Разложение первобытного общества. Патриархат

Процесс перехода от материнско-родовых отношений к патриархату охва­тывал все стороны хозяйственной, обществен­ной и идеологической жизни рода. Но в пер­вую очередь он коснулся вновь возникавших экономических ячеек — отдельных семей и всей области семейно-брачных отношений.

Ведение хозяйства силами отдельных семей требовало их превращения в устойчивые, це­лостные коллективы, в связи с чем началось вытеснение непрочного парного (первобытно-эгалитарного) брака и соответствующей фор­мы семьи прочным соединением супругов, которое принято называть единобрачием, или моногамией. Это наименование не совсем удачно, так как аналогичные формы возни­кают и при многоженстве (полигинии); точ­нее предложенные в современной литературе обозначения такой брачно-семейной органи­зации, как вириархальная, патриархальная или патриархическая. Вместе с тем возросшаяхозяйственная роль мужчины требовала изменения локальности брачного поселения— I переселения не мужа к жене, а жены к му­жу. Это вызвало переход от уксорилокального поселения к патрилокальному, точнее, вирилокальному, и развитие новых форм заклю­чения брака. Раньше, в эпоху родовой общины, мужчина, вступая в парный брак, ограни­чивался незначительными подарками невесте и ее родичам. Теперь он забирал женщину к себе и поэтому должен был возместить ее ценность, выкупить ее трудовую силу. Так возник покупной брак, при котором семья жениха давала за невесту выкуп (славянск. вено, тюркск. калым, арабск. махр и т. д.). Более обычной, хотя все же побоч­ной, не получившей широкого распростране­ния, стала и другая, очень редкая в условиях материнско-родового строя форма заключе­ния брака — насильственное присвоение жен­щины, ее похищение (умыкание).

Предположение, будто заключение брака путем похищения невесты в условиях патри­архата был широко распространенной, если не общепринятой формой, некогда развива­лось многими этнографами, и отголоски этого можно до сих пор встретить в научной лите­ратуре. Доказательства былой распространен­ности такой формы заключения брака усмат­ривают, например, в имитации насильствен­ного захвата невесты в брачном обряде мно­гих народов и в сходных обычаях, рассматри­ваемых в качестве пережитков. Однако при этом не учитывают, что ни одному из патри­архальных племен, известных этнографии, не свойственно похищение невест как преобладающая форма: это всегда отклонение от кормы, нарушение обычая. Поэтому прежний взгляд теперь полностью оставлен учеными, а объяснение особенностей древних брачных обрядов чаще всего видят в другом. В част­ности, английский этнограф Э. Кроули убе­дительно истолковал эти особенности стрем­лением предотвратить путем имитации похи­щения воображаемые опасности, связанные с нарушением половых запретов. Кроме того, определенную роль в длительном сохранении таких особенностей могли сыграть факторы психологического порядка — демонстрация естественного нежелания расставаться с род­ственницей, односельчанкой и т. п.

Развитие вирилокальности проходило в упорной борьбе с уксорилокальными тради­циями и сопровождалось появлением своеоб­разных компромиссных форм, многие из ко­торых надолго сохранились в виде окостенев­ших пережитков. Таковы, например, рециди­вы недолговременной (обычно до рождения первого ребенка) дислокальности, возвраще­ние жены домой на время родов или поселе­ние ее хотя и в семье мужа, но в особом изолированном помещении. Таковы же неко­торые моменты широко распространенного комплекса обычаев избегания, в частности обычай, по которому жена должна избегать старших родственников мужа, не появляться с мужем в общественных местах и т. п. Та­ковы, возможно, также некоторые пласты в антагонистических элементах свадебной об­рядности, в частности в той же инсценировке захвата или похищения невесты.

Появление отдельных семей, ведших свое хозяйство, сопровождалось возникновением отдельной, обособленной от родовой, семей­ной собственности. Эту собственность муж­чина стремился передать своим детям. Но материнский счет родства и порядок наследо­вания исключали такую возможность, а раз­вившийся в условиях авункулата компромис­сный обычай — наследование от материнского дяди к племяннику — не способствовал, как и вся система авункулата, целостности отдель­ной семьи. Противоречие могло быть разре­шено только коренной ломкой старых поряд­ков. Начался переход от материнского счета родства и порядка наследования к отцовскому, от матрилинейности к патрилинейности. Как и переход к вирилокальности, это был длительный процесс, породивший своеобраз­ные формы. Таков двойной счет родства и порядок наследования (билинейность, или амбилинейность), при котором человек счи­тался принадлежащим как к материнскому, так и к отцовскому роду и в соответствии с этим претендовал на наследование в обоих родах. У многих племен и народов (мелане­зийцы, гереро Южной Африки, туареги Са­хары и др.) получил распространение обычай, по которому собственность, унаследованная от сородичей, продолжала передаваться по ма­теринской линии, добытая же собственным трудом передавалась от отца к детям. У дру­гих народов возник обычай передачи наслед­ства от брата к брату, так как родство между ними было одновременно и материнским и отцовским. Тем не менее раздел наследства часто сопровождался столкновениями меж­ду детьми и племянниками или братьями умершего, и обычно отец еще при жизни старался разными способами закрепить по­больше имущества за своими детьми. Старый порядок упорно сопротивлялся новому, но по мере укрепления отдельной семьи как эко­номической ячейки общества материнский счет родства и порядок наследования постепенно вытеснялись отцовским.

Изменение счета родства и порядка насле­дования было, по выражению Энгельса, одной из самых радикальных революций, пережи­тых человечеством. Естественно, что перво­бытному человеку, в поведении и сознании которого особенно сказывалась сила тради­ции, это превращение далось очень непросто. Со времен Бахофена большинство исследо­вателей объясняют обычай кувады как борь­бу мужчины за признание его отцовских прав и установление отцовского счета родства, хо­тя предложено и другое объяснение (В. К. Ни­кольский), возводящее куваду ко времени перехода от группового к парному браку. Не­которые этнографы считают отражением пе­рехода от материнско-родовых порядков к патриархату также и обычай «перемены пола» (травестизм), существовавший у ряда индей­ских и сибирских племен и состоявший в том, что мужчина отрекался от своего пола, наде­вал женское платье и выполнял женские обя­занности, иногда вплоть до супружеских.

Но наступление патриархата не могло идти только в рамках традиции: рано или поздно оно должно было принять более прямые и жесткие формы. Выше говорилось, что уже в раннеродовой общине возникало известное обособление полов, в том числе и их взаим­ное обособление на стоянках. В оседлых по­селках позднеродовых общин имелись спе­циальные мужские дома, где питалась, спа­ла, проходила искус инициации, работала неженатая молодежь рода. Еще позднее, в ходе борьбы против материнско-родовых по­рядков, мужские дома стали организационны­ми центрами возникших на их основе, так называемых мужских, или тайных, союзов.

Мужские союзы хорошо сохранились у пле­мен Меланезии и Западной Африки, известны у племен Микронезии и Америки, прослеживаются в пережитках у ряда древних и со­временных народов Азии и Европы. Это позволяет видеть в них почти универсально распространенный общественный институт эпо­хи становления патриархата. Союз имел своего главаря, свои сборища и трапезы, своих ду­хов-покровителей и религиозные церемонии, сопровождавшиеся песнями и плясками, ино­гда даже свой особый «язык». Все это держа­лось в тайне от женщин и непосвященных, но тайна, конечно, была относительной, так как союз на каждом шагу обнаруживал и даже афишировал свою деятельность, направленную на подрыв устоев материнско-родового строя. Распространенный обряд вступления в союз, в эту эпоху обычно совпадавший с обрядом юношеских инициации, имел символическое значение «смерти» члена материнского рода и «воскресения» члена отцовского рода. Члены мужских союзов, как, например, союзов Дук-дук и Инглет в Меланезии, терроризировали женщин и непосвященных, нападая на них в масках духов, вымогая или захватывая их иму­щество, совершая насилия и даже убийства. В то же время мужские союзы защищали своих членов, охраняли их собственность, обе­спечивали им влиятельное положение. По сути дела, это были внеродовые организации, узурпировавшие права материнского рода и способствовавшие его разрушению.

Местами в противовес мужским союзам создавались более или менее сходные с ними женские союзы. Однако они не могли проти­востоять экономическим тенденциям эпохи и, как правило, не получили сколько-нибудь за­метного общественного влияния.

Пришедший на смену материнско-родовой организации патриархат был сложной и про­тиворечивой общественной формой. Внешне он во многом напоминал родовой строй, на деле же был формой его разложения. Это сказывалось, прежде всего, в том, что патри­архальные родоподобные структуры с самого начала распадались на самостоятельные в экономическом отношении отдельные семьи, одним фактом своего существования подрывавшие основы родового общества.

Первой формой отдельной семьи была большая семья, называемая также семейной, большесемейной или домашней общиной. Ее называют еще патриархальной семьей, однако этот термин применим не ко всем стадиям ее развития, потому что, как отмечалось вы­ше, ее начальными разновидностями были авункулатная и братская большие семьи. Но они были семьями переходного типа, и с на­ступлением патриархата большая семья дей­ствительно стала патриархальной.

Большая патриархальная семья состояла из нескольких, обычно трех-четырех, поколений ближайших родственников по отцовской линии, одного или нескольких братьев с их детьми, внуками и правнуками и жен всех взрослых мужчин семьи. В состав семьи входили также рабы. Известны случаи, когда такая семья достигала 200 и даже 300 человек. Члены семьи жили в одном дворе. Они сооб­ща владели землей, скотом и другими сред­ствами производства, совместно вели хозяйство и сообща потребляли произведенное, питаясь и одеваясь из общих запасов. Семью воз­главлял «старший», ее женскую часть — «стар­шая», обычно его жена. Чаще всего они дей­ствительно были старшими по возрасту, но в случае их дряхлости или непригодности семья могла выбрать и кого-нибудь другого. «Стар­ший» и «старшая» распределяли хозяйствен­ные работы между отдельными членами семьи и руководили их ходом, распоряжались расходованием запасов, наблюдали за поряд­ком и нравственностью, возглавляли отправ­ление семейного культа.

Важнейшие дела семьи, как, например, отчуждение или при­обретение имущества, женитьба или выдача замуж, решались на общем совете, состоящем из всех взрослых мужчин и женщин. Таким образом, это была ячейка, хотя и обособив­шаяся внутри рода и качественно отличавшая­ся от него своим составом, но внутри себя еще сохранявшая начала первобытнообщинно­го коллективизма.

Разрастаясь, патриархальная семья делилась, на другие патриархальные семьи, основной состав которых был связан близким родством. Обычно они продолжали жить по соседству, образуя отдельный поселок или отдельный квартал селения, и сохранять совместное вла­дение землей, например, частью пашен, поко­сами или другими угодьями. Они были объ­единены хозяйственной взаимопомощью, об­щественной солидарностью, общим культом, наконец, особым наименованием, как правило, восходившим к имени общего предка кровно­родственной части больших семей. Такие группы, впервые изученные советским эт­нографом М. О. Косвеном, получили назва­ние «патронимии». В западной литературе они обычно называются линиями, или патрилиниями. Различаются два основных аспекта патронимии: генеалогический (объединение только кровных родственников) и локальный (объединение родственников вместе с их же­нами, своего рода субобщина).

Все члены патриархальных семей и патро­нимии, ведшие происхождение от одного предка, составляли патриархальный род (по иному мнению, родоподобное новообразова­ние). Ему также были свойственны определен­ные черты внутренней общности. Роду при­надлежала верховная собственность на земли, разделенные между патронимиями и семья ли, сородичи наследовали имущество при отсутствии прямых наследников, обладали правом преимущественной покупки — преэмпции и т. п. Как правило, род был строго экзогамен, но у ряда народов (часть банту, ара­бы, малагасийцы Мадагаскара, некоторые на­роды Дагестана и др.) переход к патриарха­ту разрушил экзогамию, а стремление сохра­нить имущество внутри патриархальных семей и патронимии даже породило обратный поря­док — патронимическую эндогамию в форме браков между двоюродными, троюродными и т. д. братьями и сестрами по отцовской ли­нии (так называемые ортокузенные браки). В общественном отношении члены рода были связаны обязанностью взаимопомощи, взаим­ной ответственности и защиты, в идеологиче­ском отношении — общим культом предков-родоначальников, теперь уже не тотемических, а антропоморфных, общими религиоз­ными церемониями, празднествами и т. д.

Но в целом связи внутри патриархального рода имели скорее общественный и идеоло­гический, нежели экономический характер. Да и они быстро терялись, так как в процессе перехода от материнско-родового строя к патриархату род в большинстве случаев утра­чивал свое территориальное единство. Смена уксорилокального брака вирилокальным и материнского счета родства отцовским приво­дила к тому, что род делокализировался, распадался на отдельные группы сородичей, разбросанные по разным селениям и жившие здесь вперемешку с другими такими же груп­пами. Повсюду, где разложение первобытно­общинного строя не принимало затяжного характера, функции патриархального рода как общественной ячейки сравнительно быстро переходили, с одной стороны, к патриархаль­ным семьям, с другой — к первобытной со­седской, а затем к соседской общине.

Установление патриархата сопровождалось постепенным ухудшением семейного и об­щественного положения женщины. Этому, в частности, способствовало развитие покупного брака. Если поначалу брачный выкуп до не­которой степени еще напоминал традицион­ные подарки родне невесты, то в дальнейшем размеры выкупа увеличились и на женщину стали смотреть как на обычный предмет куп­ли-продажи. Супружеская неверность жены наказывалась отсылкой до­мой, членовредительством, даже смертью; на­против, муж продолжал пользоваться остат­ками прежней половой свободы. Состоятель­ные люди стали брать наложниц; местами как побочная форма брака возникло многоженст­во. Все это не могло не сказаться на бытовом положении женщины. В частности, появился ряд специфически патриархальных обычаев, предписывавших женщинам, есть после муж­чин, уступать им дорогу и т. п. Вслед за се­мейной сферой женское неполноправие рас­пространилось на область общественной жиз­ни и идеологии. Женщина была в большей или меньшей степени устранена от участия в общинных сходах, судах, в отправлении рели­гиозных культов; многие патриархальные пле­мена стали смотреть на нее как на нечистое существо, которое одним своим присутствием, особенно в период специфически женских отправлений — менструаций, родов, — может осквернить окружающее. Так, у гольдов жен­щине запрещалось переступать через орудия охотничьего и рыболовного промысла, во время менструаций подходить к охотникам и укладывать нарты, рожать в домах и т. п.

Энгельс охарактеризовал установление пат­риархата как всемирно-историческое пораже­ние женского пола. Муж захватил в доме бразды правления, а «жена была лишена сво­его почетного положения, закабалена, превра­щена в рабу его желаний, в простое орудие деторождения».