III. Ностальгия по раю в примитивных преданиях

 

Бауманн суммирует африканские мифы, касающиеся первобытной райской эпохи, следующим образом: в те дни люди ничего не знали о смерти; они понимали язык зверей и жили с ними в мире; они вообще не работали и находили обильную пищу у себя под рукой. После определенного мифического события — рассматривать которое мы сейчас не будем — райский период закончился, и человечество стало таким, каким мы сейчас его знаем[38].

В более или менее сложной форме райский миф встречается по всему миру. Кроме основного райского элемента — бессмертия — он всегда включает некоторый ряд характерных черт. Эти мифы можно разделить на две основные категории: во-первых, это мифы, которые говорят о чрезвычайной близости, существовавшей изначально между Небом и Землей; и, во-вторых, те, которые ссылаются на конкретные средства связи между Небом и Землей. Не может быть даже речи о том, чтобы проанализировать здесь множество разнообразных форм каждой категории или определить их соответствующие области распространения или их хронологию. Единственным важным моментом для нашей теперешней цели является то, что, описывая изначальное состояние, этим мифы выражают его райский характер, просто изображая Небеса in illo tempore очень близкими к Земле, легко доступными, на которые можно попасть, взобравшись на дерево или по тропической лиане, или по лестнице, или поднявшись на гору. Когда Небеса внезапно отделились от Земли, то есть стали далекими, как в наше время; когда дерево или лиану, соединявшую Землю и небо срубили или когда гору, которая раньше касалась Неба, разрушили — тогда райский период закончился, и человек вступил в свое нынешнее состояние.

Фактически, все эти мифы показывают первобытного человека, наслаждающегося изобилием; непосредственность и свободу, которые он к несчастью потерял вследствие падения, то есть того мифического события, которое послужило причиной разрыва Неба и Земли. In illo tempore, в райский век боги спускались на землю и были среди людей, а люди, в свою очередь, могли подняться на небеса, взобравшись на скалу, дерево, лиану, лестницу, или даже птицы могли перенести их.

Тщательный этнологический анализ может прояснить культурный контекст из этих типов мифов. Например, можно показать, что мифы об исключительной изначальной близости Земли и Неба, которые главным образом распространены в Океании и Юго-Восточной Азии, в некотором смысле связаны с матриархальной идеологией[39].

Подобным же образом можно показать, что мифический образ axis mundi [40] — горы, дерева или лианы, расположенной в центре мира, соединяющей Небо и Землю, образ, уже встречающийся среди наиболее примитивных племен (австралийских, арктических и пигмеев) — был выработан, прежде всего, пасторальными и оседлыми культурами и прямо передан великим городским культурам Восточной античности[41].

Давайте перечислим характерные черты человека райской эпохи. Этими чертами являются: бессмертие, непосредственность, свобода, возможность подняться на Небо и свободно встретиться с богами, дружба с животными и знание их языка. Эти свободы и возможности были утеряны в результате изначального происшествия — «падения» человека, определившего онтологическую перемену собственного состояния человека, а также космический раскол.

Но интересно отметить, что шаманы при помощи специальных технических приемов пытались подняться над теперешним состоянием человека — состоянием человека согрешившего — и вновь войти в состояние первобытного человека, описываемое в райских мифах. Мы знаем, что среди всех других посредников священного в архаических обществах шаманы, прежде всего, являются специалистами по состоянию исступления. Благодаря способности входить в экстаз — то есть потому что он может, по желанию, покидать свое тело и предпринимать мистические путешествия по всем областям космоса — шаман является исцелителем и проводником душ[42], а также мистиком и провидцем. Только шаман может проследовать за блуждающей душой больного человека, поймать ее и вернуть обратно в тело; именно шаман сопровождает души умерших к их новому месту обитания, и именно он пускается в длительные экстатические путешествия на Небеса, чтобы преподнести богам душу животного, принесенного в жертву, и просить их божественного благословения. Одним словом, шаман является большим специалистом по духовным вопросам, именно ему лучше, чем кому-либо другому, известны многочисленные драмы, риск и опасности, подстерегающие души. Шаманский комплекс представляет в «примитивных» обществах то, что в более высокоразвитых религиях известно как мистицизм и мистические переживания.

Шаманский ритуал обычно состоит из следующих частей: во-первых, обращение к вспомогательным духам, которые чаще всего бывают духами животных, и разговор с ними на тайном языке; во-вторых, бой барабана и танец, подготавливающий к мистическому путешествию; и, в-третьих, транс (действительный или искусственно созданный), в течение которого, как считается, душа шамана покидает тело. Целью каждого шаманского ритуала является достижение экстаза, так как лишь в экстазе шаман может летать по воздуху или спускаться в преисподнюю, то есть выполнять свою миссию по излечению болезни или сопровождения душ.

Важно, что, готовя себя к трансу, шаман использует тайный язык или, как он называется в некоторых других религиях, язык животных. В одно и то же время шаман подражает поведению животных и пытается имитировать их голоса, в особенности крик птиц. Широшевский говорит о якутских шаманах: «Шаман производит загадочные звуки — иногда над собой, иногда под, перед или за собой… Вам кажется, что вы слышите жалобный крик чибиса, смешивающийся с клекотом ястреба и прерываемый свистом вальдшнепа; это шаман издает эти звуки, меняя модуляцию своего голоса… Вы слышите хриплый крик орла и смешивающийся с ним жалобный зов пигалицы, резкие нотки вальдшнепа и кукушечный припев».[43]

Кастанье описывает киргизско-татарских baqca, с поразительной точностью имитирующих голоса животных, пение птиц и свистящий звук их полета.[44]

Как заметил Летисало, большинство слов, используемых во время шаманского ритуала по происхождению являются имитацией криков птиц и других животных. Это особенно верно в отношении припевов и йодлей, которые, в основном, являются звукоподражаниями, состоящими из фонем и трелей, происхождение которых несложно угадать — имитация криков птиц[45].

Как правило, во время ритуала шаман говорит высоким голосом, используя лишь «головной резонатор», или фальцетом, показывая этим, что говорит не он, а дух или бог. Но необходимо отметить, что такой же высокий голос обычно используется для монотонно-распевного произнесения магических заклинаний Магический и распевный — в особенности, в птичьей манере исполнения — часто выражаются одним и тем же термином. Германская вокабула для магического заклинания будет galdr, часто употребляемое с глаголом galan, «петь», термин, в основном применяемый в отношении крика птиц.

Принимая во внимание тот факт, что во вступительной части предполагается встреча шамана с животным, которое раскроет ему определенные секреты искусства или научит его языку животных, или станет близким ему духом, мы сможем еще лучше понять те близкие отношения, которые устанавливаются между шаманом и животными — шаман говорит на их языке, становится их другом и повелителем. Мы сразу же должны отметить, что обретение дружбы и одновременно власти над животными в рамках архаической мысли не означает никакой регрессии к более низкому биологическому уровню. Так как с одной стороны, животные наделены символизмом и мифологией, имеющих в религиозной жизни большое значение, то общаться с животными, говорить на их языке и стать их другом и хозяином — значит обрести духовную жизнь, которая намного богаче жизни простого смертного. И, с другой стороны, престиж животных в глазах «примитивного» человека очень велик: им известны секреты жизни и природы, они даже знают секреты долгожительства и бессмертия. Перевоплощаясь в животных, шаман разделяет их секреты и наслаждается изобилием их жизни.

Давайте подчеркнем следующее: эта дружба с животными и значение их языка относятся к совокупности райских элементов. In illo tempore, до падения, эта дружба была частью первобытного человеческого существования. Шаман в какой-то мере возвращается в райское состояние первобытного человека, перенимая непосредственность животных (имитация их поведения) и их язык (подражание голосам). Важно, однако, заметить, что этот разговор с животными или их слияние с шаманом (мистическое явление, которое мы не должны путать с одержимостью), составляет доэкстатическую фазу ритуала. Шаман не может покинуть свое тело и отправиться в мистическое путешествие до тех пор, пока не обретет, благодаря своей близости с животными, непосредственность и блаженство, которые недостижимы в его мирской повседневной жизни. Полученные в результате дружбы с животными существенные переживания выводят шамана из общего состояния «падшего» человечества и позволяют снова войти в illud tempus, описанное райскими мифами.

Вернемся к самому состоянию экстаза: сюда входит, как мы видели, выход из своего тела и мистическое путешествие на Небо или в Преисподнюю. Для нашей цели особенно интересен один момент: восхождение шамана на небо происходит при помощи дерева или столба, которое символизирует космическое Дерево или Колонну. Так, например, алтайские шаманы используют для своей церемонии молодую березу, у которой срублены нижние ветви, а на стволе вырублены семь, девять или двенадцать опор для ног. Береза символизирует Дерево Мира; семь, девять и двенадцать зарубок представляют соответствующее число небес, то есть различные небесные уровни. После принесения в жертву лошади, шаман пользуется этими зарубками, чтобы взобраться до девятого Неба, на котором живет верховный бог Bai Ulgan; шаман подробно описывает своей аудитории все, что он видит, и все, что происходит на каждом небе. Наконец, на девятом Небе он падает ниц перед Ваi Ulgan и преподносит ему душу лошади, принесенной в жертву. Это является кульминацией восхождения шамана; он в изнеможении падает с дерева и, спустя некоторое время, протирает глаза, будто просыпаясь от глубокого сна, приветствуя при этом всех присутствующих, будто очень давно их не видел[46].

Символизм восхождения на небо при помощи дерева прослеживается в церемонии посвящения у бурятских шаманов. Посвящаемый взбирается по столбу: стоящему в центре юрты, достигает вершины и вылезает через дымовое отверстие. Но мы знаем, что отверстие, сделанное для того, чтобы выпускать дым, приравнивается к «дыре», которую пробивает Полярная Звезда в своде Небес (у других народов палаточный шест называется Небесной опорой и сравнивается с Полярной Звездой, которая является также центром небесного шатра и называется Гвоздем Небес. Таким образом, ритуальный столб, установленный в центре юрты, является образом Космического Дерева, которое находится в Центре Мира со сверкающей прямо над ним Полярной Звездой. Взбираясь по нему, участник церемонии попадает на небо; именно поэтому, когда он вылезает из дымового отверстия в палатке, то издает громкий крик, взывая к богам, там, наверху, он оказывается среди них.

Сходный символизм объясняет важную роль, играемую барабаном шамана. Эмшеймер показал, что видения или экстатические состояния, сопутствующие посвящению будущих шаманов, включают мистическое путешествие к Космическому Дереву, на вершине которого находится Владыка Мира. Именно из одной из ветвей дерева, которая падает по велению Владыки, шаман делает остов своего барабана. Но мы знаем, что Космическое Дерево должно располагаться в Центре Мира и что оно соединяет Небо и Землю. Так как остов барабана шамана изготовлен из древесины самого Космического Дерева, то бой барабана магически переносит шамана к дереву, то есть к Центру Мира, к тому месту, где можно перейти с одного космического уровня на другой.

Таким образом, взбирается ли шаман по семи или девяти зарубкам церемониального березового дерева или бьет в свой барабан, он на пути к Небесам. В одном случае он старательно имитирует подъем по Космическому дереву; в другом — он летает вокруг Дерева благодаря магии своего барабана. Шаман использует свой полет довольно часто, нередко его путают с самим экстазом. Среди многочисленных вариаций шаманского полета больше всего нас интересует полет к Центру Мира, так как именно там находится Дерево, Гора или Космический Столб, соединяющие Небо и Землю; там же находится и «дыра», проделанная Полярной Звездой. Поднимаясь на Гору или взбираясь на дерево, подлетая к этой «дыре» и пролетая через нее, шаман завершает свое восхождение на Небо.

Теперь мы знаем, что in illo tempore, в мифическое время Рая, Гора, Дерево, Колонна или лиана соединяли Небо и Землю и первобытный человек, взобравшись по ним, мог легко попасть на Небо. Связь с Небесами in illo tempore была простой, и встречи с богами происходили in concrete [47]. Воспоминания об этом райском периоде у примитивных людей еще живые и очень яркие. Коряки помнят мифическую эру своего героя, Великого Ворона, когда люди легко могли отправиться на небеса (в наши дни, добавляют они, лишь шаманы еще способны на это). Бразильские Бакаири считают, что для шамана Небеса не выше дома, и он может добраться до них в мгновение ока[48].

Другими словами, шаман во время своего путешествия возвращается к райскому состоянию. Он восстанавливает «связи», которые обычно существовали in illo tempore между небом и Землей, для него космическая Гора или Дерево снова становится конкретным средством достижения Небес, таким же, какими они были до Падения. Для шамана небеса снова приближаются к Земле они находятся не выше крыши дома, так же как было до изначального раскола. И последнее, шаман возобновляет дружбу с животными. Другими словами, экстаз временно и для ограниченного числа людей — мистиков — воссоздает первоначальное состояние человечества. В этом отношении мистические переживания примитивных людей эквивалентны путешествиям обратно к истокам, возвращению в мифическое время утраченного Рая. Для шамана в состоянии экстаза этот настоящий мир, наш падший мир, который согласно современной терминологии, подчиняется законам времени и истории, не существует. Правда, между положением первобытного человека и состоянием, которое шаман воссоздает в экстазе, имеется большое различие: шаман лишь временно перекидывает мостик через пропасть, разделяющую Небо и Землю, он отправляется на небеса, но уже не так. как первобытный человек m concrete, а только душой: не аннулирует он и смерть (все представления о бессмертии, которые можно встретить у примитивных народов, точно так же как и у людей цивилизованных, предполагают предшествующую ему смерть; подразумеваемое здесь бессмертие всегда посмертное, духовное).

Резюмируя, можно сказать: шаманизм как наиболее показательное мистическое переживание архаических обществ выдает ностальгию по раю, желание вернуть состояние свободы и изобилия, которое было до «Падения», мечту восстановить связь между небом и землей; одним словом, уничтожить все изменения в самой структуре Космоса и образе жизни человека, вызванные изначальным расколом. Экстаз шамана восстанавливает очень многое из райского состояния: возобновляет дружбу с животными; полетом или восхождением шаман воссоединяет Небо и Землю наверху, он снова лицом к лицу встречается с Владыкой Небес и разговаривает непосредственно с ним, как иногда делал человек in illo tempore.

Теперь можно рассмотреть аналогичную ситуацию в самом последнем и самом сложном из всех мистицизмов — мистицизме христианства. В христианстве господствует страстное желание Рая. «Молитва к Востоку воссоединяет нас с райской темой… Повороте направлении к Востоку, похоже, является выражением ностальгии по Раю»[49].

Аналогичный райский символизм встречается в обрядах крещения: «Вместо Адама, подпавшего под влияние Сатаны и изгнанного из рая, выступает новообращенный, будто выпущенный новым Адамом на свободу из-под власти сатаны и снова допускаемый в рай»[50].

«Таким образом, христианство представляется осуществлением рая. Христос является деревом жизни (Ambrose, De Isaak, 5,43) или фонтаном Рая» (Ambrose, De Paradiso, III, 272, 10). Но это воссоздание рая осуществляется тремя последовательными стадиями. Крещение — это ворота в Рай (Сирил Иерусалимский Procatech., P.G., XXXIII, 357); мистическая жизнь — это более широкие ворота в рай (Ambrose, De Paradiso, III); и наконец, смерть приводит мучеников в рай (Passio Perpet, I, P.L. Ill, 28). Действительно, удивительно было обнаружить, что язык рая применим ко всем этим трем аспектам христианской жизни[51].

Естественно, именно мистицизм являет наилучшие примеры воссоздания райской жизни. Первым признаком этого воссоздания является возвращение господства над животными. Как мы знаем, вначале Адаму было сказано дать животным имена (Бытие, II, 19; а дать животным имена было эквивалентно господству над ними. Св. Фома объясняет власть Адама над неразумными созданиями следующим образом: «Душа своим приказом правит над силой чувств, таких как голод, гнев и похоть, которые до некоторой степени послушны и разуму. Поэтому не согрешивший человек своим приказом правил над другими животными».[52]

Но «факт присвоения имен или их изменения играет такую же значительную роль в эсхатологических заявлениях… царство мессии приносит моральное обращение человечества и даже преобразование животных… что характеризует новый, только что от руки Господней, мир».[53]

И в мистических образах животные иногда слушаются святых, так же как они слушались Адама. «В сказаниях о древних прародителях монахов говорится — и это не редкий случай — что и слушались дикие животные, которых они свободно кормили, как домашних».[54]

Св. Франциск Ассизский делает то же, что до него делали Отцы пустыни. Дружба с дикими животными, их добровольное принятие господства человека являются явными признаками возвращения райского состояния.

Можно также принять во внимание символизм церквей и монастырских садов. Пейзаж, окружающий монаха, отражает земной рай и, в некотором роде, предвосхищает его. Но нас, прежде всего, интересуют мистические переживания как таковые. И, как хорошо показал Дом Штольц, типичным христианским мистическим переживанием является вознесение на небо, описанное св. Павлом: «Я знаю человека во Христе, который четырнадцать лет назад был поднят до третьего неба — душою или телом — я не знаю, Господь знает. И я знаю, что этот человек был поднят в рай — душою или телом — я не знаю, Господь знает, и он услышал то, о чем нельзя рассказать, что человек не может произнести» (II Коринф, XII, 1–4). У нас нет необходимости останавливаться здесь на символизме вознесения в христианском мистицизме, в котором лестница в рай играет ведущую роль. Последовательные шаги ожидания обозначают стадии вознесения души к Господу. Но св. Павел определенно утверждает что мистическое вознесение приводит человека в рай «То, что человек не может произнести», и то, что он там услышал, не были ли это слова Бога? И Адам, будучи в раю, «обычно наслаждался беседами с Богом», — как уверяет нас св. Григорий.[55]

Таким образом, хотя христианство и основано на принципах ностальгии по раю, лишь посвященные в тайные религиозные обряды добиваются частичного восстановления райского состояния: дружбы с животными, восхождения на небо и встречи с Богом. Та же ситуация наблюдается в архаических религиях: определенное стремление к раю наблюдается на всех уровнях религиозной жизни[56] но более всего оно проявляется в мистических переживаниях, то есть в экстазах шаманов. Специфические признаки восстановления illud tempus также одинаковы: дружба с животными, восхождение на Небо и разговор с владыкой Небес. Возвращение рая как христианским святым, так и шаманам в экстазе является лишь условным, так как ни первому, ни второму не удается полностью восстановить изначальное положение человека.

И, наконец, необходимо помнить, что в христианском учении рай оказывается недоступным благодаря кольцу огня, окружающему его, или, что то же самое, из-за ангелов с огненными мечами, охраняющих вход в него. «Господь — говорит Лактанций (Divin Institut, 11,12) — изгнал человека из рая, окружив рай огнем, чтобы человек не имел туда доступа». Св. Фома причине «жара, из-за которого он находится далеко в стороне от наших стран»[57].

Таким образом, кто бы ни хотел войти в рай, должен сначала пройти через огонь, окружающий его. «Другими словами, лишь тот, кто очищен огнем, может войти в рай, потому что очищение предшествует мистическому единению, и мистики, не колеблясь, ставят очищение души на ту же плоскость, что и очищающий огонь на пути в рай»[58].

Приведенных цитат должно быть достаточно: они суммируют и объясняют доктрину об очищающем огне, который охраняет подход к раю. Мы не собираемся вступать здесь в дискуссию о символизме огня в мистицизме и христианской теологии. Но стоит отметить, что сходный символизм можно увидеть в целом ряде технических приемов шаманизма — тех, которые касаются хорошо известного овладения огнем [59].

Действительно, во всем мире шаманы считаются властителями огня: во время своих ритуалов они глотают горящие угли, дотрагиваются до раскаленного докрасна железа и ходят по углям. Такое владение огнем встречается среди шаманов самых архаических обществ; оно существенно для шаманизма в той же степени, что и экстатическое состояние, восхождение на Небеса и язык животных. Идеологию, подразумеваемую под этой властью над огнем, распознать не сложно. В первобытном мире (и вообще в общественном представлении) души отличаются от людей своей невоспламеняемостью, то есть своей способностью выдерживать температуру горящих углей. Считается, что шаманы выходят за рамки человеческого состояния и разделяют состояние духов: точно так же, как и духи, они могут стать невидимыми, летать по воздуху, взбираться на небеса, спускаться в Преисподнюю и, наконец, им присуща невоспламеняемость. Владение огнем в сенсорном отношении является превышением пределовчеловеческого состояния; здесь шаман снова демонстрирует, что он поднялся до состояния духа, что он стал — или может стать во время ритуала — духом.

Сравнивая очищающий огонь, окружающий рай в христианских учениях, с шаманской властью над огнем, мы увидим, что, по меньшей мере, одно общее у них есть. Как в первом, так и во втором случае, безнаказанное прохождение сквозь огонь является признаком того, что человек вышел за рамки человеческого состояния. Но в христианстве, также как и в архаических учениях, настоящее состояние человека является следствием «падения». Следовательно, даже временный выход из этого состояния равнозначен вхождению в положение первобытного человека; другими словами, аннулированию времени, возвращению обратно и вхождению в райский illud tempus. Насколько неполным является возобновление этого изначального положения прежде всего демонстрируется тем фактом, что шаман добивается его, имитируя состояние духов. Мы уже отмечали это, говоря о других шаманских методах: во время транса не шаман возносится на Небеса, а лишь его душа. В христианском мистицизме ситуация та же: лишь душа, очищенная огнем, входит в рай.

Проводимые здесь аналогии представляются важными: они подразумевают последовательный переход и единство между примитивными мистическими переживаниями и иудейско-христианским мистицизмом. У примитивных людей, также как и у христианских святых и теологов, мистический экстаз является возвращением в рай, то есть он выражается аннулированием времени и истории (Падения) и возвращением состояния изначального человека.

Но поймите нас правильно, проводя эти аналогии, мы не претендуем на оценку содержания различных мистических переживаний, примитивных или иных. Нам достаточно отметить, что центром и ядром их идеологий является ностальгия по раю. Это, конечно же, не исключает многочисленных различий, существующих не только между примитивной мистикой и мистикой иудейско-христианской, но и между различными школами христианского мистицизма. Напротив, мы специально выбрали сравнение христианства с наиболее архаическими типами мистического переживания. Оставляя в стороне великие восточные учения — несмотря на то, что уход от времени и отказ от истории являются существенно важными элементами всех мистических переживаний, а следовательно и восточного мистицизма в том числе. Но нам кажется, что тема рая лучше сохранилась в архаическом мистицизме. В некотором смысле, сравнение типов примитивного и христианского мистицизма более убедительно, чем сравнение последнего с индусским, китайским или японским мистицизмом. Хотя мы не предполагали на этих нескольких страницах заниматься сравнительным анализом мистицизма, важно подчеркнуть основной результат нашего исследования: четкую идеологическую неразрывность между большинством элементарных мистических переживаний и христианством. Как в начале, так и в конце религиозной истории человечества мы снова находим одну и ту же ностальгию по раю. Если мы примем во внимание тот факт, что эта ностальгия по Раю была видна и в общем религиозном поведении людей в архаических обществах, то мы вправе предположить, что мифологические воспоминания о внеисторическом счастье преследовали человечество с того самого момента, как человек впервые осознал свое положение в космосе. Следовательно, в изучении архаической антропологии открывается новая перспектива. Но здесь не место для начала такого исследования. Достаточно будет сказать, что в свете всех наблюдений, сделанных нами, определенные аспекты примитивной духовности, которые раньше считались отклонениями, совсем таковыми не являются. Имитация шаманами криков животных, неизменно производящая впечатление на наблюдателей и которую этнологи часто принимали за проявление патологической одержимости на самом деле означает желание возобновить дружбу с животными и таким образом войти в изначальный рай. Экстатический транс, какова бы ни была его феноменология, лишь выглядит как отклонение от нормы, если мы упустим из виду его духовное значение. В действительности, как мы видели, шаман пытается восстановить связь между Небом и Землей, которая была прервана «падением». Господство над огнем — это тоже не простое суеверие дикарей, напротив, это демонстрация того, что шаман разделяет природу духов.

Все необычное поведение шаманов является, если рассматривать его с их собственной точки зрения, проявлением высшей духовности, оно, фактически, является выразителем последовательной идеологии немалого величия. Мифы, на которых построена эта идеология, принадлежит к самым прекрасным и глубоким мифам из существующих: это мифы о рае и падении, о бессмертии изначального человека и его беседах с Богом, о происхождении смерти и открытии духа (в любом смысле этого слова). Эта идеология имеет значение для понимания и оценки поведения примитивных людей и не европейцев вообще. Слишком часто человек Запада оказывается под впечатлением проявления идеологии, в то время как совершенно не знает того, что необходимо знать прежде всего — самой идеологии, то есть мифов. Но проявления зависят, в первую очередь, от местных манер и культурных стилей, а они не всегда могут быть доступны сиюминутному признанию. И тогда человек судит по своему впечатлению: эта церемония прекрасна, такой-то танец зловещ, образ посвящения дикарский или является отклонением от нормы. Но если взять на себя труд понять идеологию, лежащую в основе всех этих проявлений, если изучить мифы и символы, обусловливающие их, то можно избавиться от субъективности впечатлений и добиться более объективного взгляда. Иногда понимания идеологии бывает недостаточно, чтобы вернуть статус «нормальности» какому-либо типу поведения. Вспомним лишь один пример: подражание голосам животных. Более ста лет считалось, что странные крики шамана служат доказательством потери им умственного равновесия. Но это были признаки чего-то совершенно иного: ностальгии по раю. Именно рай в видениях преследовал Исайю и Виргилия, питал святость отцов Церкви и который заново победоносно расцвел в жизни св. Франциска Ассизского.