Взгляд в прошлое и виды на будущее

 

Меня назначили командующим Западным фронтом в один из самых тяжелых, кризисных моментов в Западной кампании. После того как я составил представление об общей ситуации, я почувствовал себя словно пианист, которого просят исполнить перед большой аудиторией сонату Бетховена на старом, расшатанном и расстроенном инструменте. Во многих отношениях условия, в которые я был поставлен, противоречили всем моим принципам, но события развивались так быстро, что у меня не было возможности существенно на них повлиять.

Мои должность и звание были слишком высокими, чтобы я уклонялся от ответственности, ложившейся на меня как на главнокомандующего Западного фронта. Поэтому я готов отвечать за все то, что делалось в соответствии с моими указаниями. Поскольку я не мог примирить с моей совестью и моими взглядами идеи и приказы Гитлера, мне ничего не оставалось, кроме как по‑своему интерпретировать и корректировать их. Это часто случалось в описываемый мною в данный момент период, как, впрочем, и раньше. Альтернативой было поделиться своими сомнениями с Гитлером. Но если бы в ходе соответствующего разговора ему не удалось развеять мои сомнения, а мне – заставить его изменить свою точку зрения, мне пришлось бы попросить, чтобы меня освободили от должности командующего фронтом. Я понимал, что все это очень непросто. За первые шесть недель пребывания в должности командующего Западным фронтом я четырежды встречался с Гитлером, честно излагал ему свои взгляды на обстановку и видел, что он ценит мою откровенность. Я был до мозга костей военным человеком и знал, что не могу отказаться разделить мнение руководства или не выполнить приказ, для которого наверняка имелись серьезные основания, только потому, что я с ними не согласен. Я также считал, что следует забыть о многих разногласиях, возникших во время последнего и наиболее острого кризиса в ходе войны. Сам я всегда старался сделать так, чтобы моим подчиненным были понятны мои приказы, и подробно разъяснял их.

В условиях, в которые я оказался поставлен, я ощущал полную растерянность. У разных командиров разные методы, говорил я себе, и каждый из них по‑своему прав. Мой предшественник, фон Рундштедт, вполне обоснованно считал себя наследником традиций Верховного командования, существовавшего в годы Первой мировой войны. Масштабы театра военных действий, уровень ответственности и система управления войсками были теми же. Держа руку на пульсе событий, он отдавал приказы, находясь в штабе, почти никогда не бывая на передовой и лишь в очень редких случаях пользуясь телефоном. Практически все контакты с его подчиненными и вышестоящим командованием находились в руках его начальника штаба и штабных офицеров. Такая система имела неоспоримые преимущества: главнокомандующего никто не беспокоил, не отвлекал от дела, на него не влияли впечатления от пребывания на фронте. Он был неким подобием верховного жреца, к которому остальные относились с изрядной долей благоговейного трепета. Хотя я придерживался иных взглядов, я вполне мог понять взгляды фон Рундштедта, хотя и не мог убедить его принять мои. Обстоятельства и условия, в которых нам приходилось действовать на шестом году войны, слишком сильно отличались от нормальных условий, существовавших в первые годы. Из‑за слабости дисциплины на всех уровнях требовался личный контакт между командующими и войсками; нельзя было больше пренебрегать таким фактором, как непосредственное персональное влияние и убеждение, особенно с учетом того, что по очень многим вопросам отсутствовало согласие. Эта система создавала массу неудобств для обеих сторон, но ее преимущества перевешивали недостатки. Командующий получал возможность заглянуть в сердца людей и, так сказать, за кулисы.

Убежденный в том, что место командующего там, где та или иная из его частей потерпела неудачу и где возникла опасная ситуация, я расположил свой штаб неподалеку от линии фронта и часто менял его местонахождение – но не тогда, когда меня пытался вынудить к этому противник. Я не мог желать для себя лучшего начальника штаба, чем Вестфаль, с которым я отлично работал в Италии. Он знал мои идиосинкразии, а я – его.

Под началом командующего Западным фронтом находились три группы армий. Я сам слишком долго командовал группой армий, чтобы не знать, какая это большая ответственность. Командующие группами армий имели полное право настаивать на независимости своих действий в выделенных, для их войск секторах местности и в рамках поставленных перед ними боевых задач. Я также имел твердое намерение уважать это их право, хотя на практике возникавшие нештатные ситуации часто заставляли меня вмешиваться. Мне это было не по д^ше: хотя я начинал службу в армии и когда‑то был офицером главного штаба сухопутных войск, я, тем не менее, все же считал себя выходцем из люфтваффе и потому испытывал в случаях подобного вмешательства угрызения совести.

Командующие группами армий были участниками Первой мировой войны, заслуженными офицерами Генерального штаба, военачальниками, обладавшими огромным опытом.

Среди дивизионных командиров попадались разные люди; на многих из них последние месяцы наложили свой отпечаток. В нормальных условиях некоторым из них пришлось бы многое в себе изменить, поскольку они не всегда были готовы сражаться в сложных условиях, характерных для весны 1945 года. В те времена, когда численность германской армии была ограничена 100 000 военнослужащих, генеральских кадров было слишком мало. Впоследствии же наши вооруженные силы очень быстро разрослись, а потери в последние пять лет войны были слишком большими. Все это сделало невозможным тщательный отбор кадров и отсеивание не вполне компетентных людей. Приходилось воевать, используя те кадры, которыми мы реально располагали. В то же время это приводило к тому, что вышестоящее командование было вынуждено чаще вмешиваться в действия подчиненных ему командующих крупными соединениями.

Со временем в германских вооруженных силах сложилась практика отправки в отставку представителей высшего командного состава. Я принципиально не одобрял ее. Из‑за нее многие поистине выдающиеся военачальники были раньше времени списаны со счетов – а нам очень не хватало их в последние годы войны. В то же время те, кого в самом деле следовало отправить в отставку, подчас задерживались на военной службе по той причине, что не было возможности заменить их квалифицированными генералами. Я прибегал к столь крайним мерам только в тех случаях, когда командир терял веру в возможность выполнения поставленной перед ним задачи и когда его настроение подрывало боевой дух солдат.

Еще одной трудностью было то, что руководство групп армий и даже более мелких соединений могло напрямую выходить на Верховное командование и Гитлера. Практика отправки Верховному командованию оперативных докладов «снизу», возможно, удовлетворяла любопытство и успокаивала нервы представителей ставки, но она совершенно расстраивала систему штабной субординации.

В конце марта стало ясно, что большая часть моей миссии осталась невыполненной. Несмотря на большие жертвы с нашей стороны, мы потеряли Саарское пфальцграфство, противнику удалось осуществить прорыв с плацдармов в районе Ремагена и Оппенгейма, которые послужили войскам мьянса опорой для дальнейших наступательных операций. Таковой стали даже низовья Рейна, через который противнику удалось переправиться в удивительно короткий срок. Стратегический замысел противника был ясен: с помощью своих основных сил он был намерен рассечь территорию Германии на две части – северную и южную – и соединиться с войсками русских; британские войска должны были захватить расположенные на нашем правом фланге порты на Северном море; и, наконец, американо‑французская группировка, действовавшая на южном направлении, должна была оккупировать юг Германии.

Как же такое стало возможным? Несомненно, германские части, будь они нормально укомплектованными и располагай они соответствующим вооружением и техникой, все еще были вполне способны решать боевые задачи. Не подлежит сомнению и то, что если бы каждая группа армий имела в своем составе несколько танковых или панцер‑гренадерских дивизий и если бы мы могли хотя бы приблизительно сравняться с противником по числу боевых самолетов, то определенная «автономность» действий была бы возможна. Тот факт, что группа армий Н, имевшая в резерве танковые дивизии, тем не менее потерпела поражение, сам по себе не отменяет спор по поводу допустимости такой «автономности», но он подтверждает правильность моей точки зрения, состоящей в том, что «автономность» действий не могла решить проблему. Руководствуясь этим убеждением, я отказывался прислушиваться к постоянным требованиям командующих группами армий предоставить им свободу действий; они отражали не реальность, а воспоминания о более счастливых временах, которые канули в прошлое и на смену которым пришли нехватка горючего и прочих совершенно обязательных вещей и необходимость воевать, используя плохо обученные части. Не могу, однако, отрицать, что упрямое отстаивание многими военачальниками идеи автономии вызывало у меня беспокойство и фактически привело к возникновению определенного кризиса доверия между подчиненными мне командирами и мной. То, что после пяти лет войны у подчиненных мне генералов могли возникнуть собственные идеи по поводу того, как нужно действовать, было вполне понятно и даже естественно. Понятно было и то, что вопросы политики и экономики, а также военные проблемы должны обсуждаться. Но нельзя было позволять, чтобы споры на эти темы доминировали над всем остальным. В сложной ситуации настоящий солдат обязан отбросить все сомнения, перестать заниматься разрушающим и разъедающим все и вся критиканством и явить своим подчиненным такой пример доблести, который заставит их не раздумывая следовать за ним и безоговорочно выполнять все его приказы. Даже в описываемые мной тяжелые времена мне доводилось встречать много офицеров, которые буквально излучали силу и готовность к таким действиям.

Мой многолетний опыт ведения боевых действий против противника, обладающего значительным численным перевесом, заставил меня твердо запомнить усвоенный еще в годы Первой мировой войны урок. Он состоял в том, что, где бы ни происходило дело – на побережье или во внутренних районах, локальные оборонительные действия с целью удержания основной линии фронта, на которых настаивал Гитлер, никогда не дают ожидаемых результатов в условиях, когда противник ведет комбинированное наступление на суше, на море и в воздухе. С учетом нашей слабости на земле и в воздухе у нас не было выбора. Для нас единственным возможным тактическим вариантом – была маневренная война с целью удержания намеченных рубежей в конкретных, заранее намеченных районах.

Предварительные переговоры в берлинской ставке зарядили меня определенным оптимизмом. Однако после первых же визитов на передовую он испарился. Конечно, тогда я не думал, что мы так быстро потеряем Саарское пфальцграфство и низовья Рейна. Я считал, что наше сопротивление на одних участках и уклонение от столкновения с противником на других приведет к некоторому затишью в ходе боев и что противник хотя бы на время приостановит свое наступление, выйдя на линию, проходящую вдоль рек Везер – Верра – Майн – Альтмюхль – Лех. А уж тогда делом Верховного командования было воспользоваться сложившейся ситуацией. Я же в этом случае считал бы свою миссию как командующего Западным фронтом завершенной.

Разногласия между Верховным командованием вермахта и командованием сухопутных сил, существовавшие уже много лет, в то время становились все более и более очевидными. Неистребимое недоверие между ставкой и армейским руководством оказывало парализующее, а во многих случаях разрушительное действие на наши войска. Следствием этого было то, что армейское командование считало, что его не понимают и подрезают ему крылья. Тот факт, что Гитлер объяснял наши поражения упрямством и своенравием командования сухопутных войск, а также его частое вмешательство в действия армейского генералитета даже по самым незначительным тактическим поводам вызывали насмешки и рассматривались как попытки введения кабинетного стиля руководства; стратегические приказы фюрера и его попытки предвидения расценивались как дилетантские. Подобная скрытая враждебность была могилой для всех проявлений инициативы, наносила ущерб единству нашего командования и приводила к бесполезной трате времени и сил.

Невероятно тяжелые потери последних шести месяцев боев, постоянное отступление и поражения – все это крайне измотало наших солдат и офицеров, и в этом тоже таилась опасность. Многие офицеры находились на грани нервного истощения, у других появились проблемы со здоровьем, третьи были просто некомпетентными. Плюс ко всему у нас ощущался явный дефицит младшего офицерского состава. Нам вообще не хватало людей, а подкрепления прибывали на фронт плохо обученными, без боевого опыта, небольшими порциями и к тому же почти всегда с опозданием. Соответственно, толку от них было ммо. Прочно спаянными и боеспособными были только те части, во главе которых стояли умные командиры, имеющие в своем распоряжении опытных младших офицеров и здоровое ядро опытных солдат.

Наличие в тылу слишком большого числа отставших от своих подразделений военнослужащих говорило о том, что таких частей осталось не так много. Эти отставшие также представляли собой определенную угрозу, так как способствовали распространению инфекций и создавали помехи движению транспорта; в то же время они могли быть источником пополнения боевых частей. Многие из них в самом деле отстали от своих во время боя либо возвращались к месту прохождения службы из госпиталей или учебных батальонов. Эти люди подчас действительно не могли разыскать свою часть. Другие (таких было большинство) просто пытались уклониться от отправки на фронт и делали все, чтобы оставаться как можно дальше от передовой. Встревоженный своими первыми впечатлениями о положении в тылу, я принял ряд решительных мер. Были созданы заградительные рубежи для отлова дезертиров. Однако в них все же оставались значительные лазейки, а потому в дополнение к ним был сформирован так называемый Полевой заградительный отряд. Заградительные рубежи поначалу отстояли далеко друг от друга. Однако в конце марта, после прорыва противником нашей обороны, они почти вплотную приблизились к линии фронта и стали постепенно отодвигаться назад вместе с ней. Для того чтобы предупредить участников кордонов об изменениях в обстановке, требовалось время, да и разыскать сами кордоны военной полиции было не так уж легко; положение еще больше усугублялось из‑за проблем со связью. Единственным возможным решением проблемы было передать всю эту деятельность под контроль генерала Шпейделя, командира Полевого заградительного отряда, который в прошлом, когда я занимал должность командующего 1‑м и 2‑м воздушным флотом, был у меня начальником штаба. Он отнес кордоны подальше в тыл. Благодаря этому пропускные пункты получили возможность дольше оставаться на одном месте и стали работать более эффективно. На участках, где противнику удавалось прорвать нашу оборону, кордоны и пропускные пункты заменялись офицерскими патрулями.

От военно‑воздушных сил, которые в течение нескольких лет явно приходили в упадок, нельзя было требовать, чтобы они в полном объеме выполняли свои функции. Мне, человеку, который сам вышел из люфтваффе, было особенно тяжело видеть явную неэффективность нашей авиации – тем более что я больше ничем не мог поправить положение. Постоянная критика в адрес люфтваффе со стороны сухопутных сил, представители которых утверждали, будто от ВВС нет никакого толку, была неоправданной, хотя более энергичное руководство нашей авиацией могло бы принести более приемлемые результаты. Задача командования ВВС состояла в том, чтобы концентрировать всю ударную мощь авиации на наиболее важном для нас в тот или иной момент участке. Но оно, увы, утратило былую гибкость. Возможно, следовало бы не разбивать всю авиацию на три дивизии ВВС, а объединить ее в одно легко управляемое компактное соединение и бросать его в бой там, где это было наиболее необходимо. Объединение боевых частей ВВС с так называемой внутренней дивизией истребительной авиации было верным решением – нам нужно было иметь под рукой мощную военно‑воздушную группировку. Но задачи, которые ставились перед нашими истребителями, были слишком многочисленными и разноплановыми. Что касается зенитной артиллерии, то даже при том, что Зенитно‑артиллерийский корпус под командованием Богача, Пикерта и Шильфарта творил чудеса, все более частое использование его для нужд наземной обороны снижало его способность к отражению атак с воздуха.

В сравнительно спокойный период войны нацистская партия проявляла большую активность, во многих случаях даже чрезмерную; она развилась из политической организации в некий «контролирующий» орган. Из‑за того что партийный аппарат разросся до огромных размеров, многие из представителей его высшего звена занимали позиции и должности, не соответствующие уровню их подготовки и особенностям характера. Активный, деятельный характер, присущий почти всем немцам, проявлялся в стремлении партийных руководителей вмешиваться буквально во все. Их поощрял в этом Борман, возглавлявший партийную канцелярию; он изо всех сил старался доказать Гитлеру необходимость существования «контролирующего органа». Необходима была большая твердость, чтобы противостоять этому давлению сверху. Были люди, в основном представители молодого поколения, которым это удавалось. В целом же, шпионя за населением и военными и докладывая обо всем Гитлеру, партия отбила у вооруженных сил желание сотрудничать с ней. Со временем ее деятельность привела к возникновению недопустимых трений и разногласий и стала вызывать возмущение офицеров и солдат.

У гауляйтеров, являвшихся «партийными уполномоченными по вопросам обороны», были свои задачи в военной области, и потому они сотрудничали с командованием военных округов. Они также имели право участвовать в решении административных и экономических вопросов. Однако свары и антагонизм, возникавшие в результате их деятельности, сводили на нет все достигнутые ими положительные результаты.

Будучи командующим Западным фронтом, я мог поддерживать необходимый близкий контакт с многочисленными гауляйтерами лишь на партийных мероприятиях самого высокого ранга. Это делало невозможным быстрые действия. Поэтому к моему штабу был прикомандирован крупный партийный функционер, обладающий большими полномочиями. Это было хорошо и удобно до тех пор, пока на этот пост не был назначен фанатичный партиец, который начал вставлять мне палки в колеса, мешая моей работе. Шпион в моем штабе был мне ни к чему. Впрочем, мне удалось без особого труда избавиться от него.

С другой стороны, сотрудничество со специальным представителем министерства пропаганды было весьма полезным во всех смыслах; помимо всего прочего, он информировал меня о том, как идет зондирование почвы по поводу возможного заключения мира, и о перспективах переговоров о перемирии.

Во время моего длительного пребывания в Берлине, когда я служил в армии и в люфтваффе, я познакомился практически со всеми влиятельными людьми. Это значительно облегчило мою работу. Я могу без всякого преувеличения сказать, что благодаря рейхсмаршалу Герману Герингу мы, фельдмаршалы люфтваффе, находились на привилегированном положении.

Поскольку в период создания люфтваффе Геринг замыкал все внешние контакты на себя, мы редко напрямую общались с Гитлером и потому более тесно контактировали с руководством Верховного командования вермахта. Такая ситуация сохранялась и во время первых военных кампаний. Средиземноморский и Западный театры военных действий считались «театрами военных действий Верховного командования вермахта», и все, что там происходило, не касалось высшего руководства сухопутных войск.

Когда я занимал должность командующего Южным фронтом, а в конце войны – командующего Западным фронтом, мне приходилось работать почти исключительно с Гитлером и Верховным командованием вермахта. К концу 1944 года, после неоднократных перемен мнения фюрера обо мне, я завоевал неограниченное доверие Гитлера, которое конечно же и стало причиной моего перевода на Западный фронт. В Италии мне приходилось отстаивать‑свое право на свободу действий, и в конце концов я ее получил; на Западном фронте эту свободу неизбежно ограничивала ситуация на востоке. Между 20 марта и 12 апреля я четырежды встречался с Гитлером, и он демонстрировал понимание моих тревог и забот. Несмотря на наши серьезные поражения, он ни разу не упрекнул меня, потому что понимал, что ситуация на западе была слишком тяжелой, чтобы ее можно было быстро поправить.

Гитлер принимал меня в любое время, даже ночью, выслушивал, не перебивая, все то, что я хотел ему сказать, с пониманием относился ко всем тем проблемам, на которые я указывал, и почти всегда принимал решение, выдержанное именно в предлагаемом мной ключе. Он проявлял большую гибкость мышления, что очень сильно контрастировало с его физическим состоянием. Он стал менее многословным, чем раньше, и всегда демонстрировал по отношению ко мне удивительную доброту и предупредительность. Дважды он предоставлял в мое распоряжение свой автомобиль и своего личного шофера, чтобы я мог поскорее вернуться в мой штаб, и при этом тщательно инструктировал водителя, внушая ему, что он должен проявлять максимальную осторожность. Для меня переход от обычной корректности и вежливости, к которым я привык, к таким проявлениям заботы был загадочным явлением, поскольку мои отношения с Гитлером всегда были сугубо официальными. Я был невольным свидетелем того, как все больше расширялась пропасть между ним и генералами вермахта.

Гитлер никогда не требовал от меня ничего, что было бы неприемлемо для меня как для офицера, а я никогда не просил его о личных одолжениях. Я могу объяснить его очевидное доверие ко мне тем, что ему было известно, что я не держу камня за пазухой и в течение многих лет все свое время посвящал выполнению моего долга.

Патологическая недоверчивость Гитлера, которая постепенно распространилась практически на всех окружающих его людей, привела к тому, что в конце концов он стал заниматься всеми государственными делами сам. Кроме того, он неудачно подбирал своих приближенных. И то и другое негативно сказалось на ходе войны.

Во время нашей последней встречи, которая произошла 12 апреля 1945 года, Гитлер все еще был настроен оптимистически. Мне трудно определить степень его искренности в тот момент. Оглядываясь назад, я склонен думать, что им полностью завладела навязчивая идея о некоем чудесном спасении, за которую он цеплялся, словно утопающий за соломинку. На мой взгляд, он верил в победу на Восточном фронте, в новоиспеченную 12‑ю армию, во всевозможное новое оружие и, возможно, даже в то, что противостоящая нам коалиция вот‑вот распадется.

Все эти надежды были иллюзорными; после того как русские начали решающее наступление, Гитлер практически превратился в затворника, почти перестав общаться со своими приближенными и все больше погружаясь в придуманный им нереальный мир.

Ответственным за положение дел на театрах военных действий Верховного командования вермахта был генерал Йодль, работать с которым было одно удовольствие. Хитроумный, обладающий большими способностями стратег и тактик, он как нельзя лучше подходил к своей должности благодаря прежде всего своему спокойствию, уравновешенности и неутомимой работоспособности, хотя при этом, пожалуй, ему не хватало оперативного опыта. Он находился в чрезвычайно сложном положении, поскольку влиять на Гитлера было очень сложно, а представить ему согласованные предложения было невозможно по причине противоречий, существовавших между Верховным командованием вермахта и Высшим командованием сухопутных войск. Те, кто пытается огульно осуждать Йодля, не знают, сколь многого ему удалось добиться благодаря своей гибкости и дипломатичности. Его критикам следовало бы сначала доказать, что они сами в аналогичных обстоятельствах действовали бы лучше. Будучи начальником оперативного отдела штаба вермахта, он находил в себе силы оставить узковедомственные позиции, хотя подчас при этом ему приходилось отстаивать те идеи и шаги, которые до этого он пытался отвергнуть или скорректировать. Коллеги Йодля, в частности фон Бутлар, были хорошо обученными, объективными офицерами и действовали в полном соответствии с идеями Йодля. Мы с Йодлем редко расходились во мнениях при оценке обстановки или выработке мер, которые необходимо было принять. Мой штаб и я всегда могли рассчитывать на его поддержку.

С фельдмаршалом Кейтелем мне меньше доводилось общаться. Его указания по поводу формирования новых частей или ротации войск базировались на приказах фюрера, по поводу которых можно было спорить, но которые нельзя было изменить. Так, Гитлер был убежден, что для продолжения войны жизненно необходимо создавать новые, свежие дивизии, а для этого нужно было выделять личный состав, технику и снаряжение. Я, как и многие другие генералы, придерживался противоположной точки зрения, считая, что создание новых частей и соединений приводит к неоправданному расходованию имеющихся ресурсов и что в последней фазе войны нужны тактические победы, а не новые дивизии.

Окружение группы армий В в Рурском мешке решило судьбу центральной части Германии.

Намерения альянса были очевидными, и, как бы мы ни пытались им помешать, у противника было все необходимое для их осуществления. Для нас вопрос о местах концентрации сил противника больше не был загадкой, но в целом утратил свое былое значение, поскольку в нашем распоряжении не было мобильных частей и авиации, способных нанести эффективный удар по районам сосредоточения вражеских войск. Я называю этот период «временем импровизации», когда главным фактором стал боевой дух солдат и офицеров.

То, что планомерная оборона центральной части Германии – района, ширина которого составляла приблизительно 240 километров, – силами разрозненных отрядов невозможна, было совершенно очевидно. Перед разбросанными на этой территории частями наших войск, соответственно, ставилась задача задержать продвижение противника до подхода мощной, хорошо организованной группировки. Ею могла быть только 12‑я армия, сформированная в конце марта. Только ее участие в боях могло стать определенной гарантией того, что события на западе не повлияют на происходящее на русском фронте и что нам удастся предотвратить рассечение Германии пополам.

12‑я армия, таким образом, представляла собой важнейший фактор, способный серьезно повлиять на развитие событий на Западном фронте, – как бы ни повернулось дело, она могла быть использована в Гарцских горах для решения любых задач. Следовательно, Гарц и примыкающую к нему зону следовало держать свободными. По крайней мере, наши войска были по‑прежнему измотанными, и нам не следовало раньше времени вводить их в бой, пытаясь вырваться из горного района. Кроме того, Гарц давал неплохие возможности для маскировки.

Директивы Верховного командования вермахта совпадали с моими взглядами. В то время я не рассмат‑ривм вопрос о том, как наши действия повлияют на исход войны, – это было бы непродуктивно. Все, что я пытался сделать, – это затянуть боевые действия перед Гарцем на как можно больший срок и дождаться момента, когда ситуация на русском фронте окончательно прояснится. В начале апреля я указал на необходимость усиления нашей группировки в Гарце, а также на то, что 12‑й армии следует держать открытыми коммуникационные линии между Гарцем и Эльбой. В результате в район Гарца была послана так называемая Потсдамская дивизия. Кроме того, 16 апреля боевая группа 39‑го танкового корпуса, пытаясь прийти на выручку нашей группировке в районе Гарца, предприняла запоздалую атаку из района Ульцена, однако глубина района, примыкающего к Гарцу, обрекла ее на неудачу, поскольку атака проводилась без какой‑либо поддержки. Наступление же 12‑й армии, которое должно было начаться одновременно с ней с плацдарма в районе Дессау, так и не началось.

Было ясно, что наступление противника можно задер‑, жать только на труднопроходимой местности между Тев‑тобургским лесом и Шпессартскими горами, а также в районе между Гарцскими горами и Тюрингским лесом. Если бы противнику удалось выйти на открытую местность по любую сторону от Гарцских гор, все было бы кончено.. Создание оборонительных рубежей на Саале и на Эльбе, несомненно, было возможным, но обе эти реки протекали слишком близко к Восточному фронту. Таким образом, моя миссия, состоявшая в том, чтобы оставить свободными тылы русского фронта, создать базу для 12‑й армии к западу от Эльбы и вывести из окружения группу армий В, стала невыполнимой. Таким образом, измотанные германские войска были вынуждены отойти к Гарцским горам в надежде, что там они смогут закрепиться даже при том, что им придется обороняться малыми силами. Кроме того, ими был получен приказ удержать Гарц, который должен был стать базой для 12‑й армии, и Тюрингский лес, являвшийся важным промышленным районом. Между тем моя робкая надежда на то, что мощная американская группировка позволит нашим малочисленным и измотанным частям заманить себя в горы, исполнилась. В обычных условиях опасно проводить важную операцию, находясь между двумя горными цепями, отстоящими друг от друга на 80‑100 километров, или имея горы хотя бы с одной стороны от себя. Однако, поскольку противнику было известно о том, что наши войска в центральной части Западного фронта малочисленны, наш план не был слишком уж рискованным, особенно если учесть, что, имея мобильные разведывательные подразделения и обладая господством в воздухе, противник был в состоянии без труда ликвидировать любую угрозу своим флангам. Между тем, реализуя наш план, 7‑я и 11‑я армии оттянули на себя значительные силы американцев и приостановили продвижение противника, дав 12‑й армии возможность окончательно сформироваться. Возможно, противника задержали еще и другие факторы – например, политические договоренности внутри антигитлеровской коалиции, трудности со снабжением, а также некоторая опаска, с которой альянс относился к германским частям, рассеянным по району. Так или иначе, факт остается фактом: войска альянса не сумели до конца использовать имевшиеся у них возможности, благодаря чему наши армии на русском фронте могли вести битву, в которой решался исход войны, не беспокоясь о том, что с тыла им могут угрожать войска западных союзников России.

В начале апреля мой командный пункт находился в районе, где разворачивались основные боевые действия, и в то же время сравнительно недалеко от Берлина. Несмотря на его весьма выгодное расположение, связь с флангами становилась все хуже, а в штабы групп армий мне приходилось добираться все более кружным путем, причем состояние дорог все время ухудшалось. После того как группа армий В практически перестала существовать, а центр Германии оказался рассеченным на две части, в результате чего над нами нависли две угрозы, не связанные непосредственно между собой, необходимость в существовании единого командования отпала. Соответствующие изменения были произведены приказом фюрера от 6 апреля. Был назначен командующий северо‑западным районом, южная граница которого проходила по линии Хамелин – Брунсвик – Магдебург. Район к югу от этой линии остался под моим командованием.

В первые дни апреля я был также проинформирован о плане, который должен был вступить в силу в случае, если бы стало невозможным руководить тремя театрами военных действий – Северо‑Западным, Южным и Восточным – из центральной части Германии. В соответствии с этим планом я и небольшая группа представителей Верховного командования вермахта во главе с генералом Винтером должны были взять на себя коман‑, дование германскими войсками во всем южном регионе, включая Италию, Югославию и южную часть русского фронта, вместе выполняя функцию командующего Южным фронтом с неограниченными полномочиями. На севере ту же миссию должны были в случае необходимости выполнить адмирал Дениц и оперативный отдел штаба вермахта. Вопрос о роли Гитлера остался открытым. Самое интересное в этой рокировке было то, что командование передавалось двум солдатам, в то время как Геринг, которого считали преемником Гитлера, и партия оказались исключенными из этого процесса.

8 апреля Верховное командование вермахта объявило Гарцские горы крепостью и возложило их оборону на 11‑ю армию. 7‑я армия вела бои на своем правом фланге силами частей, наспех сколоченных из гарнизонов Готы, Эрфурта и Веймара; корпус, действовавший на левом фланге, все время смещался к юго‑востоку, прижимаясь к правому флангу 1‑й армии. В результате необходимых изменений в системе секторов ответственности мы выровняли линию фронта перед последней фазой сражения: боевые порядки 7‑й армии, находившейся в центральной части Германии, были обращены на запад, а 1‑й и 19‑й армий, дислоцированных в Южной Германии, – на северо‑запад и запад.

12 апреля, когда головные танки противника вышли к Магдебургу, а бои в Тюрингском лесу близились к концу, войска, державшие оборону в Гарцских горах, все еще сражались – боевые действия в том районе закончились лишь 20 апреля, когда 11‑я армия попала в плен. Тем временем в центральной части этого участка фронта 12‑я армия вела бои на Эльбе от Магдебурга до Риса, борясь за обладание этим сектором реки. В конце этого периода вдоль Эльбы и Мюльде возник новый фронт, а брешь, пробитая в наших боевых порядках в середине марта на Рейне, была закрыта на Эльбе. Но этот фронт тоже был обречен, поскольку противник нанес удар одновременно с двух сторон – с запада и с востока – и его войска соединились на территории Германии.

 

Глава 23.

 

21.04.1945 года. Обрушение германского фронта в Италии.

– 25.04.1945 года. Американские и русские войска соединяются в районе Торгау и на Эльбе.

– 28.04.1945 года. Полномочные представители группы армий С подписывают перемирие в Казерте.

– 28.04.1945 года. Расстрел Муссолини.

– 30.04.1945 года. Падение Мюнхена.

– 30.04.1945 года. Гитлер совершает самоубийство в Берлине.

– Рейхспрезидент – адмирал Дениц.

– 2.05.1945 года. Капитуляция группы армий С вступает в силу.

– 4.05.1945 года. В районе Мюнхена сдается группа армий С.

– 5.05.1945 года. Капитулирует командование Северо‑Западного фронта.

– 7.05.1945 года. Капитуляция командования Южного фронта (Кессельринг). – 7.05.1945 года. В Реймсе подписываются условия капитуляции Германии.

– 9.05.1945 года. Ратификация акта о капитуляции

 

В Южной Германии

 

Будучи убежден в том, что последняя фаза войны будет проходить в центральных районах Германии, я вполне осознанно перестал уделять внимание положению на флангах и сконцентрировал его на событиях, происходящих в центре. Если бы войска русских и их западных союзников соединились на Эльбе или в Берлине, обстановка на флангах, будь она даже самой благоприятной, перестала бы иметь какое‑либо значение. С этого момента единственным оправданием, продолжения военных действий могло быть только одно: необходимость выиграть время для того, чтобы германские дивизии, участвовавшие в боях на Восточном фронте, могли прорваться в британскую и американскую зоны.

Как я уже объяснил, на ситуацию в центральной части Германии могла оказать влияние только недавно созданная 12‑я армия. В течение длительного времени я не получал информации о реальном положении дел с этим призрачным соединением, о котором ходило столько разговоров. По мере ухудшения ситуации на фронт<