Глава 3.5 ПОЛЕТЫ ВО СНЕ И НАЯВУ

Разобравшись с составом и дислокацией финской авиа­ции и подразделений немецкой авиации, базировавшихся на территории Финляндии, перейдем теперь ко второму вопро­су — какие боевые действия против Советского Союза эта авиационная группировка провела в течение 22—24 июня 1941 года? Прежде чем приступить к рассмотрению немно­гих доступных документов и ставших известными фактов, необходимо все же сделать одно замечание общего порядка.

Переход от мирной жизни (даже если эта жизнь и просе­кала в виде службы в армии или на флоте) к войне, к непре­рывной и ежесекундной угрозе потерять жизнь, здоровье, доброе имя (в случае невыполнения поставленной боевой задачи) является сильнейшим стрессом. Слово это («стресс») было тогда не в моде, зато сам неизбежный стресс и неизбеж­но вызванные им ошибки, неразбериха, порой паника были многократно усилены загадочными предвоенными «играми Сталина». Смысл этих «игр» и по сей день вызывает ожесто­ченные споры историков. Еще менее понятен он был совре­менникам событий, старшим командирам Красной Армии и флота, от которых требовали «встретить возможный внезап­ный удар», но при этом «тщательно маскировать повышение боевой готовности» и «не поддаваться на провокации» [12].

Читателю, достаточно знакомому с отечественной мему­арной литературой и исторической публицистикой, должна быть известна широко распространенная легенда «про адми­рала Кузнецова и Севастополь». Краткое содержание леген­ды: нарком ВМФ Н.Г.Кузнецов «не побоялся нарушить за­прет Сталина» и отдал судьбоносный приказ о приведении флота в «боевую готовность», в результате чего первый налет немецкой авиации на Севастополь был успешно отбит, при­чем с большими потерями для агрессора.

При чуть более подробном рассмотрении фактической стороны дела выявляются следующие подробности.

Директива наркома ВМФ, отправленная в 1.50 22 июня командованию флотов, практически дословно повторяла аналогичную директиву №1, отправленную командованию военных округов за подписью наркома обороны Тимошен­ко, и включала в себя все приведенные выше двусмысленные указания. Вглавной базе Черноморского флота события раз­вивались следующим образом. В 2.15 22 июня штаб ПВО Черноморского флота отдал приказ о введении режима све­томаскировки в Севастополе. Для полной гарантии центра­лизованно отключили «главный рубильник» энергоснабже­ния города. Севастополь погрузился в кромешную тьму юж­ной летней ночи, в которой ослепительно сияли огни двух маяков: Инкерманского и Херсонесского. Проводная связь с ними оказалась прервана (предположительно диверсанта­ми). Посыльный из штаба до Инкерманского маяка так и не добрался, и маяк, дальность видимости которого составляла 24 морские мили, продолжал гореть, демаскируя город и порт.

В 2.35 22 июня радиолокационная станция РУС-1 на мы­се Тарханкут обнаружила воздушную цель, идущую с запада. В 3.05 звукопеленгаторные станции зафиксировали шум авиационных моторов на удалении 20 км от Севастополя. Техника работала безупречно. Сложнее было с людьми. Ко­мандиры всех рангов начали лихорадочно выяснять, на кого можно переложить ответственность за принятие решения об открытии огня. Командующий ЧФ вице-адмирал Октябрь­ский зачем-то начал звонить в Москву начальнику Гене­рального штаба Жукову, хотя флот Жукову никак не подчи­нялся. Жуков, уклонившись от какого-либо конкретного указания, посоветовал «доложить наркому ВМФ». Опера­тивный дежурный по штабу флота (им в ту ночь был флаг­манский химик ЧФ капитан 2-го ранга Н.Т. Рыбалко) полу­чил, в свою очередь, от адмирала Октябрьского следующее наставление: «Имейте в виду, что если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны». Если ве­рить воспоминаниям самого Н.Т. Рыбалко, он и начальник штаба флота контр-адмирал И.Д. Елисеев приняли все же решение открыть огонь по неизвестным самолетам. После чего между Рыбалко и командующим ПВО флота полковни­ком И.С.Жилиным произошел следующий разговор: «...Не­медленно звоню полковнику Жилину, передаю приказание от­крыть огонь. Полковник Жилин ответил: «Имейте в виду, что вы несете полную ответственность за это приказание. Я его записываю в журнал боевых действий». Повторяю приказ тов. Жилину и говорю: «Записывайте куда хотите, свою ответст­венность я понимаю, но открывайте огонь по самолетам». На этом разговор с ним окончился...»

Правда, сам Жилин в своих воспоминаниях пишет, что ни от начальника штаба флота, ни от начальника штаба ВВС Черноморского флота полковника Калмыкова он не смог добиться никаких конкретных указаний и сам, на свой страх и риск приказал командирам частей ПВО «все самолеты, ко­торые появятся в районе Севастополя, считать вражескими, освещать прожекторами и открывать по ним огонь». Даже ес­ли такой приказ на самом деле был отдан, выполнялся он плохо. Первый бомбардировщик появился над Севастопо­лем в 3.13 22 июня. Он был обнаружен и освещен прожекто­рами, но в тот же момент поступил приказ выключить про­жектора и не открывать огонь. Начальник штаба 61-го зенитно-артиллерийского полка И.К.Семенов объяснял это приказом, поступившим из штаба ПВО флота, но Жилин ссылается на нечеткие действия самого командира полка. Как бы то ни было, первый «Хейнкель-111» сбросил две тяжелые магнитные мины в воды севастопольской бухты и без­наказанно улетел.

Всего в первом налете на главную базу ЧФ в Севастополе приняло участие 4 (четыре) немецких бомбардировщика «Хейнкель- 111» из состава базировавшейся в Румынии авиагруппы KG-27. Самолеты выходили на цель по одному, с большими временными интервалами (15—25 минут) и сбра­сывали донные магнитные мины на парашютах. Всего было сброшено 8 мин. Эти мины (точнее говоря — их парашюты) вызвали дополнительную панику в штабе Черноморского флота, где решили, что противник выбрасывает воздушный десант с целью захватить штаб флота. Из находящихся в помещении штаба командиров спешно создавали отряд, кото­рому поручено было занять круговую оборону...

Второй, третий и четвертый «хейнкель» были обстреляны зенитной артиллерией ПВО Севастополя. Всего было выпущено 2150 снарядов (в среднем — 500 на один вражеский са­молет). Кроме того, по немецким бомбардировщикам вела огонь зенитная артиллерия кораблей. Ни один самолет сбить не удалось, но точность сброса мин под огнем советских зе­ниток резко снизилась. Лишь одна мина из шести попала в бухту, три мины взорвались на суше, а две упали на мелково­дье и автоматически подорвались. Запись в журнале боевых действий и свидетельства многих участников событий гово­рят о том, что четвертый бомбардировщик в 4.10 был сбит и упал в море, однако, судя по немецким документам, группа KG-27 вообще не имела безвозвратных потерь в тот день (в отличие, например, от KG-55, которая 22 июня безвозвратно потеряла в небе над Западной Украиной 11 самолетов Не-111) [245].

Таковы были реальные события раннего утра 22 июня 1941 г. в Севастополе. Газета «Красный Крым» в статье под названием «Так это было» описала их 24 июня 1941 г. следующим образом:

«... Многочисленные перекрещивающиеся лучи прожекторов продолжали упорно обыскивать закрытое зловещими тучами небо. И когда на мгновение разорвался толстый слой облаков, лучи прожекторов настигли в образовавшихся просветах разбойничьи машины. Понапрасну барахтаясь, бросаясь из сторо­ны в сторону, пытались стервятники снова спрятаться за гус­той облачностью, под покров темной ночи. Меткий артилле­рийский огонь наших батарей направлялся прямо в цель... Враг безуспешно пытался скрыться за облаками, меткий огонь на­стигал его всюду.

Вот один из разбойничьих самолетов, подбитый орудийным снарядом, рванулся вверх и, кувыркаясь, охваченный все разрас­тающимся пламенем, стремительно упал камнем в море. Такая же участь вскоре постигла и другой фашистский бомбардиров­щик. Остальные в панике обратились в бегство. Германские фашисты, напавшие на Севастополь, получили достойный от­пор...»

А вот еще одно описание этих же событий (фамилию ав­тора мемуаров называть не будем):

«...В четверть четвертого могучие лучи прожекторов раз­резали безоблачное звездное небо и закачались маятниками, ощупывая небосвод, по которому, нарастая с каждой секундой, разливался монотонный гул. Наконец со стороны моря появи­лась устрашающая армада низко летящих самолетов. Их бес­крайние вороньи ряды поочередно проносились (подчеркнуто мной. — М.С.) вдоль Северной бухты. Батареи береговой зе­нитной артиллерии и корабли эскадры открыли по ним ураган­ный огонь и смешали боевой порядок... Мрачные силуэты неиз­вестных еще бомбардировщиков то вспыхивали в лучах про­жекторов, то пропадали в пустоте неба, потом их снова схватывали прожектора и вели до конца Северной бухты... В конце концов было сбито несколько самолетов. Мы отчетли­во видели, как один из самолетов упал в море...»

Вероятно, у читателя уже возник вопрос — к чему весь этот рассказ про события на таком далеком от Ленинграда и Финляндии Черном море? Ответ простой: без ясного пони­мания психологической атмосферы первого дня войны не­возможно адекватно прочесть и понять документы того вре­мени и воспоминания участников событий.

Вот, например, командир 1-й бригады подводных лодок Краснознаменного Балтфлога капитан 1-го ранга Н.П.Египко пишет в своих мемуарах:

«Днем (22 июня) над Усть-Двинском, где располагалась бригада подводных лодок, в сторону Риги пролетело 15—20 са­молетов с красными звездами на крыльях. Я в бинокль очень хо­рошо рассмотрел эти опознавательные знаки. Несколько поз­же мы услышали взрывы в районе аэродрома под Ригой. Я, как старший морской начальник в Усть-Двинске, приказал в случае возвращения вражеских самолетов открыть зенитный огонь. Но при возвращении самолеты ушли дальше в море, и зенитная стрельба оказалась безуспешной...» [246].

Теперь от мемуаров перейдем к подлинным документам. В Боевом приказе (б/н) от 23 июня 1941 г., подписанном начальником штаба 1-го МК полковником Лимаренко, сказано: «Зафиксированы случаи налета германских самолетов с красными звездами» [249]. И в приказе командира 163-й мд (1-го МК) от 24 июня 1941 г. читаем: «Фашистские самолеты применяют окраску и знаки советских самолетов» [250]. Не менее показателен и следующий фрагмент из Отчета о бое­вых действиях Сортавальского погранотряда (подписал ка­питан Болдырев 24 октября 1941 г.): «... С 24 июня авиация противника регулярно начала совершать разведывательные по­леты на нашу территорию с залетом на глубину 2—6 км. С 28 июня 1941 г. самолеты противника, пользуясь отсутствием активных средств борьбы в тылу участка отряда, стали об­стреливать из пулеметов населенные пункты, поезда, сбрасы­вать бомбы на железнодорожные мосты и полотно. Абсолют­ное большинство (подчеркнуто мной. — М.С.) вражеских са­молетов летало с опознавательными знаками СССР...» [264].

Что это было? С вероятностью близкой к 100% можно ут­верждать, что советские опознавательные знаки на боевые самолеты люфтваффе и финской авиации никогда не наноси­лись, а все сообщения первых дней войны о бомбардировке позиций советских войск краснозвездными самолетами яв­ляются плодом неразберихи и хаоса. Просто в одних случаях эта неразбериха проявлялась в появлении донесений, осно­ванных лишь на непроверенных слухах, в других — в дейст­вительно имевших место фактах бомбардировки собствен­ных войск (впрочем, ничуть не меньше было и случаев об­стрела своих самолетов зенитной артиллерией). Все выше­сказанное не следует понимать как призыв к огульному от­рицанию достоверности любых документов первых дней войны. Разумеется, нет — документы надо изучать, прове­рять их достоверность, сопоставляя с другими известными фактами и документами. Не отвергать «с порога», но и не превращать каждую букву архивного документа в непрелож­ную истину только на том основании, что бумага, на которой эта «буква» написана, уже пожелтела от времени...