Продолжение доводов в пользу вымысла

 

Хотя в предыдущей части суммировались аргументы Нуссбаум в пользу литературы, изложение ее взглядов не является целью этого эссе, которое состоит в том, чтобы использовать работу Нуссбаум в качестве отправной точки для моей собственной аргументации эвристической ценности «Симпсонов». Пока я буду отталкиваться от Нуссбаум, но в некоторых моментах очень важно будет прояснить, что я заимствую из ее доводов, а в чем усматриваю их ущербность. Я согласна с Нуссбаум, что литература обладает уникальными эвристическими свойствами. Как и Нуссбаум, я уверена, что литература, как ничто другое, способна передавать определенную информацию и вызывать важные когнитивные и эмоциональные отклики. Я разделяю мнение Нуссбаум, что художественная литература часто дает более точное описание нашего нравственного положения, чем традиционные философские труды. Я признаю, что чтение художественных произведений может поощрять внимание и интерес к индивидуальностям, что является предпосылкой для становления нравственной личности. Наконец, я поддерживаю мнение о том, что литературные произведения должны привлекаться при изучении философии морали и для нравственного воспитания в целом.

Я согласна с большинством основных положений Нуссбаум, однако ее доводы имеют несколько недостатков. Некоторые из них касаются последующего рассмотрения «Симпсонов». Первое. В своей аргументации Нуссбаум пользуется исключительно романами и пьесами из «золотого фонда» западной литературы. Хотя она не исключает способности и других видов художественного вымысла к научению, ее предпочтение канонических авторов и форм неявно поддерживают элитистское — и ложное — допущение, что только такие возвышенные произведения могут иметь воспитательную ценность. Такое допущение следует отвергнуть, поскольку есть люди, которые ценят эвристическую ценность произведений, не входящих в литературный канон, в том числе популярный мультфильм «Симпсоны».

Второе. Возможно, это просто результат ее увлеченности литературой, но Нуссбаум кажется недостаточно внимательной к возможностям вымысла искажать наше понимание и способствовать нарушению эмоциональной восприимчивости. Хотя литература может влиять на нас позитивно, она способна также вызывать негативные эффекты. Она может распространять невежество и нетерпимые в моральном отношении взгляды так же легко, как и идеи взаимопонимания и нравственного совершенствования. Такое действие возможно, потому что люди не имеют дело с литературой вообще, они сталкиваются с отдельными ее составляющими. Эти отдельные произведения могут рисовать ложные картины мира, могут поколебать убеждения и заставить усомниться в привязанностях[261]. Вымысел искажает наше понимание и порождает моральное разложение, говорил Платон, отстаивая необходимость широкомасштабной цензуры, но преимущества, которые сулит обращение к художественному вымыслу, делают цензуру неприемлемой. Цензура выглядит и недостаточно критичной, и отчасти безответственной, чтобы суметь предотвратить возможные негативные последствия неразборчивого потребления художественных произведений. О таких последствиях наиболее уместно вспомнить, когда убеждаешься, что популярный продукт вроде «Симпсонов» располагает потенциалом для влияния на большую аудиторию.

Третье (и последнее). Нуссбаум основывает свои доводы в пользу похвальных свойств вымысла исключительно на способности литературы давать точное изображение реальности и развивать сострадание. Несмотря на то что все эти свойства, несомненно, способствуют эвристической функции, мы научаемся у вымысла не только потому, что он предлагает нам меткое описание личностей и вызывает к ним чувства, но и потому, что он побуждает к отождествлению. Такое отождествление отчетливо происходит с такими персонажами, как Гомер и Мардж Симпсоны, чья жизнь имеет сходство — хоть и карикатурное — с жизнью многих зрителей.

В конечном итоге эвристическая функция вымысла коренится в уникальных возможностях, которые он предоставляет. Особенный акцент на деталях не только делает вымысел способным к более точному изображению жизни, но и позитивно влияет на читательские или зрительские модели участия, проявляемого к определенным людям и обстоятельствам. Более того, беспримерное внимание вымысла к эмоциям делает его способным формировать и влиять на человеческие эмоции[262]. Эвристический успех вымысла также вытекает из деятельности отождествления, которую он и стимулирует. Как свидетельствует большинство людей, которые смотрят или читают вымышленные истории, одним из самых привлекательных качеств вымысла является способ, каким он побуждает к отождествлению. Когда мы читаем или смотрим хорошее произведение, оно поглощает нас, и поглощает еще сильнее тем, что заставляет нас незаметно соскальзывать в ситуацию, которая изображается. В отличие от других литературных форм, произведения в жанре fiction построены таким способом, который вдохновляет читателей или зрителей воображать себя в представляемой ситуации. Вымысел переносит нас в созданный им мир, заставляя не только чувствовать себя соответственно происходящим действиям, но и идентифицироваться с конкретными персонажами. Это вовлечение производит уникальный эвристический эффект.

Во-первых, вымысел предлагает читателям или зрителям полное понимание представленной реальности тем, что допускает их в ее внутренний мир. Наша воображаемая вовлеченность в вымысел делает обрисованные ситуации «действительными как бы изнутри, на самом глубоком, интимном уровне»[263]. Влияя на нашу образную идентификацию, вымысел предоставляет нам «ощущение того, как можно чувствовать, видеть и жить в определенной ситуации»[264]. Эта образная идентификация дает нам более глубокое чувство сопереживания, чем то, которого мы смогли бы достичь без нее. Сьюзан Фиджин соглашается с этим, утверждая, что вымысел создает симуляцию, участие в которой позволяет достичь более полного понимания, нежели запоминание предложенной информации. Она полагает, что, когда мы на уровне воображения соприкасаемся с вымыслом, мы интеллектуально и эмоционально симулируем подобие показанной ситуации. Так как это заставляет индивидуальность отбросить свою традиционную личину и примерить другую, Фиджин настаивает, что симуляция «обогащает и углубляет интерпретацию изображенной ситуации и готовит к встрече с ситуацией, которая может иметь сходство с обрисованной»[265]. Симуляция обучает посредством постижения индивидом, который вовлечен в нее, того, «на что похоже пребывание таким персонажем или попадание в такую ситуацию»[266]. Это дополняет поверхностные впечатления наблюдателя, извлеченные им из рассказанной истории, более исчерпывающими впечатлениями соучастника, обретенными через отождествление[267].

Процесс отождествления, который стимулирует вымысел, имеет другое преимущество. Он дает нам допуск в переживания, которые были бы невозможны в нормальных эмпирических условиях. Посредством отождествления себя с вымышленными персонажами мы можем переживать ситуации и состояния, с которыми невозможно познакомиться другим способом. Заставляя нас скользнуть в миры своих персонажей, вымысел помогает нам составить представление о том, как жилось в другие времена или в других местах, приобрести другие убеждения и ценности, стать другими людьми. Как утверждает Нуссбаум, «без вымысла наш опыт слишком ограничен и неполон. Литература расширяет его, заставляя нас непривычно чувствовать и реагировать» (47). Уэйн Бут соглашается с этим, утверждая: «За месяц чтения я могу перепробовать больше судеб, чем способен испытать за все время своей жизни»[268]. Стимулируя воображаемое отождествление, вымысел дает людям возможность исследовать гораздо больший спектр переживаний, чем это возможно в действительности. Эти замещающие переживания поучительны в той мере, в какой они переносят людей из привычной жизни, предоставляя им более объективную оценку альтернативных точек зрения, контекстов и способов существования.

Замещающие переживания, которые мы получаем, вступая во взаимодействие с вымыслом, являются поучительными также потому, что предлагают способы, с помощью которых люди могут адекватнее оценить разные позиции, способы действий и их последствия. Способность примерять разные взгляды и поступки на себя представляет уникальную когнитивную ценность, оставаясь при этом в относительной безопасности (хотя доля риска остается). Через отождествление себя с вымышленными персонажами мы можем узнать, на что это похоже: совершать определенные поступки или верить в какие-то вещи, которые не имели места в нашей жизни. Таким образом, вымысел помогает формировать способность к принятию решений, предоставляя нам экспериментальное впечатление от того или иного выбора еще прежде того, как мы его сделали и испытали эти чувства в реальности[269].

Наконец, отождествление с вымышленными персонажами эмоционально обучает нас. Вызов эмоций — это одна из вещей, которую создает отождествление с вымыслом. Грегори Карри называет наше взаимоотношение с вымышленными персонажами «эмпатическим воспроизведением»[270], посредством которого читатели или зрители симулируют эмоциональное и интеллектуальное состояние определенных персонажей. Наряду с предоставлением позитивной возможности излить свои чувства[271], это воспроизведение также предоставляет знание о самих себе и о других людях. Оно может привести к росту самосознания личности выявлением чувств или мнений, о которых она даже не догадывалась[272]. Хотя оно и не всегда приятно, такое знание является непременным для самопознания и осмысленной деятельности. Отождествление также содействует возбуждению подлинного понимания и сострадания к другим. Только влезая в чужую шкуру, мы становимся по-настоящему чуткими к эмоциональному напряжению их конфликтов, глубине их радости и к чувствительности их потерь. Воодушевляя людей на отождествление себя с персонажами, вымысел поддерживает не только достойную восхищения симпатическую деятельность, но и важную в моральном отношении эмпатическую способность.

Из-за парадокса, связанного с вымыслом (как кто-то может получить знание о реальных ценностях из произведений, которые рассказывают о несуществующем?), философы с неохотой допускали, что он может научать. Однако если кто-то проводит четкую линию, разграничивающую вымысел и реальность, то тем самым он только воспроизводит этот парадокс. Если рассматривать вымысел как творческую попытку, опирающуюся на реальность и берущую из реальности весь свой материал, то идея о том, что вымысел способен обучать, не кажется сомнительной. Вымысел описывает гипотетическое. Эти описания наполняют нас чувствами, так как места и проблемы, о которых они повествуют, имеют сходство с нашими.

Может быть, не так парадоксально то, что вымысел поучает нас, как наше отношение к нему. Я утверждаю, что эвристические возможности вымысла вытекают в основном из парадоксальной природы нашего с ним соединения. Зрителю достаточно мгновения, чтобы подметить парадокс. С той же силой, с какой вымысел затягивает нас внутрь, он удерживает нас снаружи. Хотя вымысел и вдохновляет нас на отождествление с определенными персонажами и мысленно переносит нас в их миры, мы никогда не сможем стать этими персонажами и войти в эти миры. Наше соединение с вымыслом хоть и порождает искренние эмоции, эти эмоции отличаются от тех, какие мы испытываем в отношении настоящих людей и ситуаций. Как персонажи и ситуации, обрисованные художественным воображением, нереальны, так и наши взаимоотношения с ними будут качественно отличаться от тех, в которые мы вступаем с реальными людьми и событиями. Тот факт, что персонажи и ситуации в художественном произведении нереальны, и облегчает, и нарушает нашу связь с ними.

Тот факт, что персонажи и их окружение, изображенные в художественном произведении, не являются реальными, облегчает вовлечение читателей и зрителей, так как дает им чувство безопасности. Когда мы мысленно переносим себя в вымышленный мир, мы можем действовать без последствий. Мы проникаем в миры, которые можем покинуть, если происходящее становится неприятным. Не заставляя нас слезать с дивана, наше слияние с вымыслом позволяет исследовать различные миры и принимать различные личины. Мы с легкостью погружаемся в вымысел, потому что он не имеет реального веса. Хоть мы и знаем, что он может воздействовать на нас, мы позволяем себе пускаться в это путешествие, потому что знаем, что описываемые персонажи и события не обладают действительностью, наше погружение в виртуальные миры не является постоянным[273], а наше отождествление с персонажами происходит не полностью. Поскольку все безопасно, мы позволяем себе переживать в вымысле такое, что не смогли или не пытались бы переживать в действительности. Вымысел расширяет базу наших знаний, разрешая нам учиться на опыте, которого у нас не было бы в настоящей жизни.

В то время как вымысел стимулирует наше вовлечение, вымышленность представленных персонажей и событий нарушает наши привычные формы реагирования. Например, даже если мы чувствуем, что в придуманной ситуации что-то не так, мы знаем, что мы не в состоянии это исправить. Аналогично, если вымышленная картина мира не соответствует нашей, мы не властны ее изменить.

Пока мы пребываем в вымысле, мы не можем его менять. Мы можем прекратить читать или смотреть, но не можем откорректировать произведение так, чтобы оно соответствовало нашим пожеланиям. Сходным образом, когда мы эмоционально реагируем на вымысел, выдуманность персонажей и событий не позволяет нам реагировать так, как мы делаем это в обыденной жизни, ломает мою привычную реакцию, заставляя задаваться вопросом, почему меня так волнует то, что не имеет реального бытия.

Неизменяемость вымышленных миров и персонажей и тот факт, что мы пребываем в них, но не в силах ничего переменить, подталкивает нашу рефлексию. Способ, которым вымысел нарушает наше сцепление с ним, является центральным для его эвристической функции, центральным потому, что он идет вразрез с привычной реакцией, которая заставляет читателей или зрителей реагировать на вымысел, критично оценивать придуманные миры и их персонажей, сравнивать отдельные вымышленные интерпретации с другими — вымышленными или реальными. Он заставляет читателей или зрителей размышлять о послании, которое несет представление, заставляет их обдумывать свои эмоциональные реакции и вымышленные обстоятельства, которые их породили. Такая рефлективная деятельность может углублять общее понимание, равно как и моральное самосознание.

Несомненно, вымысел обладает уникальной способностью впускать нас внутрь персонажей и ситуаций, не позволяя забыть о нашей обособленности от них. Это производится тем, что может быть названо нарушенным отождествлением. Наше отождествление с вымышленными персонажами поучительно, так как дает нам возможность познакомиться с ценностями различных времен, воззрений и ситуаций. Ассимиляция информации, почерпнутой благодаря отождествлению, упрощается нашей дифференциацией от персонажей. Постольку, поскольку мы знаем, что мы не являемся придуманными героями, с которыми себя отождествляем, они остаются объектами для анализа, объектами, от которых мы отстоим на критическом расстоянии, объектами, на которые мы смотрим с меньшим пристрастием, чем на самих себя. Вымысел одновременно содействует отождествлению и размежеванию, интимности и отстраненности, что и позволяет ему с таким успехом нас научать. Тогда как свои ситуации и себя мы принимаем слишком близко к сердцу и потому не можем проявлять объективность, наше постоянное сознание того, что герои и ситуации, представленные в вымысле, отделены от нас, позволяет смотреть на них с большей беспристрастностью. Однако, поскольку процесс отождествления помогает обнаружить сходство героев с нами, он может расширить наши знания о себе, заставляя осознать, что наши ситуации, общие мировоззренческие принципы или привычные реакции сопоставимы с теми, которыми наделен тот или иной вымышленный герой.

 

Довольно трепаться! Что вы там хотели сказать о Гомере?

 

В конце концов, «Симпсоны», подобно другим художественным произведениям, действуют тем же методом привлечения внимания к индивидуальностям, одновременно изображая и пробуждая эмоции. Однако интересно, что именно сочетание в «Симпсонах» нескольких других черт, которые могут настроить некоторых людей против шоу, способно усилить его воспитательный эффект.

Первой чертой является простота персонажей и постановки. Хоть и крайне карикатурные, среда и персонажи «Симпсонов» самые обычные. Гомер пусть и не вполне ясен, но производит впечатление любящего отца из рабочего класса. Это не идеализованный образ из сериалов «Папа знает лучше всех» или «Предоставьте это Виверу». Напротив, он плохо справляется с отцовскими обязанностями, пьет дешевое пиво и отрыгивает, даже не извиняясь, а также постоянно жалуется на свою работу. Домохозяйка Мардж улаживает отношения Гомера с детьми, увещевает членов семьи во время их частых ссор и неизменно утешает Гомера, несмотря на его временами абсурдное поведение. Из детей — Барт, Лиза и Мэгги — каждый представляет собой неповторимость, изобретательность и эгоизм среднестатистического ребенка. Кроме того, их отношения друг с другом демонстрируют все виды конфликтов, сообщничества и конкуренции, которая может иметь место в отношениях братьев и сестер. Наконец, декорации Спрингфилда и обстановка дома Симпсонов равноценны в своей безобидной ординарности. Это не сцена из «Богатых и знаменитых»[274]или приторно-сладких «Беверли-Хиллз 90210». «Симпсоны» показывают нам недорогой универсал перед гаражом, грязную посуду в раковине и среду пригорода для среднего класса, с которой многие из нас хорошо знакомы.

Бросающееся в глаза «среднестатистическое качество» персонажей и постановки «Симпсонов» может привести кого-то к заключению, что шоу может предложить мало поучительного. Встает вопрос: как в такой прозаичной обстановке можно подметить важные истины?

Конечно, если истинам не дано быть простыми, тогда «Симпсоны» не могут предложить многого. Однако кажется, что зачастую именно простые истины ускользают от нас[275]. Хотя «Симпсоны» гиперболизируют явления ради создания сатирического эффекта, они не так уж далеко отходят от правдоподобия в своем изложении быта современной провинциальной жизни[276]. Пререкания между Гомером и Мардж, заклинание Барта «я этого не делал», Лизино «всезнайство», мелкие конфликты между соседями, вечное недовольство Гомера своей работой, сплав предсказуемости персонажей со способностью удивлять — все это выглядит правдоподобно. Хотя все эти истины не особенно возвышенны, они резонируют со зрителями, напоминая о вездесущей природе такого феномена.

Несомненно, зрительскому узнаванию определенных аспектов обычной жизни способствует обыденность персонажей и среды «Симпсонов». Герои и их окружение таковы, что большинство зрителей легко могут с ними самоидентифицироваться. Например, мы можем сопереживать вспыльчивости и опрометчивости Гомера, хотя сами едва ли ведем себя так же. Большинство зрителей одобрят практичность и материнскую снисходительность Мардж и поймут ее склонность оставаться пассивной до тех пор, пока ситуация не достигнет той точки, когда непременно потребуется ее вмешательство. Вместо того чтобы показывать людей, с которыми мы имеем мало общего, людей, чей опыт может оказаться слишком чуждым для того, чтобы быть актуальным, «Симпсоны» изображают нас с карикатурностью, списанной с нас самих. Они представляют личности, которые — как и любой из нас — обладают и серьезными недостатками, и достойными восхищения качествами. Мы можем научаться на этих фарсовых образах, потому что наше мгновенное отождествление с ними вкупе с опознанием их качеств помогает нам согласиться с тем, что мы обладаем некоторыми их наклонностями. Кроме того, временное отождествление с веселыми проделками Гомера, с одной стороны, позволяет безопасно потворствовать своим порывам и часто мстительным желаниям, а с другой — дает объективный урок опасности таких проделок[277].

Вторая особенность «Симпсонов», служащая их эвристической ценности, — это юмор. Вам не нужно долго смотреть «Симпсонов», чтобы оценить их легкость. Они сочетают фарс и утонченный юмор, создавая сложный комический продукт, который обращается к самой разной аудитории. Хотя жанр комедии может не иметь конкуренции в своей способности развлекать, люди сомневаются, что его способность научать больше, чем у любой другой литературной формы. Возможно, что из-за своей несерьезности комедия не воспринималась с такой же серьезностью, как другие жанры, когда дело касалось воспитательного значения. К сожалению. Пока есть место серьезности, комедия остается замечательным педагогическим инструментом. Вытесняя определенные страхи и отключая привычные механизмы сопротивления, комедия может легко донести до сознания вещи, которые в иной ситуации окажутся неудобопонятны. Например, не многим из нас нравится допускать, что мы страдаем от паранойи или приступов идиотизма, которые она может провоцировать. Однако мы находим Гомера смешным по большей части благодаря тому, что он проявляет эти склонности без всякого смущения. Мы смеемся над Гомером, потому что узнаём в нем себя. Потешаясь над ним, мы узнаём о себе чуть-чуть больше.

Комедия также полезна, поскольку позволяет рассматривать серьезные — но часто приводящие в замешательство — проблемы в более комфортной форме обсуждения. Среди прочего «Симпсоны» затрагивают такие актуальные проблемы, как расизм, отношения полов, публичная политика и защита окружающей среды. К сожалению, обычные дискуссии по этим темам зачастую заканчиваются криком и демагогией. Большинству людей неинтересно слушать других. Комедия является удобным способом для инициации обсуждения таких сложных проблем, так как она рассеивает некоторое напряжение, их окружающее. В большинстве случаев комедия может привлечь внимание людей к теме и даже представить какие-то мнения относительно ее, не вызывая заметного антагонизма или нагнетания эмоций[278]. Люди могут не обращать внимание на другие средства выражения, но их открытость комедии и наслаждение, которое она дает, позволяет ей подталкивать зрителя к составлению своего мнения относительно затронутых проблем (в других же случаях он мог бы оказать сопротивление). Будь то легальные азартные игры (Springfield [91]), допуск женщин в военные академии (The Secret War of Lisa Simpson [178]) или права животных (Lisa the Vegetarian [133]), «Симпсоны» определенно заставили многих американцев больше размышлять на такие темы.

Третья черта «Симпсонов», которая поддерживает обучающую способность, — это мультипликационное средство выражения. Как и жанр комедии, мультипликация не воспринимается с той же серьезностью, как фильм или стихи. Возможно, оттого, что она напоминает нам о детстве и тех субботних утрах напротив телевизора, мы склонны считать анимацию «немудреной». Такие ассоциации могут привести к исключению мультипликации из разряда художественного творчества, которое, на наш взгляд, может обладать эвристическими качествами. Это было бы ошибкой. Хотя не все мультфильмы равноценны (или воспитательны), форма сама по себе остается поучительной. Несомненно, мультипликационная форма предлагает ясное напоминание читателю или зрителю о вымышленности изображенных персонажей и ситуаций. Никто не спутает мультипликационного героя с настоящим. Через свою форму мультипликационные произведения дают нам яркое напоминание, что мы не являемся персонажами, с которыми самоидентифицируемся. Как результат, такие произведения более решительны в поощрении нашей рефлексии над описываемыми персонажами, изображенными ситуациями, чувствами и мыслями, которые они вызывают.

И последняя черта «Симпсонов», о которой нужно сказать, — это их притягательность для массового зрителя. Как предыдущие свойства, это тоже может породить в ком-то сомнение в эвристической ценности сериала. Это сомнение уходит корнями в распространенное предубеждение, что популярные работы не могут научать. Легко предав забвению тот факт, что такие литературные иконы, как Шекспир и Диккенс, когда-то были популярными авторами, интеллектуалы часто пытаются обезопасить свою башню из слоновой кости, объявляя популярные произведения пустыми в нравоучительном отношении, а популярность их объясняя потаканием вульгарным вкусам масс. Хотя эту критику можно адресовать многим популярным произведениям, опрометчивое отбрасывание всякого художественного вымысла является не только нецелесообразным, но и нелогичным[279].

Притягательность для масс, которой обладают «Симпсоны», не должна привести нас к отрицанию их эвристической значимости, но должна заставить рассматривать ее более осторожно. В отличие от большинства элитных — и обычно более почитаемых — форм вымысла, «Симпсоны» оказывают влияние на удивительно большую и разнородную аудиторию. Они могут не только передавать важные истины и поощрять размышление о важных проблемах, но и способны предлагать эти истины и давать импульсы к размышлению все большему числу людей. Хотя «Симпсоны» могут и не превосходить в эвристическом отношении Толстого, их эвристический эффект должен быть учтен благодаря их широкой притягательности[280].

Несомненно, мудрым является тот, кто знает, что может научиться чему-либо на любом виртуальном опыте. К сожалению, мы не всегда столь мудры. Вместо того чтобы открыть себя тому, что может дать индивидуальный опыт, мы часто блокируем процесс обучения, заранее определяя тот или иной опыт как познавательно бесполезный. Хотя все же мы и получаем что-то от него[281], мы не позволяем себе научиться большему, чем мы могли бы, от опыта, который мы оцениваем как не имеющий образовательного значения. Этим эссе я пыталась показать, что возможности для научения существуют в необозримом контексте популярного художественного вымысла. Конкретно говоря, я предложила бы учиться у «Симпсонов». Обращая внимание на этот сериал, я не собираюсь утверждать, что он формально или функционально превосходит классические произведения Шекспира или Софокла. В это я не верю, но просто хочу привлечь внимание читателей к возможности научиться у Гомера, которого они, быть может, недооценивали.

 

 

Часть четвертая.

«Симпсоны» и философы

 

16.

Маркс (Карл, не Гручо [282]) в Спрингфилде

Джеймс М. Уоллис

 

Юмор, по словам Уайта[283], «можно препарировать, как лягушку, но предмет исследования умирает в ходе этого процесса, а внутренности не обескураживают разве что истинных ученых»[284]. Анализ в духе марксизма, проведенный суровым ученым-социалистом, почти наверняка убьет юмор в любой шутке, обнажив уродливое нутро идеологии в теле буржуазной комедии. «Коммунисты такие угрюмые, серьезные люди», — замечает герой Билла Мюррея в фильме «Колыбель будет качаться». И он, пожалуй, прав.

И дело не в том, что марксисты не в состоянии насладиться хорошей шуткой: сам Маркс пробовал себя в сочинении комедий, в частности романа, написанного в стиле «Тристрама Шенди»[285]. Но с юмором сложные отношения у любого человека, заботящегося о справедливости и объективности: в конце концов, что может быть смешного в стране, где 95 % богатства сосредоточены в руках пяти процентов населения? Не предаете ли вы принципы марксизма, если, зная, что еженедельно в США на рабочих местах погибает двадцать человек, а 18 000 подвергаются нападению, вы все же смеетесь, когда Апу (переживший не одно ограбление владелец круглосуточного магазина) говорит Гомеру: «Скажу честно: на этой работе в тебя будут стрелять». Возможно, раввин Крастовски из «Симпсонов» прав, когда говорит, что «жизнь не веселье, жизнь серьезна».

Но «Симпсоны» действительно комичны, и в данном случае комедия затрагивает столь большое количество самых разных тем (этот феномен можно назвать «хоть что-нибудь для каждого»), что иногда сериал просто невозможно смотреть без смеха, вне зависимости от ваших экономических и политических взглядов. А если учесть тот факт, что это шоу часто называют «подрывным», то можно ожидать, что оно особенно понравится тем, кто критически судит о господствующих идеологиях и интересуется тем, как с помощью искусства можно пошатнуть основы социальной мощи. Признавая, что юмор может быть очень субъективным и что любой анализ несколько уменьшает комический эффект, давайте рассмотрим, как шоу «Симпсоны» совершает комический подрыв всего, что нам так хорошо известно.

 

Вдумчивый смех

 

Это шоу можно использовать на семинарах по вопросам комедии для определения одного из самых главных понятий о том, что делает вещь забавной — несообразности. Как правило, нас больше всего смешит соединение обычно несовместимых элементов, сплетение идей, образов, чувств и мнений, которые в сознании мы обычно разделяем, разрушение того, что мы считаем привычным и приемлемым, противоречие нашим ожиданиям или, по Канту, внезапное разрешение напряженного ожидания.

 

Гомер: О Боже, космические пришельцы! Не ешьте меня! У меня жена и дети, съешьте их! (Treehouse of Horror VII [154]).

 

 

Гомер: О Боже, я погряз в поисках виноватых, так увлекся проектом 24 [депортация нелегальных иммигрантов из Спрингфилда], что не успел подумать о том, что это может коснуться близкого мне человека. Знаешь что, Апу? Я буду очень, очень по тебе скучать (Much Apu About Nothing [151]).

 

В обоих представленных примерах, комичность порождается контрастом между тем, что мы ожидаем услышать в подобной ситуации, и тем, что в действительности говорится. Естественно, наши ожидания зависят от того, были ли мы знакомы с поведенческими нормами отцов и друзей. Когда отец, умоляя о пощаде, упоминает свою семью, то мы предполагаем, что он будет утверждать, будто семья полностью зависит от него, а не попросит взять ее вместо себя. Когда в опасности оказывается семья, ее глава, согласно общепринятому представлению о поведении храброго и благородного отца, должен говорить: «Возьмите меня взамен». Обычная и ожидаемая в подобной ситуации самоотверженность отца в мгновение ока одновременно связывается с эгоистичной, но веселой репликой Гомера и противопоставляется ей. Естественно, комичность связана с «нереальностью» искусства. Отец, буквально жертвующий своими детьми ради спасения собственной шкуры, едва ли смешон. В дополнение можно сказать, что отец, предающий собственного сына в реальности, не комичен, но в искусстве все зависит от комической несовместимости и «шока». Наши предположения и условности опровергаются, и в результате этого мы (возможно, впервые) осознаем их, если задумаемся над причиной своего смеха. Подрыв возможен только после узнавания, и «Симпсоны», как и любая основанная на противоречии комедия, просят нас задуматься над тем, как мы обычно смотрим на окружающий мир. В нашем «нормальном» видении мира отцы должны быть самоотверженными и преданными кормильцами, готовыми пожертвовать всем ради спасения собственной семьи.

На втором примере видно, как прозрение Гомера совершенно исчезает, когда он говорит Апу, что будет «очень, очень по нему скучать». Эмфаза делает реплику еще более комичной, так как позволяет предположить, что Гомер совсем не заметил противоречия между неожиданным осознанием своей частичной ответственности за депортацию друга, с одной стороны, и добрым жестом на прощание, с другой. Естественно, сточки зрения Гомера между этими чувствами нет никакого противоречия. Он просто говорит: «Я не осознавал, что ты уедешь. До свидания». Но для зрителей, воспитанных на нормах дружбы и ожидающих простого самоанализа и, быть может, извинений раскаявшегося человека, такая реплика оказывается неожиданной. Подобная шутка не покажется смешной в обществе, где нравственные ценности значительно отличаются от наших собственных.

Юмор этого отрывка зависит от нашего знания традиционных моделей поведения и социальных установок. Но данный отрывок забавен также и с другой точки зрения, ведь он указывает на некоторые недостатки «обычного» мышления и поведения. Среди таких недостатков склонность к поиску крайних, стереотипность мышления, недостаток внимания к тем последствиям, которые абстрактные политические взгляды могут оказывать на конкретных людей, неспособность увидеть противоречия между личной и общественной жизнью, то есть все то, что присуще Гомеру. Другими словами, сложное высказывание Гомера содержит в себе несколько замечаний, полезных для понимания проблем социального поведения и общественных отношений. Мы считаем данные замечания сатирическими, так как признаем, что в более совершенном мире не нашлось бы места стереотипам, поискам крайних, непоследовательному поведению и т. д. Когда Гомер говорит: «…я погряз в поисках виноватых, так увлекся…», мы расцениваем его слова как комичные, поскольку конвенциональное или общепринятое накладывается здесь на идеальное, и нас удивляет правда, содержащаяся в замечании Гомера. В конце концов, люди редко так непринужденно признают неэтичность своего поведения или нелогичность мышления. Легкомысленное упоминание Гомером такой распространенной практики, которой никому не стоит гордиться, комично. Как в случае всякой сатиры, критика пороков или недостатков человечества предполагает возможность существования лучшего мира, в котором люди действуют согласно представлениям автора о том, что правильно и пристойно. В данном случае неуместность помогает привлечь наше внимание к распространенному человеческому поведению (включая, возможно, и наше собственное) и породить сомнения в уместности нашего поведения. Такая сатира часто заставляет нас критически взглянуть на «повседневные» практики, привычки и мнения, а также задуматься над тем, как можно было бы улучшить окружающий мир, например (как в данном случае), искоренением стереотипного мышления и склонности искать виноватых.

Поскольку сатира в большей степени апеллирует к интеллекту, чем, скажем, фарс, то она требует большего от зрителя, который, во-первых, должен понять, что высмеивается, а во-вторых, знать, как должен выглядеть идеальный мир. Всякий, кто знаком со «Скромным предложением»[286]Свифта (одним из гениальнейших сатирических произведений в истории), знает, как опасно не замечать сатиру и предположить, будто Свифт искренне предлагал поедать ирландских детей, а не привлекал внимание к тому, что английские землевладельцы, фигурально выражаясь, «проглотили» ирландское население и землю. До читателя или зрителя должно «дойти», в противном случае сатира не достигает своей цели. Любая комедия (а сатира, возможно, особенно) чего-то требует от читателя. Джордж Мередит[287]— современник Маркса и выдающийся романист поздней викторианской эпохи — считал, как и многие писатели того времени, что литература, особенно драма, должна быть поучительной в отношении социальных порядков и что комедии, вызывающие «вдумчивый смех», могут привлечь внимание к человеческим слабостям и в итоге способствовать врачеванию болезней общества[288]. Помимо «Скромного предложения», из длинного списка замечательных сатирических произведений подобного рода можно также выделить написанные ранее джонсоновские «Вольпоне»[289]и «Тщету человеческих желаний»[290], а также более позднего «Дон Жуана» Байрона. Хотя многие современные ученые больше не считают, что литература может или должна решать социальные проблемы, большинство комедий (даже телевизионных) до сих пор либо следуют принципу воссоздания более гуманного общества, либо, в случае сатиры, указывают на привычки, пороки, иллюзии, ритуалы или санкционирующие произвол законы, которые препятствуют движению к лучшему миру.

Таким образом, целью подрывной сатиры, а в нашем случае «Симпсонов», должно быть (а иногда и есть) разоблачение лицемерия, притворства, непомерного