Глава 11. Будущее рождается сейчас

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

От Временного Комитета Гос. Думы.

Временный Комитет членов Государственной Думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием.

Председатель Государственной Думы М. Родзянко.

* * *

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Мы смотрели вслед уходящему царскому поезду. Ну, не дать не взять — группа членов Политбюро провожает дорогого Никиту Сергеевича Хрущева в тот его последний отпуск. Смесь напряжения, облегчения и страха витала над военной платформой. Ощущение близких и грозных перемен прочно поселилось в общей атмосфере этой ночи. Невдалеке от группы тихо переговаривающихся генералов Ставки переминалась с ноги на ногу толпа казаков Собственного Е. И. В. Конвоя, которые в массе своей не успели погрузиться в спешно отправившийся поезд. Их растерянные лица и возбужденные голоса добавляли тревожности этой полной событий ночи.

Великий Князь Сергей Михайлович был мрачен. Строгий и нелюдимый по жизни, сегодня он был просто таки символом духа близившийся катастрофы. Как близкий друг Императора, он, невзирая на участие в заговоре, пытался убедить Николая Второго не выезжать из Ставки, но Государь сегодня не слышал никого и ничего. И теперь уходящий поезд увозил с собой всю привычную и понятную жизнь Великого Князя. Жизнь, которая неумолимо растворялась в сгущавшемся Мраке и которая стремительно приближалась к своему скорому концу на краю Нижне-Селимской шахты…

Генерал Алексеев сосредоточено смотрел вслед ушедшему поезду, и на лице его отражалась усиленная работа мысли. Понять их ход можно было лишь зная всю подноготную череды заговоров и интриг, адская смесь которых помноженная на вечный российский бардак и разгильдяйство, собственно и привели Россию к революции. Вот и сейчас Алексеев пытался еще раз решить для себя наилучший вариант действий в нарастающем хаосе, искал пути завершения Большой Игры с наилучшими, по его мнению, результатами. Результатами, которые, если я ничего не изменю, приведут его к гибели от воспаления легких в тяжелую осень гражданской войны в восемнадцатом…

Лукомский старался не демонстрировать свои размышления, но очевидно его мысли двигались в схожем направлении с Алексеевым. Однако хаос революции был и к нему скор на расправу — уже через месяц генерал Лукомский был отправлен командовать армейским корпусом, а затем, за участие в корниловском мятеже, был в августе арестован по приказу Керенского все тем же генералом Алексеевым…

Генерал Иванов стоял напыщенный и торжественный, всем своим видом демонстрируя свою великую миссию восстановления порядка, порученную им лично Государем Императором. Он не знает о том, что сумев в реальной истории, в отличие от Николая Второго, добраться до Царского Села, он получит две телеграммы. Одну — от генерала Алексеева: «Частые сведения говорят, что в Петрограде наступило полное спокойствие. Войска, примкнув к Временному Правительству, в полном составе приводятся в порядок. Временное Правительство, под председательством Родзянки, заседая в Государственной Думе, пригласило командиров воинских частей для получения приказаний по поддержанию порядка. Воззвание к населению, выпущенное Временным Правительством, говорит о незыблемости монархического начала в России, о необходимости новых оснований для выбора и назначения правительства. Ждут с нетерпением приезда Его Величества, чтобы представить ему всё изложенное и просьбу принять это пожелание народа. Если эти сведения верны, то изменяются способы ваших действий, переговоры приведут к умиротворению, дабы избежать позорной междоусобицы, столь желанной нашему врагу, дабы сохранить учреждения, заводы и пустить в ход работы. Воззвание нового министра Бубликова к железнодорожникам, мною полученное окружным путём, зовёт к усиленной работе всех, дабы наладить расстроенный транспорт. Доложите Его Величеству всё это и убеждение, что дело можно привести к хорошему концу, который укрепит Россию. Алексеев». Вторую — от обожаемого монарха: «Царское Село. Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать. Николай. 2 марта 1917 г. 0 часов 20 минут». После ареста генерал Иванов будет взят на поруки лично Керенским. Всего этого Николай Иудович еще не знает и готовится стать Спасителем Отечества…

Главные Игроки могилевской части Большой Игры готовились выбросить кости и сделать каждый свой ход. Но, как известно, хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах…

* * *

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Этой же ночью некими молодыми людьми был арестован председатель Государственного Совета Российской Империи Щегловитов. Керенский лично запер его в одной из комнат дворца, а ключ положил себе в карман…

* * *

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Взглянув еще раз на господ генералов, я прошелся по платформе, пытаясь осмыслить масштабы разразившейся катастрофы. Что ж, моя миссия к царю-батюшке, нужно признать, завершилась полным фиаско. Я полностью лишился возможности влиять на события через Николая, а значит, вся концепция, на которой базировались мои действия и планы, полностью несостоятельна. Теперь у меня нет ни власти царя, ни его имени, ни возможностей от его имени говорить. А это значит, что заговор, безусловно, достигнет успеха и история покатится по известной мне колее, результатом которой станет гражданская война для страны, катастрофа для человечества и пуля под Пермью лично для меня.

И варианта пока вырисовывается целых два. Первый — быстренько пытаться исчезнуть и ждать, пока мой незабвенный «братец» через три дня скинет корону на мою голову. И что дальше? Пытаться организовать сопротивление Временному правительству? Ерунда, ведь за три дня революция охватит обширные территории, а власть Временного правительства сильно укрепится. И тогда любые мои возможные действия обязательно приведут к Гражданской войне уже прямо сейчас. Это как раз то, чего хочет Беррингтон и аналитики из «№ovus ordo seclorum», но никак не я. Так что этот вариант — не вариант.

Второй вариант — я исчезаю совсем и спешно стараюсь покинуть Россию, поскольку, как показала реальная для меня история, после революции Михаила Александровича возьмут в разработку очень быстро и не упустят до того самого выстрела в голову под Пермью. И даже если мне, зная итог всего, и удастся сейчас уйти от бдительного ока всяких революционеров, то меня ждет горькая и позорная эмиграция, в которой я буду никто и влиять на мировую политику я больше не буду никогда.

И дальше одно из двух. Либо я буду заниматься ерундой, конкурируя с всякими Кириллами Владимировичами и прочими относительно того, кто из нас глава Императорского Дома в эмиграции и, соответственно, кто из нас теоретический претендент на теоретический Престол. Зная, что на ближайшие сто лет реставрации монархии в России ожидать не приходится, то все это чисто мышиная возня.

Либо я отправляюсь в какую-нибудь Аргентину, где буду жить на ферме, бессильно глядя из аргентинского далека на то, как мою страну рвут на части все кому ни лень и, буду в усмерть напиваться аргентинским вином, смотря на то, как гибнут десятки миллионов моих соотечественников, и, зная о том, что впереди мир ждет гибель всего человечества.

Такое вот многообразие выбора нарисовалось. То есть, вариантов у меня больше нет. Ни одного. Совсем. Такой вот исторический тупик.

Но если не помогает ювелирный подход с его точечным, буквально хирургическим влиянием на ход истории, то, пожалуй, придется мне применить для этой цели более прогрессивный бульдозерный метод, снеся этот театр абсурда к чертовой бабушке. И глядя на то, как генерал Иванов раскланивается с остальными «членами Политбюро» и покидает платформу, я, усмехнувшись, заметил сам себе — раз я целый день не переставал слегка забавлять Ее Величество Историю своими бесплодными потугами что-то мягко изменить, то значит пришла пора Историю эту неприятно удивить, а, возможно, и просто безобразно шокировать. Так что вперед, майор Романов, пришла пора сыграть по-взрослому.

Итак, внимание, я выхожу!

— Господа, прошу вас уделить мне несколько минут вашего внимания. У меня такое чувство, что для нас четверых ночь только начинается…

* * *

— Как дела в столице?

— В Петрограде все спокойно, но дом ваш сгорел, и что сталось с вашим семейством, неизвестно.

(Из разговора Министра Императорского Двора графа Фредерикса с военным и морским министром Временного правительства Александром Гучковым.)

* * *

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

— Императорский поезд ушел, господа. Ушел, оставив нам неразрешенными целый ворох проблем. Проблем, которые усугубляются с каждым часом. Мятеж ширится. Решения нужны и нужны немедленно. Но в ближайшие часы, а возможно дни, Государь не сможет отдать приказ о наведении порядка в стране. С момента отъезда Императорского поезда из Могилева и до прибытия Государя в Царское Село имеет место быть отсутствие Верховного Главнокомандующего у руля армии и страны. Законное правительство Империи пало. Государственная Дума распущена указом Императора. Возникло абсолютное безвластие, столь опасное в любое время и смертельное в период великой войны.

Ловлю усталый, но ироничный взгляд Алексеева. Ну, понятно, явился местный Иванушка-дурачок и будет их, умудренных и опытных, учить жизни, толкая разный наивный патриотический бред, в то время, когда у него на счету каждая минута. Не слушать же меня он с такой спешкой явился из Крыма всего десять дней назад, и это при том, что находился Алексеев в Крыму на лечении аж с самого октября 1916 года и, как писал потом Лукомский в мемуарах, явился, когда никто уже и не ожидал его возвращения в Могилев. Причем следует отметить, что вернулся он сильно больным, но, тем не менее, решительно перебрал на себя все дела в Ставке, распорядившись докладывать даже о незначительных событиях. Да и сейчас он, невзирая на болезнь и высокую температуру в районе 39 градусов, словно паук, крепко держит в руках все нити заговора и старается не упустить ни одной мелочи, к коим явно относит и мои нынешние бредни.

Взгляд Лукомского более оценивающ, ну да мы с ним общались сегодня, и он наверняка заметил какие-то перемены в царском брательнике. Возможно, в нем живет и червь некой обиды на Алексеева за то, что тот фактически оттер его на вторые роли в предстоящем перевороте, да еще и отправил из Могилева назад в Особую армию генерала Гурко, исполнявшего дела наштаверха с ноября по февраль, проведшего ряд эффективных реформ в армии, разработавшего план кампании 1917 года, с которым у Лукомского отлично сложились отношения, и к которому тот явно симпатизировал. Тем более что именно генерал Гурко сосватал перед царем Лукомского на должность генерал-квартирмейстера Верховного Главнокомандующего. Быть может, мне удастся сыграть на некоторых внутренних противоречиях в руководстве заговором среди военных?

А вот «дядя» — Великий Князь Сергей Михайлович просто в непонятках, что это его племянничку-мажору в голову стукнуло? Что за новая блажь посетила Мишу заполночь? Зачем он уважаемых и уставших людей отрывает от сна?

Продолжаю речь, внимательно изучая их лица и реакцию.

— Империя на грани гибели. Столица фактически в руках мятежников. Балтийский флот на грани измены. Войска в Петрограде в массе своей либо перешли на сторону восставших, либо заняли позицию выжидания. Растеряны или выжидают многие высшие чиновники в столице и на местах. Правительство князя Голицына преступно самоустранилось и прекратило свое существование. Военные начальники в Петрограде демонстрируют полную беспомощность, переходящую в предательство.

Обвожу взглядом присутствующих. На лице Алексеева откровенная насмешка, которую он даже не пытается скрыть. Лукомский практически потерял интерес к моей речи и к моей персоне. Великий Князь изо всех борется с желанием зевнуть и с желанием немедля покинуть премьеру этого фарса. Не спеши, дядюшка, катарсис в этом шоу еще впереди. Интригуем почтенную публику.

— Сегодня утром я имел беседу с председателем Госдумы Родзянко, он предлагал мне стать диктатором и возглавить революцию в России.

Впервые на лице Лукомского проявляется удивление. Он рассматривает меня, как будто видит заговоривший о стратегии диван. Алексеев все еще иронично смотрит, но проблески удивления мелькают во взгляде. Дядя Сергей впервые за время моей речи оторвал взгляд от темного окна и уставился на меня. Не то, чтобы новость эта была каким-то невозможным откровением, но, по крайней мере, в головах их пошли какие-то сопоставления известных им фактов и анализ возможных вариантов в связи с этим.

В любом случае, начального интереса я добился. Эх, господа хорошие, не знаете вы, как эффективно работают СМИ по промывке мозгов в двадцать первом веке. А у меня знаний и практического опыта воздействия на аудиторию несравнимо больше, чем у всяких политОлухов, которых мы приглашали в студию в мое время. Итак, продолжаем наше вещание, уважаемые телезрители. Мы работаем без рекламных пауз. Не переключайтесь.

Делаем драматическую паузу, меняя тему. Пусть возникший интерес пока подвиснет в их головах.

— Как вы все знаете, я всегда был сторонником общественных реформ, здоровых преобразований и расширения народных прав и свобод. Но я, тем не менее, являюсь русским патриотом и генералом Русской Императорской Армии, и я знаю, к какой катастрофе приведет Россию та неконтролируемая революционная вакханалия, которая сейчас происходит в столице. Я прибыл убедить брата пойти на определенные уступки и предотвратить революцию решительными и эффективными мерами, как военного, так и общественного характера, которые снимут остроту выступлений и дадут Империи плавно, без лишних потрясений выйти из революционной ситуации, не допустив развала армии и страны. Могу сказать, что моя миссия удалась лишь наполовину. Мне удалось уговорить Государя провести определенные реформы, но мне не удалось убедить его объявить о них немедля. К сожалению, наш Государь отложил обнародование реформ до своего прибытия в Царское Село. Объявить об этом он хочет именно там. Я же, воспользовавшись уже привычным «Ильей Муромцем», присоединюсь к нему, когда он уже прибудет на место. Пока же я хотел бы заручиться вашей поддержкой и обсудить перечень срочных реформ, которые смогут, как минимум, смягчить остроту ситуации и открыть двери для глубоких и коренных реформ в нашем обществе.

Делаю сюжетный поворот в своих речах, опять переключая внимание аудитории на новую тему.

— Однако, господа, мы должны четко осознавать, что революционная неразбериха нарастает, и у России нет возможности ждать несколько дней. В ближайшие часы в Петрограде образуется несколько самозваных органов власти. Среди них будут и заигравшиеся политиканы из Государственной Думы, и радикалы из крайних левых партий, немецкие шпионы и просто проходимцы. Каждый из этих, так называемых органов революционной власти, будет, соревнуясь друг с другом, стремиться завоевать благосклонность черни, которая в данные минуты громит улицы столицы и окрестностей. Каждый из этих горлопанов будет давать все более дикие и нелепые обещания, каждый из них будет заявлять о себе, как о наиболее радикальной революционной власти и, как следствие, будет все больше разжигать пожар русского бунта. Бунта, который, как мы знаем, бессмысленного и беспощадного. Бунта, который уничтожит всякое подобие дисциплины в столице, а теперь расползается в провинцию, то есть в тыл русской армии. Более того, революционное падение дисциплины уничтожит изнутри и саму Русскую Императорскую Армию. Чем это чревато в условиях войны, не мне вам говорить, господа, ибо все мы прекрасно понимаем, что фронт рухнет, и немцы с австрияками маршевыми колоннами начнут наступление вглубь России.

Перевожу взгляд с одного на другого, а затем на третьего. Пытливо всматриваюсь в их лица, усиливая психологическое давление. Продолжаю.

— Поэтому, нет никакого сомнения в том, что сейчас речь идет не только о чести нашей Отчизны, но и о самом ее существовании, на котором революционными толпами будет поставлен жирный и кровавый крест. Про многие миллионы погибших, я думаю, не стоит и говорить. Но, кто же виноват, и что делать? Извечные русские вопросы, господа. Итак, кто виноват? Мятежники-революционеры? Политиканы из Госдумы? Иностранные шпионы? Нет, господа. Я убежден, что, не смотря на активные телодвижения и шум со стороны всех этих крикунов, главная вина не на них. В этом виноваты мы с вами. Да, господа, в первую очередь именно мы, присутствующие в этой комнате. Господа, дайте мне договорить!

О, есть реакция на провокацию. Присутствующие на ток-шоу негодуют! Алексеев с раздражением вскинулся. Лукомский что-то пытается возразить. Дядюшка просто возмущен. Эмоции при промывке мозгов — первейшая вещь! Зритель уж не безразличный статист на съемках и готов вступить в дискуссию, возразить или прокомментировать. Зритель уже в теме, она его начала цеплять. Едем дальше!

Не давая аудитории утонуть в междусобойских разговорах и обсуждениях, продавливаю свою мысль через ропот возмущения.

— Да-да, господа, именно на нас лежит крест ответственности за судьбу России, за судьбу Династии, за здоровое будущее Отечества. Мы же безответственно ждем, уповая на то, что все как-нибудь разрешится само собой и придет к нужному нам результату. Нет, господа, не придет!

Твердо и жестко проговариваю каждое слово:

— Мы и именно мы обязаны были убедить Государя Императора осуществить те шаги, которые изменили бы ситуацию в обществе и не допустили бы нынешней смуты! Да, господа, я знаю, что Государя трудно убедить, особенно в тех случаях, когда он не хочет быть убежденным. Я также знаю, что на Государя влияли не только военные, но и правительство и Государственная Дума. Но, господа, что взять со штатских политиканов, которых интересует лишь популярность? Разве они могут принимать непопулярные решения? Такие решения может принимать лишь военная элита Империи, которая долгое время была отстранена от принятия политических решений, и которая на полях сражений собственной кровью доказала свое право влиять на будущее России!!!

— Миша, что ты собственно предлагаешь? — раздраженно спрашивает «дядя».

Я встаю из-за стола и продолжаю уже стоя, нависая над ними.

— Обязанность верных своему долгу военных в условиях тяжелейшей войны и революционного хаоса — взять ответственность на себя и очистить общество от безответственных политиканов, зарвавшихся хамов и пьяного отребья, которое пытается захватить власть в стране.

Воцаряется тишина. Все в шоке. Точнее в шоке не от того, что я сказал, а от того, что сказал это я. Местный Иванушка-дурачок, романтический Миша, любитель светской жизни и лошадей, объект сплетен в салонах, причина скандалов, потрясших Империю, и, как сказали бы в мое время, — известный тусовщик и мажор, вдруг заговорил о вещах, которые от него меньше всего можно было бы ожидать. Усилим давление.

— Ситуация в столице и вокруг нее на данный час такова, что ни одна из сторон не имеет реальной силы. Войска не подчиняются никому. Подавляющая масса солдат не готова проливать кровь за революцию. Они просто не хотят на фронт. Но, при реальном вступлении боеспособных войск в столицу, или даже при поступлении реальных известий о подходе таких войск, эти крикуны-дезертиры вероятнее всего разбегутся или примкнут к победителю. Толпы сами по себе бродят по улицам и заняты разгромом магазинов. Лидеры мятежа увлеченно делят портфели, но их реальная власть не распространяется дальше залов заседаний. Мятеж в данный час лишь колосс на глиняных ногах. И пожар мятежа еще можно погасить решительными действиями. Потому, в сложившейся ситуации, именно наши действия и наши решения или же наши бездействия и нерешительность, определят будущее России.

Три пары глаз в упор смотрят на меня. Господа-товарищи ждут продолжения. Как опытные бойцы-интриганы они вовсе не готовы обнаруживать свою позицию раньше времени, давая козыря в руки оппонента. Я же, сохраняя телевизионный покер-фейс (то есть лицо максимально эмоционально соответствующее текущему сценарному моменту в шоу, но по которому совершенно невозможно угадать, о чем же я думаю на самом деле), фактически иду в Ва-Банк. Мне позарез нужно установить контроль над армией, над возможностью двигать воинские части и получить право приказывать хотя бы некоторым из них, не допустив при этом безвластия и хаоса в стране. Установить, опираясь на поддержку присутствующих в кабинете или же без их поддержки и участия вообще. Причем, мне это все нужно сделать именно сейчас, буквально до наступления утра, иначе будет поздно и можно смело паковать отсутствующие у меня чемоданы или гулять к ближайшей расстрельной стенке.

Держу паузу и смотрю в лица присутствующих. Они не торопятся реагировать и ждут завершающего предложения с моей стороны.

— Господа, на плечах каждого из присутствующих в этой комнате генеральские погоны. И думаю, что излишним будет подчеркивать непреложную истину, что долг каждого солдата, каждого офицера и генерала оберегать Отчизну от угроз ее благополучию и самому существованию. Оберегать, даже ценой собственной жизни. Наш долг помочь Государю Императору, которому мы все присягали в верности, в этот невыносимо сложный час. Это наш долг и вопрос чести. Помочь ему спасти Отечество в самое страшное для страны время, стать опорой его правления, а затем, как подобает верным офицерам, смиренно вручить его милости наши судьбы и саму нашу жизнь, если это потребуется. Но я убежден, что только сочетание быстрых и эффективных военных мер по прекращению мятежа и немедленное объявление реформ может спасти Россию. Время решительных полумер безвозвратно ушло, господа. Времени больше нет.

Стою перед ними с горящим взглядом. Ноздри мои раздуваются, правая рука упирается кулаком в стол. Набираю в грудь воздуха и чеканю каждое слово:

— Перед лицом нависшей над Россией опасностью, я, как ближайший к Престолу взрослый член Императорской Фамилии, как брат Императора и как возможный Регент Государства, и при поддержке с вашей стороны, временно принимаю на себя диктаторские полномочия во имя спасения Отчизны и армии. Я лично готов нести всю полноту ответственности за это решение перед историей и Государем. После того, как Государь Император сможет вернуться к управлению Империей, я сложу свои временные диктаторские полномочия и преклоню колени перед Императором с мольбой утвердить наши действия и наши проекты реформ. Уверен, что Государь милостив, простит нас недостойных и поддержит наши действия. Если же нет, то я готов к любому повелению Императора относительно себя и приму такое решение спокойно. Ибо я буду знать, что я сделал для России все, что от меня зависело и Господь Бог тому свидетель. За вами слово и за вами решение, господа!

Перевожу дыхание. Жду. Решающий момент наступил, но пауза затягивалась. Лукомский пил кофе, Сергей Михайлович курил папиросу, а наштаверх задумчиво глядел куда-то в стол. Наконец Алексеев заговорил.

— Ваше Императорское Высочество! Мы выслушали ваше эмоциональное выступление и его эмоциональность нам понятна. Однако ряд моментов, высказанных вами, заставляют нас отнестись к вашим желаниям с крайней осторожностью. В настоящее время силы армии напряжены до предела. Войска растянуты на всем протяжении фронта от Балтики до Черного моря и Кавказских гор. Задействование сколь-нибудь значимых сил в наведении порядка в тылу мне представляется опасным с военной точки зрения.

— Почему? На улице зима, на фронтах затишье. Ожидать наступление противника по глубокому снегу вряд ли стоит. Да и не готовы они к масштабному наступлению. Значит, у нас есть возможность задействовать резервы, которые готовятся к весеннему наступлению.

Алексеев хмурится и бросает быстрый взгляд на Лукомского. Тот включается в разговор.

— Это довольно сложно организовать без ущерба для боеготовности войск и подготовки их к весеннему наступлению. Кроме того, вмешательство армии в общественные волнения внутри страны является крайне неразумным с политической точки зрения.

Перебиваю его вопросом:

— Поясните свою мысль. Почему спасение страны является делом неразумным?

Лукомский морщится, но стараясь говорить спокойно, отвечает:

— Это решение неизбежно приведет к массовому кровопролитию и большому числу жертв. В армии начнутся сильные брожения. Кроме того, это произведет тяжелое впечатление на союзников. Европейская и североамериканская пресса просто взбесится, рассказывая о русских варварах. Цивилизованные народы от нас отвернутся. Такое решение нам не простят, и клеймо дикарей навечно ляжет на русских.

С трудом подавляю желание навернуть Лукомского стулом по голове. Ну, чисто из профилактики. Эх, господа хорошие, неужели ваше преклонение перед Западом и пиетет перед всем заграничным мешают вам понять, что Россия для них просто дикая территория заселенная белокожими индейцами, которые нуждаются в надсмотрщике в виде джентльмена в пробковом шлеме и стеком в руках? И никогда мы не станем для них цивилизованными. Даже если некоторые из нас станут покупать недвижимость в Лондоне целыми кварталами, устраивать грандиозные приемы на собственных фешенебельных яхтах и изо всех сил пыжится, доказывая этой «цивилизованной» публике, что они такие же, свои в доску «джентльмены». И все эти ужимки будут встречать лишь брезгливые улыбки на лицах хозяев мира в адрес заискивающих перед господами грязных туземцев. Потому что эти джентльмены понимают и уважают лишь силу, только силу и помноженную на силу. Только так. И если я переживу сегодняшнюю ночь и, возможно, еще пару-тройку ближайших дней, то я не правнук Государя Императора Михаила Второго, если господа олигархи, либералы и прочие общечеловеки не узнают мою личную точку зрения на этот вопрос. Уверен, что точка зрения эта им крайне не понравится, хотя их мнение об этой точке зрения меня будет интересовать меньше всего…

Вслух же я спросил:

— Вы вот это все серьезно говорите?

Лукомский запнулся. Лицо его начало приобретать багровый оттенок. Вмешался Алексеев.

— А какие части вы предполагаете привлечь для наведения порядка в столице?

— Прежде всего 1-й гвардейский корпус генерала Потоцкого, гвардейский кавалерийский корпус Хана Нахичеванского, 3-й конный корпус графа Келлера с Юго-Западного фронта, Отдельную Черноморскую морскую дивизию из Крыма и мою любимую Дикую дивизию с Румынского фронта. Часть из этих сил будет двинута на Москву для подавления возможных выступлений в Первопрестольной, а остальные в Петроград для восстановления законности и порядка в столице.

Алексеев криво усмехнулся:

— Да уж, запросики у вас, да и подбор частей…

Смотрю на него в упор.

— Какой?

— Скажем так — ошибочный. Предлагаю другие, проверенные части из состава Северного и Юго-Западного фронтов. Генералы Рузский и Брусилов подберут надежные части.

О, да. Эти подберут. Да и реакция самого Алексеева не оставляет сомнений в его позиции. Ему, видишь ли, выбор самых лояльных Императору частей кажется странным. Ну-ну, мой дорогой Михаил Васильевич, ну-ну…

Алексеев меж тем вел мысль дальше.

— Ваше Императорское Высочество, вмешательство армии в петроградские события действительно крайне нежелательно. Процессы в обществе должны идти своим чередом. Революционная волна должна смести всю ту накипь, все одиозные фигуры, которые мешают обновлению общества и рывку к победе. Только после того, как схлынет эта волна, потребуется вмешательство армии, как силы, которая зафиксирует новый порядок и установит требуемый режим жизни. И мне, Ваше Императорское Высочество, право странно слышать ваши язвительные комментарии относительно реакции в Европе на события в России. Мы должны стремиться в Европу и равняться на цивилизованные народы. Именно в этом я вижу роль и значение русской элиты.

О, как! Занятно. Придется пропалывать и эту грядку в головах. Возможно прямо вместе с головами, как завещал товарищ Коба. Вы, господа, уже довели страну до исторической ручки. Что ж, в целом итог ночного заседания мне понятен, но нужно срочно скальпелем вскрыть нарыв и довести первый акт спектакля до конца.

— Скажите, Михаил Васильевич, следует ли понимать ваши слова так, что к накипи вы относите и нашего благословенного Государя Императора, которому вы присягали в верности? Ведь именно ваши действия сделали возможным весь этот заговор. Именно ваши действия обеспечат блокировку поезда Государя где-нибудь у станции Дно. Ваши действия, генерал Алексеев, являются организацией и участием в мятеже с целью свержения законного Императора, то есть действиями, которые являются государственной изменой. Я вам дал возможность вовремя выйти из заговора и стать героем Отечества, но вы очевидно предпочитаете плаху…

Алексеев вскочил на ноги.

— Ах ты… Возомнил о себе много… Да знаешь ли ты, что ты нам и не нужен вовсе? Неужели мы не найдем кого на трон посадить? Да я…

Вмешался Лукомский.

— Я думаю, что не стоит принимать скоропалительных решений. Предлагаю до окончания всего дела поселить вас под замком в подвале Ставки. А потом решим, что с вами делать…

— Нет, господа, я протестую! — Великий Князь Сергей Михайлович решительно встал. — Миша очень эмоционален и все что он тут наговорил — следствие его вспыльчивой натуры. Да и сажать в подвал Великого Князя и родного брата Государя как-то чересчур. Это определенно произведет весьма тягостное впечатление на общество, да и союзники могут не понять. Давайте пока определим его под домашний арест в гостинице и жестко ограничим ему круг общения. Он абсолютно не опасен, господа.

Лукомский и Алексеев переглянулись. Лукомский кивнул:

— Ну, будь по-вашему, Сергей Михайлович. Пусть пока отдохнет в своем номере, остынет немного, а там, я уверен, мы найдем точки взаимопонимания.

Алексеев поморщился, но не стал возражать, молча вышел в коридор и через минуту в комнату ввалились солдаты во главе с все тем же штабс-капитаном, которого приставил ко мне Лукомский.

— Штабс-капитан Добронравов! Его Императорское Высочество решением руководства Ставки взят под домашний арест до выяснения некоторых обстоятельств. Ваша задача сопроводить Его Высочество в номер в гостинице и взять под охрану. До особого распоряжения, покидать пределы номера ему не разрешается. Посетителей не пускать ни под каким видом, без подписи генерала Алексеева или моей. Все. Выполняйте!

Я пожал плечами и вышел из кабинета вместе с конвоирами. Что ж, маски сброшены, первый акт пьесы завершен. Антракт. Кстати, а есть ли в местном буфете коньяк и бутерброды с красной икрой? И театральный бинокль мне бы сейчас очень пригодился. Как же я буду смотреть второй акт без театрального бинокля? Никак нельзя мне без него.

* * *

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Светало. В окно Адмиралтейства была видна толпа, которая скапливалась у ворот. Два орудия у входа и пулеметы в окнах еще сдерживали собравшихся от штурма, но волны гомона долетали даже сквозь закрытые по случаю зимы окна.

Бледный генерал Беляев с жаром говорил в телефонную трубку:

— Михаил Владимирович, вы должны повлиять на них! Ну, это же невозможное положение! Я знаю, что у вас есть влияние на этих…

— Что вы, Михаил Алексеевич, в самом-то деле! Вы преувеличиваете значение моей скромной персоны. Я предупреждал Императора о подобном, но он не хотел слушать меня! Теперь народ вышел на улицы и сам вершит свою судьбу.

— Но они же с минуты на минуту пойдут на штурм! Я буду вынужден отдать приказ об открытии огня!

— Не совершайте ошибку, Михаил Алексеевич! Революция уже необратима и вам припомнят все! Да и не уверен я, что ваши подчиненные выполнят этот приказ. Армия хочет быть с народом! Берите пример с Преображенского полка!

— Некоторые солдаты батальона запасного полка это еще не Преображенский полк! Не клевещите на героев, которые верны присяге на фронте! И вы предлагаете мне брать пример с изменников?! Они нарушили присягу!

— Бросьте, Михаил Алексеевич, кому присяга-то? Революция устанавливает новый порядок, и армия приносит присягу новому, революционному правительству. Только что гарнизон Петропавловской крепости подчинился командованию Временного комитета Госдумы. У вас есть только два выхода — распустить ваш отряд или признать власть нового правительства!

В кабинет вбежал адъютант. Беляев прикрыл трубку ладонью и вопросительно посмотрел на офицера.

— Ваше высокопревосходительство! Разведка полковника Фомина докладывает, что в казармах Преображенского батальона получен приказ о штурме Адмиралтейства.

На площади раздались винтовочные выстрелы, заржала раненная лошадь, а в кабинете генерала Беляева брызнуло, разлетаясь осколками оконное стекло…

ГЛАВА 12. БРОСОК КОБРЫ

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Створки дверей распахнулись, и в лицо пахнул морозный воздух февраля. В проем по одному вышли солдаты конвоя. Штабс-капитан Добронравов вежливо указал мне на дверь.

— Прошу вас следовать за нами, Ваше Императорское Высочество.

На площади перед зданием Ставки было малолюдно. Часовые, патруль да несколько офицеров, спешащих по каким-то явно служебным делам. С неба срывался снег, и его белые колючки ледяной ветер швырял прямо в лицо. Погода явно не располагала к прогулкам на свежем воздухе. Ночь, которая венчала собой такой безумный день, явно близилась к своему завершению.

Близилась к завершению и моя политическая карьера. Во всяком случае, так думали господа, которые отдали приказ о моем аресте. Их логика была понятна и прогнозируема — засадить меня под замок на несколько дней, а там сам ход событий решит, как им со мной поступить. Возможно, меня захотят предать скорому и пафосному революционному судилищу. Возможно, если все пойдет не по плану, я им могу понадобиться как предмет торга или в качестве зиц-Императора Фунта. А может тихо удавят шнурком от штор за неимением шелковых офицерских шарфов, да и прикопают где-нибудь в лесочке. И нет им уже дела до моих мыслей и желаний. Все. Фигура списана в расход…

Я поднял глаза к небу. Восток, наверное, уже должен окраситься в розовые тона, которые, увы, не видны сквозь толщу туч. Но даже тучи не могли надолго задержать наступление последнего дня зимы. Последнего дня этого страшного для России февраля тысяча девятьсот семнадцатого года от Рождества Христова.

Вот не знаю почему, но я чувствовал, что сегодня именно двадцать восьмое февраля, а не тринадцатое марта по привычному для меня счету дней. Возможно эпоха накладывала свой отпечаток, а может я, где-то в глубине того неуловимого, что зовут душой человеческой, чувствовал — наступает решающий день. И мне было психологически комфортнее считать, что завтра наступит весна и все, буквально все, изменится. И в моей жизни и в жизни всего известного мне мира. И нынешнего и грядущего. Просто хотелось в это верить. Потому что это все, что мне осталось, ибо я сделал все, что зависело лично от меня…

И вдруг, совершенно неожиданно и для себя самого, и уж тем более для окружающих, я напел:

— Па-ра-ра-ра-ра-ра-ра-рам па-ра-ра-ра-ра-ра-рам па-ра-ра-ра-ра-ра-ра-рам па-рам па-ра-ра-ра-ра-ра-ра-рам рам па-рам!

На меня резко обернулись. Кто-то из солдат нервно передернул затвор. Добронравов поежился. Бедные. В какой неподходящий момент им приходится знакомиться с легендарным хитом Эннио Морриконе из второй части та