Из ноябрьских и декабрьских писем и записей

«Подхожу к БКП, слышу знакомый звонкий голос Нади: «Стой! Кто идет?» — «Дежурный», — отвечаю. «Что за дежурный?» — «Ваш старый знакомый». — «Здравствуйте. Почему вас так долго не было?»

Луна пробирается в облаках. Снег падает беззвучно. Легкий морозец. Говорим о том, как поломала война все планы и сколько еще она продлится. А ведь еще учиться надо, чтобы профессию какую-нибудь приобрести...

За походы от орудия к прибору попало от командира огневого взвода лейтенанта Бобкова. Правда, особенно разгуливать по батарее не дает и противник. Вот вчера во время минометного обстрела нашей позиции меня малость поцарапало — удачно отделался. Мина разорвалась в стороне, и кусочек металла уже потерял силу. Храню осколок. Показал его Наде, она руками всплеснула: «Какое счастье, что не рядом разорвалась!..»

...Вчера ночью во время дежурства прочитал в газетах о наших победах под Сталинградом. Здорово! Теперь-то гитлеровцы по-иному запоют.

Обсуждая с бойцами расчета вести о сталинградских боях, напоминаю, что и удары зенитчиков ощутимы, что от нас тоже зависит приближение часа освобождения Ленинграда от блокады.

На счету нашего орудия (он написан на орудийной тумбе) сбитый «Мессершмитт-110», подожженный аэростат наблюдения, 16 подавленных артиллерийских и минометных батарей гитлеровцев. Самолеты мы «поделили» между четырьмя орудиями — ведь били по ним все вместе. В поражении наземных целей тоже все орудия участвовали, а уничтоженный аэростат — наш, «персональный».

Ждал в расчет пополнение — девушек, а дали мальчика, парнишку с двадцать четвертого года. Начал втолковывать ему об орудии, рассказал о боях, в которых мы участвовали, чтобы знал, на какой батарее предстоит ему служить... [158]

...Позади трехлетие моего пребывания в армии, трехлетие нашей с вами разлуки. Нет смысла снова и снова повторять: вот, мол, если бы не война, уже приближался бы день встречи. Бесполезно досадовать, что по вине заклятого врага этот день еще неизвестно когда придет: впереди бои напряженные. Но мы с надеждой ждем его. Лишь бы дожить до победы.

Радостно, что наши войска успешно наступают, идут с упорными боями вперед и вперед, продвигаясь за сутки по пятнадцать — двадцать километров.

Когда это письмо дойдет к вам в Иркутск, мне уже исполнится двадцать один год. Примите по этому поводу мои опоздавшие поздравления, милые родители...

«Командиры орудий поочередно ходили заниматься на соседнюю «точку». Нового и интересного узнали много. Теперь зенитчики станут вести огонь эффективнее, и это здорово...»

Эту короткую запись теперь можно поподробнее прокомментировать. Дело в том, что «точка», куда мы отправлялись на занятия, была необычной. На всех батареях четыре «положенных по штату» орудия, а здесь восемь. Ее так и называли восьмиорудийной, или «соновской». Дело в том, что прежде данные, вырабатываемые станцией орудийной наводки (СОН-2), вводились в приборы управления стрельбой — ПУАЗО. Но связь между прибором и орудиями могла прерываться — во время артобстрела позиции вдруг перебьет осколком кабель, и данные на орудие не поступят. Офицеры нашего дивизиона предложили связать СОН непосредственно с орудиями и сами осуществили это довольно сложное инженерно-техническое решение.

Мы гордились, что именно в нашем полку создали такую батарею впервые. Ну а в ее эффективности командование убедилось довольно быстро.

Я помню одно из испытаний, успешно выдержанных восьмиорудийной. У нас на батарее объявили тревогу, уже отчетливо слышался гул мотора приближавшегося со стороны Пулкова самолета, а к удивлению орудийщиков, комбат скомандовал: «Не заряжай!»

Сперва подумали: может, свой? Нет, разведчики отчетливо видят: «Хейнкель-111». Так почему же молчим? Почему не разрешают открыть огонь — ведь на Ленинград держит курс!..

Все прояснилось, когда прогремел залп соседней, «соновской». Командир полка П. Д. Гордиенко, оказывается, отдал приказание открыть огонь только этой батарее, [159] а остальным «промолчать». И вот он, результат, — синхронная система связи орудий с радиолокаторной станцией СОН-2 сработала четко. С первого залпа «хейнкель» был сбит и развалился на части.

Военный совет Ленфронта в ту пору тщательно готовил операцию по прорыву блокады. Что могло быть важнее и ответственнее этой заботы у командования? И все же А. А. Жданов и Л. А. Говоров выкроили время для посещения наших соседей, приехали на «соновскую». Леонид Александрович, как рассказывали потом, внимательно осмотрел позицию, выслушал объяснения командира полка и сделал вывод: «Что ж, вполне полезное начинание».

Восьмиорудийные, подобные первенцу 169-го полка, стали создаваться и в других частях ПВО. А впоследствии даже двенадцатиорудийные, втрое повышающие эффективность первого залпа по самолету врага...

«У нас бушевали метели. Мело так, что трудно устоять на ветру. Пурга заносила снегом траншеи, котлован. Но в ночь на 11 декабря подул теплый ветер, пошел дождь.

На дворе прямо весна. Вода в траншеях, «щелях», складах. Не переставая, ведем борьбу с ней. То и дело с надеждой спрашиваем друг у друга: «Ну как, не подмораживает?»

Прошла подписка по добровольному сбору средств на танковую колонну. Подписался на двести рублей. Деньги, собранные народом, помогут приблизить час нашей победы, а ради нее мы и живем.

Рано темнеет — в четыре часа дня уже тьма, а с горючим для коптилки дело швах, достать его трудненько...

Мокротель: тает снег, и идет дождь, кругом вода — ничего себе декабрь! Течет в землянке, и в ней нет спасения от воды. Капает, как назло, обязательно за шиворот или прямо на макушку.

Сообщили: приказом по полку мне объявлена благодарность за «Боевые листки».

...Когда получите это письмо, 1943-й год уже вступит в свои права. Пусть принесет он самое желанное — победу над врагом.

Ленинград, несмотря на бомбежки и обстрелы, стойко держится. Мы постоянно ощущаем поддержку Большой земли: к нам присылают продовольствие, боевую технику, подкрепление людьми. Вот недавно ко мне в расчет пришел паренек, славный такой чуваш, по [160] фамилии Сусметов. Уже начал его обучать, пока обстановка позволяет, — в налетах гитлеровцы сделали паузу. Слушает внимательно, старается побыстрее освоить свои обязанности.

Глядя на него, вспомнилось, что вот таким же восемнадцатилетним пришел и я в армию. И было даже неловко, когда женщины в электричке сердобольно спрашивали: «С какого же ты года, сынок?» — и покачивали головами, услышав ответ. Мол, такой молоденький, а уже в красноармейской форме.

С тех пор прошло целых три года, и я стал настоящим командиром, иногда повышаю голос на людей, годящихся мне в отцы.

Недавно сообщал о паузе в боевой работе, только недолго она длилась. В ночь на 13 декабря налеты гитлеровской авиации на город возобновились. Всю ночь тревожили проклятые «гансы». Врасплох они нас не застали. Работали так, что белая краска орудийного ствола превратилась в желтовато-коричневую, вспузырилась кое-где.

Новенький, Сусметов, выдержал этот боевой экзамен, не очень растерялся, хотя при первых выстрелах вздрагивал и втягивал голову в плечи. Остальные бойцы расчета подбадривали новичка: «Не робей, дружок!..»

Так, под грохот наших орудий, ведущих заградительный огонь, провожали мы сорок второй год...»

До прорыва вражеской блокады оставались считанные дни. [161]

Мы вместе, и мы победим