Дмитрий Сергеевич Мережковский

1866–1941

 

Поэту

 

 

И отдашь голодному душу твою,

и напитаешь душу страдальца:

тогда свет твой взойдет во тьме,

и мрак твой будет как полдень.

 

Ис 8, 10

 

 

Не презирай людей! Безжалостной

и гневной

Насмешкой не клейми их горестей

и нужд,

Сознав могущество заботы повседневной,

Их страха и надежд не оставайся чужд.

Как друг, не как судья неумолимо-строгий,

Войди в толпу людей и оглянись вокруг,

 

Пойми ты говор их, и смутный гул

тревоги,

И стон подавленный невыразимых мук.

Сочувствуй горячо их радостям и бедам,

Узнай и полюби простой и темный люд,

Внимай без гордости их будничным

беседам

И, как святыню, чти их незаметный труд.

Сквозь мутную волну житейского потока

Жемчужины на дне ты различишь тогда:

В постыдной оргии продажного порока —

Следы раскаянья и жгучего стыда,

Улыбку матери над тихой колыбелью,

Молитву грешника и поцелуй любви,

И вдохновенного возвышенною целью

Борца за истину во мраке и крови.

Поймешь ты красоту и смысл

существованья

Не в упоительной и радостной мечте,

Не в блеске и цветах, но в терниях

страданья,

В работе, в бедности, в суровой простоте.

 

И, жаждущую грудь роскошно утоляя,

Неисчерпаема, как не5ктар золотой,

Твой подвиг тягостный сторицей награждая,

Из жизни сумрачной поэзия святая

Польется светлою, могучею струей.

 

 

««Христос воскрес!» – поют во храме…»

 

 

«Христос воскрес!» – поют во храме;

Но грустно мне… душа молчит:

Мир полон кровью и слезами,

И этот гимн пред алтарями

Так оскорбительно звучит.

Когда б Он был меж нас и видел,

Чего достиг наш славный век,

Как брата брат возненавидел,

Как опозорен человек,

И если б здесь, в блестящем храме,

«Христос воскрес!» Он услыхал,

Какими б горькими слезами

Перед толпой Он зарыдал!

 

...........

 

«Томимый грустью непонятной…»

 

 

Томимый грустью непонятной,

Всегда чужой в толпе людей,

Лишь там, в природе благодатной

Я сердцем чище и добрей.

Мне счастья, Господи, не надо!

Но я пришел, чтоб здесь дышать

Твоих лесов живой прохладой

И листьям шепчущим внимать.

Пусть росы падают на землю

Слезами чистыми зари…

Твоим глаголам, Боже, внемлю:

Открыто сердце, – говори!

 

 

Молитва о крыльях

 

Ниц простертые, унылые,

Безнадежные, бескрылые,

В покаянии, в слезах —

Мы лежим во прахе прах,

 

Мы не смеем, не желаем,

И не верим, и не знаем,

И не любим ничего.

 

Боже, дай нам избавленья,

Дай свободы и стремленья,

Дай веселья Твоего.

О, спаси нас от бессилья,

Дай нам крылья, дай нам крылья,

Крылья Духа Твоего!

 

 

Март

 

 

Больной, усталый лед,

Больной и талый снег…

И всё течет, течет…

Как весел вешний бег

Могучих мутных вод!

И плачет дряхлый снег,

И умирает лед.

А воздух полон нег,

И колокол поет.

От стрел весны падет

Тюрьма свободных рек,

Угрюмых зим оплот, —

Больной и темный лед,

Усталый, талый снег…

И колокол поет,

Что жив мой Бог вовек,

Что смерть сама умрет!

 

 

«О, если бы душа была полна любовью…»

 

 

О, если бы душа была полна любовью,

Как Бог мой на кресте – я умер бы любя.

Но ближних не люблю, как не люблю себя,

И все-таки порой исходит сердце кровью.

 

О, мой Отец, о, мой Господь,

Жалею всех живых в их слабости и силе,

В блаженстве и скорбях, в рожденьи

и в могиле,

Жалею всякую страдающую плоть.

 

И кажется порой – у всех одна душа,

Она зовет Тебя, зовет и умирает,

И бредит в шелесте ночного камыша,

В глазах больных детей, в огнях зарниц

сияет.

 

Душа моя и Ты – с Тобою мы одни.

И смертною тоской и ужасом объятый,

Как некогда с креста Твой Первенец

распятый,

Мир вопиет: Лама́! Лама́! Савахфани́.

 

Душа моя и Ты – с Тобой одни мы оба,

Всегда лицом к лицу, о, мой последний

Враг,

К Тебе мой каждый вздох, к Тебе мой

каждый шаг

В мгновенном блеске дня и в вечной

тайне гроба,

 

И в буйном ропоте Тебя за жизнь кляня,

Я всё же знаю: Ты и я – одно и то же,

И вопию к Тебе, как Сын Твой: Боже, Боже,

За что оставил Ты меня?

 

 

Бог

 

 

О, Боже мой, благодарю

За то, что дал моим очам

Ты видеть мир, Твой вечный храм,

И ночь, и волны, и зарю…

Пускай мученья мне грозят, —

Благодарю за этот миг,

За всё, что сердцем я постиг,

О чем мне звезды говорят…

Везде я чувствую, везде

Тебя, Господь, – в ночной тиши,

И в отдаленнейшей звезде,

И в глубине моей души.

Я Бога жаждал – и не знал;

Еще не верил, но, любя,

Пока рассудком отрицал, —

Я сердцем чувствовал Тебя.

И Ты открылся мне: Ты – мир.

Ты – всё. Ты – небо и вода,

Ты – голос бури, Ты – эфир,

Ты – мысль поэта, Ты – звезда.

Пока живу – Тебе молюсь,

Тебя люблю, дышу Тобой,

Когда умру – с Тобой сольюсь,

Как звезды с утренней зарей.

Хочу, чтоб жизнь моя была

Тебе немолчная хвала,

Тебя за полночь и зарю,

За жизнь и смерть – благодарю!..

 

 

Константин Дмитриевич Бальмонт

1867–1942

 

Звезда пустыни

 

 

Иногда в пустыне возникают голоса,

но никто не знает, откуда они.

 

Слова одного бедуина

 

 

1

О Господи, молю Тебя, приди!

Уж тридцать лет в пустыне я блуждаю,

Уж тридцать лет ношу огонь в груди,

Уж тридцать лет Тебя я ожидаю.

О Господи, молю Тебя, приди!

 

Мне разум говорит, что нет Тебя,

Но слепо я безумным сердцем верю,

И падаю, и мучаюсь, любя.

Ты видишь: я душой не лицемерю,

Хоть разум мне кричит, что нет Тебя!

 

О, смилуйся над гибнущим рабом!

Нет больше сил стонать среди пустыни.

Зажгись во мраке огненным столбом,

Приди, молю Тебя, я жду святыни.

О, смилуйся над гибнущим рабом!

 

2

Только что сердце молилось Тебе,

Только что вверилось темной судьбе, —

Больше не хочет молиться и ждать,

Больше не может страдать.

 

Точно задвинулись двери тюрьмы, —

Душно мне, страшно от шепчущей тьмы,

Хочется в пропасть взглянуть и упасть,

Хочется Бога проклясть.

 

3

О Даятель немых сновидений,

О Создатель всемирного света,

Я не знаю Твоих откровений,

Я не слышу ответа.

 

Или трудно Тебе отозваться?

Или жаль Тебе скудного слова?

Вот уж струны готовы порваться

От страданья земного.

 

Не хочу славословий заемных, —

Лучше крики пытаемых пленных,

Если Ты не блистаешь для темных

И терзаешь смиренных!

 

4

О, как Ты далек! Не найти мне Тебя,

не найти!

Устали глаза от простора пустыни

безлюдной,

Лишь кости верблюдов белеют

на тусклом пути

Да чахлые травы змеятся над почвою

скудной.

 

Я жду, я тоскую. Вдали вырастают сады.

О, радость! Я вижу, как пальмы растут,

зеленея.

Сверкают кувшины, звеня от блестящей

воды.

Всё ближе, всё ярче! – И сердце

забилось, робея.

 

Боится и шепчет: «Оазис!» – Как сладко

цвести

В садах, где, как праздник, пленительна

жизнь молодая.

Но что это? Кости верблюдов лежат

на пути!

Всё скрылось. Лишь носится ветер,

пески наметая.

 

5

Но замер и ветер средь мертвых песков,

И тише, чем шорох увядших листов,

Протяжней, чем шум океана,

Без слов, но слагаясь в созвучия слов,

Из сфер неземного тумана

Послышался голос, как будто бы зов,

Как будто дошедший сквозь бездну веков

Утихший полет урагана.

 

6

«Я откроюсь тебе в неожиданный миг —

И никто не узнает об этом,

Но в душе у тебя загорится родник,

Озаренный негаснущим светом.

Я откроюсь тебе в неожиданный миг.

Не печалься, не думай об этом.

 

Ты воскликнул, что Я бесконечно далек, —

Я в тебе, ты во Мне безраздельно.

Но пока сохрани только этот намек:

Всё – в Одном. Всё глубоко и цельно.

Я незримым лучом над тобою горю,

Я желанием правды в тебе говорю».

 

7

И там, где пустыня с лазурью слилась,

Звезда ослепительным ликом зажглась.

Испуганно смотрит с немой вышины, —

И вот над пустыней зареяли сны.

 

Донесся откуда-то гаснущий звон,

И стал вырастать в вышину небосклон.

И взорам открылось при свете зарниц,

Что в небе есть тайны, но нет в нем границ.

 

И образ пустыни от взоров исчез,

За небом раздвинулось Небо небес.

Что жизнью казалось, то сном пронеслось,

И вечное, вечное счастье зажглось.

 

 

«Одна есть в мире красота…»

 

 

Одна есть в мире красота.

Не красота богов Эллады,

И не влюбленная мечта,

Не гор тяжелые громады,

И не моря, не водопады,

Не взоров женских чистота,

Одна есть в мире красота —

Любви, печали, отреченья

И добровольного мученья

За нас распятого Христа.

 

 

Мост

 

 

Между Временем и Вечностью,

Как над брызнувшей водой,

К нам заброшен бесконечностью

Мост воздушно-золотой, —

 

Разноцветностью играющий,

Видный только для того,

Кто душою ожидающей

Любит Бога своего, —

 

Кто, забыв свое порочное,

Победил громаду зол

И, как радуга непрочная,

Воссиял – и отошел.

 

 

Белая страна

 

 

Я – в стране, что вечно в белое одета,

Предо мной – прямая долгая дорога.

Ни души – в просторах призрачного

света,

Не с кем говорить здесь, не с кем,

кроме Бога.

 

Всё, что было в жизни, снова улыбнется,

Только для другого, – нет, не для меня.

Солнце не вернется, счастье не проснется,

В сердце у меня ни ночи нет, ни дня.

 

Но еще влачу я этой жизни бремя,

Но еще куда-то тянется дорога.

Я один в просторах, где умолкло время,

Не с кем говорить мне, не с кем,

кроме Бога.

 

 

Не лучше ли страдание

 

 

«Не лучше ли страдание,

Глухое, одинокое,

Как бездны мироздания,

Непонято-глубокое?

Не лучше ли мучение,

Чем ясный, звонкий смех?

Полюбим отречение,

Разлюбим сладкий грех».

 

«О, нет, мой брат единственный,

Душа моя смущается;

В ней вечен клич воинственный,

Ей много обещается.

 

Весь мир нам обещается,

Когда его хотим,

И всякий грех прощается,

Когда простим другим».

 

 

На мотив Экклезиаста

 

 

Год проходит и снова приходит,

Вновь к истокам стекаются реки,

Солнце всходит и Солнце заходит,

А Земля пребывает вовеки.

 

Веет ветер от Севера к Югу,

И от Юга на Север стремится,

И бежит он во мраке по кругу,

Чтобы снова под Солнцем кружиться.

 

Суета! Что премудрость и знанье!

Нам одно все века завещали:

Тот, кто хочет умножить познанья,

Умножает тем самым печали.

 

Полдень жжет ослепительным зноем,

Ночь смиряет немым усыпленьем:

Лучше горсть с невозбранным покоем,

Чем пригоршни с трудом и томленьем.

 

Смех напрасен, забота сурова,

И никто ничего не откроет,

И ничто здесь под Солнцем не ново,

Только Смерть – только Смерть успокоит!

 

 

Оклик

 

 

Кто там вздыхает в недрах темной бездны?

Чьи слезы льются скорбно по лицу?

Кто шлет свой крик бессильный в мир

надзвездный

Взывая святотатственно к Творцу?

 

Богохуленья ропот бесполезный,

Слова упрека, от детей к отцу,

Поймет ли человек закон железный —

Без вечных мук пришел бы мир к концу.

 

Ужели маловерным непонятно,

Что правда – только в образе Христа?

Его слова звучат светло и внятно.

 

«Я – жизни смысл, печаль и красота…

К блаженству Я пришел стезей мученья…

Смерть победил Я светом отреченья…»

 

 

На мотив Псалма 18

 

 

Ночь ночи открывает знанье,

Дню ото дня передается речь.

Чтоб славу Господа непопранной сберечь,

Восславить Господа должны Его созданья.

 

Все от Него – и жизнь, и смерть.

У ног Его легли, простерлись бездны,

О помыслах Его вещает громко твердь,

Во славу дел Его сияет светоч звездный.

 

Выходит Солнце-исполин,

Как будто бы жених из брачного

чертога,

Смеется светлый лик лугов, садов, долин,

От края в край небес идет его дорога.

 

Свят, свят Господь, Зиждитель мой!

Перед лицом Твоим рассеялась забота.

И сладостней, чем мед, и слаще капель сота

Единый жизни миг, дарованный Тобой!

 

 

Зинаида Николаевна Гиппиус

1869–1945

 

О другом

 

 

Господь. Отец.

Мое начало. Мой конец.

Тебя, в Ком Сын, Тебя, Кто в Сыне,

Во имя Сына прошу я ныне

И зажигаю пред Тобой

Мою свечу.

Господь. Отец. Спаси, укрой —

Кого хочу.

 

Тобою дух мой воскресает.

Я не о всех прошу, о Боже,

Но лишь о том,

Кто предо мною погибает,

 

Чье мне спасение дороже,

О нем, – одном.

 

Прими, Господь, мое хотенье!

О, жги меня, как я – свечу,

Но ниспошли освобожденье,

Твою любовь, Твое спасенье —

Кому хочу.

 

 

Христу

 

 

Мы не жили – и умираем

Среди тьмы.

Ты вернешься… Но как узнаем

Тебя – мы?

 

Всё дрожим и себя стыдимся,

Тяжел мрак.

Мы молчаний Твоих боимся…

О, дай знак!

 

Если нет на земле надежды —

То всё прах.

 

Дай коснуться Твоей одежды,

Забыть страх.

 

Ты во дни, когда был меж нами,

Сказал Сам:

«Не оставлю вас сиротами,

Приду к вам».

 

Нет Тебя. Душа не готова,

Не бил час.

Но мы верим, – Ты будешь снова

Среди нас.

 

 

Нескорбному Учителю

 

Иисус, в одежде белой,

Прости печаль мою!

Тебе я дух несмелый

И тяжесть отдаю.

 

Иисус, детей надежда!

Прости, что я скорблю!

Темна моя одежда,

Но я Тебя люблю.

 

 

Сообщники

 

В. Брюсову

 

 

Ты думаешь, Голгофа миновала,

При Понтии Пилате пробил час,

И жизнь уже с тех пор не повторяла

Того, что быть могло – единый раз?

 

Иль ты забыл? Недавно мы с тобою

По площади бежали второпях,

К судилищу, где двое пред толпою

Стояли на высоких ступенях.

 

И спрашивал один, и сомневался,

Другой молчал, – как и в былые дни.

Ты всё вперед, к ступеням порывался…

Кричали мы: распни Его, распни!

 

Шел в гору Он – ты помнишь? —

без сандалий…

И ждал Его народ из ближних мест.

С Молчавшего мы там одежды сняли

И на веревках подняли на крест.

 

Ты, помню, был на лестнице, направо…

К ладони узкой я приставил гвоздь.

Ты стукнул молотком по шляпке ржавой, —

И вникло острие, не тронув кость.

 

Мы о хитоне спорили с тобою,

В сторонке сидя, у костра, вдвоем…

Не на тебя ль попала кровь с водою,

Когда ударил я Его копьем?

 

И не с тобою ли у двери гроба

Мы тело сторожили по ночам?

............

Вчера, и завтра, и до века, оба —

Мы повторяем казнь – Ему и нам.

 

 

Вместе

 

 

Я чту Высокого,

Его завет.

Для одинокого —

Победы нет.

Но путь единственный

Душе открыт,

И зов таинственный,

Как клич воинственный,

Звучит, звучит…

Господь прозрение

Нам ныне дал;

Для достижения —

Дорогу тесную,

Пусть дерзновенную,

Но неизменную,

Одну – совместную —

Он указал.

 

 

Мера

 

 

Всегда чего-нибудь нет, —

Чего-нибудь слишком много…

На всё как бы есть ответ —

Но без последнего слога.

 

Свершится ли что – не так,

Некстати, непрочно, зыбко…

И каждый не верен знак,

В решеньи каждом – ошибка.

 

Змеится луна в воде, —

Но лжет, золотясь, дорога…

Ущерб, перехлест везде.

А мера – только у Бога.

 

 

Белая одежда

 

 

Побеждающему Я дам

белые одежды.

 

Апокалипсис

 

 

Он испытует – отдалением,

Я принимаю испытание.

Я принимаю со смирением

Его любовь, – Его молчание.

 

И чем мольба моя безгласнее —

Тем неприступней, непрерывнее,

И ожидание – прекраснее,

Союз грядущий – неразрывнее.

 

Времен и сроков я не ведаю,

В Его руке Его создание…

Но победить – Его победою —

Хочу последнее страдание.

 

И отдаю я душу смелую

Мое страданье Сотворившему.

Сказал Господь: «Одежду белую

Я посылаю – победившему».

 

 

Грех

 

 

И мы простим, и Бог простит.

Мы жаждем мести от незнанья.

Но злое дело – воздаянье

Само в себе, таясь, таит.

 

И путь наш чист, и долг наш прост:

Не надо мстить. Не нам отмщенье.

Змея сама, свернувши звенья,

В свой собственный вопьется хвост.

 

Простим и мы, и Бог простит,

Но грех прощения не знает,

Он для себя – себя хранит,

Своею кровью кровь смывает,

Себя вовеки не прощает —

Хоть мы простим и Бог простит.

 

 

Б. Б-у

 

«…И не мог

совершить там

никакого чуда…»

 

 

Не знаю я, где святость, где порок,

И никого я не сужу, не меряю.

Я лишь дрожу пред вечною потерею:

Кем не владеет Бог – владеет Рок.

Ты был на перекрестке трех дорог, —

И ты не стал лицом к Его преддверию…

 

Он удивился твоему неверию

И чуда над тобой свершить не мог.

 

Он отошел в соседние селения

Не поздно, близок Он, бежим, бежим!

И, если хочешь, – первый перед Ним

С безумной верою склоню колени я…

Не Он Один – все вместе совершим,

По вере, – чудо нашего спасения…

 

 

Иван Александрович Бунин

1870–1953

 

«За всё Тебя, Господь, благодарю!…»

 

 

За всё Тебя, Господь, благодарю!

Ты, после дня тревоги и печали,

Даруешь мне вечернюю зарю,

Простор полей и кротость синей дали.

 

Я одинок и ныне – как всегда.

Но вот закат разлил свой пышный пламень,

И тает в нем Вечерняя Звезда,

Дрожа насквозь, как самоцветный камень.

 

И счастлив я печальною судьбой,

И есть отрада сладкая в сознанье,

Что я один в безмолвном созерцанье,

Что всем я чужд и говорю – с Тобой.

 

 

Троица

 

 

Гудящий благовест к молитве призывает,

На солнечных лучах над нивами звенит;

Даль заливных лугов в лазури утопает,

И речка на лугах сверкает и горит.

 

А на селе с утра идет обедня в храме:

Зеленою травой усыпан весь амвон,

Алтарь, сияющий и убранный цветами,

Янтарным блеском свеч и солнца озарен.

 

И звонко хор поет, веселый и нестройный,

И в окна ветерок приносит аромат…

Твой нынче день настал, усталый,

кроткий брат,

Весенний праздник твой, и светлый

и спокойный!

 

Ты нынче с трудовых засеянных полей

Принес сюда в дары простые приношенья:

Гирлянды молодых березовых ветвей,

Печали тихий вздох, молитву —

и смиренье.

 

 

Столп огненный

 

 

В пустыне раскаленной мы блуждали,

Томительно нам знойный день светил,

Во мглистые сверкающие дали

Туманный столп пред нами уходил.

 

Но пала ночь – и скрылся столп

туманный,

Мираж исчез, свободней дышит грудь —

И пламенем к земле обетованной

Нам Ягве указует путь!

 

 

Новый храм

 

 

По алтарям, пустым и белым,

Весенний ветер дул на нас,

И кто-то сверху капал мелом

На золотой иконостас.

 

И звучный гул бродил в колоннах,

Среди лесов. И по лесам

Мы шли в широких балахонах,

С кистями, в купол, к небесам.

 

И часто, вместе с малярами,

Там пели песни. И Христа,

Что слушал нас в веселом храме,

Мы написали неспроста.

 

Нам всё казалось, что под эти

Простые песни вспомнит Он

Порог на солнце в Назарете,

Верстак и кубовый хитон.

 

 

Долина Иосафата

 

 

Отрада смерти страждущим дана.

Вы побелели, странники, от пыли,

Среди врагов, в чужих краях вы были.

Но вот вам отдых, мир и тишина.

 

Гора полдневным солнцем сожжена,

Русло Кедрона ветры иссушили.

 

Но в прах отцов вы посохи сложили,

Вас обрела родимая страна.

 

В ней спят цари, пророки и левиты.

В блаженные обители ея

Всех, что в чужбине не были убиты,

Сбирает милосердый Судия.

 

По жестким склонам каменные плиты

Стоят раскрытой Книгой Бытия.

 

 

«Мелькают дали, черные, слепые…»

 

 

Мелькают дали, черные, слепые,

Мелькает океана мертвый лик:

Бог разверзает бездны голубые,

Но лишь на краткий миг.

 

«Да будет свет!» Но гаснет свет, и сонный,

Тяжелый гул растет вослед за ним:

Бог, в довременный хаос погруженный,

Мрак сотрясает ропотом Своим.

 

 

Гробница Рахили

 

 

«И умерла, и схоронил Иаков

Ее в пути…» И на гробнице нет

Ни имени, ни надписей, ни знаков.

 

Ночной порой в ней светит слабый свет,

И купол гроба, выбеленный мелом,

Таинственною бледностью одет.

 

Я приближаюсь в сумраке несмело

И с трепетом целую мел и пыль

На этом камне, выпуклом и белом…

 

Сладчайшее из слов земных! Рахиль!

 

 

Сон

Из книги пророка Даниила

 

 

Царь! вот твой сон: блистал перед тобою

Среди долин огромный истукан,

Поправший землю глиняной стопою.

 

Червонный лик был истукану дан,

Из серебра имел он грудь и длани,

Из меди – бедра мощные и стан.

 

Но пробил час, назначенный заране, —

И сорвался в долину сам собой

Тяжелый камень с дальней горной грани.

 

Царь! пробил час, назначенный судьбой:

Тот камень пал, смешав металлы с глиной,

И поднял прах, как пыль над молотьбой.

 

Бог сокрушил металла блеск в единый

И краткий миг: развеял без следа,

А камень стал великою вершиной.

 

Он овладел вселенной. Навсегда.

 

 

Самсон

 

 

Был ослеплен Самсон, был Господом

обижен,

Был чадами греха поруган и унижен

И приведен на пир. Там, опустив к земле

 

Незрячие глаза, он слушал смех и клики,

Но мгла текла пред ним – и в этой

жуткой мгле

Пылали грозные архангельские лики.

Они росли, как смерч, – и вдруг

разверзлась твердь,

Прорезал тьму глагол: «Восстань, Мой

раб любимый!»

И просиял слепец красой непостижимой,

Затрепетал, как кедр, и побледнел,

как смерть.

О, не пленит его теперь Ваала хохот,

Не обольстит очей ни пурпур, ни виссон! —

И целый мир потряс громовый гул и грохот:

Зане был слеп Самсон.

 

 

«И цветы, и шмели, и трава, и колосья…»

 

 

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной…

Срок настанет – Господь сына блудного

спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

 

И забуду я всё – вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав —

И от сладостных слез не успею ответить,

К милосердным коленям припав.

 

 

Новый Завет

 

 

С Иосифом Господь беседовал в ночи,

Когда Святая Мать с Младенцем

почивала:

«Иосиф! Близок день, когда мечи

Перекуют народы на орала.

Как нищая вдова, что плачет в час

ночной

О муже и ребенке, как Пророки

Мой древний Дом оплакали со Мной,

Так проливает мир кровавых слез потоки.

Иосиф! Я расторг с жестокими завет.

Исполни в радости Господнее веленье:

Встань, возвратись в Мой тихий Назарет —

И всей земле яви Мое благословенье».

 

 

Бог

 

 

Дул с моря бриз, и месяц чистым

рогом

Стоял за длинной улицей села.

От хаты тень лежала за порогом,

А хата бледно-белою была.

 

Дул южный бриз, и ночь была тепла.

На отмелях, на берегу отлогом,

Волна, шумя, вела беседу с Богом,

Не поднимая сонного чела.

 

И месяц наклонялся к балке темной,

Грустя, светил на скалы, на погост,

А Бог был ясен, радостен и прост.

Он в ветре был, в моей душе

бездомной

И содрогался синим блеском звезд

В лазури неба, чистой и огромной.

 

Бегство в Египет

 

 

По лесам бежала Божья Мать,

Куньей шубкой запахнув младенца!

Стлалось в небе Божье полотенце,

Чтобы ей не сбиться, не плутать.

 

Холодна, морозна ночь была,

Дива дивьи в эту ночь творились:

Волчьи очи зеленью дымились,

По кустам сверкали без числа.

 

Две седых медведицы в лугу

На дыбах боролись в ярой злобе,

Грызлись, бились и мотались обе,

Тяжело топтались на снегу.

 

А в дремучих зарослях, впотьмах,

Жались, табунились и дрожали,

Белым паром из ветвей дышали

Звери с бородами и в рогах.

 

И огнем вставал за лесом меч

Ангела, летевшего к Сиону,

К золотому Иродову трону,

Чтоб главу на Ироде отсечь.

 

 

Валерий Яковлевич Брюсов

1873–1924

 

Моисей

 

 

Я к людям шел назад с таинственных

высот,

Великие слова в мечтах моих звучали.

Я верил, что толпа надеется и ждет…

Они, забыв меня, вокруг тельца плясали.

 

Смотря на этот пир, я понял их, —

и вот

О камни я разбил ненужные скрижали

И проклял навсегда Твой избранный

народ.

Но не было в душе ни гнева, ни печали.

 

А Ты, о Господи, Ты повелел мне вновь

Скрижали истесать. Ты для толпы

преступной

Оставил Свой закон. Да будет так. Любовь

 

Не смею осуждать. Но мне, – мне

недоступна

Она. Как Ты сказал, так я исполню всё,

Но вечно, как любовь, – презрение мое.

 

 

Отрады

 

 

Знаю я сладких четыре отрады.

Первая – радость в сознании жить.

Птицы, и тучи, и призраки – рады,

Рады на миг и для вечности быть.

 

Радость вторая – в огнях лучезарна!

Строфы поэзии – смысл бытия.

Тютчева песни и думы Верхарна,

Вас, поклоняясь, приветствую я.

 

Третий восторг – то восторг быть

любимым.

Ведать бессменно, что ты не один.

Связаны, скованы словом незримым,

Двое летим мы над страхом глубин.

 

Радость последняя – радость предчувствий,

Знать, что за смертью есть мир бытия.

Сны совершенства! в мечтах и в искусстве

Вас, поклоняясь, приветствую я!

 

Радостей в мире таинственно много,

Сладостна жизнь от конца до конца.

Эти восторги – предвестие Бога,

Это – молитва на лоне Отца.

 

 

Ангел благого молчания

Молитва

 

 

Ангел благого молчания,

Властно уста загради

В час, когда силой страдания

Сердце трепещет в груди!

 

Ангел благого молчания,

Радостным быть помоги

В час, когда шум ликования

К небу возносят враги!

 

Ангел благого молчания,

Гордость в душе оживи

В час, когда пламя желания

Быстро струится в крови!

 

Ангел благого молчания!

Смолкнуть устам повели

В час, когда льнет обаяние

Вечно любимой земли!

 

Ангел благого молчания,

Душу себе покори

В час, когда брезжит сияние

Долго желанной зари!

 

В тихих глубинах сознания

Светят святые огни!

Ангел благого молчания,

Душу от слов охрани!

 

 

Крестная смерть

 

 

Настала ночь. Мы ждали чуда.

Чернел пред нами черный крест.

Каменьев сумрачная груда

Блистала под мерцаньем звезд.

 

Печальных женщин воздыханья,

Мужчин угрюмые слова, —

Нарушить не могли молчанье,

Стихали, прозвучав едва.

 

И вдруг Он вздрогнул. Мы метнулись,

И показалось нам на миг,

Что глуби неба распахнулись,

Что сонм архангелов возник.

 

Распятый в небо взгляд направил

И, словно вдруг лишенный сил,

«Отец! почто Меня оставил!»

Ужасным гласом возопил.

 

И римский воин уксус жгучий

На губке протянул шестом.

Отведав, взор Он кинул с кручи,

«Свершилось!» – произнес потом.

 

Всё было тихо. Небо черно.

В молчаньи холм. В молчаньи дол.

Он голову склонил покорно,

Поник челом и отошел.

 

 

Блудный сын

 

 

Так отрок Библии,

безумный расточитель…

 

Пушкин

 

 

Ужели, перешедши реки,

Завижу я мой отчий дом

И упаду, как отрок некий,

Повергнут скорбью и стыдом!

 

Я уходил, исполнен веры,

Как лучник опытный на лов,

Мне снились тирские гетеры

И сон сидонских мудрецов.

 

И вот, что́ грезилось, всё было:

Я видел всё, всего достиг.

И сердце жгучих ласк вкусило,

И ум речей, мудрее книг.

 

Но, расточив свои богатства

И кубки всех отрав испив,

Как вор, свершивший святотатство,

Бежал я в мир лесов и нив.

 

Я одиночество, как благо,

Приветствовал в ночной тиши,

И трав серебряная влага

Была бальзамом для души.

 

И вдруг таким недостижимым

Представился мне дом родной,

С его всходящим тихо дымом

Над высыхающей рекой!

 

Где в годы ласкового детства

Святыней чувств владел и я, —

Мной расточенное наследство

На ярком пире бытия!

 

О, если б было вновь возможно

На мир лицом к лицу взглянуть

И безраздумно, бестревожно

В мгновеньях жизни потонуть!

 

 

Библия

 

 

О, Книга книг! Кто не изведал,

В своей изменчивой судьбе,

Как ты целишь того, кто предал

Свой утомленный дух – тебе!

 

В чреде видений неизменных,

Как совершенна и чиста —

Твоих страниц проникновенных

Младенческая простота!

 

Не меркнут образы святые,

Однажды вызваны тобой:

Пред Евой – искушенье змия,

С голубкой возвращенной – Ной!

 

Все, в страшный час, в горах, застыли

Отец и сын, костер сложив;

Жив облик женственной Рахили,

Израиль-богоборец – жив!

 

И кто, житейское отбросив,

Не плакал, в детстве, прочитав,

Как братьев обнимал Иосиф

На высоте честей и слав!

 

Кто проникал, не пламенея,

Веков таинственную даль,

Познав сиянье Моисея,

С горы несущего скрижаль!

 

Резец, и карандаш, и кисти,

И струны, и певучий стих —

Еще светлей, еще лучистей

Творят ряд образов твоих!

 

Какой поэт, какой художник

К тебе не приходил, любя;

Еврей, христианин, безбожник,

Все, все учились у тебя!

 

И столько мыслей гениальных

С тобой невидимо слиты:

Сквозь блеск твоих страниц кристальных

Нам светят гениев мечты.

 

Ты вечно новой, век за веком,

За годом год, за мигом миг,

Встаешь – алтарь пред человеком,

О Библия! о Книга книг!

 

Ты – правда тайны сокровенной,

Ты – откровенье, ты – завет,

Всевышним данный всей вселенной

Для прошлых и грядущих лет!

 

 

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.com

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1] «Из глубины я воззвал к тебе, Господи!..»