Часть I – Пелагея и Анна Булановы, Наталья Рылеева, Анна Поливанова, Екатерина Трубецкая

Из 121 осуждённого Верховным уголовным судом декабриста женатых было только 22 человека. В российском дворянском обществе того времени мужчины женились, как правило, где-то в возрасте плюс-минус 30 лет, а подавляющее большинство заговорщиков на момент восстаний (на Сенатской площади и в Черниговском полку) ещё не достигли этих лет, и поэтому просто не успели завести свою семью. Кстати, позже, на поселении в Сибири, в законный или гражданский брак вступили более 40 декабристов (речь идёт о постоянных отношениях – разумеется, отследить какие-то их случайные любовные интрижки дело совершенно безнадёжное, да и не нужное).

После выезда в Сибирь декабристки, как и их мужья, теряли дворянские привилегии и переходили на положение жён каторжан: для них ограничивались права передвижения, переписки, распоряжения своим имуществом. Женам декабристов было запрещено брать с собой детей, а вернуться в Европейскую часть России им не всегда разрешалось даже после смерти мужа. Не все жёны декабристов захотели разделить судьбу своих мужей, некоторым это не разрешил сам император, некоторых заставили родные. К тому же, не надо забывать, что при заключении брака в Российской империи XIX века родители невесты, при желании, имели полное право принудить дочь к браку с нелюбимым человеком (как это случилось с Марией Волконской и Натальей Фонвизиной, например), и внезапно оказаться женой декабриста для такой женщины было шансом избавиться от постылого мужа (справедливости ради – подобной возможностью воспользовались единицы). Однако, среди декабристок были и такие, для которых приговор их мужчинам стал, как это ни странно, неожиданной удачей, предоставив лично им возможность для семейного счастья, недостижимого при более благоприятных обстоятельствах.

Вообще историки, воспевая подвиг верности и любви десяти жён и двух невест “заговорщиков”, причём, как правило, только Волконской, Трубецкой, Анненковой, и, в лучшем случае, ещё Александры Муравьёвой (фамилии и имена которых на слуху), обычно не часто упоминают их сестёр (Бестужевы) и вдов. Потому что самые первые декабристки были именно вдовами – они не имели выбора, ехать им в Сибирь вслед за мужьями или нет. Таких было две несчастных. Уголовный суд признал их мужей виновными (т.е. декабристами), вскоре после чего они их лишились. Ещё реже вспоминают о детях декабристов, которые после вынесение приговора “по делу декабря 1825 года” стали либо сиротами при живых отцах (причём далеко не все из них дождались своих отцов из Сибири), либо, в том случае, когда за ним следовала мать, лишались обоих родителей. Все знают о том, что Мария Волконская, уезжая в Сибирь к мужу, вынуждена была оставить на попечение родных грудного сына Николая (он скончался в два года). Но на самом деле таких детей декабристов было гораздо больше. И есть какой-то зловещий символизм в том, что в результате поражения восстания на Сенатской площади и выступления Черниговского полка самыми первыми в этом печальном ряду стали круглыми сиротами две маленькие девочки – трёх лет и одного года от роду. Они были родными сёстрами, их отцом был

БУЛАТОВ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ (1793 – 10 января 1826)
Полковник, командир 12-го егерского полка.
Участник Отечественной войны 1812 и заграничных походов, за отличие в сражении под Бауценом награжден орденом Владимира 4 ст. с бантом, за взятие Парижа награжден орденом Анны 2 ст. и золотой шпагой за храбрость, командир 12 егерского полка – 1823. Осенью 1825 получил трехмесячный отпуск и 11.09 прибыл в Петербург, где и встретился с декабристами.
Член Северного общества (принят Рылеевым 9.12.1825), на совещаниях накануне восстания избран одним из его военных руководителей, заместителем “диктатора” князя Трубецкого. По плану заговорщиков он должен был поднять восстание в Петропавловской крепости.
14-го декабря он, по его словам, был в нескольких шагах от Николая I (на стороне правительственных войск), имея пару заряженных пистолетов в кармане, но не решился стрелять в императора («сердце отказывало»). Вечером 14-го декабря сам явился в Зимний дворец и предал себя в руки властей. После ареста Булатов имел свидание с самодержцем. В январе 1826 впал в глубокую меланхолию и, после нескольких дней голодовки разбил себе голову о стены камеры в Петропавловской крепости. Скончался в госпитале 10-го января 1826 года, задолго до суда и приговора.
Александр Булатов был вдовцом – за полтора года до восстания, 23-го июня 1824 года, на 23-ем году жизни в родах умерла его жена, Елизавета Ивановна, в девичестве Мельникова, оставив ему двух дочерей – Пелагею и Анну. По мнению историков, именно скоропостижная смерть любимой супруги сподвигла Булатова на участие в заговоре декабристов – он просто искал любые средства, чтобы утешить своё горе, забыться. Старшая из его дочерей впоследствии вышла замуж, а младшая постриглась в монахини Бородинского монастыря под именем Досифея. Вот с этих, забытых всеми историками, девочек Булатовых, собственно, и надо начинать (в хронологическом порядке) рассказ о женах и детях декабристов.

РЫЛЕЕВА (ТЕВЯШЕВА, ТЕВЯШЁВА, ТЕВЯШОВА) НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА (1800 – 31.8.1853).
Жена (с 22.01.1819) одного из пяти казнённых декабристов, Кондратия Фёдоровича Рылеева (1795 – 1826).
Происходила из украинского козацко-старшинского рода на Восточной Слобожанщине, который вёл свою родословную от выходца из Золотой орды Вавилы Тевяша. Её предки по отцовской линии были острогожскими (по названию городка) козацкими полковниками 61 год, с 1704 по 1765. Родители Натальи Михайловны – отставной прапорщик Михаил Андреевич (1763-1822) и Матрёна Михайловна, в девичестве Зубарева (?-1856), владели частью имения Подгорное Острогожского уезда Воронежской губернии, где в 1817 году прапорщик 11-ой конной роты 1-го эскадрона Московского драгунского полка Кондратий Рылеев, воинское подразделение которого располагалось неподалёку от имения Тевяшевых, в слободе Подгорной у городка Павловска Острогожского уезда Воронежской губернии, и познакомился со своей будущей женой.

Следствием знакомства с Тевяшевым было решение Рылеева стать учителем его дочерей (у Натальи была старшая сестра Анастасия) – хотя Михаил Тевяшев был очень обеспеченным человеком, он не посчитал нужным заняться образованием своих дочерей, в отличие от трёх сыновей. В результате чего девицы Тевяшевы, хотя и были общепризнанными красавицами, при этом оставались «без всякого образования, даже не знали русской грамоты». Почти за два года регулярных занятий с ними Кондратий Рылеев восполнил эти пробелы в знаниях девушек, за исключением языкового – Наталья так никогда и не научилась хорошо говорить по-французски, что впоследствии стало для неё большой проблемой в светском обществе Петербурга, где, в том числе и по этой причине, она не была принята.

Главным результатом “ликбеза”(чего следовало ожидать) стало страстное взаимное чувство молодого учителя (Рылееву было тогда 22 года) к младшей из его учениц (Тевяшевой было 17) – надо сказать, сначала категорически не поддержанное родителями обоих влюблённых голубков. Родственники жениха считали, что невеста бедна и её содержание ему не под силу (его мать едва сводила концы с концами, а отец Рылеева, скончавшись в 1813 году в Киеве, оставил сыну киевский дом, на который был наложен арест вследствие судебного дела, возбуждённого генералом Сергеем Голицыным против Фёдора Рылеева – управляющего его имениями. Дело тянулось до 1838 года, и только дочка Кондратия Рылеева, Анастасия, смогла получить наследство своего деда – через 25 лет после его смерти, и через 12 лет после казни своего отца). Родители невесты тоже выражали сомнение в его способности устроить судьбу их дочери (простыми словами – он был голодранцем без каких-либо карьерных перспектив в будущем). Впрочем, в июне 1818 года Рылеев получил долгожданное согласие матери на брак. От отца невесты, который проявил твёрдость в своём отказе, декабрист получил согласие очень экстравагантным способом: поднёс заряженный пистолет к своему виску и пообещал застрелиться на его глазах, если тот не отдаст за него свою дочь. Старик сдался – впрочем, поставив последним условием свадьбы отставку с военной службы жениха. В декабре 1818 года Рылеев вышел в отставку, 22 января 1819-го в Острогожске состоялась свадьба, а 23 мая 1820 года у Рылеевых родилась дочь Анастасия. Осенью того же года семья окончательно переехала в северную столицу.

Однако, несмотря на то, что в основе отношений Рылеева и его жены была искренняя взаимная любовь, отразившаяся во многих стихотворениях поэта («Н. М. Тевяшовой», «Извинение перед Н. М. Т.», «Акростих», «Триолет Наташе» и других), их семейная жизнь, особенно для Натальи Михайловны, оказалась очень несчастливой.

Во-первых, деньги, которые добывал Рылеев, его семье, по-видимому, не доставались. К тому же бесследно исчезли 15 тысяч рублей (более чем приличная сумма по тем временам, на эти деньги можно было купить небольшое поместье с землёй и крепостными), полученные Натальей Михайловной в качестве приданого. Рылеев, будучи успешным финансистом и издателем, в частной жизни был самым настоящим скопидомом. Наличных денег супруге он почти не давал, семья жила «в кредит». После смерти мужа Наталья Михайловна ещё долго выплачивала долги портному, кузнечному мастеру, столяру, владельцам фруктовой и съестной лавок, аптекарю и учительнице дочери.

Во-вторых, Рылеев никогда не отличался супружеской верностью, и его жена об этом знала. Окончательно отношения в семье испортились в конце 1824 года. По-видимому, одной из главных причин охлаждения поэта к супруге явилась смерть в сентябре 1824 года их годовалого сына Александра. В светских и литературных кругах столицы ходили упорные слухи, что Рылеев «не живет дома, что он часы своих досугов посвящает не супруге, а другим». В глазах современников он «не слыл отличным семейным человеком», «казался холоден к семье». Последние утверждения совершенно справедливы, и вполне объясняются тем обстоятельством, что сам Кондратий Фёдорович никогда не знал родительской ласки и внимания, не жил в любящей, счастливой семье. Дело в том, что его мать отдала своего единственного сына (причём позднего, ей самой было почти 40 лет, когда он родился, её мужу исполнилось 50) на обучение в 1-ый кадетский корпус в С.-Петербурге в возрасте всего лишь 4,5 лет (!), сделав, таким образом, сиротой при живых родителях – что, безусловно, оказало самое серьезное (негативное) влияние на формирование его характера и взглядов. Впоследствии Рылеев часто упрекал свою мать в том, что она слишком рано “лишила его родительских ласк” – главным образом для того, чтобы тянуть из неё деньги. Но дело в том, что уже где-то через два-три года после его рождения семья родителей Рылеева практически распалась. По очень пикантной причине. Анастасия Матвеевна Рылеева стала любовницей незаконнорожденного сына своего мужа, Петра Малютина. Брат Кондратия по отцу был намного старше него, между ними была разница около 23 лет. В отличие от их общего отца, который не добился успеха в карьере, а своих 15 крепостных, полученных в наследство, “прогулял” ещё до рождения Кондратия, Пётр Малютин был успешен и богат. Именно благодаря его интимным отношениям с матерью декабриста последняя получила от него в подарок (который, однако, был оформлен как покупка) деревню Батово (современный Гатчинский р-он Ленинградской области). Отец Кондратия, которого традиционная историография рисует “семейным извергом и деспотом”, служил у своей жены и побочного сына управляющим (деревня была оформлена только на неё, что по тем временам, для замужней женщины, было очень красноречивым скандалом), а позже, получив после смерти своего родственника в наследство дом в Киеве (тот самый), навсегда уехал в Украину. Надо заметить, что для Рылеева отношения его матери со старшим братом никогда не были тайной. Более того – после того, как Пётр Малютин скончался (прокутив почти всё своё состояние) в 1820 году, Кондратий Рылеев стал любовником его вдовы, Екатерины Ивановны (1783- 1869), опекуном детей которой (своих племянников) он являлся после смерти брата.

Таким образом, будущий декабрист последний раз видел своего родного отца в возрасте около 4 лет, потом только переписывался с ним. Что же касается матери, то историки обратили внимание на очень показательный момент. Похоронена она на кладбище в селе Рождествено Царскосельского уезда Санкт-Петербургской губернии. Над могилой сын поставил памятник, хорошо сохранившийся до наших дней. На нем лаконичная надпись: «Мир праху твоему, женщина добродетельная. Анастасия Матвеевна Рылеева. Родилась декабря 11 дня 175, скончалась июня 2 дня 1824». Год рождения Анастасии Рылеевой, согласно надписи, состоял всего из трёх цифр. А значит, сам Рылеев не имел представления, в каком году родилась его мать.

Поэтому не удивительно, что Кондратий Фёдорович просто не умел жить семейной жизнью. Те шесть лет супружества, в котором он прожил до восстания на Сенатской площади (за исключением, разве что, первых полутора лет), супруги Рылеевы, в основном, проживали по отдельности. Декабрист либо сам часто уезжал из С.-Петербурга, либо оправлял надолго к кому-нибудь из родственников “в гости” жену с дочкой.

Мемуары современников полны описаний внешности Рылеева, его мнений, поступков, стихов. Однако о его жене упоминается крайне редко, вскользь (кстати, не сохранилось ни одного её прижизненного изображения, да и были ли они). В глазах друзей и знакомых поэта она не была ни женой-единомышленницей, подобно Екатерине Трубецкой, ни женой-другом, подобно Александре Муравьевой, ни даже женой несчастной, романтической, покинутой ради «дела», подобно Марии Волконской. Современники вспоминали Наталью Рылееву то как женщину «нелюдимую», «уклонявшуюся от знакомств», то как «добрую, любезную» хозяйку дома, которая «была внимательна ко всем» и «скромным своим обращением» внушала «общее к себе уважение». Естественно, что о конспиративной деятельности Рылеева его жена не имела никакого представления. Полной неожиданностью стали для нее события 14 декабря и последовавший затем арест мужа.
Воспоминания декабриста Николая Бестужева содержат знаменитую сцену прощания супругов накануне решающих событий:
«Жена его выбежала к нам навстречу, и когда я хотел с нею поздороваться, она схватила мою руку и, заливаясь слезами, едва могла выговорить:
— Оставьте мне моего мужа, не уводите его — я знаю, что он идет на погибель…
Рылеев… старался успокоить её, что он возвратится скоро, что в намерениях его нет ничего опасного. Она не слушала нас, но в это время дикий, горестный и испытующий взгляд больших черных её глаз попеременно устремлялся на обоих — я не мог вынести этого взгляда и смутился. Рылеев приметно был в замешательстве, вдруг она отчаянным голосом вскрикнула:
— Настенька, проси отца за себя и за меня!
Маленькая девочка выбежала, рыдая < Насте Рылеевой было тогда пять лет>, обняла колени отца, а мать почти без чувств упала к нему на грудь. Рылеев положил её на диван, вырвался из её и дочерних объятий и убежал».

Всегда находившаяся в тени своего супруга, не принятая в светском обществе, одинокая и, в сущности, никому не нужная Наталья Рылеева вдруг получила всеобщий интерес и внимание от совершенно посторонних людей именно в результате ареста и последующей казни своего мужа – не надо забывать, что никто из повешенных 13-го июля 1826 года в Петропавловской крепости не был женат и не имел детей, кроме Рылеева.

Важным для Рылеевой оказалось 19 декабря 1825 года – в этот день она, удрученная арестом мужа и своим полнейшим неведением о том, где он и что с ним, отправила на высочайшее имя прошение: «Всемилостивейший государь! Я женщина, и не могу ни знать, ни судить, в чем именно и в какой степени виновен муж мой; знаю только то и убеждена в сердце, что восприемлющим образ Божий на земли, паче всего, свойственно милосердие. Государь! убитая горестию, с единственною малолетною дочерью припадаю к августейшим стопам твоим; но, не дерзая просить о помиловании, молю об одном только: повелите начальству объявить мне, где он, и допускать меня к нему, если он здесь. О, государь! коль теплыя моления вознесу я тогда ко Всемогущему о долголетнем и благополучном твоем царствовании».

И хотя на это прошение «высочайшаго соизволения… не последовало», несколько часов спустя в её квартире в доме Российско-американской торговой компании (как секретарь этой организации, Кондратий Рылеев имел там служебное жильё) появился чиновник, доверенный человек члена Следственной комиссии по делу декабристов, князя Александра Голицына (который был покровителем Кондратия Рылеева в начале его издательской деятельности, и хорошо знал его лично – собственно, именно он, наняв будущего декабриста в качестве своего “пиар-агента”, дал старт его литературной карьере), и сообщил убитой горем Наталье Михайловне о намерении государя оказать ей финансовую помощь.

Голицыну же было сообщено: «Она (Наталья Рылеева) предается неутешной скорби, которую разделяет с нею одна пожилая приятельница <подруга её матери>; других же знакомых не имеет. Со слезами благодарности выслушала она о милосердствующем внимании государя императора. На сделанный же вопрос, не имеет ли в чем нужды, по изъявленному Его величеством Соизволению на оказание ей пособия, отвечала, что у ней осталось еще 100 рублей после мужа, что ни о чем не заботится, имея одно желание увидеться с мужем, о чем подала всеподданнейшую просьбу лично Его императорскому величеству в 12 часов утра; и за то уже благодарит Бога и государя, что получила письмо от мужа, но то ее печалит, что не знает, где он и что с ним будет. За сим снова предалась она скорби и слезам. Приятельница же её опасается болезненных оттого последствий».

Вследствие этой записки, очевидно, попавшей в руки царя, Наталья Михайловна в тот же день получила «высочайше пожалованные» две тысячи рублей (большие деньги по тем временам) и разрешение переписываться с мужем. Через три дня после первого царского подарка ей была послана тысяча рублей от императрицы Александры Федоровны. В марте 1826 года Голицын уведомил Рылееву о том, что император «всемилостивейше пожаловать Вам соизволил единовременно две тысячи рублей ассигнациями». Итого пять тысяч рублей. Для сравнения: в царской армии того времени ГОДОВОЕ жалованье капитанов, штабс-капитанов, ротмистров и штабс-ротмистров составляло 400–495 руб. Подпоручики (а именно в таком звании уволился из армии Кондратий Рылеев) получали в год от 236 до 325 рублей жалованья. Вслед за императором и Голицыным помощь Наталье Михайловне стали оказывать и частные лица – её положение беззащитной “жены государственного преступника” с 5-летней дочерью на руках было исключительно трогательным и даже романтичным, и вызывало искреннее сочувствие и сострадание у совершенно незнакомых Рылеевой людей. Смерть мужа сделала Наталью Михайловну ещё более «интересной» в глазах и верховной власти, и русского образованного общества. Сразу же после казни Николай I возложил на князя Голицына обязанность сообщать ему «о состоянии несчастной госпожи Рылеевой», ставить в известность о её нуждах. На следующий день после повешения заговорщиков императрица-мать Мария Федоровна, жившая тогда в Москве и еще не получившая сведений о совершении казни, спрашивала князя Александра Голицына: «Вы писали, что жена Рылеева интересна; что теперь с этой несчастной?»

Вдове казнённого преступника была назначена пенсия – три тысячи рублей в год; с момента её второго замужества ту же сумму ежегодно получала дочь Анастасия. «Многие, вероятно, будут крайне удивлены, когда узнают, что государь сей в отношении семейства важнейшего из государственных преступников простер великодушие свое гораздо далее: вдова Рылеева, находившаяся тогда в весьма затруднительном положении, получила семь или шесть тысяч рублей вспомоществования; и не только дочь его, но и внука приняты были впоследствии первая – в Патриотический, а вторая – в Елисаветинский институты на счет сумм его величества».

В 1829 году девятилетняя Анастасия Рылеева действительно была помещена на казённое содержание в Патриотический институт. В институт, куда Наталья Михайловна отдала дочь, принимались, согласно правилам, прежде всего дочери погибших на войне офицеров. На первых порах Анастасии Рылеевой пришлось нелегко. Одна из воспитанниц вспоминала впоследствии, что её появление в институте вызвало ропот, девочки почувствовали себя «несчастными»: «К нам, патриоткам, отдали дочь бунтовщика!» Но институтское начальство быстро смирило гнев юных патриоток. Воспитанниц убедили, что «царь милосерд, он простил, принял сироту на свое попечение». А следовательно, «обижать ребенка-сироту» значило нарушать царскую волю, поступать непатриотично.

Следует отметить, что «милости» императора, Голицына и рядовых «верноподданных» не означали для Натальи Михайловны отречения от памяти мужа – собственно, этого от неё никто и не требовал. Уже 23-го августа 1826 года, на сороковой день после смерти Рылеева, она устроила у себя дома «поминальный обед», о котором прекрасно знали власти. Более того – молодая вдова знала, где именно похоронен её муж – несмотря на то, что место погребения казненных мятежников считалось страшной государственной тайной.

В конечном итоге Наталья Рылеева вернулась к себе на родину, в село Подгорное Острогожского уезда, к своей матери (её отец умер ещё в 1822 году), достаточно обеспеченной вдовой, причём с постоянным пансионом – который, хоть это и выглядит, мягко говоря, странно, её муж обеспечил ей своей смертью. В октябре 1833 Рылеева вышла замуж во второй раз – за острогожского помещика, поручика в отставке Г. И. Куколевского, переселившись в его имение Судьевку, верстах в 12 от Подгорного. В этом браке, судя по всему, Наталья Михайловна была намного счастливее, чем в браке с Рылеевым. У супругов было две дочери, из которых до взрослого возраста дожила одна – Варвара (1837-1865) – кстати, она в возрасте 17 лет вышла замуж за 21-летнего грузинского князя Константина Чавчавадзе, через год, в 18 лет, примерно в одно время, родила сына Семёна и овдовела. Наталья Михайловна скончалась 31-го августа 1853 года, в возрасте 53 лет – за три года до амнистии декабристам, позволившей тем из них, кто остался в живых, вернуться из Сибири.

Что касается единственной дочери Кондратия Рылеева, Анастасии (1820-1890) – после окончания Патриотического института она 31-го августа 1842, в 22 года, вышла замуж за отставного поручика Ивана Александровича Пущина. Молодожёны поселились в имении жениха, селе Кошелевке Тульской губернии. У супругов было девять детей, из которых дожили до взрослого возраста четверо. В 1858 году дочь Рылеева отыскал вернувшийся из Сибири друг её отца (и одноклассник Пушкина по Лицею), декабрист Иван Пущин – он остался должен Кондратию Рылееву 430 рублей серебром, и теперь вернул свой долг его дочери. В письмах друзьям об этой встрече он упоминал, что дочь была очень похожа на своего отца: «Она мне напомнила покойника быстротою взгляда и верхней частию лица – видно, женщина с энергией…»

Кондратий Рылеев и Анастасия Рылеева. Дочь, действительно, была очень похожа на своего отца.

ПОЛИВАНОВА (ВЛАСЬЕВА) АННА ИВАНОВНА (1807 – 1846). Одна из самых молодых декабристок – в 1825 году ей было всего 18 лет. Жена декабриста Ивана Юрьевича Поливанова (1798/1799 – 5.09.1826), отставного полковника лейб-гвардии Кавалергардского полка. Члена петербургской ячейки Южного общества (1824), который участвовал в деятельности Северного общества.
Арестован в Москве – 28.12.1825, доставлен в Петербург на городской караул, 2.01.1826 переведен в Петропавловскую крепость («присылаемого Поливанова содержать под арестом») в №2 бастиона Анны Иоанновны, 30.1. показан в №8 Никольской куртины.
Осужден по VII разряду и по конфирмации 10.07.1826 приговорен в каторжную работу на 2 года, срок сокращен до 1 года – 22.08.1826. По рапорту доктора Элькана от 31.08.1826: «Содержащийся в здешней крепости в куртине между бастионом Екатерины I и Трубецкого в №15 лишенный чинов и дворянского достоинства Поливанов заболел сильными нервическими судорожными припадками при значительном расслаблении всего корпуса», отправлен в Военно-сухопутный госпиталь – 2.09.1826, где и умер. Похоронен на Смоленском кладбище.

О самой Анне Ивановне не известно практически ничего, кроме того обстоятельства, что весь период ареста и следствия по делу декабристов пришёлся на её первую беременность, которую она по этой причине переживала очень тяжело. Единственный сын декабриста, Николай, родился в июле 1826 года, вскоре после вынесения приговора декабристам, и лишился отца в возрасте двух месяцев отроду. Никакие подробности дальнейшей судьбы вдовы декабриста и его сына историкам не известны.

ТРУБЕЦКАЯ (ЛАВАЛЬ) ЕКАТЕРИНА ИВАНОВНА (1800 – 1854)
Дочь французского эмигранта, марсельского дворянина Ивана Степановича Лаваля (Жан-Шарль-Франсуа де Лаваль де ла Лубрерьед)(1761 – 1846), графа (возведён в звание королём Людовиком XVIII в 1814 году в благодарность за многотысячный “кредит”, который предоставил ему отец декабристки). Приехав в Россию, сначала служил учителем в Морском кадетском корпусе, при императоре Александре I был членом главного правления училищ. Позже служил в Министерстве иностранных дел и редактировал «Journal de St. Pétersbourg».
Со стороны матери, Александры Григорьевны Козицкой (1772 – 1850), декабристка была внучкой киевлянина, представителя украинского шляхетского козацко-старшинского рода, Григория Васильевича Козицкого (1724-1775), кабинет-секретаря Екатерины II, и наследницы “мясниковских миллионов”, Екатерины Ивановны Мясниковой (1746 – 1833), в честь которой она была названа. Прадед Трубецкой, Иван Семёнович Мясников (1710 – 1780) был старовером, симбирским купцом и богатейшим российским промышленником. Вместе с двумя своими шуринами (братьями жены) – Яковом и Иваном Твердышевыми – он владел 15 металлургическими предприятиями. Их заводы в конце шестидесятых – начале семидесятых годов XVIII века выплавляли 22-23 % меди и 12-13 % железа России. В непосредственном управлении Мясникова находились чугуноплавительные и железоделательные предприятия. Кроме того, Мясников владел суконными фабриками и мельницами в Симбирском наместничестве. Братья Твердышевы умерли бездетными, оставив всё своё состояние младшей сестре – прабабушке Трубецкой. Таким образом, четыре дочери Ивана Мясникова (бабушка декабристки была самой младшей) стали наследницами восьми заводов (остальные были разрушены во время восстания Пугачёва) и 76 тысяч душ крепостных крестьян – самыми богатыми невестами Российской империи своего времени. При разделе имения бабушка Трубецкой, Екатерина Ивановна, получила Катав-Ивановский, Усть-Катавский, Архангельский медные заводы и Воскресенский горнодобывающий завод, которыми сама успешно управляла.

Дворец родителей Екатерины Трубецкой в центре С.-Петербурга, на Английской набережной. В этом доме она выросла. Сейчас в нём расположен Конституционный суд России.

Интересна история женитьбы родителей Екатерины Трубецкой.
Её мать, влюбившись в своего будущего мужа, и слышать не хотела о других женихах. Но бабушка декабристки, Екатерина Ивановна (дедушка к тому времени уже умер), воспротивилась столь неравному браку. Тогда влюблённая Александра написала всеподданейшую просьбу и опустила её в специальный ящик, поставленный у дворца императора Павла I.
Павел Петрович пожелал разобраться в прошении и потребовал разъяснений от Екатерины Ивановны. Та в качестве причины отказа на брак дочери сказала, что Лаваль: «не нашей веры <отец Трубецкой остался католиком до конца своих дней>, неизвестно откуда взялся и имеет небольшой чин».
Резолюция императора была краткой: «Он христианин, я его знаю, для Козицкой чин весьма достаточный. Обвенчать через полчаса».
Иван Лаваль и Александра Козицкая немедленно были обвенчаны в приходской церкви без всяких приготовлений. Александра Григорьевна принесла мужу огромное приданое, около 20 миллионов, в том числе Воскресенский завод на Урале, которое её муж разумным управлением ещё приумножил. В общем и целом, это был очень счастливый брак, с которым, в конечном счёте, примирилась и бабушка Трубецкой, завещав перед своей смертью в 1833 году её родителям приличную часть своего состояния. Шестеро детей этой пары (четыре дочери и два сына, Екатерина родилась в Киеве, который для её матери был родным городом, и была первенцем у своих родителей) росли в любви и роскоши, не зная ни в чём отказа.

Со своим будущим мужем Екатерина Лаваль познакомилась в 1819 году в Париже (она с сёстрами и родителями подолгу жила в Европе), и там же вышла замуж за князя Сергея Трубецкого 16(28) мая 1820 года – венчание состоялось в русской православной церкви на улице Берри. Брак, безусловно, был заключён по любви. Жених был потомком великокняжеских и царских родов (по отцу Трубецкой был потомком великого князя Литовского Гедимина, а его мать происходила из грузинского царского рода). Невеста, хотя и была дочерью французского графа, с точки зрения снобов была весьма сомнительного происхождения, зато у неё было очень богатое приданое.

Екатерина Ивановна Лаваль. Портрет работы Сесиль Моудет. Париж, 1820. Картина написана незадолго до её замужества.

Для княгини Екатерины конспиративная деятельность её мужа не была тайной. Она лично была знакома со всеми его друзьями-заговорщиками, которые свободно обсуждали дела тайных обществ даже в её присутствии – особенно в последний год перед восстанием, на киевской квартире Трубецких. Но для неё был неприемлем террор и насильственные действия, она говорила Сергею Муравьеву-Апостолу: «Ради бога, подумайте о том, что вы делаете, вы погубите нас и сложите свои головы на плахе».

Екатерина Трубецкая первая из жён декабристов добилась разрешения отправиться за мужем в Сибирь. Трубецкой был отправлен закованным по этапу 23.07.1826, Екатерина Ивановна выехала из С.-Петербурга 27.07. Надо отметить, что её родители полностью поддержали и решение дочери разделить судьбу мужа, и потом, в Сибири, Трубецкие всегда были прекрасно финансово обеспечены благодаря заботе родных Екатерины Ивановны.

«Я, право, чувствую, что не смогу жить без тебя. Я все готова снести с тобою, не буду жалеть ни о чем, когда буду с тобой вместе.
Меня будущее не страшит. Спокойно прощусь со всеми благами светскими. Одно меня может радовать: тебя видеть, делить твое горе и все минуты жизни своей тебе посвящать. Меня будущее иногда беспокоит на твой счет. Иногда страшусь, чтоб тяжкая твоя участь не показалась тебе свыше сил твоих… Мне же, друг мой, все будет легко переносить с тобою вместе, и чувствую, ежедневно сильнее чувствую, что как бы худо нам ни было, от глубины души буду жребий свой благословлять, если буду я с тобою» (Из письма Екатерины Трубецкой мужу в Петропавловскую крепость, декабрь, 1825 г.)

В сентябре 1826 она прибыла в Иркутск, а мужа с партией ссыльных уже отправили в Нерчинские рудники, о чем она не знала. В Иркутске Трубецкая провела 5 месяцев, всё это время губернатор Цейдлер, по предписанию из Петербурга, уговаривал её вернуться назад, не давая подорожную для дальнейшего пути, угрожая после того, как она откажется от своего дворянского звания, отправкой вслед за мужем пешком в кандалах по этапу. Однако Екатерина Ивановна оставалась твердой в своём решении. Через некоторое время туда же прибыла и Мария Волконская.

Только в феврале 1827 года состоялась первая встреча Екатерины и Сергея Трубецких в Благодатском руднике. Вместе с Марией Волконской за 3 рубля 50 копеек они поселились в покосившейся хибаре со слюдяными окнами и дымящей печкой. «Ляжешь головой к стене – ноги упираются в двери. Проснешься утром зимним – волосы примерзли к бревнам – между венцами ледяные щели «. Через щель в тюремном заборе Екатерина Трубецкая увидела своего князя, в кандалах, худого и осунувшегося, заросшего бородой, в оборванном тулупчике – и упала в обморок.

Дом Трубецкой и Волконской в Благодатском руднике

Первые месяцы в Благодатском руднике были самыми тяжелыми для них. Каково было выросшей в роскоши во дворце женщине самой топить печку, носить воду, стирать белье, готовить еду, штопать одежду мужу. В сентябре 1827 декабристов перевели в Читу, где условия значительно облегчились. Для жен декабристов выстроили целую улицу деревянных домиков и назвали ее Дамской. А в 1829 году декабристам разрешили снять кандалы.

В 1830 году в семье Трубецких произошло важное событие, которого они, и, в первую очередь, Екатерина Ивановна, ждали почти десять лет. 2-го февраля у них родился их первый ребёнок, дочь Александра. До этого, на протяжении девяти лет, их брак оставался бесплодным. Никакие самые лучшие врачи, в том числе и европейские, не могли помочь Трубецкой забеременеть. Даже Баден-Баден со своими лечебными водами не дал никаких результатов. В Сибири же того времени был бум лечения различных болезней с помощью целебных источников – в переписке декабристов сохранилось очень много упоминаний об этом, и Трубецкая (на своё счастье) тоже отдала дань этой моде. Екатерина Ивановна, разумеется, никогда бы даже не узнала о лечебных сибирских водах, если бы её муж не был приговорён к сибирской каторге. В общем, это как раз случай из серии “Не было бы счастья, да несчастье помогло”.

Всего Трубецкая родила семерых детей, последнего ребёнка – в 44 года. Трое из них умерли в раннем детстве. А две дочери – Елизавета и Зинаида – имели “удовольствие” увидеть своими глазами советскую власть – первая умерла в 1918 году (в Симферополе), вторая – в 1924 (в Орле).

В конце 1839 г. истек срок каторги для Сергея Петровича. Трубецкие получили приказ выехать на поселение в с. Оёк в 30 верстах от Иркутска. Переезд на новое место был омрачен смертью младшего сына Владимира, который прожил всего год. Эта первая для четы Трубецких утрата ребёнка была особенно тяжёлой. Через год в Оёке они похоронили ещё одного сына, 5-летнего Никиту. Именно с этого времени здоровье Екатерины Ивановны стало вызывать опасения, да такие, что 28-го ян