Образ жизни как педагогическая категория

Образ жизни как педагогическая категория выступает перед нами, когда мы ставим вопрос о цели воспитания современного школьника; каким представляется нам лич­ностный портрет нашего воспитанника, проучившегося в школе десять лет? Каковы существенные признаки челове­ка, окончившего школу и вступившего на порог самостоя­тельной жизни?

Тот, кто не ставит подобных вопросов, не нуждается в ответах на эти вопросы, правда, его профессионализм становится сомнительным, ибо профессиональная деятель­ность основывается на заранее очерченной цели и не суще­ствует как деятельность вне осознания желаемого итогового результата. Целеполагание - одно из существенных отли­чий человека от животного: человек включается в деятель­ность, всегда имея в своем сознании цель; животное, произ­водя искуснейшие действия (К. Маркс апеллирует к приме­рам тончайшей паутины паука и сложнейшим конструкциям сотов, создаваемых пчелой), такой цели не несет в своем сознании, подчиняясь природной воле биологического кода.

Сегодня мы избегаем вопроса о цели воспитания, не толь­ко пугаясь двуликости социальной ситуации, но и осознавая педагогическую сложность вопроса цели.

С одной стороны, воспитательный процесс должен фор­мировать способность ребенка к свободному выбору и сво­бодному проявлению индивидуального «Я», автономного от других.

С другой стороны, воспитательный процесс для того и организуется, чтобы жизнь ребенка вписалась в контекст \6\ социальной жизни того уровня культуры, который застает появившийся на свет ребенок.

Можно было бы сказать, что воспитание исполняет свое назначение, если только воспитанник как субъект своей жизни делает выбор в соответствии с достижениями совре­менной культуры так, чтобы этот свободный выбор оставал­ся в коридоре человеческих достижений и, неся на себе все черты неповторимости и уникальности того, кто этот выбор производит, оставался, в итоге, человеческим выбором, реа­лизацией всей полноты присущих Человеку функций, но ни в коем случае - не выбором зверя, не свободой дикаря, не жизнью зомби, человекоподобного существа.

Указанное противоречие мы считаем ключевым, а его разрешение - основным признаком профессионализма пе­дагога. Отодвинув в прошлое методику разъяснительно-иллюстративного принуждения («объясняю, почему нужно так, - приказываю исполнять необходимое - контролирую и наказываю, если требуемое не исполняется»), но не зачер­кивая ее окончательно, - так как жизнь не отвергает напрочь ее частичной правомерности, а лишь сводит момент ее исполь­зования до минимума, мы направляем свои исследователь­ские усилия на созидание иной методики, способной разре­шить обозначенное нами противоречие.

Оно разрешается, если признать право человека на инди­видуальный выбор жизни и самостоятельное выстраивание жизни самим человеком в контексте общечеловеческих до­стижений культуры, если предоставить человеку роль стра­тега жизни[1], а значит, оснастить его способами самостоя­тельно строить свою жизнь по избранному им образу и осоз­наваемой им цели.

Узел данного противоречия завязан на цели воспитания,  предстающей перед нами в следующем виде: общим вос­питательным результатом педагогической деятельности является способность юношества (выпускников школы) строить жизнь, достойную Человека.

Образ жизни, формирующийся в сознании школьника, выступает в данном «строительстве» основанием: поведен­ческим ориентиром в каждый конкретный миг («достойно ль?») и идеальным представлением желаемого в системе жизнен­ных перспектив («чего хочу в будущем?»). Отсутствие \7\ такого основания обнаруживает явственно его великую роль: перед нами молодой человек, не отдающий себе отчета в соб­ственном поведении, которое складывается в полной зависи­мости от биологического состояния и психологические импульсов, а также индивид, живущий одним сегодняшним днем. Основанием сто существования является состояние «хочется» - даже не «хочу», ибо там, где говорится «хочу», присутствует толика субъектности, также, где царит «хо­чется», управляет ситуацией нечто неопределенное, аморф­ное, малоосознанное, растекающееся, зависящее от обстоя­тельств и целиком завладевающее поведением состояния. Люди, живущие на уровне зависимости от обстоятельств, придумали оправдание своему недостойному поведению:

«Нельзя. Но, если очень хочется, то можно». Провозгла­шается эта расхожая фраза бездумно в качестве деклара­ции свободы человека, как если бы декларировалась полная независимость «листка, оторвавшегося от ветки родимой и вдаль покатившегося, ветром гонимого» (Не об этом ли у Лермонтова в «Дубовом листке»?!).

Открыв для себя заново правомерность гедонизма и на­слаждение благами жизни как содержание жизни, мы не справляемся с мерой этого права. Нарушая меру, теряем достойность жизни.

При формировании образа жизни в сознании человека его собственная жизнь становится предметом заботы, а вы­страивание этой жизни - целью его деятельности. Но таковая деятельность возможна лишь при наличии цели как идеаль­ного представления о результате деятельности. Жизнь в качестве цели должна предстать перед внутренним взором субъекта жизни, пытающегося строить эту жизнь. Деятель­ность по устройству жизни была бы просто невозможной, если бы не рождался образ жизни, некая картина жизни в человеческом сознании под влиянием протекающего суще­ствования.

Конечно, этот обобщенный и в разной степени абстраги­рованный образ весьма подвижен, он постоянно дополняется, расширяется, углубляется, преобразуясь и видоизменяясь. Однако в его структуре сохраняется стержневой элемент, часто вплоть до самой смерти, если не произойдет «потря­сения», когда «вся жизнь пересмотрена», «вся душа пере­пахана». \8\

Но какова субстанция образа жизни, что он есть такое, когда он существует? Его тело, или, как, говорят, ипостась? Поставим вопрос иначе: когда у человека наличествует образ жизни, то как проявляет себя это идеальное представ­ление? Выступает ли это в виде некой картинки, которую время от времени воссоздает сознание? Или же это некая идея, оформленная одним суждением? А может быть, это одно понятие, вместившее в себя все содержание рожден­ного образа?

Ставя такого рода вопросы, мы, кажется, частично отве­чаем на самый главный: образ жизни как социально-психо­логический феномен разновидовой; вероятно, он складыва­ется в зависимости от сплетения условий и обстоятельств развития личности и определяется степенью личностного развития.

Однако при многочисленности индивидуальных разнооб­разий имеется, несомненно, что-то общее, свойственное обра­зу жизни как таковому и человеку как субъекту жизни.

С одной стороны, образ жизни - социальный феномен, достижение человеческой культуры, восхождение к которой выявило сущностные основания жизни, позволяющие полностью реализовать все свойственные человеку как родовому существу функции. И, с этой точки зрения, образ жизни - это абстрагирование ее многих характеристик в ансамбле общих понятий. Например, когда сегодняшняя пресса, про­дающая себя вороватым нуворишам, ежедневно призывает стать богатым, то она отражает и пропагандирует опреде­ленный образ жизни, построенный на материальном приоб­ретении; а когда в древности философ Диоген, согласно легенде, сел в бочку, он декларировал тем самым образ жизни, основанный на духовном содержании жизни.

С другой стороны, образ жизни - это психологический феномен, предстающий перед нами всегда в своем индивиду­альном варианте: это своеобразная обобщенная картинка. имеющая определенные формы, детали, объем, структуру в сознании личности - почти не поддающаяся фиксирова­нию, но вполне подвластная некоторому описанию.

Может быть, попробовать перенести ту картинку мира, что рисуется внутреннему взору, на бумагу? Рисунок будет схватывать лишь внешний облик образа, он не способен отразить существенное содержа и не в натуральных образах. Здесь необходимы способы, построенные на высоких \9\ абстракциях, несущие в себе широкие обобщения. Символ является таким способом.

Мы говорим: «Жизнь -  это море, по которому мы плы­вем», или «Жизнь -  это подъем на вершину горы, которая с восхождением становится все выше», или «Жизнь - это груз, бремя которого взвалили на тебя, не испросив твоего желания», или же «Жизнь -  это песня, которую надо петь от куплета к куплету все лучше».

Для кого-то такой картинкой станет уютный дом и по­койные вечера за столом; кто-то описывает нарядные платья и путешествия в роскошных автомобилях; а кто-то видит свою жизнь как напряженную творческую деятельность по созиданию уникального. Часто образ достойной жизни вос­полняет реальную нехватку: голодный видит сытую жизнь; одинокий -  наполненную дружбой и любовью; глупый - рисует себе высокое должностное положение и регалии, подтверждающее его интеллектуальную одаренность. Неповторимость личности порождает неповторимый индивидуальный образ жизни. Но общие черты этих индивидуальных характеристик позволяют объединить в типовые группы непохожих людей. Лев Толстой говорил, что все русские женщины либо Татьяны, либо Ольги, отмечая пушкинский гениальный дар рисовать реальный тип человека. Идиот, нарисованный Достоевским, -  это отнюдь не только князь Мышкин, но это ряд людей с подобным образом жизни.

По истечении некоторого времени, накопления опыта и оценивания протекающей действительности эта обобщен­ная картинка жизни складывается как неизбежное социаль­но-психологическое образование личности. Но, разумеется, ее качественные характеристики различны и зависят от множества факторов -  причин, вызывающих развитие.

Обратимся к известной притче. Некий молодой человек шел но грязной дороге и вдруг увидел золотую монету, ва­ляющуюся в грязи. Он нагнулся и подобрал ее. Пошел да­лее в поиске других монет. И, действительно, иногда они попадались ему под ногами... Так прошла его жизнь. Когда он умирал, его, глубокого старика, спросили, что такое жизнь. Он ответил: «Жизнь -  это грязная дорога, на кото­рой иногда попадаются золотые монеты».

Мы не только строим свою жизнь в согласии с образом жизни, но и оправдываем свою жизнь сложившимся обра­зом: «Вес воруют -  такова жизнь!»... «А кто не обманывал?!» \10\ «А кто не любит деньгу?!...» и т. д. -  говорим друг другу, себя успокаивая, но, вероятно, потому и повторяем часто, что чувствуем недостойность утверждаемого, более того -  ведь знаем, что есть люди, которые не воруют, не пьют, не предают, не поклоняются злату. Но образ жизни, сложившийся в на­шем сознании, уже господствует над нами, и мы подгоняем каждую минуту своего существования под эту модель.

В юности человек еще властен над образом жизни. Мож­но сказать, он даже способен выстраивать его путем духов­ных размышлений, анализа реальности, оценки свершаю­щегося, ознакомления с научным материалом. Зрелость - это разворачивай не на практике сформировавшейся в юности жизненной модели. И тут уже модель -  образ властвует над человеком. И кажущаяся свобода взрослого (дети думают, что вырастут и станут свободными) есть пол­ная зависимость от представлений о том, что такое достой­ная человека, а вернее, достойная меня как Человека жизнь.

Воспитатели обескуражены, видя кардинальные измене­ния в поведении детей: «Был таким хорошим мальчиком...», «... И откуда в нем это взялось?..» -  готовы оказать помощь воспитанию в его решающем влиянии на личность, потому что не могут объяснить личностные метаморфозы. Их вни­мание ограничивается поведением воспитанника, за рамка­ми педагогического наблюдения остается складывающийся образ жизни, а значит и будущий выбор социальной роли, которую начнет играть нос пита и ни к, лишь только почувст­вует силу и способность к независимому от родителей и шко­лы существованию. Если же прослеживать формирующийся у ребенка образ жизни, который, разумеется, он принимает как данность, то таинства, сюрпризы, мистические перевоплощения и неожиданные падения личности вмиг развеются, окажутся логическим завершением всей предыдущей жизни.