Неверная самоидентификаци «я»

 

Многих из нас отличает одна и та же склонность преувеличивать важность и серьёзность сложившегося положения дел. Особенно в это непростое время я часто слышу, как некоторым людям страшно звонить в кредитные компании или налоговые службы для выяснения размера непогашенной задолженности. Но часто так случается, что, собравшись с духом и позвонив в компанию или инспекцию, они попадают на искренне сочувствующего человека, который отвечает им: «Я понимаю, через что вы проходите, и хочу помочь».

Социальные и экономические трудности, стоящие перед многими людьми в наши дни, мало чем отличаются от проблем, с которыми человечество сталкивалось в прошлом. В конечном счёте эти самые проблемы сформировали людей, прорвавшихся сквозь прочные стены понимания и веры для того, чтобы развить новые отношения с людьми: не отдельно взятыми персонами, связанными обстоятельствами, а с живыми, активными и талантливыми существами. Всего лишь допустив возможность раскрепощения своего ума и сердца, вы станете исключительным человеком, способным изменить не только свою, но и чужую жизнь к лучшему.

Стены во многих обществах существовали веками. Но время от времени эти, казалось бы, мощные стены между людьми, сообществами или культурами рушатся.

Позвольте поделиться небольшим личным примером.

 

Поезд

 

Через четыре года после того как мой отец получил письмо от Кармапы, в котором меня признавали тулку, моя жизнь протекала без особых изменений. Лето я проводил в Нубри, где погода была прохладнее, чем в большей части Непала. В зимние месяцы мои мать, дед, младший брат и я отправлялись в Наги Гомпу, место уединения моего отца к югу от Нубри. Зимы там были не такими суровыми.

Но в один прекрасный день, когда мне было двенадцать лет, отец получил ещё одно письмо, на этот раз от Восьмого Кхамтрула Ринпоче, главы монастыря Таши Джонг в северной Индии. В нём он в несколько ультимативном тоне выражал просьбу отправить меня на обучение в Таши Джонг. Письмо было больше похоже на приказ, чем на приглашение.

Я должен пояснить причину такого командного тона. Согласно тибетской традиции, тот или иной великий мастер должен передать всё, чему научился – включая самые личные, сокровенные постижения, – одному или двум старшим ученикам, чтобы те впоследствии выполняли роль главных наставников нового перерождения собственного учителя.

Я понимаю, что такая система обучения может многим показаться странной. Но если рассмотреть её в другом, более широком контексте, то принцип становится очевиден: родители так же передают свои знания и знакомят детей с ценностями посредством вербального и невербального общения. Нечто жизненно важное передаётся путём такого общения; образуется интеллектуальная и эмоциональная связь, но при этом она превосходит все эти категории.

В моём случае дело обстояло так. Шестой Кхамтрул Ринпоче Тенпа Ньима был главным учеником Первого Цокньи Ринпоче и получил от него все учения и наставления. Второй Цокньи Ринпоче был учеником Тенпы Ньимы и получил от него важнейшие учения, которые хранил и передавал Первый Цокньи Ринпоче. Поэтому между линиями преемственности Кхамтрула Ринпоче и Цокньи Ринпоче сформировалась глубокая связь. И по этой причине Восьмой Кхамтрул Ринпоче считал своей главной обязанностью руководить моим обучением.

Спустя несколько недель подготовки я и мой дед вместе с несколькими старейшинами деревни, в которой я вырос, отправились в долгое путешествие в Индию. Восемь дней мы шли пешком от Нубри до Катманду, затем день ехали на автобусе из Катманду до индийской границы, а оттуда отправились на поезде вглубь Индии.

Я никогда до этого не видел поезд. Мой дед рассказывал о поездах, поскольку несколькими годами ранее ему довелось на них ездить. Он говорил, что они похожи на ряды домов, каждый размером примерно с наш дом в Нубри; и передвигались они на колёсах по длинным металлическим рельсам.

Эта картина меня пугала. Как дом мог двигаться на колёсах и не рушиться? Я думал о необходимости путешествия в этом доме на колёсах с чувством тревоги, подпитанным моим живым воображением.

Но увидев поезд своими глазами, я понял, что он сделан из металла, а не из дерева или камня, и моё представление о поездке в домике на колёсах было стёрто непосредственным опытом.

Именно тогда я стал проводить грань между воображением и действительностью. Это было началом долгого процесса, который привёл меня к пониманию того, что наши представления о себе и о том, чего мы способны достичь, основаны на неверных понятиях, на кем-то рассказанных сказках и питаются богатством воображения или фантазии, являющихся одним из даров открытости и ясности.

 

Фантази «я»

 

Сойдя с поезда, мы сели на автобус, шедший в направлении Таши Джонга. Он остановился в двадцати минутах ходьбы от монастыря, но даже с такого расстояния я мог слышать доносящийся до нас звук морской раковины, в которую дуют, как в трубу, возвещая о начале групповой монастырской практики. Чем ближе мы подходили, шагая по заросшим травой полям, тем отчётливее я слышал голоса монахов. После стольких дней в пути, после того, как я услышал знакомые мне с детских лет звуки, вызывавшие в памяти время, проведённое в кругу монашеской общины, мои страхи стали понемногу затихать. Конечно, это был не наш маленький дом в Непале, но всё же мне казалось, что я возвращался домой.

Таши Джонг, что в переводе с тибетского значит «благодатная долина», – обширный монастырский комплекс, окружённый поселениями тибетских беженцев. Он весьма знаменит тогденами – мастерами медитации, которые долгие годы проводили в затворе за совершенствованием практики с тем, чтобы учения Будды оставались не просто красивыми словами и занятными концепциями, а неотъемлемой частью их существа. В те периоды, когда они выходят из ретрита, некоторые служат в качестве учителей, тогда как остальные выполняют другие обязанности, необходимые для управления столь крупным монастырём. Живя там, я стал понимать, что, помимо всего прочего, они являли собой исключительный пример реализации внутреннего человеческого потенциала. Мудрые, добрые и терпеливые – они не только взрастили в себе внутреннюю искру, но и разожгли из неё яркое пламя, служившее вдохновением для учеников в монастыре и жителей близлежащих деревень.

Кроме того, Таши Джонг был знаменит благодаря ещё одному человеку. Монастырь был основан Восьмым Кхамтрулом Ринпоче – тем самым человеком, который отправил моему отцу письмо с приказом прислать меня на обучение. Величайший мастер медитации XX века, Кхамтрул Ринпоче был ещё и превосходным учёным и художником, руководившим одним из крупнейших в Восточном Тибете монастырей и более чем двумястами небольшими монастырями. Он не покидал Восточный Тибет на протяжении практически всего конфликта, разгоревшегося в регионе в 1950-е годы. Однако осознав, что различные движения сопротивления будут всё равно подавлены, Ринпоче принял нелёгкое решение отправиться с шестнадцатью монахами и тулку в Индию, где надеялся сохранить драгоценную линию преемственности учёности, которая была когда-то ему передана.

Когда мы добрались до монастыря, Кхамтрула Ринпоче на месте не оказалось, и десять дней мы провели в семье в близлежащем поселении Бир. Я страшно боялся встречи с Ринпоче. Он был поистине легендарной личностью. Когда он вернулся и мы наконец встретились, меня, должен признаться, переполнили эмоции. Ему тогда было сорок пять лет. Это был высокий мужчина с чуть отросшими тёмными волосами. Его властный вид и харизма вызывали в памяти образы царствующих особ. Но в то же время мощь его личности смягчалась лучащимся из глаз состраданием, манерой речи, плавными движениями и жестами и лёгким, мелодичным звучанием голоса. С изысканной любезностью он поинтересовался у моего деда о проделанном пути. Время от времени Ринпоче поглядывал на меня и улыбался, даже порой смеялся, как будто знал, что первая встреча с одним из самых могущественных учителей тибетского буддизма может вызвать у двенадцатилетнего мальчишки некоторое чувство неловкости.

Так оно и было, я правда чувствовал себя неловко. Но совсем по другой причине.

Я не хотел становится монахом. Не хотел быть тулку. Больше всего на свете я хотел вернутся в Непал и продолжать играть с деревенскими мальчишками.

Но в какие-то моменты я улавливал блеск в его глазах, замечал хитрую улыбку, будто говорившую: «Ну что, готов научиться играть по-настоящему? Игры, в которые ты до этого играл, – ничто в сравнении с тем, в чём ты в скором времени будешь участвовать».

Через день или два после возвращения Кхамтрула Ринпоче в Таши Джонг меня официально возвели на трон: во время церемонии возведения тулку сажают на трон, который является символом авторитетности и права давать учения. По пути в Индию я с волнением думал о предстоявшей мне церемонии. Но она оказалась очень простой: меня одели в роскошные облачения, обрили голову, оставив небольшой пучок волос, который предстояло сбрить во время церемонии – в знак моей решимости. Затем я занял свой трон, и Кхамтрул Ринпоче посвятил мне молитвы, даровал благословение и официально объявил, что я являюсь перерождением Второго Цокньи Ринпоче. После чего обитатели монастыря и жители соседних деревень сделали мне ритуальные подношения, и на этом всё закончилось. Эта церемония не была похожа на церемонию, через которую обычно проходят все тулку. Она была предельно простой и отражала лёгкий, прямолинейный характер Кхамтрула Ринпоче.

После завершения церемонии он сказал, что несказанно рад тому, что я наконец приехал. «Я знаю твоего отца, – сообщил он, – и я рад, что смогу сохранить с ним связь через тебя». Потом он обнял меня и поднял кверху. Его доброта, игривость и радость меня утешали. Находясь рядом с Ринпоче в те первые дни, я чувствовал себя как дома, в кругу семьи.

Сразу после ритуала возведения на трон меня поселили в маленький дом вместе с монахом, тремя другими тулку и высокопочитаемым тогденом по имени Целванг Риндзин. Он и был моим главным наставником на протяжении всех тех лет, что я провёл в Таши Джонге. Небольшого роста, с короткими седыми волосами и редкой бородой и усами, Целванг Риндзин почти никогда не улыбался. Он натаскивал нас по грамматике, лексике и заставлял заучивать тысячи страниц текстов, но в то же время всячески проявлял к нам доброту: стирал одежду, застилал постели и обеспечивал всем необходимым – ухаживал за нами, как заботливая мать. Ночью он украдкой обходил нашу спальню, следя за тем, чтобы мы были хорошо укрыты.

В двенадцать лет я не испытывал большой радости по поводу предстоявших событий. Перспективы меня, скорее, страшили, если не сказать ужасали. Эти чувства целиком овладели моими сердцем и разумом. Когда же я сталкивался с действительностью – например, поезд не состоял из каменных домов; Кхамтрул Ринпоче качал меня на руках и говорил, как рад меня видеть; Целванг Риндзин оказался одним из наидобрейших людей, которых мне когда-либо посчастливилось встретить, – я был сбит с толку.

Вопросы обуревали меня всё то время, пока я жил в Таши Джонге. Но постепенно, благодаря терпению моих учителей, знанию и практикам, которым я обучился за время пребывания в монастыре, я начал различать действительность и плоды своего воображения или, если выражаться буддийскими понятиями, реальность и то, что кажется реальностью. Эта кажущаяся реальность, кроме всего прочего, включает наши представления о самих себе.

 

Истории о «я»

 

Многие из нас уверены в том, что мы – «каменные дома», которые, вероятнее всего, развалятся, как только мы начнём двигаться. Мы боимся, что в незнакомой ситуации можем встретить сопротивление или столкнуться с жестокостью. Идя по жизни, мы накапливаем слои представлений о себе и о том, чего мы способны в этой жизни достичь. В большинстве случаев мы делаем это неосознанно: отчасти потому, что так устроены наши тело и мозг; отчасти – под влиянием культурной среды или структуры самого языка, который построен по принципу выделения различий.

По мере того как эти слои накапливаются, мы становимся всё более непреклонными, идентифицируя себя с определёнными идеями о самих себе и окружающем мире. Постепенно мы утрачиваем связь с естественной открытостью, ясностью и любовью – квинтэссенцией человеческого существа. Мы учимся давать себе определения и чётко придерживаемся даже самых нелестных и саморазрушительных представлений. Эта программа поддержания «я» способна воздействовать на наши мысли, чувства и поведение на протяжении многих лет.

К примеру, мой ученик недавно признался: «Я вырос в 1950-е, и надо мной постоянно подшучивали, издевались, всячески заставляя чувствовать себя „белой вороной“. Куда бы я ни пошёл, люди шептались за моей спиной, а иногда даже набрасывались с кулаками. Я не понимал, что происходит, пока в пятнадцать лет не осознал: „О боже, не может быть, мне нравятся мальчики. И все это видят“.

Я ненавидел себя. Всё, что я знал, – это то, что такое влечение было ненормальным. Что я буду обречён на тяжкие муки и сгорю в аду.

Поэтому я пошёл простым путём. Я решил полностью отрицать эту склонность. Притворился, что никакого влечения нет. Вместо этого я взрастил в себе „мачо“, создал из себя личность традиционной ориентации. Я женился, обзавёлся детьми… а потом развёлся.

Мне повезло с женой, потому что она оказалась понимающим человеком, и мои дети тоже. Но я никак не мог избавиться от ощущения, что со мной что-то не так. Не мог отделаться от чувства вины за то, что столько лет лгал потрясающей женщине, двум замечательным деткам, куче друзей и родственников. Я не могу освободиться от чувства вины за то, что создал „ложную личность“ и старался быть ею на протяжении десятков лет.

Я до сих пор содрогаюсь от мысли, что люди могут судачить обо мне, если замечаю, как кто-то в офисе, где я работаю, разговаривает шёпотом.

Это, наверное, эгоистично с моей стороны. Ведь мои коллеги могут шептаться о чём угодно. Сомневаюсь, что я самый популярный объект сплетен. Но я всё равно никак не могу избавится от чувства стыда, страха и низкой самооценки „ненормального“ человека».

Когда я слышу истории, которые люди рассказывают о своей жизни, мне хочется плакать от осознания того груза стыда, страха и горя, что им довелось пережить. Но они приходят ко мне не для того, чтобы посмотреть на мои слёзы. Они просят совета. Они хотят знать, как жить дальше, как восстановить связь с теплотой и открытостью – открыть перед собой возможности, которые, как они знают на подсознательном уровне, реально существуют. Они хотят, как большинство из нас, лекарство от боли, которую испытывают. Но прежде чем применять лекарство, следует понять, почему мы изначально оказываемся в таких сложных ситуациях.

 

Баланс двух реальностей

 

Большинство конфликтов и проблем, с которыми мы сталкиваемся, возникают из-за того, что мы непрерывно жонглируем двумя различными реальностями. Первая называется «абсолютной реальностью», под которой подразумевается пустота – не поддающийся определению, бесконечно открытый, безграничный потенциал, когда всё что угодно может появиться, исчезнуть, измениться и появиться снова. Это так, потому что основа действительности – или, по-другому, абсолют, – безгранична, и поэтому в ней могут возникать, перемещаться, изменяться и в конечном счёте исчезать любые феномены. Феномен – обобщающие понятие, включающее наши мысли, эмоции, ощущения и даже материальные предметы.

Для лучшего понимания абсолютной реальности можно провести аналогию с пространством, как его понимали во времена Будды: широкое открытое пространство, само по себе не являющееся вещью; наоборот, оно – всё равно что бесконечный, не имеющий характеристик фон, на котором появляются и движутся солнце, луна, звёзды, а также люди, реки, деревья и всё прочее. Если нет пространства, то и нет места для возникновения чего-либо; нет фона, на котором все эти объекты становятся видны.

В то же время нелепо отрицать, что мы живём в мире, где вещи возникают, изменяются и исчезают в пространстве и во времени. Люди приходят и уходят; отношения меняются и переходят на другой уровень; мысли и эмоции непрерывным потоком проносятся сквозь нашу осознанность; некий человек выпивает стакан воды, вода поглощается телом, питает клетки и в итоге выводится из организма. На языке буддизма этот уровень бесконечного изменения бытия называется «относительной реальностью», или иногда – «условной». Этот уровень переживания действительности основан на двойственном восприятии: субъект – объект, друзья – враги, мой – чужой, хороший – плохой. На этом уровне реальности феномены считаются относительными, потому что определяются и воспринимаются в сравнении с другими феноменами. «Позитивная» мысль выделяется на фоне «негативной», так же как низкий человек считается «низким» только в сравнении с тем, кто выше его ростом. Сам по себе тот человек не низкий и не высокий. Точно так же ни мысль, ни эмоция сами по себе не могут считаться положительными или отрицательными без сопоставления с другими мыслями или эмоциями. Меня учили, что этот уровень реальности называется условным, потому что большинство существ именно так и воспринимает действительность.

Взаимодействие между абсолютной и относительной действительностью не так-то просто объяснить в абстрактных, философских терминах. Мне кажется, что будет проще пояснить на примере аналогии с просмотром кинофильма или сериала, которые нас увлекают и затягивают. Мы чувствуем свою причастность к происходящему на экране на эмоциональном и даже интеллектуальном уровне. Но в то же время где-то в подсознании понимаем, что это всего лишь фильм или сериал, и проявляем небольшую сдержанность, удерживаем осознанность того, что это кино, а не реальная жизнь. Тем не менее если бы возникшее чувство «Так это всего лишь кино!» взяло над нами верх, мы бы не смогли в полной мере им насладиться, нас бы так не захватил сюжет.

Похожая ситуация происходит изо дня в день, за одним-единственным существенным исключением: в обыденной жизни та самая «подсознательная» осознанность затуманена. Мы полностью поглощены фильмом относительной реальности.

Как это происходит и почему?

 

«Всего лишь „я“»

 

Когда мы появляемся на свет на физическом уровне, в нашем распоряжении оказывается тело, которое помимо материальной формы обладает способностью испытывать ощущения, чувствовать и различать. Однако в течение первых месяцев жизни все эти аспекты материализованного существа неясны и лишены чёткости. Врождённая искра тускнеет по мере того, как мы начинаем отождествлять себя с собственными чувствами и делаем первые, неуверенные попытки идентифицировать себя с ощущениями, попадающими в поле зрения нашей осознанности.

Такое положение вещей выражается в тибетском языке буддийским термином лхен-кье маригпа, который обозначает фундаментальное неведение, рождающееся одновременно со способностью человека ощущать и вызывающее в нём смятение и неуверенность в том, какова на самом деле суть вещей. Мы знаем, к примеру, что что-то происходит, но не всегда можем понять, что именно. Вот классический буддийский пример такого состояния: в темноте человек видит вдали некий цветной, свёрнутый кольцами предмет, но не может знать наверняка, что это – цветная верёвка или змея, – пока не станет светло.

Эта ситуация служит прекрасным определением первого слоя «я», который на тибетском называется даг цам, или «всего лишь „я“». Даг – обычное тибетское слово, которой значит «я» или «я сам», а цам имеет разные значения, среди которых «приблизительно», «не более, чем».

Но в сочетании с «даг» слово «цам» приобретает более конкретное значение: «всего лишь», «просто». Если мы говорим «даг цам», то имеем в виду переживаемый опыт, который почти «я»: текучее существование, которое правильнее описать как череду испытываемых ощущений тепла или холода, удобства или дискомфорта, сонливости или бодрости.

На этом этапе развития в нашем распоряжении ещё нет слов, или ярлыков, для вещей, которые мы ощущаем, и для самого себя, их ощущающего. Тем не менее на уровне «всего лишь я» мы способны чувствовать некую разницу: между голодом и сытостью, голосом мамы и папы; лежим мы или нас носят или возят, одни мы или нет.

Но эти различия, проводимые на уровне «всего лишь я», совсем невесомые. Они проходят, как непрекращающийся и постоянно меняющийся фильм, в который мы полностью погружены. И на данном этапе этот фильм целиком и полностью наш. Люди, предметы, звуки, запахи и всё остальное лишены собственного существования, как и не является независимым от нас переживаемый нами опыт.

Та самая невесомость «всего лишь я» даёт простор для проявления сущностной любви и открытости. Было время, например, когда я по-настоящему успокаивался, держа на руках своих новорождённых дочерей. Я поражался тому, как легко они улыбаются, как мирно спят. Когда они немного подросли, то всегда пытались достать, потрогать, внимательно рассмотреть, понять и изучить всё, что встречали на своём пути, с тем неподдельным любопытством, которое можно считать действующим аспектом врождённого интеллекта, описанного выше как ясность.

Но даже несмотря на слепое обожание детей я понимал, что такое погружение в чувственный опыт чревато проблемами. Я старался делать всё от себя зависящее, чтобы мои дочери могли свободно развиваться. Моя старшая дочь устраивала в своей спальне беспорядок, повсюду разбрасывала одежду и прочие вещи. Я подумал, что она начнёт прибираться в комнате, когда найдёт бойфренда. Она была свободолюбивым ребёнком – таким же, как я. Я никак не ожидал, что дочь станет монахиней с минимальным набором личных вещей и столь развитым чувством дисциплины. Порой я переживаю за младшую дочь, потому что она немного сумасбродная. Но она очень отзывчивая и дружелюбная. Я понятия не имею, кем она станет: может, учёным или учителем. Пока что она обожает щенков, любит общаться с гостями нашего дома в Непале и играть в игры. Я стараюсь предоставить ей свободу, необходимую для её становления.

Но перемены непредсказуемы, и внешний вид обманчив – мы должны принимать любой возможный исход. Для того чтобы понять, как формируется следующий слой «я», необходимо внимательно проанализировать перемены и то, как мы на них реагируем.

 

Перемены

 

С течением лет я научился по-настоящему ценить пустоту и условия, вызывающие изменения в сфере относительной реальности. Всё, что мы испытываем в повседневной жизни, подвержено изменениям. Некоторые перемены очевидны: изменяются цены на продукты. Меняется плата за обучение. Цены на газ. Выбор ваших детей. Одежда и постельное бельё мнётся и пачкается. С мебели отходит слой краски. Кто-то задевает вашу машину, и на ней остаётся вмятина или царапины.

Иные перемены не так заметны: например, мы не видим, что клетки нашего организма меняются каждую секунду. Современная физика доказала, что молекулы, атомы и субатомные частицы постоянно трансформируются и что объекты, кажущиеся твёрдыми и плотными, такие как, например, стол, ручка или лист бумаги, находятся в состоянии непрерывного изменения.

Наше эмоциональное состояние тоже меняется в результате, скажем, ссоры с любимым человеком, супругом или супругой, детьми или коллегами; или, к примеру, как следствие гормональных изменений, протекающих в период полового созревания, а затем – во время перехода в так называемый зрелый возраст.

К слову, одна женщина недавно призналась мне: «Как только я вступила в период возрастных изменений, моё настроение стало абсолютно непредсказуемым. То я общительная и радостная, то – настоящая стерва, ненавидящая всех и каждого. Я готова спорить по пустякам, и мои основания кажутся мне вполне справедливыми. Иногда я злюсь безо всякой причины. В добавок ко всему мне то холодно, то я вдруг обливаюсь по́том. Я вынуждена посреди зимы включать кондиционер, что раздражает моего мужа, и за это я иногда только сильнее его ненавижу.

Я ему кричу, что я меняюсь, но, похоже, до него это не доходит. И он никогда не признается, что сам проходит похожий этап перемен. Он быстро устаёт. Часто раздражается. Полнеет. Порой я хочу, чтобы мой муж ощущал происходящие изменения так же остро, как и я. Но потом думаю, что это даже к лучшему, иначе с ним было бы невозможно жить».

Как мы видим, женщина определённого возраста способна понять, что в её теле происходят изменения и что они влияют на её отношения. Она осознаёт, что эти изменения – естественный, пусть и неприятный, этап биохимического процесса старения организма. Любой человек с минимальными знаниями об устройстве материального мира способен понять, что атомы и молекулы, из которых состоят все объекты в нашей жизни, тоже подвержены изменениям – чаще всего почти неуловимым, но иногда таким же очевидным, как трещины на стене или потолке или отслаивающаяся краска. Бизнесмен способен осознать, что проблемы, которые он должен каждый день решать, возможно, схожи с проблемами, с которыми сталкивается его оппонент.

К тому же, ещё в раннем детстве в один прекрасный момент мы осознаём, что некоторым вещам и событиям неизбежно приходит конец. Игрушки теряются или навсегда ломаются. Родители разводятся. Домашние животные умирают – и люди, конечно, тоже. Какой бы ни была потеря, её нелегко принять и на эмоциональном, и на интеллектуальном уровне.

Есть одна старая буддийская история о женщине, у которой умер совсем юный сын. Однако она отказывалась поверить в то, что её ребёнок мёртв, и бегала от дома к дому, прося лекарства, которое могло бы его оживить. Конечно, никто не мог ей помочь. Мальчик мёртв, повторяли жители деревни, пытаясь примирить её с реальностью. Но один человек, осознавая, что её рассудок помрачился от горя, посоветовал ей найти Будду, который пребывал в монастыре неподалёку.

Прижимая тело сына к груди, она поспешила туда, где обитал Будда, и попросила его дать лекарство, способное оживить сына. Будда в тот момент давал учение большому количеству собравшихся, но женщина настаивала на своём. Видя её отчаяние, Будда ответил на её просьбу.

«Возвращайся в деревню, – спокойно ответил он, – и принеси мне несколько горчичных зёрен из дома, в котором никогда никто не умирал».

Она побежала назад в деревню и стала просить у всех соседей горчичные зёрна. Они были рады их ей дать, но потом она спрашивала: «У вас кто-либо умирал?». Тогда они с удивлением смотрели на неё. Кто-то просто кивал, другие утвердительно отвечали, а кое-кто рассказывал, при каких обстоятельствах погибли их близкие.

Обойдя всю деревню, на опыте, который сильнее любых слов, женщина наконец поняла, что не она одна в этом мире пережила страшную личную потерю. Перемены, потери и горе случались со всеми.

Всё ещё скорбя о потере сына, она осознала, что не одна, и её сердце открылось. После завершения погребальных церемоний женщина присоединилась к Будде и его ученикам и посвятила свою жизнь тому, чтобы помогать другим достичь того же уровня понимания.

Женщина в этой истории была взрослой. Однако изменения условий, являющиеся результатом действия закона взаимозависимости и непостоянства, ставят ребёнка перед пугающей дилеммой. Самый простой способ справиться с ситуацией – развить стойкое ощущения своего «я» и такое же чёткое представление о других, которое в большинстве случаев формируется настолько медленно и незаметно, что сам человек этого не замечает.

 

«Реальное „я“», «реальные другие»

 

Находясь в состоянии открытости и «интуитивности», существо, известное как «всего лишь „я“», в крайней степени восприимчиво и чрезвычайно чувствительно ко всему – не всегда приятному или утешительному, – что попадает в поле его зрения и восприятия. Оно проявляет наибольшую восприимчивость к различиям – разнице между собой и другими, субъектом и объектом.

Процесс познавания через различение начинается, когда мы ещё совсем маленькие. Он происходит спонтанно, по мере того как мы знакомимся с окружающим миром, когда в прямом и переносном смысле с чем-либо сталкиваемся: спотыкаемся и падаем; пугаемся шума; распознаём устойчивое чувство одиночества или страха в отсутствие родителей или других опекунов.

В этом процессе нам помогают взрослые, которые из самых благих побуждений с младенческих лет учат нас проводить различия. «Это бабушка, – утверждают они, например, указывая на незнакомую женщину в комнате. – Улыбнись ей». Или, может, по-другому: «Это ложка. Скажи „ложка“!» И мы, родители, вне себя от счастья, когда ребёнок улыбается бабушке или пытается выговорить слово «ложка».

По сути, нет ничего ошибочного в этом периоде развития ребёнка или в энергии, затраченной родителями и другими взрослыми на развитие в нём умения различать. В конце концов, мы живём в мире мчащихся машин, острых ножей и незнакомцев, не особо пекущихся о нашем благополучии. Нам необходимо усвоить разницу между ножом и ложкой, бабушкой и похожей на неё незнакомкой. Мы должны овладеть некой системой координат, уметь разбираться и проявлять соответствующее отношение к разного рода событиям, происходящим в жизни.

Но, перейдя из текучего состояния «всего лишь „я“» в сферу действия различий, мы начинаем воспринимать их как устойчивые, истинные или реально существующие. И тут мы приходим в замешательство, потому что никакие объекты и события в переживаемом нами опыте – ни ложки, ни бабушки, ни даже собственное «я» – не являются такими чёткими, истинными или реальными, какими нам кажутся.

Шаг за шагом, переходя из текучего состояния погружённости в кино – в то время как люди, места и вещи вокруг нас принимают более отчётливую форму, – мы пускаемся в поиски некой стабильности, чего-то более определённого и надёжного – места, где мы сможем расслабиться. Мы стремимся конкретизировать переживаемый опыт: самих себя, собственные чувства и мысли – наделить их материальностью «вещей».

В результате такого процесса овеществления возникает то, что на тибетском называется даг тенпар дзин, или сокращённо даг дзин. Как уже говорилось, даг на тибетском значит «я», тенпар – «как настоящее», а дзин – это форма глагола со значениями «цепляться», «держаться за». Мы в буквальном смысле пытаемся найти во всём некую «самость», за которую сможем держаться, как за якорь, посреди разворачивающейся драмы жизненного опыта.

Однако если нам не удастся аккуратно справиться с периодом перехода от текучести «всего лишь „я“» к «весомому „я“», то в будущем нас ожидают проблемы. Если вовремя не взрастить основные составляющие элементы человеческой природы – открытость, ясность и любовь, – они останутся в замороженном состоянии. Представьте себе воду, превратившуюся в куски льда. Базовая природа воды при этом не изменилась, но она стала твёрдой, раздробленной на куски объектов и субъектов, хороших и плохих вещей, нужных и ненужных предметов.

Поначалу мы отождествляем своё весомое, «реальное „я“» исключительно с собственным телом. Но по мере созревания «реальное „я“» становится более абстрактным, или концептуальным, понятием. Оно выливается в ощущение отдельно существующей «самости», расположенной приблизительно внутри тела и, возможно, в нашем воображении. Мы усерднее наклеиваем всё более увесистые и убедительные ярлыки на переживаемый опыт, свои мысли, эмоции; наши физические ощущения приобретают качество весомости, характерное для материальных вещей. Мы начинаем идентифицировать себя с собственными мыслями и чувствами как частями переживаемого опыта, считая их неотъемлемой частью самих себя. Последствия такого самоотождествления с устойчивым чувством «самости» становятся более серьёзными и запутанными.

В то время как мы приписываем себе качества, кажущиеся настоящими и неизменными, начинается параллельный процесс приписывания тех же самых аспектов всему и всем, кто является «не я», иными словами, «другим». Мы начинаем воспринимать и каталогизировать весь опыт исходя из критериев «враг – друг»; деля вещи на те, что у нас имеются, и те, которых у нас нет, на нужные и ненужные предметы.

На этой стадии развития в нас возникает чувство некоторой напряжённости. Мы начинаем воспринимать себя согласно критериям «победитель – проигравший», «обладатель вещи – неимущий». Открытость, интеллект и любовь, с помощью которых мы выстраиваем отношения, становятся обусловленными. Мы начинаем рассматривать других людей с точки зрения того, насколько они нам полезны или опасны. Мы сочиняем истории о самих себе и об окружающих людях, и они обусловливают наш выбор в повседневной жизни и его последствия.

 

«Драгоценное „я“»

 

Наши попытки отождествить себя с «реальным „я“» закладывают основу для формирования третьего слоя идентификации, который в некотором роде препятствует реализации собственного потенциала. На тибетском этот слой называется даг че дзин, что в буквальном переводе значит «цепляние за драгоценное „я“». Это понятие чаще переводят как «себялюбивое „я“». Несмотря на то что оба варианта перевода верны, с формальной точки зрения они, к сожалению, не передают глубокого значения этого слоя человеческой персоналии.

«Даг че дзин» на самом деле служит описанием страшных и ужасающих последствий раздробленности льда, произошедшей на уровне «реального я», которая выражается в том, что мы концентрируемся исключительно на «своих нуждах», «своих желаниях», «своих проблемах», «своей истории» в ущерб нуждам, желаниям и проблемам других людей. Наше «я» становится «драгоценным» или «лелеемым» в том смысле, что оно превращается в основной канал, через который мы проводим свои мысли, чувства и направляем действия.

Чувство разобщённости ведёт нас в двух связанных друг с другом, но кажущихся несовместимыми направлениях. Первое продиктовано стремлением сберечь собственные представления о себе, какими бы нелестными и разрушительными они ни были как для нас самих, так и для других.

Например, одна женщина недавно поделилась своей историей.

«Много лет назад мать водила меня на ежегодный медосмотр к педиатру. Тогда я была полнее, чем считалось нормой для девочки моего возраста. Доктор отпустил бесцеремонное замечание, наверное, намереваясь пошутить: „Смотрите, чтобы она не подходила близко к плите, а то расплавится“.

Я была в ужасе, а моя мать засмеялась – точнее, смущённо захихикала, возможно, потому, что считала мои габариты отчасти своей виной, недочётом в воспитании дочери. Может, она попыталась исправить этот недочёт, когда, смотря, как я хожу по дому, бормотала прибаутку: „Должно быть, это желе. Потому что джем так не трясётся“. Иногда она осматривала меня и говорила, что я выгляжу как „фаршированная сосиска“.

Последние несколько лет я сидела на диетах, занималась спортом и сбросила около двадцати килограмм. Моя мать умерла, поэтому больше не может делать мне замечания, и я знаю, что те „прибаутки“, которые я себе повторяю, – не более чем выдумка моего ума.

Но я смотрю на себя в зеркало и вижу „желе“. Я вижу „фаршированную сосиску“. Друзья и домочадцы говорят, как прекрасно я выгляжу и как они мной гордятся. Но задним умом я думаю, что они не договаривают: „Ты могла бы больше…“. И снова я вижу желе и сосиску в зеркале. Я до сих пор вижу в себе толстую девочку, которая может расплавиться, подойди она слишком близко к плите».

Такое отношение трудно назвать «драгоценным» или «лелеющим», вам не кажется?

Тут необходимо обратить внимание на более глубокий смысл слова «лелеять», которое на тонком уровне означает удерживание чего-либо, давно утратившего свою пригодность или надобность.

В том случае, когда мы «лелеем» свое «я» или держимся за него, как за драгоценность, мы цепляемся за образ, который, судя по всему, стал непригодным, бесполезным или – что актуально для некоторых случаев <