Мои первые действия после ареста Муссолини

Сессия Высшего фашистского совета и последовавшие за ней события показали, что наши предположения по поводу дальнейшего развития обстановки были совершенно неправильными. На сессии Муссолини был свергнут, а вместе с ним и фашистский режим. Точно так же, как Гитлер в 1945 году был потрясен направленным против него мятежом его друзей по партии, так и дуче был буквально парализован предательством его самых верных сторонников, которым он доверял больше, чем кому бы то ни было. Возможно, его падение или по крайней мере его арест удалось бы предотвратить, если бы он собрал вокруг себя верные ему военные части, в том числе германские. Но его гордость и самоуверенность оказались его худшими врагами.

Когда 25 июля я узнал, что Муссолини арестован (это было поздно вечером), я тут же попросил аудиенции у короля. После долгих колебаний мне сообщили, что его величество не сможет принять меня в тот же вечер, но пообещали мне аудиенцию на следующий день. Прежде чем отправиться к королю, я повидался с Бадольо, который в ответ на все мои вопросы лишь сообщил мне о том, что я и так уже знал из королевского воззвания.

Суть его рассказа сводилась к тому, что новое правительство будет полностью соблюдать свои обязательства по договору о союзе и что дуче для его же собственной безопасности содержат под домашним арестом. Бадольо продемонстрировал мне письмо Муссолини, в котором тот признавал новый режим, но он не мог сказать мне, где находился дуче – по его словам, это знал только король. Он попросил меня не создавать на его пути никаких политических трудностей. Это заставило меня напомнить, что я несу личную ответственность перед Муссолини и потому мой интерес по поводу его местонахождения вполне закономерен, не говоря уже о том, что Гитлер еще больше, чем я, обеспокоен судьбой своего друга.

У меня сложилось впечатление, что мой собеседник был по отношению ко мне холоден, скрытен и неискренен.

Позднее мне пришлось столкнуться с тем, что граф Монтесемоло, имевший звание полковника и служивший у Бадольо адъютантом, оказался руководителем партизанского движения, действовавшего против Германии.

Моя аудиенция в королевском дворце длилась почти час и проходила в атмосфере удивительного дружелюбия. Его величество заверил меня, что в смысле ведения войны никаких изменений не будет; наоборот, сотрудничество между союзниками упрочится. Король сказал мне, что ему пришлось сместить Муссолини, потому что на этом настаивал Высший фашистский совет, а также по той причине, что Муссолини утратил симпатии общественности. Его величество заявил, что пошел на этот шаг с большой неохотой. Он сказал, что не знает, где находится Муссолини, но заверил меня, что считает себя лично ответственным за его благополучие и за то, чтобы с ним обращались соответствующим образом. По словам короля, о том, где находится дуче, знал только Бадольо (!). Его величество заявил, что глубоко восхищается фюрером и завидует его непререкаемому авторитету, который не идет ни в какое сравнение с его собственным.

Во время этой встречи у меня также сложилось впечатление, что под маской преувеличенного дружелюбия скрывались холодность и неискренность.

Король и Бадольо рассказали примерно ту же историю нашему поверенному в делах, доктору Рану, который в тот момент замещал посла фон Макензена и позднее сменил его на этом посту. Они заверили его в своей лояльности в качестве союзников, а также в том, что Италия безусловно продолжит свое участие в войне. Ран, приведенный этой новостью в восторг, сообщил о ней мне. Служивший в моем штабе итальянский офицер связи, капитан Руска, передал мне также, что со мной хотел бы чаще встречаться кронпринц. Правда, это свое желание он осуществил один‑единственный раз.

Первая реакция Гитлера

Свержение и арест Муссолини отравили отношения между высшими чиновниками германского и итальянского внешнеполитических ведомств. Гитлер увидел в этом столь внезапном повороте событий не обычный правительственный кризис, а решительный отход Италии от прежней политики с целью как можно более быстрого выхода из войны на выгодных для нее условиях, даже если бы это означало принесение в жертву ее союзника – Германии. Недоверие фюрера, которое до этого момента было направлено только против королевской семьи и ее сторонников, теперь усилилось до предела и распространилось на всех итальянских государственных деятелей и военных лидеров. Промахи и пассивность итальянской стороны в ведении боевых действий, имевшие место в прошлом, теперь расценивались как саботаж и даже предательство со стороны итальянского Верховного командования. Подготовка итальянцами позиций в Альпах теперь была квалифицирована как свидетельство их намерения повернуть оружие против немцев. Чувствуя себя преданным, фюрер был полон решимости защищаться.

В качестве первого шага, по мнению Гитлера, следовало «разделаться» с королевской семьей и Бадольо – сделать это было бы нетрудно. К счастью, фюрер отказался от этой идеи, возникшей у него в момент первоначальной вспышки гнева.

Альтернативный план, состоявший в том, чтобы при первом же видимом признаке подготовки Италии к выходу из войны упредить развитие событий, взяв под стражу членов королевской семьи и ведущих итальянских политиков и военных деятелей, весьма тщательно прорабатывался, но мне о нем не сообщили.

К счастью, для реализации этого плана также не представилось случая. Он был для Гитлера второстепенным, главным же являлось его желание спасти Муссолини, чтобы получить возможность вместе с ним пересмотреть общую политику. Чувство солидарности заставило Гитлера отдать приказ выручить Муссолини любыми доступными средствами – в том числе с помощью операции под командованием майора СС Отто Скорцени, служившего под началом генерала Штудента. Хотя этот безрассудный замысел держали от меня в секрете, я, естественно, не мог не узнать о нем, поскольку держал в руках все нити управления войсками.

Что касается предложения Бадольо о встрече с Гитлером, то было с самого начала ясно, что Гитлер его отвергнет, потому что он был убежден, что эта встреча ничего не даст. Я вынужден был согласиться с этим мнением фюрера, но это не смогло помешать дальнейшему обострению разногласий между мной и Гитлером, а также между мной и его верноподданной свитой. Меня считали «италофилом», а следовательно, для работы в Италии я подходил только до тех пор, пока мое присутствие там помогало поддерживать дружественные отношения с королевским домом. На тот случай, если в какой‑то момент придется заговорить с итальянцами на другом языке, был подобран другой человек, а именно Роммель, чья группа армий, штаб которой находился в Мюнхене, уже стояла наготове в моих «тылах». Те, с кем я сотрудничал в Италии, также утратили доверие Гитлера – прежде всего посол фон Макензен и фон Ринтелен, а также фон Поль, фон Рихтгофен и занявший место фон Макензена Ран. Все мы поверили данному королем слову и официальным заверениям видного государственного деятеля Бадольо. В том, что поведение итальянских солдат на фронте не изменилось и осталось дружеским, мы видели гарантию того, что король сдержит свое обещание, хотя действия Амброзио и новых главнокомандующих видов вооруженных сил давали определенные основания для опасений.

Борьба Роатты за увеличение численности германских войк в Италии велась им весьма искусно, но его требования, с моей точки зрения, были чрезмерными. Мне нравилось работать с ним, потому что он был единственным человеком, который время от времени брал на себя хоть какую‑то ответственность. Даже сегодня я не могу понять, было ли всеобщее осуждение Роатты как врага и предателя справедливым или ошибочным.

Адмирал де Куртен с виду был самым любезным, но впоследствии стал для меня самым большим разочарованием.

Новый государственный секретарь, отвечающий за воздушный флот, генерал Сандалли, еще раньше делал весьма показательные признания фон Рихтгофену. Теми немногими беседами, которые происходили между ним и мной, я остался крайне недоволен. И все же, если не считать Амброзио, у меня не было причин для недоверия по отношению к руководству итальянских вооруженных сил. Фон Ринтелен был согласен с этой моей точкой зрения. Но мои настойчивые попытки рассеять огульное отвращение Гитлера ко всем итальянцам лишь приводили фюрера в бешенство. Однажды он сказал обо мне: «Кессельринг слишком честен для всех этих прирожденных предателей».

Переломный момент наступил в три часа утра 23 августа, когда Гитлер заявил мне в присутствии Геринга, что он получил неопровержимое доказательство предательства Италии. Он всячески убеждал меня прекратить быть простофилей и позволять итальянцам водить меня за нос и требовал, чтобы я приготовился к серьезным событиям. Эта его откровенность связала мне руки. Я не мог не поверить фюреру, но в то же время очень сожалел о том, что он не раскрыл мне источник полученной им информации. С тех пор, что бы я ни делал, меня все время мучили сомнения.

Недоверие Гитлера лично ко мне несколько ослабло, но продолжало сказываться на наших отношениях. Поэтому и я, и итальянское правительство были в равной мере удивлены, когда на аэродроме в Риме высадилась 2‑я парашютно‑десантная дивизия Рамке. Я давно требовал подкреплений, и‑это событие было более чем кстати со всех точек зрения, хотя я предпочел бы, чтобы оно произошло с более строгим соблюдением установленных порядков и процедур. Внезапное появление в зоне итальянской столицы германской дивизии хотя и вызвало некоторое возмущение, в то же время явно укрепило наш контроль за ситуацией, поскольку с этого момента итальянское правительство не могло не понимать, что его двуличие для нас больше не является секретом.

Когда вскоре после этого германские дивизии и штабы хлынули в Северную Италию, итальянцы еще больше приуныли. Основания, опираясь на которые Гитлер предпринял этот шаг, были ясны каждому солдату – мы должны были исходить из самого худшего, то есть из предположения, что Бадольо хочет использовать укрепления в районе северной границы страны против нас и заблокировать железные дороги, ведущие в Германию, перерезав таким образом тыловые коммуникации немецких дивизий, защищающих Италию, а затем и вовсе сдать эти дивизии противнику. Тот, в чьих руках оказался бы контроль над Бреннером и шоссейными и железными дорогами, ведущими на восток в Австрию, на Балканы и на запад во Францию, мог бы с полным основанием сказать, что он держит Германию за горло. Таким образом, хотя переброска в северные районы Италии группы армий В очень расстроила итальянцев, причиной ее было зловещее поведение наших союзников. Хотя в целом германские войска с уважением относились к чувствам итальянцев, было совершено несколько грубых ошибок, которые оказали негативное влияние на мой авторитет по другую сторону Альп. Перед фон Ринтеленом стояла незавидная задача. В любом случае у Бадольо не осталось больше возможностей для осуществления его дьявольских идей – я не могу подобрать другого определения для его замыслов, которыми он отплатил нам за нашу верность и пролитую нами кровь. Оглядываясь назад, я думаю, что он действительно хотел реализовать описанный выше план. Это ясно подтверждается чрезвычайно настойчивыми требованиями перебросить германские дивизии, дислоцировавшиеся в центральной части и на севере Италии, в Калабрию и Апулию. Выдвигая эти требования, итальянцы уже вели с альянсом переговоры о сдаче.

Так или иначе, правительство Италии и Верховное командование итальянских вооруженных сил в устной и письменной форме выразили протест против «недопустимого нарушения» суверенитета их страны и со своей стороны предприняли кое‑какие военные приготовления.

Мы же увеличили численность наших войск в непосредственной близости от Рима, постепенно доведя ее до пяти с лишним дивизий за счет танковых частей, которые, несмотря на требования военного времени, до этого момента спокойно дожидались своего часа в резерве.

6 августа Риббентроп и Кейтель встретились с Амбро‑зио и фельдмаршалом Гуарильей в Таврисе, но эти переговоры не дали осязаемого результата. Это никого не удивило, поскольку антагонизм уже стал слишком явным. Стороны безуспешно требовали друг от друга уступок, которые в обычных условиях вряд ли вызвали бы какие‑либо споры. Кейтель хотел, чтобы итальянцы отправили в бой свои дивизии, развернутые в центральной и северной части страны, а Амброзио настаивал на том, чтобы все германские дивизии, переброшенные в Ломбардию, были подчинены итальянскому командованию, которое должно было бы также взять на себя охрану железных дорог. Разногласия по этим вопросам помешали обсуждению других.

Провести вторую встречу (она состоялась 15 августа, на этот раз с участием генерала Йодля) предложил Роатта. С самого начала на переговорах царила крайне напряженная атмосфера. Йодль явился на встречу в сопровождении Роммеля, которого он представил как главнокомандующего группы армий В, теперь уже дислоцированной в Италии. У Йодля были четкие директивы от Гитлера. Генерал, в частности, потребовал, чтобы командующий Южным фронтом со всеми германскими войсками, находящимися в центральной и южной части Италии, был подчинен королю, а все германские и итальянские войска в Северной Италии – командованию группы армий В, которая, в свою очередь, по‑прежнему подчинялась бы Верховному командованию вермахта. Роатта повторил предложение Амброзио, состоявшее в том, чтобы все германские дивизии на севере Италии были подчинены итальянскому командованию, а также предложил отозвать итальянскую 4‑ю армию с юга Франции. Последняя инициатива была принята, поскольку присутствие дивизий 4‑й армии в Северной Италии теперь полностью компенсировалось бы присутствием там же группы армий В, которая контролировала все ключевые позиции. По всем прочим вопросам достичь соглашения не удалось. Фактически после свержения Муссолини командующий Южным фронтом и так оказался подчиненным только королю. Формулируя свои требования, Йодль, должно быть, преследовал некую скрытую цель. Я в то время был убежден, что он заранее знал, что выдвигает неприемлемые для итальянцев требования, дабы заставить их показать свое истинное лицо.

Несмотря на отчуждение, царившее в отношениях между представителями высшего эшелона руководства, я, будучи командующим Южным фронтом, продолжал мою совместную деятельность с представителями итальянской стороны, стараясь проявлять дружелюбие и беспристрастность. Даже встреча с Амброзио в ставке итальянского Верховного командования, куда были приглашены командующие всеми тремя видами вооруженных сил, прошла внешне корректно. Меня сопровождал мой начальник штаба генерал Вестфмь. После обсуждения планов на будущее Амброзио потребовал перебросить еще одну германскую диизию на Сардинию. Я ответил отказом, исходя из чисто военных соображений. Даже тогда я не знал, что Амброзио – это было доказано – был в курсе, что переговоры о сдаче уже начались. Его требование настолько не соответствовало обстановке, что я невольно заподозрил, что за этим стоит некий тайный мотив.

Таким образом, когда 23 августа Гитлер заявил, что может доказать факт предательства союзников, это не было таким уж сюрпризом. Цель Амброзио могла состоять только в оказании помощи альянсу путем ослабления германской группировки войск в центральной и южной части Италии. Я совершенно уверен, что он с огромным удовольствием избавился бы от 2‑й парашютно‑десантной дивизии, чтобы облегчить высадку воздушного десанта противника в Риме, а затем, заключив с альянсом союз, нанести нам смертельный удар в спину со стороны Кампаньи.