Друг высказал мудреную мысль насчет необходимости синхронного действия Небес и Земли, но это не произвело впечатления.

 

Пэм выписалась из больницы через две недели, а Джиму предстояло перенести еще несколько операций, и он пробыл в больнице много месяцев. Его друг по возможности часто навещал его и делал латихан у его кровати. Наконец, Джим стал ходить на костылях, и ему пришлось пройти через болезненный процесс разработки мышц, в том числе стального протеза в бедре, чтобы научиться ходить с тростью. Авария ни на йоту не улучшила его отношений с Пэм. Ее все больше раздражала его физическая беспомощность, а ее презрение к нему переросло в возмущение тем, что ей приходится иметь такую обузу, как муж-калека.

 

Пока Джим был в больнице, у Пэм было романтическое увлечение другим мужчиной. Когда они с Джимом, наконец, вернулись в Европу, они попытались наладить свои супружеские отношения, но без особого успеха. Она вернулась в Азию к своему романтическому увлечению. И вдруг Джим почувствовал себя свободным. Он никогда прежде не пытался освободиться от своей жены. Его чувство освобождения имело более глубокие корни. У него вовсе не было болезненной чувствительности, присущей мужчинам, у которых жена уходит к другому. У него не было чувства оскорбленного самолюбия или обычной неприязни к другому мужчине, или возмущения, что его жена уходит от него в тот период, когда он физически немощен. Он смог принять новую ситуацию в своей жизни, и эта готовность принять принесла ему свободу. Он сумел принять новое состояние с хладнокровием и даже немалым благородством. Единственное, о чем он беспокоился, - это положение, в котором она оказалась, и ее будущее.

 

Что касается его самого, то у него был латихан, он вернулся к своей прежней работе и неплохо выполнял свои обязанности. Но самым замечательным было то, что он впервые обнаружил, что его сын и дочь могут обращаться к нему без притворства и фальшивых понятий, навязанных обществом. Джим больше не пил. Впервые в жизни он был чист снаружи и внутри. Судя по его письмам, он был определенно и несомненно счастлив. Он даже вступил в Общество анонимных алкоголиков, чтобы помочь другим запуганным людям, ищущим убежище в бутылке, как когда-то это делал он. Его прежние друзья находят, что встречи с Джимом приносят радость. Раньше они никогда не видели такого постоянно счастливого человека.

 

Недавно Джим заметил: “Теперь я начинаю понимать, что значит "пути Господни неисповедимы"”, - и его глаза весело сверкнули.

 

Должно быть, для Джима Доусона смысл истории о растении и горшке действительно очевиден.

 

Но я думаю, было бы ошибкой считать, как представляли себе факиры и жрецы, приносящие человеческие жертвы, что воля Божья непременно сурова. С тех пор, как я пришел в Субуд, я увидел то, чего бы никогда не смог оценить по достоинству раньше: в нашей жизни, с ее жестокостью и суровостью, обязательно присутствует милость Божья. Как пример этого, в противовес истории о Джиме и Памеле Доусон, я расскажу другую историю, которая произошла совсем недавно, за несколько дней до Всемирного Конгресса в Нью-Йорке.

 

Я приехал за несколько дней до открытия Конгресса и остановился у Шермана и Лоры Лэбби в их квартире на верхнем этаже на 22-й Западной улице. Однажды утром они вместе ушли по делу. Когда зазвонил телефон, я все еще валялся в постели. Женский голос сказал: “Вас зовут Тарзи? Скорее идите на перекресток 22-й и 5-й улиц. Здесь произошел несчастный случай”.

 

Я спросил: “Что? Кто...”, - но она повесила трубку. Я быстро надел брюки и побежал на перекресток. Посреди улицы стояла большая толпа, с обеих сторон была транспортная пробка, а дорогу перегородила машина такси со смятым капотом. Ко мне подошла женщина и сказала, что Лора попросила ее позвонить мне. Перепуганный до смерти, я спросил ее, что случилось. Она истерически разрыдалась, всхлипывая: “О-о-о-о, бедный парень, бедный парень...” От нее явно нельзя было добиться толку, поэтому я протиснулся сквозь толпу и спросил полицейского, что случилось.

 

- Он перебегал улицу и был сбит этой машиной. Он взлетел на два метра вверх и упал прямо сюда.

- Он получил тяжелую травму? - спросил я.

 

- Посмотрите на машину, и этого будет достаточно. Когда я отправил его в больницу Святого Винцента, он был почти без сознания. Если поторопитесь, вы можете еще успеть.

 

В такси я всю дорогу молился, чтобы Шерману хватило времени для латихана перед смертью. Медсестра отказалась впустить меня. “Серьезный случай, - сказала она, - сейчас врачи его обследуют. Его жена здесь, в комнате ожидания. Подождите там. Я сообщу вам”.

 

Я пошел к Лоре. Она сидела, выпрямившись, в состоянии глубокого потрясения. Я сел рядом с ней и через некоторое время попытался войти в состояние латихана. Я почувствовал тупую боль в левом бедре, но внутри чувство было легкое и приятное. Я сказал ей об этом, но тут же испугался при мысли о том, что это может означать, что он ударился левым боком, его внутренней сущности легко и хорошо, но он мертв. Я позвонил в дом Уитмора Овингтона, где остановился Бапак, приехавший несколько дней назад, и попросил Усмана сказать Бапаку о том, что произошло.

 

Бапак посоветовал: “Попроси Лору оставаться спокойной. Сделай 10-минутный латихан. Не думай о Шермане. Просто делай латихан. Скажи Лоре, что Бапак будет молиться за Шермана. Он поправится”. Чувствуя огромное облегчение, я передал новость Лоре.

 

Снова вихрь ужаса пронесся в моей голове. Я вспомнил, что Бапака интересует только наша душа, а не физическое тело. Может быть, Бапак имел в виду, что, даже если Шерман умрет, его внутренней сущности будет хорошо. Но, как и Лора, я предпочитал, чтобы Шерман был осязаемым здесь, с нами, в этом мире, чем легким и свободным в потустороннем. Я сделал латихан. Через несколько минут вышла медсестра и торжественно пригласила нас в комнату неотложной помощи.

 

Там был Шерман, который сидел на кровати в трусах и рубашке и, как это ни казалось нам невероятным, улыбался. “Привет, - сказал он. - Вы только посмотрите на эти снимки!” Врач показал нам рентгеновские снимки. “Ни одной сломанной кости”, - сказал он в изумлении. Я посмотрел на тело Шермана. Ни единой царапины. Ни единой капли крови. Лора все еще не могла выговорить ни слова, она смеялась и плакала, как дождь при солнечном свете. Шерман даже сам смог дойти до такси. Мы вернулись домой и сделали латихан.

 

Позже Шерман сказал нам, что когда его сбили, он сознавал, что его подбросило вверх и что он находится в состоянии латихана. Когда он упал на асфальт, он разговаривал в латихане. Лора, подбежавшая к нему в этот момент, поняла это, но все вокруг считали, что он бредит.

 

На следующий день мы все трое пошли пешком в Субуд-Дом, который находился в нескольких кварталах от нашего дома. Мимо на машине проезжали Бапак и Ибу. Мы стояли на тротуаре, Шерман и Лора с трудом сдерживали слезы благодарности. Бапак указал Ибу на Шермана и рассмеялся, словно все случившееся было невероятно смешным.