Праздничные ритмы в русской народной культуре

Среди источников достоверных сведений об обычаях наших предков, живших в конце XIX — начале XX веков в разных регионах России, одно из главных мест занимают материалы, собранные тенишевским Этнографическим бюро. Эти уникальные материалы принято рассматривать как энциклопедию русской традиционной культуры [41]. Князь В.Н. Тенишев основал Этнографическое бюро с целью сбора этнографических сведений о крестьянстве и горожанах. Были созданы программы сбора сведений с помощью внештатных корреспондентов. Реализована была «крестьянская» программа. Архив хранится в Российском этнографическом музее [33]. Одна из частей Программы касалась темы праздников. Корреспондентов просили: «Описать происходящие в деревне или ближайшем селе большие празднества. В какой мере признается необходимым крестьянину и членам его семейства бывать на них? Кто в семье на этом настаивает и почему? Как крестьяне проводят время на празднестве? Какие устраивают пирушки? Не делаются ли складчины для этой цели? Описать подробно. Бывают ли специальные празднества: начала сенокоса, жатвы, при закладке церквей, общественного здания и т.п.?... Кому из семьи ставится в обязанность быть на празднестве и кто может отсутствовать?» (там же). Особо следует остановиться на «корреспондентах». Ими были грамотные люди, живущие в данной местности, но являющиеся не непосредственными участниками крестьянского быта (среди более полутора сотни корреспондентов было всего несколько крестьян), а свидетелями особенностей жизни крестьян. Исследователи архива Б.М. Фирсов и И.Г. Киселева

50

К.Ф. Юон. Сельский праздник. Тверская губерния. 1910.

называют такой способ сбора данных методом включенного наблюдения [41]. В описаниях содержатся интересные детали, жанровые сценки и т.п., представляющие самостоятельный интерес для психологического анализа.

Итак, первое, с чего начинается настоящий праздник, — это время подготовки к нему, время ограничений именно в тех проявлениях, которыми особенно ярко процветет будущий праздник. Речь идет о другом жизненном ритме: будущий красный звон предваряется тишиной, яркие наряды и облачения — скромными («постными») одеждами. Ну а уж еда почти 50 дней Великого поста (6 недель поста плюс 6 дней Страстной недели) обязательно должна оставаться постной.

О том, насколько строго соблюдались эти разные по цвету, звучанию и наполненности различными проявлениями жизни периоды в жизни русских крестьян, да и других слоев российского общества, свидетельствуют работы этнографов. Так в книге М.М. Громыко «Мир русской деревни» говорится следующее: «Непременным свойством человека, отвечающего нравственному идеалу подавляющим большинством крестьян, являлась вера. Судили о ней по аккуратным посещениям церкви, по соблюдению постов и обрядов, по хождению на богомолья, но особенно — по выполнению нравственных

51

норм в целом. <...> Не только старшие в семье следили, чтобы молодежь не пропускала особенно важные богослужения, но и вся община наблюдала за этим. Соседи выговаривали матери, если сын был «ленив ходить к обедне» [14, с. 111].

Благодаря глубокому духовно-нравственному смыслу наших традиционных праздников (связанных с событиями жизни Спасителя, Божией Матери и святых) для раскрытия праздничной темы оказались информативны не только вопросы собственно о праздниках. В программе Этнографического бюро Тенишева был вопрос о посещении крестьянами церкви. М. М. Громыко отмечает, что на этот вопрос откликнулись почти все, кто писал в бюро из разных концов страны: «Крестьянин Ф.Ф. Шутов из деревни Пе-сьи-Веретьи на Вологодчине (Вельский уезд) сообщал, что в праздник его односельчане встают в пять часов утра и отправляются в церковь — на утреню и обедню. Церковь была в трех верстах от деревни. Одевалисьтуда все празднично, несмотря на ранний час <...> «Не было случая, чтобы кто-либо пришел в церковь нетрезвым», — писали из деревни Рыбакове Смоленской губернии» [там же, с. 112- 113].

Не меньшее значение придавалось соблюдению постов. Сроки постов знали все, и знание это сохранилось, хотя подчас и в искаженном виде, до настоящего времени. Нами было записано свидетельство жительницы одного из подмосковных сел, что ее соседи, глубоко верующие люди, не давали коровьего или козьего молока детям во время Великого поста (воспоминание относится к 1940 году, записано в 70-х годах). Для сравнения обратимся вновь к работе М. М. Громыко: «И в этом вопросе письменные ответы местных жителей из разных районов на программы научных обществ единодушны — «крестьяне посты соблюдают строго». Лишь в некоторых сообщениях отмечалось, что в «последнее время» (то есть в конце XIX века) к нарушению постов стали относиться снисходительнее. <...> Особенно большим грехом считалось нарушение Великого поста; почти такое же отношение было к Успенскому посту. <...> Мужики Великим и Успенским постом не пили водку <...>» [там же, с. 114]. Автор говорит о духовно-нравственном значении постов: «Вся эта система представлений и норм поведения, связанных с постами, имела большое значение для развития внутренней, нравственной дисциплины, для совершенствования силы воли, умения ограничить себя, соблюсти запрет. Дети с малых лет приучались понимать, что не все, что хочется, дозволено. Воспитывалось понятие о превосходстве духовного начала в человеке над телесным <...>. Считалось, что человек тем и отличается от животного, что «сила духа в нем позволяет одолеть хотение» [там же, с. 115]. И далее: «В посты молодежь пела только духовные стихи» [там же, с. 342].

52

.

В праздничном годовом ритме особое место занимали: Рождество, Святки, Масленица, Пасха, Троица, другие двунадесятые праздники, престольные праздники данной местности и праздники, связанные с сельскохозяйственной жизнью.

События личной жизни человека также были включены в общий ритм. Не было привычных теперь дней рождения, но праздновались именины.

Такое важнейшее событие в жизни человека, как свадьба было, прежде всего связано с венчанием в церкви*. В целом М.М. Громыко отмечает следующее: «Кажется удивительным, что у крестьян праздничная культура по своему богатству, яркости, всеобщности и роли в общественном сознании занимала одно из ведущих мест» [там же].

Праздничные ритмы — это прежде всего ритмы разных оттенков радости. В какой-то из года в год определенный момент эта интенсивность молодой радости достигала небывалой силы — это масленица. Приводится такой пример: «Так, в Ильинской волости Ростовского уезда (Ярославской губернии), где масленицу праздновали с понедельника, кататься начинали в четверг: молодежь и мальчишки запрягали по очереди лошадей в розвальни и, ввалившись целой ватагой в сани, с песнями ездили по соседним деревням. Здесь, как и повсеместно, обязательно было участие молодоженов в масленичном катаньи» [там же, с. 334].

Однако эта молодая радость должна была уступить место подготовке к принятию другой, невиданной еще на земле огненно-духовной радости Пасхи. Потрясает внезапность этого переходного момента (буквально мига), когда начинается объективно и субъективно другое время. В последнее воскресенье масленицы (Прощеное воскресенье): «Катанье налошадях, как и все гулянье приезжей молодежи в селе, проходило только днем и заканчивалось внезапно, как бы по сигналу. Сигналом служил первый удар колокола к вечерне. После него, как писала в Тенишевское бюро сельская учительница Красноармейская, все «буквально бросаются из села и гонят

' На безусловной силе действия венчания основан сюжет пушкинской «Метели». Даже случайное, казалось бы, соединение двух людей, не знавших до венчания Друг друга, оказалось их судьбой. Венчали не в любой лень. Есть периоды (они соблюдаются в церкви и поныне), когда венчания не совершают. Такие дни есть в недельном ритме (в канун воскресного дня, накануне постных дней — среды и пятницы), есть они и в годовом ритме (не венчают в течение четырех церковных постов, на Масленице, в канун двунадесятых праздников). Отсюда, собственно, и существовало всего несколько свадебных периодов: Красная горка после Пасхи, Петровки (после Петрова поста), время после Святок (на Святки не венчали) и известные всем осенние свадьбы (после Успенского поста). Так героиня «Матре-нина двора» А.И. Солженицына сетовала, что не подождала и венчалась на Петровки, «а умные-то и терпеливые ждут осени».

53

Б.М. Кустодиев. Масленица. 1916.

обыкновенно как на пожар, так что в какие-нибудь 5-10 минут в селе не остается ни души, и наступает такая тишина, как в Великий пост». Поспешность разъезда была вызвана тем, что вечером «прощеного» воскресенья катанья, как и хоровод, считались уже неуместными: наступало время просить друг у друга прощен ья, начиналос ь загове -нье на Великий пост...» [там же, с 335].

Сорок дней строгого поста были дорогой, которая приводила к еще более строгой Страстной неделе — и только после этого следовал «Праздников праздник, торжество из торжеств»* — Пасха. «Святость этого великого праздника была такова в глазах крестьян, что развлекательная сторона проходила приглушенно. В конце Страстной недели хозяйки пекли куличи в обстановке строжайшего поста и молитв — нельзя было попробовать даже крупицу скоромного теста. В полночь на Крестный ход ходили, как правило, все. Никто не мог остаться без церковной службы в пасхальную ночь» [там же,с.342].

Троицкие хороводы, кумованья, плетение венков... эмоциональное богатство народной праздничной культуры приводило к полноценному опыту переживания радости, а время подготовки — к опытному познанию того, что перед радостью нужно преодолеть страдание. Либо наоборот — что вслед за страданием неминуемо следует радость. Этому учил годовой цикл праздников.

Их символический, духовный смысл ныне большинству понятен слабо. Есть, скорее, эмоционально-душевное предчувствие большого смысла, находящегося в прежних праздниках. Обычно это предчувствие связано с детским опытом.

* Ирмосы Пасхального канона

54

В исследованиях обращается внимание и на специальные моменты праздничного действа, исполняемые детьми. Так Г.В. Любимова, изучавшая роль детей в обычаях и обрядах календарного цикла в Сибири, пишет: «Г.С. Виноградов* одним из первых обратил внимание на то, что, изучая культуру народных масс, этнографы мало уделяют внимание «процессу унаследования культуры», тому, какими путями каждое новое поколение «вступает во владение культурным богатством, добытым ранее живущими поколениями», и призвал изучать детский возраст, поскольку именно в это время совершается «процесс унаследования» [22, с. 54].

С детства запоминалось участие в большом престольном празднике, который отмечался в каждом селе, в каждой деревне. Здесь был ритм свой, местный — сроки престолов в разных деревнях могли розниться. М.М. Громыко пишет: «Храмовые праздники (другие названия — престольные, съезжие, гулевые) по бытовым чертам своим занимали промежуточное положение между календарными и семейными. Они относились к конкретной дате и охватывали всех крестьян, но в то же время были отмечены «госте-ванием» родственников в семьях. Эти праздники посвящались памяти святого или события, во имя которого была построена местная церковь в целом либо один из престолов церкви. <...> В описаниях Тульской губернии начала XIX века подчеркивается, что на храмовый праздник «дом каждого отверст каждому приходящему, и стол накрыт на весь день. Всякий посетитель угощается, даже незнакомый» [14, с. 364].

Престольные праздники были временем активного общения жителей села и всех родственников. По свидетельству жительницы одного из подмосковных сел, обычай собираться в родительском доме в дни престольных праздников сохранялся до середины 80-х годов XX века, затем как-то быстро пошел на убыль. Однако сама тяга к семейному застолью и гостеванию коренится в этой традиции.

Исследователи говорят об особой роли женщин пожилого возраста в поддержании традиционных форм поведения. Так Г.В. Любимова пишет, что «женщины пожилого возраста в конечном итоге оказываются практически единственной группой, способствующей сохранению традиций» [14, с.59].

Всякий новый праздник мог прижиться в случае, если он основывался на традиционном праздничном поведении. Однако сокровенный смысл праздника («святое») при этом мог забываться.

* Приводится ссылка на работу этого классика отечественной этнографии: Г.С. Виноградов. Детский народный календарь. — «Сибирская живая старина». №2, Иркутск.

55

Цикличный характер времени годового праздничного круга присутствует во всей классической русской художественной литературе. Так в известной со школьных лет Обломовке, описанной Гончаровым, герои жили по праздничному календарю, отмеряя от него все нехитрые события своей жизни: «Они вели счет времени по праздникам, по временам года, по разным семейным и домашним случаям, не ссылаясь никогда на месяцы, ни на числа. Может быть, это происходило частью и оттого, что, кроме самого Обломова, прочие все путали и названия месяцев, и порядок чисел»*. Противопоставление времени праздничного годового круга линейному времени — времени «прогресса» и Штольца, — в романе Гончарова очевидно.

Но и годы спустя после революционной победы «прогресса» у тех, кто вырос в прежнее, «допереломное» время, «старые» праздники глубоко вошли буквально в плоть и кровь. Так очень известная балерина Ольга Лепешинская в день своего 85-летия рассказывает: «В жизни бывают невероятные, непредсказуемые совпадения. Березкапришлакомне имениовТроицындень. Всяслицом я окунулась в пахучую зелень и улыбалась всем, кто захотел поздравить меня с праздником: это внучка моей няни — особенно забавно сейчас припомнить, что у меня была няня!..»"

В празднике нет мелочей. Березка, цветы, свежескошенная трава и, конечно, крашеное яичко сразу вызывают из детства образ всего праздника — если, конечно, у человека в детстве был опыт самого праздника.

Попавшая после революции в жесткие (и даже жестокие) условия тюремного заключения, А. Танеева вспоминает: «Была Пасха, и я в своей убогой обстановке пела пасхальные песни, сидя на койке. Солдаты думали, что я сошла с ума и, войдя, под угрозой побить потребовали, чтобы я замолчала. Положив голову на грязную подушку, я заплакала... Но вдруг я почувствовала под подушкой что-то крепкое и, сунув руку, ощупала яйцо. Я не смела верить своей радости. В самом деле, под грязной подушкой, набитой соломой, лежало красное яичко, положенное доброй рукой моего единственного теперь друга, нашей надзирательницы. Думаю, ни одно красное яичко в этот день не принесло столько радости: я прижала его к сердцу, целовала его и благодарила Бога» [39, с. 179-180].

' Так, вспоминая об одной знакомой, в Обломовке размышляли: «А когда, бишь, она уехала от нас? — спросил Илья Иванович. — Кажется, после Ильина дня?» «Что ты, Илья Иванович! Всегда перепутаешь! Она И семика не дождалась», — поправила жена. «Она, кажется, в Петровки здесь была», — возражает Илья Ивано-вич.<...> «Так это Марья Онисимовна» <...> «Да и Марья Онисимовна не до Ильина дня, а до Прохора и Никанора гостила» [11, с. 151]. " Ольга Лепешинская. Воспоминание о чуде. «Известия» от 9 июля 2001 г.

56

Со «старыми» праздниками новая власть стремилась расправиться со стремительностью, свидетельствующей о важности праздничного ритма для сознания народа. Умный и тонкий наблюдатель писатель Михаил Пришвин записал в своем дневнике в Рождественский сочельник 6 января 1930 года: «Сочельник. Со вчерашнего дня оттепель после метели. Верующим к Рождеству вышел сюрприз. Созвали их. Набралось множество мальчишек. Вышел дефективный человек и сказал речь против Христа. Уличные мальчишки радовались, смеялись, верующие молчали: им было страшно сказать за Христа, потому что вся жизнь их зависит от кооперативов, перестанут хлеб выдавать — и крышка! После речи своей дефективное лицо предложило закрыть церковь. Верующие и кое-какие старинные: Тарасиха и другие, — молчали. И так вышло, что верующие люди оставили себя сами без Рождества, и церковь закрыли. Сердца больные, животы голодные и постоянная мысль в голове: рано или поздно погонят в коллектив» [26, с. 162].

Оказалось, что праздничный ритм — это область свободы личности. А всяческая несвобода связана с «запрещением» праздновать. Запись Пришвина от 16 января того же, 30-го года (года «перелома»): «Сколько лучших сил было истрачено за 12 лет борьбы по охране исторических памятников, и вдруг одолел враг, и все полетело: по всей стране идет теперь уничтожение культурных ценностей, памятников и живых организованных личностей» [там же, с. 162]. Накануне страшного 37-го года в дневнике писателя осталась одна «праздничная» запись: «31 декабря. Встреча Нового года удалась благодаря радиоприемнику: почти незнакомые мне люди просидели весь вечер и слова не сказали, потому что говорил и пел приемник. И было хорошо сидеть и быть и не быть с людьми. Радио — это великий разлучник. И великий обманщик: человек не поет, не беседует с другим человеком, поет и беседует радио за всю страну» [там же, с. 242].

Радио «на всю страну» могло давать единый ритм, тот, который был нужен. У старых людей еще могла сохраняться память о прежнем праздничном ритме, а молодые вырастали под ритмы, транслируемые через громкоговорители.

Но без праздников жизнь невозможна. Это хорошо чувствовал талантливый советский педагог А.С. Макаренко. Герои его «Педагогической поэмы» обучались не только труду, но и празднику. Книги Макаренко сохранили яркое свидетельство того, как конструировался новый праздничный ритуал, как использовались при этом элементы прежних праздников (гирлянды из зеленых ветвей березки, праздничный нарядный стол), а самое важное (например, венчание брачующихся в церкви) подменялось знаменами, барабанным боем и прочими атрибутами «новой веры». «После митинга мы ста-

57

вим молодых под знамя и всем строем экскортируем их к столам. Им приготовлено почетное место, и сзади них останавливается знаменная бригада. Дежурный колонист заботливо меняет караул. Двадцать колонистов в белоснежных халатах начинают подавать пищу...» [23, с.321]. Замечательно организовано почти полное отсутствие спиртного (самогона).

А уж когда наступало время «настоящего» советского праздника, сохранение и поддержание его становилось особой задачей воспитателя. Из текста видно, что Макаренко делал это искренне. «Колонисты любили готовиться к праздникам и больше всего любили праздник Первого мая, потому что это весенний праздник. <...> Вечером на собрании колонистов мы проверили свою готовность к празднику, и только одна деталь осталась до конца не выясненной: будет ли завтра дождь. <...> Я принужден был решить вопрос голосованием: идти ли в город, если с утра будет дождь?» [там же, с.357-358].

И утром они пошли, несмотря на дождь. Описано все так ярко, что видишь пустынные улицы, городскую площадь, на которую никто из взрослых из-за непогоды не собрался, и под все усиливающимся ливнем марширующих ребятишек вместе с их наставником. «Я остановил колонну и сказал ребятам: «Барабаны намокли, давайте песню. Обращаю ваше внимание, некоторые ряды плохо равняются, идут не в ногу, кроме того, голову нужно держать выше». Колонисты захохотали. По их лицам стекали целые реки воды.

— Шагом марш! Кабанов начал песню:

— Гей, чумаче, чумаче! Життя твое собаче...

Но слова песни показались всем настолько подходящими к случаю, что и песню встретили хохотом. При втором запеве песню подхватили и понесли по безлюдным улицам, затопленным дождевыми потоками» [там же, с.359].

Так педагог обеспечивал опыт участия детей в праздниках, утверждавшихся в той стране, в которой им предстояло жить. Сознательно он делал это или нет, но опираться приходилось на традиционную для православной культуры готовность к преодолению трудностей и испытаний, необходимую для того, чтобы приобщиться к празднику.

Современные этнографические и этнологические исследования позволяют увидеть, как новые, советские праздники прорастали, используя традиционную народную культуру — богатую, но слабо осознанную самим народом*.

' О главной беде русских людей, состоящей в неосознанности культа, отец Павел Флоренский предупреждал еще до революции [см. 44].

58

«Духовная культура северного Белозерья»

Так озаглавлено недавно вышедшее из печати исследование, подготовленное группой ученых из Института этнологии и антропологии РАН [24]. В нем собраны свидетельства пожилых жителей Белозерского края о семейных и календарных традициях и обрядах. Большинство воспоминаний относится ко времени детства и юности корреспондентов, то есть к 20 — 30-м годам XX века.

Богата до революции была Вологодчина. Плодородная земля, длинный световой день летом («белые ночи»), трудолюбие и душевная крепость живущих здесь русских людей, не знавших рабства и нападений неприятеля, уважение к памяти христианских подвижников, терпением и кротостью, а не мечом покоривших край, — все это делало «Северную Фиваиду» особым, заповедным местом русской земли. В воспоминаниях селения Белозерского края предстают еще многолюдными и наполненными яркими проявлениями праздничной культуры. У рассказчиков особый северный говорок: «В каждой деревне, где праздник (от Тихвинская на Чертеже), от там все идут. Все туда идут. Где праздник, вот в Кинесме Троица, все идем мы туды. В Спасов день к нам все идут. Улица не по-дымалисе, што народу-то, ой! Протти нельзя. Пляски, пляски, тут пляшут, тут в ланца, там в ланца, што делаэцца! Не топеререшнее. Потом вецеромбиседы»(ж., 1907 г.р.) [24, с.94]. По деревне гуляли шеренгами под специальный наигрыш — девушки и парни раздельно. Играли в забытые теперь игры: «У мальчиков были популярны игры-состязания в силе, ловкости, выносливости» — «петушиный бой», «тянуть репку» (оторвать сильного парня от столба), «в свайку» (бросать ножичек, «чтобы он воткнулся в землю»), «лапта», «в лунки», «в круги» и др. — отличия по деревням) [24, с. 103].

Застолье устраивалось для соседей и родственников, а во время больших праздников приходили гости из соседних деревень, причем сначала угощались чужие, а затем родня. Для застолья была характерна аскетически-серьезная атмосфера: встречаются упоминания о традиционном запрете смеяться и петь за столом. Для угощения варили пиво, а водка («вино») упоминается мало: «Вина раньше брали, но ни какщас — меньше» (ж. 1912 г. р.). Рассказывают о масленичных катаниях на богато украшенных лошадях, но нет упоминаний о традиции наряжать и сжигать Масленицу (у этой традиции языческие корни). «Чистый понедельник завершал череду масленичных дней, после чего начинался Великий пост с его будничной суровостью, и веселье прекращалось до Пасхи» [24, с. 223].

Авторы отмечают: «Традиционная праздничная жизнь включала в себя несколько составляющих. Это семейные праздники, важнейшим из которых была, конечно, свадьба, и праздники календарные

59

(см. «Егорьев день», «Ильин день», «Пасха», «Святки», «Троица» и др.)- Кроме того, в рамках календаря важное место отводилось престольным и заветным праздникам и приуроченным к ним общественно-семейным церемониям перегащивания и пирования («пи-вам»). Престольные, или храмовые праздники до сих пор почитаются старшим поколением, и воспоминания о них обычно очень эмоционально насыщены и экспрессивны» [24, с. 310].

Приживались традиции, которые поддерживала новая власть. «Наиболее сохранившейся к 20—30-м годам частью жатвенного обряда оказались дожинки, отчасти благодаря тому, что некоторые ритуалы окончания жатвы официально поддерживались в колхозах» [24, с. 119]. Благодаря своему коллективному характеру дожинки легко превратились в общеколхозный праздник окончания уборки урожая.

В 20-е годы еще отмечались случаи необычного соединения календарного праздника с революционной символикой. Так на Святках могли ходить с красной пятиконечной звездой (традиционная Рождественская звезда иной формы и цвета).

Однако жизнь менялась очень быстро. Неурожай, поборы, колхозы привели к обнищанию крестьян. В книге опубликован удивительный памятник этого времени — дневник Дмитрия Ивановича Лукичева из села Вашки, начатый в 1920 году (27 июня н./ст.), а законченный в 1937 году.

Лукичев — настоящий крестьянин, грамотный, образованный, глубоко верующий человек. В 1920 году ему исполняется 42 года. Его первые слова рисуют характер основательный и крепкий: «В настоящую книгу записывать все события и заметки семейной жизни, для памяти. Как для себя и для будущего поколения семейства; книга должна храниться и тщательно оберегаться от порчи и утери, записывать для памяти только то, что окажется достойным внимания и памяти, а также то, что должно быть полезным как в материальном, так и в нравственном положении; также те мудрые и нравственные изречения и пословицы, кои могут быть поучительны и полезны для самоусовершенствования себя и всех, кто их прочтет. Чувства и мысли, кои записываются, должны быть тщательно и основательно проверены и обдуманы здравым разумом» [24, с. 338].

Так он и поступает. Вначале описывает свое семейство (пять дочерей и один сын), называя каждого по имени-отчеству и рядом с датой рождения указывая день Ангела. Наряду с сообщениями об урожае — воспоминания, упоминания праздников, отмечаемых в данный день, множество изречений из Святого Писания о вере, терпении и благоразумии, помогающие ему, видимо, справиться с теми напастями, которые с каждым новым днем все боль-

60

ше и больше обрушиваются на крестьян и лично на Дмитрия Ивановича. Запись от 14 апреля 1921 года: «Лед на озере тронулся. Весна ранняя, сухая, теплая, воды очень мало. Население по деревням голодает. Сеять, нет овса, семян. Советские деньги совершенно обесценились и за них ничего купить невозможно. За работы, атак-же купля и продажа производятся на обмен продуктов» [24, с. 395]. Сельскохозяйственный календарь строится по календарным праздникам (запись от 22 апреля того же года): «Пятница Вербной недели, весна стоит сухая...». 1-го мая подчеркнуто: «Пасха...», а далее — о приметах ранней весны, но ни слова о «первомайском празднике».

Новый распорядок все больше вмешивается в и без того трудную, но веками налаженную крестьянскую жизнь. Повторяются упоминания о болезни. Запись от 7 июля того же года: «Иванов день. Продолжается моя болезнь, хотя уже пошла на выздоровление. Вследствие болезни сегодня была созвана помощь для косьбы» [24, с. 398]. Сообщается о бесконечных поборах крестьян — продналог, трудовая повинность («трудгужналог»)... Запись от 7 января 1922 года: «Рождество Христово. Продналог взыскан полностью со всего населения. С неплательщиков взыскан в двойном размере и у некоторых лиц взяты коровы по постановлению ревтрибунала за неуплату в срок продналога, не исключая и бедняков. Невесело встречают праздник в особенности бедняки, у которых не осталось хлеба после уплаты продналога» [24, с. 402].

Дмитрий Иванович поддерживает состояние своего духа мудрыми изречениями из Святого Писания. Запись от 19 августа того же года: «Преображение Господне. <...> Ищи прилежно истину. Внимательно читай, в особенности Священное Писание. Многие отрицают Бога и вообще религию. Почему? Потому что поняли Священной писание в материальном смысле, а многие и совершенно не знакомы со Священным писанием. Читай и понимай его в духовном смысле и помни, что догматы религии непорочны, святы и чисты, как следует быть Божественному учению, и никакое другое учение социализма не заменит его» [24, с. 400]. Понимание Священного писания «в материальном смысле» — это обещание построения земного рая, чему и не верит разумный крестьянин.

Жизнь становится все тяжелее. Запись от 28 января 1923 года: «Унылое настроение у населения. Предстоит голодовка, отобран хлеб за продналоги и штрафы» [24, с. 402]. Все чаше записи q болезни — своей, дочерей и все реже упоминаются праздники. «7.VII. Праздник Иванов день. Хвораю вот уже 2 недели» [24, с.405]. Праздник упоминается как метка в календаре: «19.VII. Преображение Господне. Убран горох. Убрано ржаное поле» [24, с. 406]. Сохраняется традиция гостевания: «19.XII. Св. Николая праздник. Были гости, приезжал брат

61

ψ

Иван Иванович из Белозерска» [24, с.408]. У Дмитрия Ивановича родился еще один сын (в дневнике записаны восприемники при крещении младенца, день Ангела мальчика по старому и новому стилю), родился и вскоре умер племянник, происходит сложный обряд сватовства и выдачи замуж одной из дочерей: «Марию сватают женихи, но все сватовства отклонены. 3.11. Сегодня вновь явились сваты. <...> Заручившись согласием обеих сторон, жениха и невесты, устроили сговор» [24, с. 408]. Но до окончания сговора пришло предложение от другого жениха — оно и было принято: «Устроено Богомолье и Мария невеста». После свадьбы хлопоты не заканчиваются: «13.11. Приготовляемся к приему молодых новобрачных и гостей, к так называемым отводи нам, которые назначены в пятницу на масляной 16-го февраля» [тамже, с. 409]. А 11 -го декабря записано: «Мария развелась с мужем <...> и возвратилась домой. Причина развода — очень грубое обращение свекрови, даже совсем невозможное, а также полная бесхозяйственность мужа и семьи» [там же, с. 413].

Упоминаются праздники — святителя Николая, Георгия Победоносца, Пасха, Вознесение, Троицын день, Иванов день, пророка Ильи. Записи о начале сева, погоде, о ценах и об урожае: «Лето 23 года все стояло сырое и холодное, весь год должно считать сырым, дождливым и холодным, от того получился большой недород и зима обещает населению вновь голодовку» [там же, с. 412].

Перваязаписьо 1 мая («праздникрабочих») сделана в 1924году. Упоминается «комсомольская свадьба» родственника. У Дмитрия Ивановича родилась еще одна дочь и через две недели умерла.

В 1925 году сделана всего одна запись. В 1926 году у Дмитрия Ивановича родились еще один сын и внучка. За 1927 год запись нескольких событий и ни одного упоминания праздника, аза 1928 год, кроме хозяйственных записей, упоминается (впервые) день рождения. Несколько записей жизненных событий в 1929 году (одно из них — поездка в Ленинград). И вот 15 февраля 1930 года: «Состоялось постановление о переходе от единоличного ведения сельского хозяйства к коллективному» [тамже,с.416]. В течение 1931 года Дмитрий Иванович то попадает в «кулаки», то оправдывается судом и возвращается в колхоз. В 1932 году запись (напоминающая строки из дневника Пришвина, видно, что картина по всей российской земле была одна и та же): «Подрубили и уронили верх колокольни. Конец Пречистыя. С 1-го января 1932 года церковь в селе Вашках перешла в ведение РИКа и перестраивается в клуб. Верх церкви снимается и назначен подрубить второй этаж. Так пришел конец Пречистыя (название церкви*)» [там же, с. 418]. В тексте появляются речевые штампы новой эпохи: 1933 год— «впервые засветились электричеством лампочки Ильича»; 1934

' Т.е. церковь Рождества Богородицы. Празднование 21 сентября по н. ст.

62

год — Киров «убит выстрелом от злодейской руки». Дневник отмечает открытие клуба, первый прилет аэроплана... Через год на Дмитрия Ивановича и сына Сергея обрушивается настоящая беда: их объявляют «вредителями». Сергея Дмитриевича отправляют в ссылку, где он и умирает в 1937 году. Этой записи предшествуют восторженные слова Дмитрия Ивановича о только что (1936 год) принятой «сталинской» Конституции. По ним видно: повторенные много раз всеми средствами пропаганды (радио и проч.), эти словесные штампы становятся как бы собственным текстом человека: «Новая Конституция является небывалой первой Социалистической Конституцией в мире, дающей равные права трудящимся страны без различия национальностей, пола и т.д. Вводятся всеобщие тайные выборы. Уничтожается эксплуатация человека человеком» [там же, с. 420].

Так исподволь, незаметно на протяжении 18-летнего периода происходит вторжение нового времени лживых лозунгов о «правах трудящихся» взамен прежнего времени годового праздничного круга, укорененного в ветхозаветной мудрости, которую с такой любовью цитировал этот образованный, работящий, разумный и глубоко порядочный крестьянин Белозерского края.

Но праздник, даже специально не упоминаемый или по видимости разрушенный, не исчезает, а остается в самых глубоких основаниях духовной и душевной жизни человека — в его смирении и кротости, разумности, способности справиться с жизненными испытаниями и не потерять мира с собою и окружающим миром.

Ныне эти земли трудно узнать — они явно обезлюдели. Но красота и духовная мощь этих мест не исчезли, они пребывают здесь «всегда»: в ферапонтовских фресках Дионисия, в красоте природы и в людях — добрых, кротких и светлых...

Праздники Смоленщины: сегодня и сто лет назад

На западной границе современной территории России находятся земли Смоленщины. Почти на два столетия древнее Москвы, Смоленск многоевидел на своем веку, часто становясь местом сражений. В 1239 году смоляне остановили движение войск Батыя на Запад. В истории Смоленска был период, когда он входил в Литовское княжество (1404-1514 гг.). В его историю также вошли и героическая оборона Смоленска от поляков (1609-1611), и смоленское сражение Отечественной войны 1812 года, и сражения Великой Отечественной.

Основная работа князя В.Н. Тенишева над «крестьянской программой» проходила в имении Талашкино под Смоленском. Один из разделов собранных материалов относится к записям, сделан-

63

ным на смоленской земле. Прежде всего остановимся на тех рассказах о праздничном поведении крестьян, которые были собраны «методом включенного наблюдения» в конце XIX века.

Праздники для корреспондентов — это прежде всего православные праздники: Рождество, события Страстной седмицы, Благовещение, Пасха, престольные праздники данной местности. Праздники были временем выхода из привычного трудового ритма. Подобно и другим местностям России, гостями были те, кто жил некоторое (определенное традицией) время в принимавшем их доме (чтобы в другой праздник уже хозяева отправились на несколько дней погоститьк своим прежним гостям). Приведем описание праздника Святой Троицы в деревне Хошне (запись 1897 г.). «На Троицын день хозяйка раненько встанет и хлопочет побольше наготовить кушаньев, чтобы было чем угостить гостей на славу. Гости встанут гораздо позже хозяйки, умоются, Богу помолятся и сидят себе разговаривают ‹... › После завтрака гости выходят на улицу...» [33, № 1629, л. 3]. Кому можно ходить в гости, строго определяется традицией: «Отправляются в гости одни молодухи и женатые мужчины, а девки и парни холостые по гостям не ходят» [там же].

Из описаний выстраиваются как бы две линии праздничного действа, типичные и для других российских губерний, но в каждой из них выраженных со своим своеобразием: молитва и «угощение». Насколько мы заметили, просматривая материалы Тенишевского бюро, корреспонденты из Смоленской губернии большое внимание уделяют первой составляющей — то есть тому главному событию, именем которого назван сам праздник. «В дни двунадесятых праздников, св.

64

Николая Чудотворца, поминовения родителей (Родительские субботы) работать считается непозволительным» [33, № 1572, л. 9]. «Усердно помолившись, садятся старики за стол...» [там же, № 1553, л. 5]. Таинственная, мистическая сторона праздника особенно присутствовала в событиях Страстной седмицы (то есть времени строгого поста).

Увы, тема «угощение» имела так хорошо ныне нам знакомые последствия. Подробно, до мелочей описан строго регламентированный питейно-водочный ритуал, а «после праздников, особенно престольных, почти всегда крестьяне два-три дня опохмеляются и только лишь на следующий день принимаются за работу» [33, № 1572, л. 9]. «По дороге из села, как побитые градом, валяются пьяные» [33, №1575, л. 6].

Возможно, о таком завершении праздника, первоначально установленного для дней особой памяти человека о Боге, сказано в Библии: «Новомесячия ваши и праздники ваши ненавидит ду<