Часть третья. Генерал в плену

 

Первое грехопадение – сдача в плен.

А. А. Власов

Когда читаешь свидетельства о поисках генерала Власова, порою возникает ощущение, что после неудачного прорыва он словно бы растворяется в болотистой местности, истаивает в душных испарениях торфяников, как пропала, истаяла здесь вся его Ударная армия…

Исчезновение это удивительно и потому, что для поиска генерала были задействованы немалые силы…

Из доклада штаба Волховского фронта «О проведении операции по выводу 2-й Ударной армии из окружения» явствует, что в конце июня начались широкомасштабные и активные поиски Власова.

«Для розыска Военного совета 2-й Ударной армии разведывательным отделом фронта были высланы радиофицированные АТ группы 28.06.42 г. – две группы в район Глушица, обе были рассеяны огнем противника, и связь с ними была утеряна. В период с 2 по 13.07.42 г. с самолета были сброшены 6 групп по три-четыре человека в каждой. Из этих групп одна была рассеяна при сбросе и частью вернулась обратно, две группы, успешно выброшенные и наладившие связь, необходимых данных не дали, и три группы дают регулярные сообщения о движениях мелких групп командиров и бойцов 2-й Ударной армии в тылу противника. Все попытки розыска следов Военного совета до сих пор успеха не имеют».

То же самое касалось и разрозненных групп красноармейцев, блуждавших по лесу после ликвидации 2-й Ударной армии. Кое-кому из них посчастливилось выйти из окружения, но – увы! – на допросах никто из них ничего не мог поведать об участи Власова.

Если мы добавим, что весь район активно прочесывался немцами, то исчезновение Власова становится совсем удивительным. [113]

Генерал бесследно исчезает до 12 июля, когда он был обнаружен в крестьянской избе деревни Туховечи офицером разведки немецкого 38-го корпуса капитаном фон Шверднером и переводчиком Клаусом Пельхау.

13 июля Власова отвезли к генералу Линдеману, командующему 18-й армией, в штаб-квартиру в Сиверской.

15 июля он был переправлен в Летцен.

 

Глава первая

 

Любопытно, что, когда Власова доставили в Летцен, на его след «напали» и партизаны из отряда Сазанова. 16 июля в Ленинградский штаб партизанского движения из партизанского отряда пришла радиограмма:

«У нас находится генерал-майор связи 2-й Ударной армии Афанасьев. Власов, Виноградов живы. Сазанов».

Разумеется, партизаны могли и не знать, что Власов уже захвачен немцами, но неосведомленность Ленинградского штаба партизанского движения непонятна. Ведь сообщение о пленении А.А. Власова еще 14 июля было передано германским радиовещанием в сводке верховного командования.

И то ли телеграмма{30}была составлена неловко, и в штабе партизанского движения прочитали, не заметив точки, без которой получалось, что у Сазанова в отряде и находятся генералы Афанасьев, Власов и Виноградов, то ли просто очень хотелось, чтобы немецкое сообщение оказалось дезинформацией, но на следующий день Сазанову полетела радиограмма такого содержания: «17 июля. Сазанову. Приказываю Власова, Виноградова, Афанасьева и других из командования 2-й армии держать при себе, сохранить и оградить от любых опасностей. Проявите заботу. Сейчас это главная задача, поставленная Москвой. Штаб ЛПД».

В тот же день сазановские партизаны забили отбой, уточняя, дескать, «Власов, Виноградов уходили район Острова. Принимаем меры розыска», но в Штабе уже не желали расставаться с миражом.

Последующий обмен радиограммами напоминает разговор глухих.

«18 июля. Сазанову. Сообщите подробности о Власове, Виноградове. Используйте все силы и средства их розыску и вместе с ними вылетайте Вишеру. Штаб ЛПД».

«18 июля. Афанасьев оставил Власова с группой командного состава и женщиной в районе Язвинки. Сазанов».

«18 июля. Сазанову. Великая честь найти и помочь Власову. Радируйте через каждые три часа. Штаб ЛПД». [114]

Эти радиограммы, безусловно, исторический памятник той растерянности и ошеломленности, которые царили в наших штабах летом 1942 года. Легко догадаться, что из штаба Партизанского движения доложили наверх, что Власов найден, и теперь Ставка не желала и слышать об ошибке, сверху требовали, чтобы все так и было, как доложено.

«20 июля. Разыскать Власова, Виноградова требует Ставка. Мобилизуйте все силы розыска. Штаб ЛПД».

«21 июля. Сазанову. Передаю вам приказ Ставки Верховного Командования доставить Власова, Афанасьева, Виноградова самолетом, который будет подан по вашему требованию. Жду немедленного ответа. Жданов».

Обратим внимание на совпадение дат…

21– м числом июля помечена поданная И.В. Сталину докладная записка Лаврентия Берии, в которой достаточно объективно и полно восстанавливались события, произошедшие после 25 июня с остатками штаба 2-й Ударной армии.

Завершалась записка словами:

«14 июля германское радиовещание в сводке верховного командования передало, что во время очистки недавнего волховского котла обнаружен в своем убежище и взят в плен командующий 2-й Ударной армией генерал-лейтенант Власов».

Эта информация завершала аналитическую записку. Далее шла подпись Берии. Лаврентий Павлович никак не комментировал немецкое заявление, перекладывая решение судьбы генерала на плечи Сталина.

Сталину это решение, видимо, далось нелегко.

Можно предположить, что он сам связывался с Ленинградом, откуда поступило обнадеживающее известие о спасении Власова…

На эту мысль наводит нас то, что 21 июля радиограмма, отправленная Сазанову, ушла за подписью самого товарища Жданова. Тогда же – никаких сил не жалко, лишь бы не расставаться с призрачной надеждой! – руководителю спецотряда партизан при штабе Волховского фронта товарищу Косицыну ушло распоряжение: «Добейтесь у Мерецкова через начальника штаба Семенова выброс самолетами Сазанову 50 лучших партизан. Выполнить приказ Сталина об эвакуации Власова, Виноградова, Афанасьева в наш тыл. Начальник штаба ЛПД Никитин».

Партизан Сазанов и сам теперь был не рад, что ему удалось спасти генерала Афанасьева.

Не того генерала, оказывается, он спас.

А где взять того, которого надо, если тот уже давно у немцев. [115]

«22 июля. Поиск Власова продолжаем. Шлите самолет с расчетом на Афанасьева и 2-х тяжелораненых».

«23 июля. Жданову. Афанасьев прибыл к нам 5 июля. Власовым разошлись Язвинки. После о нем ничего не известно. Мной посланы в розыск 22 человека, две группы в 19 человек, 5 человек райактива. Розыск продолжаю. Сазанов».

Только 24 июля Верховное командование смирилось с горькой мыслью, что сообщение немецкого радио – правда. Однако и теперь отбоя не последовало.

«24 июля. Личным распоряжением Начальника ЛПД Никитиным в город Валдай вызваны командиры партизанских бригад, действующих в партизанском крае, где они получат задание по организации боевых действий на ряде коммуникаций противника на случай возможного транспортирования пленных из числа лиц комсостава 2-й Ударной армии».

И– кто знает? – может, и отбили бы, только Андрей Андреевич Власов уже находился в это время далеко от ленинградских партизан – в Винницком лагере для военнопленных генералов и высших офицеров.

Хорошо хоть, что генерала Афанасьева забрали у Сазанова…

«24 июля. Афанасьев вылетел. Сообщать не могли по случаю обстрела. Сазанов».

Итак…

12 июля, как пишет в своей книге, руководствуясь немецкими источниками, Екатерина Андреева, «Власов был обнаружен в крестьянской избе деревни Туховечи офицером разведки немецкого 38-го корпуса капитаном фон Шверднером и переводчиком Клаусом Пельхау. До этого они нашли труп, принятый ими за тело Власова, и решили проверить, не скрывается ли в избе кто-либо»…

Екатерина Андреева пишет, что, когда Власов услышал шаги немцев, он вышел и сказал:

– Не стреляйте, я – Власов{31}. [116]

Похожую версию излагает политрук Хонименко, рассказавший, что, блуждая по лесам, он отправился искать питание в Сенную Кересть. Когда пришли туда, одна из старушек посоветовала им немедленно уйти из села. Она сказала, что в селе много немцев, которые вчера захватили командующего Власова.

«Эту старушку пригласили на опушку, где она рассказала, что пришла женщина, попросила покушать, когда ее накормили, она попросила покормить товарища. Хозяйка дома согласилась. Когда покушал Власов, в это время дом уже был окружен немцами. Подойдя к двери и открыв ее, Власову было предложено поднять руки вверх. Власов заявил: „Не стреляйте, я командующий 2-й Ударной армией Власов“. Их забрали и повели вместе с женщиной».

Но не все сходится в этих рассказах…

События громоздятся, наползают друг на друга, не сообразуясь со здравым смыслом.

Капитан фон Шверднер и переводчик Клаус Пельхау вначале находят труп, принятый ими за генерала Власова, а потом производят обыск избы, где скрывается Власов, и находят живого Власова…

Женщина (Воронова?) просит покормить ее, потом Власова…

Он что, пока обедала Воронова, сидел на улице? Вообразить, что это происходит в населенной деревне, – трудно…

Кроме того (и это главное!), судя по фотографии, сделанной на станции Сиверская, где Власов, как нашкодивший школьник, стоит перед крылечком штаб-квартиры генерала Линдемана, он не особенно осунулся за две неведомо где проведенные недели.

Так что мысль о скитаниях Власова по лесам и болотам тоже надобно откинуть, особенно если вспомнить, что странствия Власова происходили на территории, где два месяца умирала от голода огромная армия.

Похоже, что Виноградову и Власову был известен какой-то запасной, не использованный КП 2-й Ударной армии, где имелся запас продуктов.

Этот КП и стал «своим убежищем» для генерала Власова.

Журнал «Посев» (№7, 2002), традиционно трактующий фигуру Власова исключительно в жанре «антисталинского протеста 1939-1945 гг.», это мое предположение с негодованием отвергает.

«25– 26 июня вместе с Власовым искали спасения около 50 человек. Есть сведения, что днем 25 июня командарм, потрясенный бессмысленной гибелью армии, впал в шок и находился в таком состоянии несколько суток. Однако „сенсационные“ утверждения Н.М. Коняева, что Власов вместе с поваром М.И. Вороновой в период с 27 июня по 12 июля якобы прятался на безвестном КП с запасом продуктов,-не более чем фантазия». [117]

Насчет фантазии мы еще поговорим, а вот обвинение в сенсационности надо снять сразу. Какая же это сенсационность, если об этом было сказано по немецкому радио еще 14 июля 1942 года…

Об этом Л.П. Берия докладывал И.В. Сталину… Помните: «14 июли германское радиовещание в сводке верховного командования передало, что во время очистки недавнего волховского котла обнаружен в своем убежище и взят в плен командующий 2-й Ударной армией генерал-лейтенант Власов».

Обратим здесь внимание на слова про «свое убежище».

Едва ли дом старосты в деревне Туховечи (Туховежи, как утверждает автор журнала «Посев») мог быть «своим убежищем» для генерала Власова.

Теперь о фантазии…

К жанру фантазии могут быть отнесены малограмотные, основанные на поверхностном знании материала попытки насильственной героизации А.А. Власова, предпринятые на страницах журнала «Посев» Кириллом Александровым.

Чего стоит, например, высосанная из пальца душеспасительная история о том, как Андрей Андреевич Власов отдал зябнущему от потери крови начальнику штаба Виноградову «собственную шинель с генеральскими знаками различия», в которой 11 июля и был обнаружен труп Виноградова патрулем капитана фон Шверднера из 38-го армейского корпуса, принявшим его по этой причине за Власова!

Между тем, если бы начинающий историк потрудился хотя бы бегло ознакомиться с биографией начальника штаба 2-й Ударной армии, он мог бы выяснить, что Виноградов не только много месяцев занимал генеральскую должность, но и был произведен в генерал-майоры, правда, когда армия уже находилась в окружении.

А вот насчет запасного КП, названного немцами, «своим убежищем» генерала Власова, какие же это фантазии?

Ничего удивительного в существовании такого убежища нет. Более трех месяцев армия находилась в окружении, и запасные КП, сооружаемые в условиях повышенной секретности, наверняка должны были существовать.

И почему же Власов и Виноградов (после гибели особиста Шашкова они единственные знали наверняка, где находится запасной КП) не могли использовать его?

Именно к такому убежищу и прорывалась группа А.А. Власова, поскольку иначе невозможно объяснить, почему они вместо того, чтобы искать щелочки в немецком кольце – а в условиях болотистой местности такие щелочки наверняка были! – предприняли марш-бросок в противоположную от фронта сторону.

Напомним еще раз, как настойчиво Власов и Виноградов стремились отделиться от своих товарищей по окружению.

«В 12 часов дня 25 июня, – рассказывал начальник политотдела 46-й стрелковой дивизии майор Александр Иванович Зубов, – штаб 2-й Ударной армии и штаб 46-й дивизии находились в лесу в одном месте. Командир дивизии Черный сообщил мне, что мы сейчас идем в тыл противника, но командующий Власов предупредил, чтобы не брать лишних людей и лучше стремиться остаться одним».

«Перед уходом, – свидетельствовал генерал-майор Афанасьев, – стал спрашивать Власова и Виноградова, они мне сказали, что еще не приняли решения и что они пойдут после всех».

Понятно, что не прикрывать отход сотоварищей остались генералы, а чтобы – прошу простить некий цинизм – никто не сел им на хвост.

Косвенно наше предположение о существовании убежища с запасом продуктов подтверждается самим составом группы, с которой ушел Власов. Кроме «походно-полевой жены», Марии Игнатьевны Вороновой, в группе был только начальник штаба армии генерал-майор Виноградов… Солдаты Котов и Погибко, как следует из показаний, присоединились к группе позднее.

В таком составе хорошо ездить на пикник, но выходить из окружения трудновато. Едва ли генералы Власов и Виноградов были подходящими бойцами-следопытами. И возраст не подходящий, чтобы в разведки ходить, и автомат неведомо когда в последний раз в руках держали.

И уж совсем непонятно присутствие женщины.

Одной, переодевшись в гражданскую одежду, Марии Вороновой выйти из окружения было бы гораздо легче и безопаснее. Опять же и толку от нее в группе не было никакого. Только стесняла бы она решивших вырываться из окружения мужчин.

Но Власов и не собирался еще раз прорываться через фронт. Таков и был, очевидно, его план, чтобы, затаившись в своем убежище, попытаться, когда закончится прочесывание местности, связаться с партизанами и тогда перейти линию фронта.

Это предположение (не совсем оно и предположение, коли подтверждено немецким радио) отличается от фантастических домыслов тем, что удачно размещается в реальности и снимает многочисленные противоречия и нестыковки. [119]

 

Глава вторая

 

Но не менее загадочным является исчезновение Власова на эти две недели и из показаний очевидцев событий, и из его собственных воспоминаний…

В «Открытом письме» А.А. Власов скажет:

«Я до последней минуты оставался с бойцами и командирами армии. Нас оставалась горстка, и мы до конца выполнили свой долг солдат. Я пробился сквозь окружение в лес и около месяца скрывался в лесу и болотах. Но теперь во всем объеме встал вопрос: следует ли дальше проливать кровь Русского народа? В интересах ли Русского народа продолжать войну? За что воюет Русский народ? Я ясно сознавал, что Русский народ втянут большевизмом в войну за чуждые ему интересы англо-американских капиталистов…

Так не будет ли преступлением и дальше проливать кровь? Не является ли большевизм и, в частности, Сталин, главным врагом русского народа?

Не есть ли первая и святая обязанность каждого честного русского человека стать на борьбу против Сталина и его клики?»

Даже если и допустить, что Власов не лукавит тут, все равно надо признать, что он старательно избегает любой конкретики относительно пути к немецкому плену. Долгие недели блужданий по занятой немцами территории он погружает в туманные размышления и прозрения о судьбе России, о смысле войны…

Мария Игнатьевна Воронова на допросе в НКВД вопрос, где они укрывались две недели, тоже обошла.

«Примерно в июле месяце 1942 года под Новгородом немцы обнаружили нас в лесу и навязали бой, после которого Власов, я, солдат Котов и шофер Погибко вырвались в болото, перешли его и вышли к деревням. Погибко с раненым бойцом Котовым пошли в одну деревню, мы с Власовым пошли в другую{32}. [120]

Когда мы зашли в деревню, название ее не знаю, зашли мы в один дом, где нас приняли за партизан. Местная «Самоохова» дом окружила и нас арестовали. Здесь нас посадили в колхозный амбар, а на другой день приехали немцы, предъявили Власову портрет его, как генерала, вырезанный из газеты, и Власов был вынужден признаться, что он действительно генерал-лейтенант Власов. До этого он рекомендовался учителем-беженцем.

Немцы, убедившись, что они поймали генерал-лейтенанта Власова, посадили нас в машину и привезли на станцию Сиверскую в немецкий штаб. Здесь меня посадили в лагерь военнопленных, находящийся в местечке Малая Выра, а Власова через два дня увезли в Германию».

Но не только три с лишним года разделяли ее рассказ с неделями, проведенными в волховских болотах… Ведь когда Воронова разыскала Власова в Берлине, тот уже нашел себе эсэсовскую вдову – Хейди Биленберг, и Вороновой пришлось довольствоваться должностью кухарки при генерале.

Обиду эту Мария Игнатьевна так и не простила Андрею Андреевичу и, рассказывая об июльских событиях 1942 года, то и дело сбивалась на рассказ о сопернице. «Проживая в Берлине, Власов женился на немке Биленберг – бывшей жене известного крупного немецкого миллионера, убитого на Северном Кавказе в эту войну. При наступлении Красной Армии Власов с миллионершей Биленберг рассчитывал удрать в Америку, но был схвачен представителями Красной Армии…»

Забегая вперед, скажем, что сама Мария Воронова, как свидетельствует Сергей Фрёлих, при наступлении Советской армии на Берлин вела себя совершенно иначе: «Когда Власовский штаб переехал в Карлсбад, Воронова осталась в Берлине, ограбила несколько вилл. Погрузила вещи на автомобиль марки Хорх и поехала домой».

Впрочем, иного от Марии Игнатьевны трудно было и ожидать. Человек она не военный. В армию ее загнала нужда, а служба здесь оказалась специфически неармейской.

Об этом, кстати, говорил и адъютант Власова, майор Кузин: «Мария \Игнатьевна считалась поваром-инструктором при военторге, но фактически не работала. Почувствовав хорошее отношение Власова, она частенько устраивала истерику, а Власов ухаживал за ней, как за ребенком».

Поэтому– то к рассказу Вороновой о пленении Власова нельзя относиться безоговорочно. Что-то она успела позабыть, что-то казалось ей несущественным. Что-то она не хотела говорить…

Но это «что-то», быть может, и является самым важным.

Размышляя, где провел Власов две недели после неудавшегося прорыва, можно попытаться понять, что думал и что чувствовал он в эти переломные в его судьбе дни… [121]

Пейзаж нам известен.

Лесные дебри, болота…

Чахоточная, сочащаяся водою земля. Земля второго дня Творения, когда Господь еще не собрал воду, «которая под небом, в одно место», когда еще не явилась суша, названная потом землей.

Выпавшие из общего счета событий недели тоже как-то связаны с этим пейзажем.

Часы, минуты, дни, словно бы разбухая от болотной сырости, перепутались между собой, пока время совсем не исчезло.

В том последнем прорыве у Мясного Бора Власов, как вспоминают очевидцы, потерял очки, и видимый мир расплывался перед его глазами. Расплывались и казавшиеся ранее непоколебимыми отношения.

Ранее отношения Власова с женщинами были предельно простыми и откровенными.

Анализируя его переписку, можно обвинить Власова в двуличии, неверности и эгоизме, но вместе с тем нельзя не отметить и мужественности генерала. Андрей Андреевич, как сейчас принято говорить, никогда не «грузил» подруг своими проблемами, никогда не жаловался на трудности. И если он и упоминает в письмах о трудностях, которые приходится переносить на фронте, то только для того, чтобы избавиться от докучливых претензий на визит…

«Эта война особенно жестока, – пишет он жене, Анне Михайловне Власовой. – Сволочи фашисты ведь решили совсем варварски стереть с лица земли наш могучий народ. Конечно, это их бредни. Конечно, мы уничтожим эту гадину. Но пойми, что сейчас война идет жестоко. По крайней мере твое сердце не выдержит… Потерпи, моя дорогая. Скоро война все же кончится, и тогда заживем еще лучше».

«Дорогой, родной, милый Алюсик! – это уже из письма Агнессе Павловне Подмазенко. – Меня наш великий вождь послал на ответственное задание, и я его скоро, очень скоро выполню с честью. Тогда ты не будешь упрекать меня ни в чем, когда узнаешь, в какой обстановке мы находились. Скоро все же фашистам на этом участке конец. Теперь пойми, могу ли рисковать в этот ответственный период тобой и моим дорогим детищем. Нет и тысячу раз нет. Как ты ни ругайся, все же наконец ты меня поймешь».

Все тут прямо и – вспомните, что залог мужской бодрости на войне, в том, что жены не могут попрекать своих мужей за измены – по-генеральски откровенно.

И только в последних строках прощального письма к Агнессе Павловне Подмазенко нарушается эта твердость. Возникает некая суетливость. Власов начинает бормотать, дескать, «обстановка уже сейчас складывается [122] так, что ты уже почти можешь приехать ко мне, а когда я получу от тебя письмо, будет уже очень хорошо». Впрочем, причина этой откровенной и на первый взгляд бессмысленной лжи понятна. Эта ложь произрастает из трясины его отношений с Агнессой Подмазенко. Власову мучительно хочется узнать, кто – сын или дочь? – родился у него. Это, кажется, наиболее сильное его желание в майские дни 1942 года, и ради исполнения его он готов пойти на все, даже на то, чтобы нарушить правила невозвращения подруг на фронт.

Предельно простыми и ясными – баба при генерале – были поначалу и отношения между Власовым и Вороновой… Но после окружения все переменилось.

«Хотя Власов по старой русской традиции обращался с ней, как с прислугой, она могла сильно влиять на него, – свидетельствовал Сергей Фрёлих. – У нее был верный инстинкт на людей, и генерал совещался с ней при оценке людей и зачастую следовал ее советам».

Момент этот принципиально важный.

В Киевском котле, как мы знаем, Власов тоже имел спутницу. Но она (Агнесса Подмазенко) заслужила за это лишь шутливый титул спасительницы, а в советницы так и не превратилась. В памяти генерала Сандалова, который, по словам Власова, любил Агнессу «за культурный развитый оборот речи», остался лишь ее «всегда щебечущий язычок».

А ведь и характер у Агнессы Подмазенко был не менее сильный, чем у Вороновой, и ум тоже имелся. Но тут дело, конечно же, не в женщинах, а в положении самого Власова. Если бы в декабре 1941 года на месте Подмазенко оказалась Воронова, едва ли она тогда тоже смогла бы добиться большего.

Надлом произошел в потайном убежище, где вынужден был отсиживаться Власов. Там простые и навсегда определенные отношения генерала с его бабой поплыли, уродливо искривились, и получалось, что уже не Воронова находится при Власове, а Власов при Вороновой – генерал при бабе.

Наверное, Воронова была неплохой женщиной, но для потайной жизни в секретном убежище она явно не подходила. Как свидетельствовал Сергей Фрёлих, Вороновой «было лет тридцать, и выглядела она симпатично, была кокетлива, готова к романтическим авантюрам и могла поглощать невероятные порции водки»…

Напомним, что все происходило в лесных дебрях, на чахоточной, сочащейся водою земле второго дня Творения…

«Я там, в болотах, окончательно пришел к выводу, – писал Власов в „Открытом письме“, – что мой долг заключается в том, чтобы призвать [123] Русский народ к борьбе за свержение власти большевиков, к борьбе за мир для Русского народа, за прекращение кровопролитной, не нужной Русскому народу войны за чужие интересы, к борьбе за создание новой России, в которой мог бы быть счастливым каждый Русский человек».

Екатерина Андреева пишет в своей книге, что Власов якобы вспоминал потом, будто «во время его скитаний по лесу он начал понимать, осознавать ошибки правительства. Он пересмотрел свою судьбу, но решил, что не будет кончать жизнь самоубийством».

Власов сравнивал себя с генералом Самсоновым, который в августе 1914 года, во время Первой мировой войны, также командовал 2-й армией. Убедившись, что он не оправдал доверия своей страны, Самсонов застрелился.

По словам Власова, как утверждает Екатерина Андреева, у Самсонова было нечто, за что он считал достойным умереть… он же, Власов, не собирался кончать с собою во имя Сталина.

Вполне возможно, что Власов именно так и объяснял сподвижникам свой отказ от самоубийства.

Такая мотивировка была для них проще и понятнее, а главное, не требовала от Власова особенной откровенности.

На самом же деле проблема эта для Власова, конечно, не сводилась к вопросу: достоин или не достоин Сталин, чтобы отдать за него жизнь.

Власов был достаточно смелым человеком.

Судя по воспоминаниям Ильи Эренбурга о поездке Андрея Андреевича на передок, чтобы проститься с солдатами, или по показаниям участников прорыва у Мясного Бора, запомнивших, как, «не применяясь к местности», Власов стоял во время боя, особого страха быть убитым в нем не было, вернее, страх этот успешно контролировался всем армейским воспитанием.

Но между бесстрашием быть убитым и решимостью на самоубийство – огромная разница… Тем более для Власова, который, возможно, принял бы, если бы не помешала революция, священнический сан. Ни армейская школа, ни штабные университеты не сделали его атеистом{33}. [124]

Отказ Власова от самоубийства не был трусостью, как полагают некоторые обвинители генерала. Подтверждением того, что это сознательный акт выбора, пусть и мучительного, но суженного тебе Пути, пройти который ты обязан до конца, служит поведение Власова в 1945 году. На этот раз никаких иллюзий по поводу собственной судьбы у него не могло быть. Власов знал и о неизбежных мучениях, и о столь же неизбежной предстоящей казни, но и, зная все наперед, самоубийством опять не воспользовался.

Такого выхода для него, как для православного человека, просто не существовало.

Повторяю, что нам ничего наверняка не известно об Андрее Андреевиче Власове с того момента, как, разбившись на мелкие группы, остатки 2-й Ударной армии начали самостоятельно выходить из окружения.

Все сказанное здесь – предположение. Мы лишь отсекаем то, чего не могло быть. Занятие не слишком увлекательное, но в мифологизированной судьбе Власова – необходимое.

 

Глава третья

 

Сподвижники хотели видеть во Власове героя, титана, бросившего вызов большевистскому режиму.

Власов не был ни героем, ни титаном.

Но не был он и предателем, сознательно заведшим армию в окружение, чтобы сдать ее врагу.

Это тоже миф. Его навязывала советская пропаганда. Навязывала настолько усиленно, что он проник даже в формулировки судебного следствия, которое констатировало:

«Власов… в силу своих антисоветских настроений изменил Родине и перешел на сторону немецко-фашистских войск, выдал немцам секретные данные о планах советского командования, а также клеветнически характеризовал Советское правительство и состояние тыла Советского Союза».

Нет нужды доказывать, что после трех месяцев, проведенных в окруженной армии, Власов просто не мог владеть какой-то представляющей для немцев интерес стратегической информацией, а если и владел, то знания ее, судя по протоколу допроса, никак не обнаружил.

«В феврале, марте и апреле в большом объеме формировались полки, дивизии, бригады. Основные районы, где располагаются новые формирования, находятся на юге, на Волге. О новых формированиях, созданных внутри страны, он плохо ориентирован… Началом большого русского наступления было наступление под Харьковом. С этой целью многочисленные дивизии были весной передвинуты на юг. Северный фронт [125] был запущен. Можно допустить поэтому, что и Волховскому фронту больше не подводилось новых резервов… Наступление Тимошенко не удалось. Власов, несмотря на это, верит, что, возможно, Жуков перейдет в большое наступление на Центральном участке фронта – от Москвы. У него имеется еще достаточно резервов».

Подобную информацию немецкому командованию мог сообщить любой слушатель сводок Совинформбюро, провести подобный анализ – любая домохозяйка. Особенно трогательными, в дни, когда немцы уже завершили ликвидацию окруженных под Харьковом армий, выглядели откровения генерала о неудаче наступления Тимошенко.

И очень трудно согласиться с выводом Л.Е. Решина и В.С. Степанова (ВИЖ, 1993, №5), будто именно предположения Власова о невозможности наступления Волховского фронта дали возможность немцам перебросить резервные дивизии под Сталинград. Немцы не были такими наивными, как Решин и Степанов, и понимали, что человек, проведший в окруженной армии три месяца, может только предполагать, в каком состоянии находятся резервы фронта, и принимать стратегические решения, основываясь на его показаниях, крайне неразумно.

Еще более предположительные сведения дал Власов, характеризуя положение дел в советском тылу. Сведения эти были порою настолько абсурдными и фантастическими, что дали возможность включить в 1946 году в обвинение формулировку, что Власов «клеветнически характеризовал… состояние тыла Советского Союза»…

Эта формулировка обвинения начисто отрицала предыдущую.

Ведь клевета и является дезинформацией. Какие же тогда планы выдал Андрей Андреевич Власов, если он, дезинформируя, путал немцев?

Это не казуистика…

Привычные уху советского человека надуманные формулировки обвинения заменяли формулировку истинной вины, которая ни в каких доказательствах не нуждалась.

Генерал Власов сдался в плен и уже тем самым совершил тягчайшее преступление.

Ведь еще 16 августа 1941 года в СССР был издан приказ № 270, согласно которому офицеры, занимавшие командные должности и сдавшиеся в плен, рассматривались как изменники, а их семьи арестовывались и подвергались репрессиям.

Об этом приказе знал и Андрей Андреевич Власов…

Для западных исследователей, граждан так называемых цивилизованных стран, вопрос о причинах измены Власова решается просто и без затей.

– Если государство предоставляет гражданину защиту,-рассуждают они, – оно вправе требовать от него лояльности, а если гражданин лоялен государству, оно обязано предоставить ему защиту. [126]

Отказавшись подписать Женевское соглашение, Советское правительство лишило своих граждан необходимой защиты, а следовательно, и граждане не обязаны были сохранять в плену верность ему.

Рассуждение само по себе вполне логичное, но к Власову абсолютно неприменимое, хотя бы уже потому, что большевистский режим снял с себя заботу не только о пленных, но и – это мы видели на примере 2-й Ударной армии – о солдатах, а также и всех остальных гражданах.

Фашистов многое роднило с большевиками-ленинцами.

Тоталитаризм…

Культ вождя…

Об этом написано немало.

А вот о том, что сходным в большевизме и фашизме была откровенная русофобия, почти не пишут, хотя без этого невозможно разобраться в самой сущности, казалось бы, враждебных друг другу идеологий.

Русское национальное сознание определяло чрезвычайно высокий уровень патриотизма. Но в отличие, например, от той же Германии русский патриотизм зиждился не на том, что ты – русский, а на том, что ты – православный, что твоя страна – хранительница истинных устоев христианства… И в отличие от чисто национального патриотизма патриотизм этот действовал на другие нации, не порабощая их, а приобщая к православию, вбирая в православие и русскость.

Именно православное сознание народа и обусловило ту трагедию, которая разыгралась в семнадцатом году. Идеи коммунизма были обманчиво близки идеям православной русскости.

Ленин, Троцкий и их сподвижники, безусловно, обманывали массы, увлекая их не совсем теми идеями, которые предполагали осуществить на практике, но, обманывая, а затем и осуществляя свои подлинные замыслы, они были вынуждены в известной степени корректировать их, приспосабливая под русское православное сознание, и не тут ли и надо искать истоки их иррациональной ненависти к России вообще и каждому русскому в частности. Со временем в истинных адептах большевизма, которые, и уничтожив церкви, не сумели разрушить русское православное сознание, эта «иррациональная» русофобия сделалась сущностью, превратив сами большевистские идеи в простой антураж.

Этот экскурс в историю необходим для понимания русского человека сорок второго года…

Идеи большевизма были уже отторгнуты православно-русским самосознанием, и Сталин совершенно ясно понимал, что не поддерживаемый жестокой системой карательных мер большевистский режим теряет значение для населения оккупированных территорий. [127]

«Вступив на территорию Советского Союза, мы встретили население, уставшее от большевизма и томительно ожидавшее новых лозунгов, обещавших лучшее будущее для него…»,

– подчеркивал в своих докладах доктор Отто Бройтигам, начальник политического департамента министерства оккупированных восточных территорий.

Об этом же размышлял в своем дневнике Йозеф Геббельс, отмечая, что жители Украины приветствовали фюрера, как избавителя, но их отношение изменилось в результате жестокого отношения к ним. «Уменьшить угрозу партизан можно, завоевав доверие народа. Марионеточные правительства в оккупированных областях могли бы служить ширмой для немцев».

Чтобы не допустить подобного поворота дел, советским руководством своевременно были приняты меры. Цель их – предельно обострить отношения населения с оккупантами. Многочисленные партизанские отряды совершали диверсии, задача которых порою только в том и заключалась, чтобы вызвать ответные репрессии и тем самым лишить русское население возможности искать и находить в немцах союзников, а не врагов.

Замысел этот, если не принимать во внимание его поразительную – о какой лояльности правительству может тут идти речь? – бесчеловечность, следует отнести к числу наиболее гениальных изобретений Иосифа Виссарионовича Сталина. Реализация этого плана вполне уравновесила упущенную стратегическую инициативу. Население оккупированных территорий вынуждено было защищать ненавистный режим, поскольку оккупационный режим был еще более жестоким.

Нельзя сказать, чтобы немцы не понимали, что тут Сталин переигрывает их.

Положение усугублялось тем, что Гитлер не считал нужным скрывать свои цели. Он считал, что славяне имеют право на существование только в качестве рабочего скота – на фермах, полях и в шахтах. Согласно его планам все крупные русские города должны были быть разрушены, русская культура уничтожена, доступ к образованию для русских закрыт.

Многие немецкие офицеры, особенно из штабов действующей армии – насколько позволяла им военная дисциплина! – протестовали против нацистской политики жестокости и бесчеловечного закабаления населения оккупированных территорий, основанной на представлениях о русских как неких человекообразных – «унтерменшах», дегенерировавших под влиянием востока.

Оппонируя фюреру, они ссылались, разумеется, не на абстрактные представления о христианской любви, а на конкретные, реформаторско-протестанте кие соображения о пользе дела. [128]

Как говорит Екатерина Андреева, среди противников «ост-политики» мало кто заботился о судьбе России, предметом их озабоченности были интересы Германии.

«Наступление на Москву требовало стягивания всех наличных сил на участке группы армий „Центр“, требовало обеспеченного тыла, а значит по меньшей мере отказа от практиковавшихся до сих пор методов бесчеловечного обращения с гражданским населением, с перебе<