Слон проламывает каменную стену зоопарка

 

С тех пор прошли годы. Я взял на себя заботу о восстановлении пострадавшего во время войны Франкфуртского зоопарка. Мне пришлось сражаться с городской управой, которая уже вынесла было решение ликвидировать зоопарк вообще, потому что он был полностью разрушен. Печальное мне досталось тогда наследство.

И вдруг я получаю радостное известие: «В Мюнхене вы сможете наверняка раздобыть для себя нескольких слонов».

Было это осенью 1945 года. Весть меня прямо наэлектризовала! Дело в том, что цирку Кроне удалось сохранить довольно основательную часть своих слонов, а в первые послевоенные месяцы было трудно раздобыть для них необходимое количество сена. Еще не ходили поезда, на машине не разрешалось отъезжать от города более чем на тридцать километров. Но тем не менее я ухитрился уже на другой же день добраться на машине до Мюнхена. Я снова повидался со старой госпожой директоршей цирка Кроне. В тот же вечер мы договорились о покупке мной трех слонов, в чем меня потом еще в течение многих лет упрекали звероторговцы, утверждавшие, что якобы этих трех толстокожих я вытащил у них прямо из кармана… Таким образом, мне удалось раздобыть для Франкфуртского зоопарка трех прекрасных, рослых слоних за четыре года до того, пока в нашу страну прибыла новая партия слонов из Индии.

Когда я в тот вечер у Кроне вошел в слоновник, чтобы познакомиться со своим приобретением, то увидел и свою старую знакомую, слониху Мони, с которой я много лет назад делал свои опыты по проверке памяти у слонов. А вот боязливой Бети больше не было — она погибла в Вене во время бомбежки. Те трое, которым предстояло поехать со мной во Франкфурт, — Китхани, Мунду и Симла — встретили меня весьма приветливо. По своей обычной хитрой слоновьей привычке они обнимали меня хоботом и притягивали к себе с тем, чтобы получить за меня «выкуп» в виде какого-нибудь лакомства. Только получив его, они отпускали своего пленника.

Американцы согласились выделить для нас вагон, чтобы отправить слонов во Франкфурт. Переправка слонов — дело отнюдь не простое, потому что эти гиганты на редкость пугливы. Внезапно взлетевшая у них из-под ног курица или выехавшая на дорогу детская прогулочная коляска (если они раньше ничего подобного не видали) могут заставить их кинуться в паническое бегство. А уж если они побегут, остановить их бывает очень трудно.

Несколько лет назад при аналогичных обстоятельствах слон-подросток Туффи, принадлежавший цирку Альтхоф, просто проломил заградительную стенку Вуппертальского моста и свалился с высоты восьми метров в реку Вуппер. К своему счастью, он попал как раз в глубокую яму в русле реки, которая вообще-то почти на всем своем протяжении страшно обмелела. Поэтому вопреки всем ожиданиям слоненок, попав в воду, остался цел и невредим.

Хорошо, что Китхани, Симла и Мунду в качестве опытных цирковых слонов были привычны к тому, чтобы их водили пешком по улицам больших городов. Со слонами из зоопарка такие номера обычно не проходят. Выгрузив своих слонов во Франкфурте, мы прикрепили их цепями за шею к трем тяжелым грузовикам. Такой автомобиль в случае чего и слону не под силу опрокинуть или потащить за собой. Наши путешественники послушно и смирно потопали за грузовиками и к вечеру уже прибыли к месту назначения, в зоопарк.

А вот теперь начались неприятности. Дело в том, что открытая смотровая площадка слоновника, окаймленная глубоким рвом, не имела непосредственного входа снаружи. Ворота ее вели сначала в открытый загон бегемотов, и поэтому, чтобы попасть в слоновник, нужно было сначала провести слонов через соседний загон — дело достаточно трудное. Прежде чем снять с шеи Мунду цепь, мы, осторожности ради, привязывали ее длинными цепями за ноги к деревьям и тумбам и шаг за шагом заманивали в слоновник животное, которое в новой, незнакомой обстановке начало держаться особенно пугливо. Там слонихой занялись несколько служителей, а мы таким же сложным путем препроводили туда Китхани. С ней, правда, было несколько полегче, потому что она видела свою сестру Мунду, уже спокойно стоящую в слоновнике.

Тем временем начало смеркаться, а электрического освещения в нашем зоопарке тогда не было. Поэтому мы старались закончить дело побыстрее, будучи тем более уверены, что Симла, последняя слониха, без особого сопротивления последует за своими двумя сестрами. Ведь слоны — животные стадные и «липнут» друг к другу точно так же, как лошади в табуне. Каждый наездник знает, как трудно бывает заставить какую-нибудь лошадь отделиться от эскадрона.

Но раз уж суждено было случиться неприятности, значит, чему быть — того не миновать. Только мы успели открепить самые тяжелые цепи с мощных ног Симлы, как две ее сестрицы зашли за угол слоновьего павильона, и Симла перестала их видеть. Она жутко разволновалась, громко завизжала, начала вырываться и, оборвав последнюю цепь, кинулась бежать по внешней дорожке для посетителей, опоясывающей загон для слонов. Мы были вынуждены поскорей отскочить в сторону, один из служителей запутался у нее в ногах и чудом не был растоптан. Другой перепрыгнул через ограду бассейна для тюленей, а остальные жались по кустам или прятались за грузовиками, чтобы не попасться под ноги взбудораженному слону, который проносится мимо по второму кругу, огибая слоновий загон.

А потом Симла вдруг исчезла. Пропала, и все. Тем временем уже совсем стемнело. Казалось бы, слониха не иголка, не могла же она так бесследно пропасть? И тем не менее, рыская по парку, мы поначалу нигде не могли ее обнаружить. Отчасти это объясняется тем, что на ступнях этих животных имеются особые жировые подушки, на которых они ступают почти бесшумно.

Мы со служителем Кольманом обшаривали задние дорожки парка, когда услышали крик другого служителя, бегущего нам навстречу. Он кричал, что Симла «совсем взбесилась»: она схватила служителя Шера за воротник и зашвырнула далеко в кусты. (Слава Богу, тот отделался только переломом ключицы!) Пока мы все втроем бежим к месту происшествия, мы узнаем от прибежавшего еще и то, что сейчас слониха как раз занимается тем, что разносит в щепу маленький домик, где помещалась касса проката пони…

Внезапно перед нами в сумерках зловещей горой вырастает силуэт слонихи. Она старается нас изловить, а мы очень прытко скачем перед ней вокруг группы деревьев, обегаем их дважды или трижды, она за нами, и мне становится невольно смешно от комичности всей ситуации: три здоровенных мужика, словно зайцы, улепетывают от одной слонихи!

Между гаражами и рестораном Франкфуртского зоопарка есть узкий длинный проход, в котором даже двум взрослым людям трудно разойтись. Пока слониха пыталась нас догнать, гоняя вокруг островка с чахлыми деревцами, мимо проходил служитель с фонарем в руках. Симла тотчас же отстала от нас и занялась «фонарщиком» — нечего тут еще светить! Человек бросился в узкий проход возле гаражей, и слониха туда же за ним! Она стала протискиваться через этот узкий туннель и, представьте себе, пролезла! Никогда в жизни нам бы не удалось заставить слона проделать нечто подобное, если бы нам это зачем-либо понадобилось! Человек с фонарем быстро пересек задний двор, где валялся всякий хлам и высились шаткие нагромождения ящиков, а слониха, круша все это, устремилась за ним. Служитель нырнул на окаймленную высоким густым кустарником тропинку и совершенно исчез из виду, однако Симла чуяла его, видимо, безошибочно, потому что последовала за ним и туда. Тогда человек кинулся к выходу с территории зоопарка, выскочил за железные ворота и с грохотом захлопнул их за собой. Вы думаете, слониха отстала? Ничуть не бывало! Потеряв свою жертву из виду, она просто-напросто снесла каменную ограду парка и выскочила на улицу. Когда мы, запыхавшись, добежали до ворот, за ними собралось уже человек сорок — пятьдесят зевак, но Симлы нигде не было видно. Она, как оказалось, побежала прямиком по улице, ведущей к центру города, но, куда именно завернула и где исчезла из поля зрения, никто нам достоверно сказать не мог…

Больше всего меня волновало в тот момент то обстоятельство, как бы американские солдаты, патрулирующие по улицам, скорые на руку и любители попалить по любому поводу, не стали бы стрелять по этой живой мишени. Я уже было выхватил у кого-то велосипед, чтобы объездить на нем ближайшие улицы, как кто-то прибежавший из города сообщил, что слон пристроился к трамваю и все время бежит рядом с ним. К счастью, Симла уже утихомирилась, а то я начал опасаться, как бы она не задумала расправиться с трамваем так же, как с кассовой будкой… Но нет, к трамваю слон явно испытывал самые теплые чувства, потому что, когда тот останавливался, он останавливался вместе с ним. Под конец вагоновожатый проявил сообразительность и остановился вообще. Так что, когда мы подоспели со своими цепями, канатами и хлебом, толстокожий вполне мирно стоял, прислонившись к трамваю. Мы раздобыли грузовик, снова привязали Симлу за шею прочной цепью к кузову и не спеша поплелись назад к зоопарку.

Мы шли сопровождаемые удивленными взглядами редких прохожих, а у меня словно камень с сердца свалился, когда мы в конце концов водворили беглянку в слоновник нашего зоопарка, где она умиротворенно присоединилась к своим сестрам.

Когда такое вот животное вырывается из зоопарка, администрации всегда становится не по себе. И не из-за того, что оно может кого-нибудь поранить или убить, такое очень маловероятно. Правда, зоопарковские животные отнюдь не безобидны. Наоборот! Зоопарковский белый медведь, вероятней всего, гораздо скорей решится напасть на человека, чем живущий на свободе; это относится в равной степени и к большинству других зверей зоопарка, если только они не стали особенно ручными. Они ведь, как правило, теряют естественный страх перед человеком, присущий большинству диких животных. Но если такие звери случайно ухитряются улизнуть из помещения, в котором провели уже много времени в неволе, они обычно бывают весьма подавленны и ведут себя на редкость боязливо.

Тигр, который тут же схватил бы любого человека, осмелившегося проникнуть к нему за ограду, как правило, не делает этого, очутившись за ее пределами. Почему? Да потому, что все, что находится внутри ограды, — это его владения, его, если хотите, дом, где посторонним делать нечего, а попав в чужую, незнакомую обстановку, он теряется, чувствует себя неуверенно, и поведение его соответственно меняется тоже. Во время войны в городах, где имелись зоопарки, после бомбежек обычно начинали распространяться самые невероятные слухи. Что там только не творили вырвавшиеся на волю львы и слоны! Страшно подумать! И с какой достоверностью подобные измышления передаются из уст в уста!

В послевоенные годы мне часто приходилось объезжать немецкие и часть других европейских зоопарков, и я всегда интересовался тем, как вели себя там животные во время воздушных налетов. И ни разу нигде мне не довелось услышать, чтобы вырвавшиеся при таких обстоятельствах на волю животные убили или ранили хотя бы одного человека. В то же время всегда возникает опасность, что в них начнут стрелять полицейские, а затравленные подранки могут действительно стать опасными. А поскольку павильоны и загоны для животных в наших зоопарках, кое-как залатанные и подремонтированные, были в то время весьма ненадежны, то меня не покидала постоянная тревога за своих беглецов.

 

Глава седьмая

Неожиданные постояльцы

 

 

КАК ОНИ КО МНЕ ПОПАЛИ

 

После пожара в Берлинском зоопарке в живых осталось очень мало содержавшихся там ценных животных. А тех, что уцелели, надо было срочно куда-то расселить. И тогда директор Берлинского зоопарка обратился ко мне с просьбой приехать и забрать к себе домой хоть кого-то из выживших животных. Как я мог ему отказать?

В своем доме я мог предоставить этим «погорельцам» два помещения в цокольном этаже, где прежде содержал своих ручных волков. Директор после минутного раздумья — кого в первую очередь спасать? — решил так:

— Возьмите, пожалуй, Муши, нашего пятилетнего орангутана.

У бедняги теперь не осталось ни отца ни матери, и он совершенно растерян. Мы пока засунули его в деревянный ящик из-под холодильника, и я не знаю, как он это перенес — нам некогда было даже взглянуть на него ни разу за целый день.

Хорошо, я согласен забрать ящик с орангом. Но как перевезти — вот в чем вопрос. У зоопарка своего автотранспорта больше нет. Но я знаю, что мой сосед, мастер-каменщик, в нужный момент всегда готов прийти мне на помощь. Вот и на сей раз его пикап с прицепом вскоре подъезжает к воротам, и мы втискиваем в кузов громоздкий ящик с орангутаном. В перевернутую проволочную мусорную корзину мы засовываем самого ценного попугая — черного австралийского какаду. Служитель приносит в коробке еще одну редкость: красноголового шлемоносного какаду. Еще много лет назад, когда его приобрели, он стоил баснословно дорого: свыше двух тысяч марок!

Мы уже собрались отъехать, как вдруг снова прибежал взбудораженный директор:

— Не могли бы вы взять еще двух шимпанзе — Ову и Бамбу? Мы их временно заперли во внутренней клетке павианника, но там сильно дует — окна ведь все выбиты.

Я знал, что директор любит этих двух обезьян, он собственноручно привез их детенышами из Камеруна. Но я колеблюсь, потому что знаю, что такое половозрелый самец-шимпанзе. Мне еще ни разу не приходилось слышать ни об одном вполне ручном и обходительном самце-шимпанзе. Те обезьяны, что выступают в цирках и варьете, всегда только самки или самцы-подростки. Но директор успокаивает меня:

— Они ведь еще совсем молоденькие, им всего восемь или девять лет! Половозрелыми стали лишь совсем недавно, ну честное слово, коллега, чего вы опасаетесь? Вы ведь уже не раз имели дело с этим «товаром» и знаете, как с ними справляться! Хоть Бамбу иной раз и принимается танцевать свои «воинственные танцы» и задирать кого-нибудь, но, ей-богу, пока это все носит дружеский характер, он просто шутит, хочет, чтобы с ним поиграли. А старая наша Титина теперь мертва, остались только эти двое, жалко, если и они погибнут, уж больно славные ребята!

Ну что делать? Приходится погрузить еще один ящик с Овой и Бамбу на прицеп, и только после этого мы отъезжаем.

В то ноябрьское утро ни одному из служителей зоопарка некогда было нас сопровождать — там сейчас дорога каждая пара рук. Что ж, придется справляться самим. Моросит мелкий противный дождик, и мы натянули поверх ящиков с обезьянами брезентовый полог. Он спускается и на открытую зарешеченную стенку транспортного ящика с шимпанзе — чтобы предохранить их от сквозняка. Однако время от времени высовывается длинная черная рука и решительно отодвигает полог в сторону — это Бамбу хочет знать, что происходит. Два черных лица затаились там за решеткой и озабоченным взглядом всматриваются в пролетающие мимо улицы и дома.

Когда мы подъезжаем к дому, то выясняется, что громадный транспортный ящик не пролезает в узкий пролет лестницы, ведущей в цокольное помещение. Коротко посовещавшись, приходим к выводу, что другого выхода нет: я хватаю цепь, свисающую с ошейника Бамбу, моя жена — ту, к которой привязана Ова, и — хоп! — решетка кверху, и обезьяны на воле! Обе черные согнутые фигуры покорно, вперевалочку, следуют за нами сначала по дорожке сада вниз по лестнице, а потом в открытую дверь клетки — их нового жилища. У нас прямо гора с плеч. Ведь мы заметили, как служитель нам вслед удрученно покачал головой:

— Лишь бы все обошлось благополучно! За Бамбуто теперь совершенно нельзя поручиться — прямо псих какой-то стал!

И действительно, есть чего опасаться: Бамбу вырос среди людей, нисколько их не боится и не ставит их ни в грош…

Но, как выяснилось, рано мы обрадовались, что обезьяны надежно упрятаны в клетку! Точно так же спокойно и уверенно, как они только что зашли в свое новое жилище, они в следующее же мгновение просунули руки сквозь решетку и, отодвинув со знанием дела задвижку, вышли на волю. Да, это не волки — с теми никогда ничего подобного не происходило! Я грозным голосом приказываю им вернуться назад. Ова слушается. Но Бамбу — нет. Шерсть на его плечах и руках поднимается дыбом, он принимается раскачиваться из стороны в сторону, словно боксер на ринге, в бешенстве пинает ногой здоровенный чемодан, стоящий неподалеку, а затем внезапно бросается на меня и кусает за ногу. Мне не остается ничего иного, как обороняться пинками, потому что в спешке я не захватил с собой даже палки; следуют еще два укуса: за коленку и за надбровье левого глаза. Наконец кто-то протягивает мне через щелку в дверях бельевую скалку (ничего другого, очевидно, в этой суматохе найти не удалось), и я с размаху ударяю ею буяна по голове. Тогда он вдруг сразу приходит в себя, садится на чемодан и просяще протягивает руку моей жене. Теперь он разрешает ей без малейшего сопротивления отвести себя снова в клетку. На сей раз мы уже умней и тут же вешаем на задвижку висячий замок. Уф-ф!

Что же мы имеем в результате? Рану на лбу, синяк на ноге, вырванный клок на коленке старых брюк.

А Ова и Бамбу тем временем изучают свое новое жилище. Это клетка, состоящая из двух отсеков. Каждое отделение имеет свою дверь наружу, и меж собой они тоже соединены задвижной дверкой, которую снаружи можно за проволоку приподнять кверху. Дощатый пол клетки приподнят над цементным полом помещения примерно на полметра. Не один волк уже ночевал у меня в этом надежном убежище. Окажется ли оно столь же надежным для наших новых постояльцев? Ова моментально обнаружила выдвижную дверцу и с ловкостью специалиста, приподняв ее кверху (а весит эта железная штуковина немало!), переползла в соседний пустой отсек. Волкам такая возможность никогда и в голову не приходила! Ничего не поделаешь: приходится мне закрепить дверцу еще второй проволокой так, чтобы она приподнималась лишь на очень незначительное расстояние, через которое можно просунуть плошку с едой, но нельзя удрать.

А мои новые жильцы тем временем, словно два профессионала, продолжают обследовать клетку. Нашли непрочно закрепленный прут в решетке и повисают на нем по очереди всей тяжестью тела, пытаясь его расшатать. Ова, словно опытный карманник, вытаскивает у меня из кармана халата клещи и тут же засовывает один их конец в замок, пытаясь его открыть. Но убедившись, что ничего не получается, защемляет их между двумя прутьями решетки и пытается использовать в качестве рычага. Когда я присаживаюсь возле клетки с сигаретой в зубах, Ова бесцеремонно вынимает ее у меня изо рта и с невозмутимым видом курит ее сама. Дым она при этом выдыхает, словно настоящий курильщик: то через рот, то через нос, и видно, что это занятие доставляет ей явное удовольствие. Когда сигарета нечаянно выпадает у нее из мундштука, она осторожно подбирает ее, стараясь не обжечь пальцы, и ловко засовывает назад, притом именно тем концом, каким надо. Обе обезьяны самостоятельно расстегивают на себе ошейники и по моему требованию протягивают их мне через решетку вместе с пристегнутыми к ним цепочками.

Теперь, успокоившись, я имею возможность разглядеть их повнимательней. У Овы иссиня-черное лицо с веселыми и лукавыми карими глазками, два ряда безукоризненно здоровых зубов сверкают завидной белизной. Она значительно хитрей и ловчей своего супруга. У Бамбу лицо гораздо светлей, и, когда на него не находят приступы буйства, он вполне добродушен и даже несколько ленив.

Оба умеют от души радоваться и смеяться (особенно когда видят, что им несут что-то покушать). Вскоре они уже усвоили часы кормежки и терпеливо ждут, сидя на корточках возле раздвижной дверцы. Завидя человека, спускающегося по лестнице с подносом, они встречают его дружным «ух, ух, ух». Ова берет Бамбу за руку, и они вместе танцуют радостный танец, нежно при этом покусывая друг друга и громко смеясь. Потом они поспешно и услужливо приподнимают заранее дверцу, ведущую в соседний отсек, через которую им должны просунуть плошки с едой. Но мы заставляем Ову сначала принести и отдать нам пустую посуду, оставшуюся от предыдущей трапезы. Я узнал от зоопарковского работника, обслуживавшего обезьянник, что она этому обучена. Однако в первые дни своего пребывания у нас Ова не очень-то соглашается это делать. Но мы до тех пор не даем ей желанных наполненных плошек, пока она нам не отдаст пустых. Вот так. Ест Ова жадно и быстро, Бамбу же берет свою плошку осторожно обеими руками и уносит ее куда-нибудь в дальний угол. Идет он выпрямившись, на двух ногах. Едят они часто словно дети, со всякого рода баловством: сначала объедается внешний край каши, затем слизывается верхний слой или, наоборот, плошку осторожно наклоняют так, чтобы нижний слой переместился наверх. Бамбу охотней всего съедает свою порцию, лежа на боку и крепко придерживая посудину согнутой в локте рукой.

Что касается молоденького орангутана Муши, осиротевшего за одну ночь, то тот всего на свете боится. Никак не может освоиться с новой обстановкой. Его ящик установлен в том же помещении, крышка отперта, но никто оттуда не появляется. Во всяком случае, когда я стою рядом. Стоит мне отойти на пару шагов, крышка осторожненько приподнимается на самую малость, и высовывается рыжая волосатая ручка и такой же рыжий хохолок на голове. Если я делаю попытку приблизиться — хлоп! — крышка тут же захлопывается, и лесной чертенок исчезает в ящике. Не удается его вытащить оттуда и силой — он намертво упирается длинными руками и ногами в стенки, цепляется за перекладины, и оторвать его нет никакой возможности. Но проходит время, и Муши уже не закрывает каждый раз крышку своего жилища, когда я ее открываю. Более того, девочка-орангутан принимается дразнить меня, даже заигрывает со мной, хватает за руку и тащит к себе. Я каждый раз заново дивлюсь железной хватке этих маленьких цепких ручек. Во время игры она то и дело пробует запихнуть мои пальцы в свой смеющийся, широко разинутый рот, но я ей пока еще не полностью доверяю и поэтому каждый раз резким рывком отдергиваю руку. После чего она серьезно и вдумчиво начинает обнюхивать свои пальцы, которыми только что за меня держалась. Есть у Муши и другие игры: например, защемить мою руку между щекой и плечом или протянуть мне пучок сена в надежде, что я брошу ей его на голову — обезьянке это почему-то очень нравится; она все снова и снова протягивает мне пучки сена, но, расшалившись, начинает уже разбрасывать их по комнате, а это мне совсем не к чему — лишняя уборка.

Охотно Муши дразнит нашу собачонку Питта — карликовую таксу. Она забрасывает пса сеном из своего ящика, лупит по нему шнурком, плюет в него через решетку. Но стоит мне взять Питта на руки и подержать над ее клеткой, как выясняется, что они друг друга боятся: такса, которая только что так храбро облаивала обезьянку, замолкает и вся напрягается от страха, а та забивается в дальний угол, опускается там на четвереньки и, забавно надувая щеки, плюется и издает своеобразное хрюканье.

Когда меня нет в комнате, Муши явно совершает более длительные вылазки, потому что в сене, которым выстилается ее ящик, я нахожу все, что за последнее время было утеряно: одежные щетки, ключи, инструменты, собачьи плетки, расчески и т. д.

Но меня все время мучает сознание, что с Бамбу мне приходится общаться только через решетку. Мне это ужасно неприятно, а ему наверняка тем более. Кроме того, мне праздновать труса перед ним постыдно: во мне как-никак метр девяносто, а в нем от силы полтора метра! Неужели же я не справлюсь с этим бузотером? Не сумею его заставить подчиниться?

Итак, я вооружаюсь толстой палкой и собачьей плеткой, открываю дверь в клетку и готов к поединку. Завидя это, Бамбу тоже становится «в позицию»: он опускается на четвереньки, слегка опираясь на подогнутые пальцы рук, плечи его прямо на глазах становятся вдвое шире, потому что черная шерсть на них встает дыбом. (Удивительно похоже на то, что происходит с нами! Ведь от бешенства, страха или восторга у нас тоже пробегает озноб по спине и плечам, мы покрываемся «гусиной кожей», которая заставляет вставать нашу скудную растительность дыбом.)

Итак, Бамбу готовится со мной сразиться. Он нервно чешет ногтями левой руки вздувшийся бицепс правой, и наоборот. Это типичный для самца-шимпанзе жест, которым он демонстрирует злобу и нетерпение. Твердые серые ногти скребут по грубой, жесткой шерсти, издавая звук, напоминающий потрескивание электричества. Глаза его загорелись коварным огнем, лицо исказила дьявольская гримаса. Следует прыжок прямо на меня, который я едва успеваю отразить своей палкой. Еще и еще раз. Теперь он уже взбудоражил себя не на шутку, разбегается и бодает меня в живот своим твердым обезьяньим черепом, да так, что я отлетаю в сторону, не успев попасть по нему своей дубинкой. А он тут же кусает меня за икру ноги, проносится мимо меня в комнату, сбивает там с ног мою жену и прыгает по ней, исполняя воинственный танец. Я вскакиваю, бросаюсь за ним вслед, он подпрыгивает и кусает меня в бровь, точно в то же самое место, как в прошлый раз, затем отскакивает от меня, врывается в свою клетку, захлопывает за собой дверь и, тяжело дыша, устремляется в самый дальний угол. Ни одним ударом я не смог себя защитить, до того молниеносно, с необыкновенной обезьяньей сноровкой все это было проделано.

Когда я его окликаю, он подходит к решетке и, устало привалившись к ней, протягивает мне руку, а затем со знанием дела и с большим интересом исследует мою рану, только что им же самим нанесенную. Она основательно кровоточит (несколько дней я хожу с отечным глазом), но заживает быстро и довольно безболезненно. Лишь маленький, почти незаметный шрам остается на память об этом неприятном происшествии…

У Бамбу вообще, я бы сказал, «спортивная», благородная манера бороться. Казалось, только что он еще весь кипел от негодования и злобы и охотней всего разорвал бы меня на части. А уже пару секунд спустя он горит желанием залечить мои раны и готов снова дружить со мной как ни в чем не бывало. Разве мне в таком случае можно оставаться злопамятным? Конечно же нет. Ведь он при всей своей вспыльчивости, в сущности, отличный, добрый малый. Так что я надеюсь, что мы с ним еще найдем общий язык…

 

БАМБУ, ОВА И МУШИ

 

— Во время своих дальних поездок по Камеруну, по его дорогам, проложенным сквозь девственные леса, я внимательно рассматривал в каждой деревне людей и животных, — так рассказывал мне директор Берлинского зоопарка историю приобретения Бамбу и Овы. — Внезапно на пороге одной из глинобитных хижин я заметил греющегося на солнце детеныша шимпанзе. При приближении нашей машины он тотчас же исчез в глубине темной хижины. «Стойте! Стойте!» — закричал я водителю, заскрипели тормоза, мы выпрыгнули из машины и бросились к той хижине, где я увидел шимпанзе. Детеныш оказался самцом, весом примерно восемь килограммов, в безукоризненной форме, только несколько грязноватый. Привязан он был за затянутый вокруг бедер пояс из нервущихся прочных волокон какого-то растения.

Начались обычные для этих мест торги, предшествующие каждой купле-продаже. Когда после долгих переговоров мы наконец ударили по рукам, владелец обезьянки потребовал с нас еще в придачу «даш», своеобразную премию в виде сигарет и дешевых цветных бус. После этого я взял детеныша на руки и вышел с ним из хижины. В это время из-за угла откуда ни возьмись выскакивает обезьяна — красноголовый мангобей, которого тоже, по-видимому, приручили и держали в качестве домашнего животного. Ловким движением отец семейства хватает его за шиворот и сует мне в руки в качестве «чаевых». Так что мы расстались очень довольные друг другом.

Наш маленький шимпанзе оказался очень славным малым, веселым и озорным. С нами очень быстро подружился и нисколько не горевал о прежней жизни. Часто он забирался на какое-нибудь дерево и не желал оттуда слезать. Никакие уговоры не помогали. Лишь проголодавшись и увидев у нас в руках что-нибудь вкусненькое, сорванец наконец спускался вниз. Но никогда он не ожесточался. Его темные глаза на светлокожей мордашке смотрели на нас доверчиво и без малейшей фальши. Мы дали ему благозвучное имя Бамбу, которое на языке племени яунде означает шимпанзе. Через день после того, как мы приобрели Бамбу, нам обещали раздобыть еще второго детеныша шимпанзе. От одной старой женщины я узнал, что в деревне, расположенной в пяти километрах от того места, где мы разбили лагерь, живет хорошенький маленький шимпанзе. Уже спустя несколько минут наша машина остановилась возле указанной хижины; действительно, перед дверью сидела пузатенькая обезьянка весом примерно семь килограммов, на сей раз женского пола. Первоначальное смущение и недоверие по отношению к чужим дядям улетучилось удивительно быстро. Обезьянка позволила себя тщательно осмотреть и даже добровольно открыла рот, чтобы показать зубы. Сидящие в хижине на корточках пять женщин с нескрываемым любопытством и удивлением следили за всеми нашими манипуляциями. Наконец появился седовласый старик с белыми усами на черном лице и принялся с нами торговаться. Договорились мы на сей раз довольно быстро. Получив свой «даш» и явно считая нас форменными идиотами, женщины хихикали и улюлюкали нам вслед.

Второго детеныша мы назвали Ова. Эта была нежная и привязчивая маленькая девочка-шимпанзе, которая лучше всего чувствовала себя у нас на руках. Она охотно сидела у кого-нибудь на закорках, уцепившись ручонками за рубашку. Все, что бы я ни делал, привлекало самый живой интерес обезьянки. Когда я менял кассеты в своей камере, она с таким вниманием и упорством следила за каждым моим движением, что начинало казаться, будто она что-то в этом понимает. А когда я садился обсудить планы наших дальнейших действий с инспектором Мезге, она тут же к нам подсаживалась, как бы желая принять участие в беседе, и переводила взгляд с одного говорящего на другого… — так закончил свой рассказ директор Берлинского зоопарка.

Потерпев фиаско с Бамбу, я решил подружиться сначала с Овой. Служитель зоопарка предупреждал, что и она не прочь куснуть, если что не по ней. Я поднимаю кверху дверцу между двумя отсеками клетки, пропускаю Ову в пустой отсек и снова опускаю дверцу. Вот так. Теперь обезьяны надежно отделены друг от друга. Затем я, вооружившись плеткой, захожу в клетку к Ове. Она явно побаивается плетки, ведет себя очень послушно и безоговорочно выполняет все мои команды. Тогда я присаживаюсь рядом с ней, и она принимается гладить меня ладонью по лбу и по волосам. Жгучий интерес вызывает у нее пластырь, которым я заклеил рану на брови — подарочек от ее муженька Бамбу. Она старается его аккуратно отлепить, но я ей не даю этого сделать. Тогда ее внимание переключается на мой нос. Она зажимает его между двумя большими пальцами рук и старается «выдавить», как это делают с чем-то вроде фурункула. Поскольку у шимпанзе совсем плоские, маленькие носы, Ова, по-видимому, принимает мой достаточно крупный розовый нос за какой-то болезненный нарост, требующий медицинского вмешательства. В доказательство моего предположения она берет мою руку и тянет ее к своему плоскому носику. По моей просьбе она с готовностью протягивает мне одну за другой свои руки и ноги и позволяет их внимательно осмотреть. А когда она осторожно приподнимает пальцами мои веки и разглядывает глазное яблоко, я считаю себя вправе проделать то же самое с ней. У вошедшей следом за мной в клетку жены ее особенно заинтересовала юбка. Она даже пробует под нее залезть.

Ова явно намеревается выйти из клетки, но я этого еще побаиваюсь и кричу: «Ко мне!», не зная, что такая команда означает для нее совсем другое. Не успеваю я очухаться, как увесистое животное уже уселось ко мне на закорки и крепко ухватилось за шею, чтобы не упасть. Вот так номер! Должен признаться, что с непривычки ощущать страшную челюсть так близко от своей шеи все же неприятно! К счастью, по команде «уходи» она тотчас же послушно слезает.

Ова отъявленная плутишка и хитра как бес. Когда моя жена делает уборку в помещении, где стоят клетки, и при этом невольно подходит слишком близко, Ова быстрым движением хватает ее за юбку и притягивает к решетке. Тут уж никакая ругань и никакие команды не помогают; хитрая бестия широко разевает рот и смеется от души! А потом она внезапно отпускает юбку, так что пленница с размаху отлетает к противоположной стене и садится на пол. Радости нет конца! Карликовой таксе, кобельку Питту, она протягивает сквозь решетку указательный палец, а когда тот с любопытством начинает его обнюхивать, дает ему основательный тычок в нос, так что собачка аж взвизгивает. А Бамбу, чтобы напугать таксу, иногда рывком бросается к решетке и начинает барабанить костяшками пальцев по доскам пола.

Чтобы немножко развлечь Ову, я протягиваю ей сквозь прутья клетки палку. Она с готовностью за нее хватается и, уперевшись ногой в решетку, тянет к себе. Так мы некоторое время играем в «перетягивание каната». Потом я внезапно отпускаю, и Ова, совершив кульбит через голову, отлетает к задней стенке клетки. Но шутки она понимает, не обижается и снова протягивает мне конец палки. На сей раз палка легла на железную перекладину решетки, и обезьяна, усевшись на свой конец, предлагает мне покачать ее на качелях. Качается она с большим восторгом. Потом вдруг вскакивает, вырывает палку у меня из рук и тычет ею в собак, подбежавших посмотреть на наши развлечения.

На дверях цокольного помещения прибита вешалка, на которой на достаточном расстоянии от клетки висят разные вещи: рабочий халат, плетки, цепочки, ошейники. Когда моя жена в одно прекрасное утро входит в комнату, дверь оказывается пустой — на ней ничего уже не висит, а все имущество обнаруживается в клетке у Бамбу с Овой. А клетка, между прочим, заперта! Как же эта банда изловчилась снять все вещи и втащить их к себе, спрашивается? Потом мы поняли как. Оказывается, они сняли у себя перекладину для сиденья и, просунув сквозь решетку, сбросили с ее помощью все висевшие на вешалке вещи на пол. Затем, используя ту же перекладину, «выудили» их, подтаскивая постепенно к клетке. Ничего не скажешь — дело не из легких, и наверняка это выдумка шустрой Овы. Никакие приказания и просьбы жены не помогают: Ова ни за что не желает вернуть мой халат. Только несколько гвоздей она вытаскивает из его кармана и великодушно протягивает «просителю». Она уж было собралась разорвать его пополам, так, как сделала это недавно с половиком, который ей удалось затащить в клетку. Но тут, к счастью, подоспевший Бамбу отнимает у нее халат, обследует сначала все карманы, отстегивает пряжку на хлястике, а потом заворачивается в него и укладывается в нем спать.

Если я приношу корм и неосторожно подсовываю под дверцу одновременно два лотка, Ова старается поскорей схватить один их них первой. Она не желает уступать его своему супругу. А тот в таких случаях сразу начинает «психовать» (по выражению его служителя). Он принимается танцевать свой воинственный танец, стуча руками и ногами об пол, да так, что все кругом сотрясается, лупит по Ове кулаками, старается укусить. Ова при этом изо всех сил пронзительно кричит, однако не сопротивляется, принимая «мужнины побои» как должное. Потом она подходит к решетке совсем сникшая и показывает мне следы побоев.

Бамбу бушует по нескольку раз в день, как и положено самоутверждающемуся здоровому взрослому самцу. Но мои волчьи клетки не приспособлены для такого бурного раскачивания, и крепления в стене уже начинают подозрительно расшатываться от безумных прыжков тяжеловесного силача. Чтобы усмирить его и прекратить один из его ужасных ритмичных воинственных танцев, я решил пригрозить ему железным прутом. Но стоило мне только появиться возле решетки со своей железякой, как у меня ее молниеносно выхватили. Обезьяна схватила ее в свои громадные лапищи и в диком бешенстве сгибает в дугу — я вижу, как набухают бицепсы под кожей, покрытой черной шерстью. И ей это действительно удается, словно цирковому силачу! Но на этом гнев Бамбу иссяк; он подходит к решетке и протягивает мне губы для поцелуя. Только что готов был разорвать меня на части и — с