихотворением и публичной речью. Амос говорит очень своеобразно. Каждый блок речений предваряется короткой формулой: Ко омар Адонай — «Так говорит Господь». И дальше он говорит от первого лица, как будто он есть Бог! Специфика поразительная. Он почти не говорит о

Творце в третьем лице: как о предмете, как о вещи, как о личности. А он говорит так, как будто через него вещает Бог, как будто он рупор Бога…

Здесь есть, конечно, некоторая аналогия с индийской и греческой мистикой, но там происходит слияние человека с Абсолютом вплоть до растворения его личности. Между тем в библейском профе–тиз ме это го нет.

Профетизм — слово, распространенное в науке и обозначающее пророческое движение. Оно происходит от греческого профетес — «пророк». Слово профетес удачно переводит древнееврейское слово нави: это не предсказатель, а вестник, передатчик чего–то, провозвестник, тот, кто говорит от чьего–либо лица.

Амос — фигура исключительно важная. Знаменитый историк Арнольд Тойнби ставит его в ряд великих основателей религий наряду с Буддой, Эхнатоном, Лао–цзы, Заратустрой и другими. Но не таким считал себя сам Амос. Он считал себя возродителем и продолжателем некой древней традиции, которая уже существовала задолго до него. Это традиция пустыни, традиция свободной жизни при Моисее, традиция вольной теократии, когда не было царя, но только Бог властвовал над народом! Разумеется, в его преломлении этот период уже несколько идеализирован.

Амос выступает как совершенно невероятная в истории фигура. Это человек, который приходит в Вефиль с проповедью покаяния и бросает обвинение всему народу. И когда его прогоняют из святилища, он возвращается к себе в Текоа, садится и пишет. Так были созданы первые строки сборника «Поздние пророки». Потом его изречения были собраны учениками — когда, точно не известно, но, вероятно, достаточно рано, — и этим было положено начало той части Библии, в которую вошли речения всех последующих пророков–писателей.

Сборник состоит из следующих писаний: Великие пророки и Малые. «Великие» в данном случае означает большие по объему, а не по значению. Ибо Амос, написавший очень маленькую книгу, на самом деле величайший из пророков, по крайней мере, один из величайших.

Великие пророки — это Исайя, Иеремия, Ие–зекииль. Малых пророков — 12. Это специальный сборник, вы догадываетесь, что число 12 — символическое число полноты праведников, это избранные: Амос, Осия, Иона, Авдий, Михей, Наум, Аввакум, Софония, Аггей, Малахия, Захария, Иоиль.

Когда мы берем этот сборник в руки и спрашиваем: кто его писал? — мы получаем достаточно четкий ответ, потому что это наиболее аутентичная, наиболее авторская часть во всем Ветхом Завете. Если Моисей лишь закладывал основание Пятикнижия, а имена авторов Исторических книг нам не известны, то здесь мы имеем авторские произведения. Не только заголовки, но и само содержание, и всевозможные автобиографические аллюзии, и, наконец, биографические вставки позволяют утверждать, что эти книги писались именно теми, чьи имена они носят.

Правда, некоторые книги впоследствии были признаны составными. Об этом я скажу позже. Но заранее отмечу, что книга пророка Исайи — это не книга, которую в VIII веке написал целиком младший современник Амоса — Исайя, а это собрание речений всей его школы. А школа его существовала несколько столетий, по–видимому, вплоть до IV века до нашей эры. Здесь присутствовал элемент анонимности. Но это исключение.

Нельзя сказать, что все основы, которые были заложены в Пятикнижии, в пророчествах интеллектуально истолкованы, осмыслены. Нет, это не толкование. «Так говорит Господь!» — возвещает пророк, то есть это его интуитивное, глубинное, мистическое продолжение того, что там было.

Пророк — это не мыслитель, который «вычисляет» истину, а это тот, через которого истина пр<