Сказка о коте Митрофане и жизненных трудностях

 

 

Митрофан, кот Бабы‑Яги

 

Тик‑так. Тик‑так.

Качается туда‑сюда тяжелый маятник, с мерным скрежетом поворачиваются шестеренки, отсчитывая время. Отсчитывая мгновения нашей жизни.

Это часы – мудреная игрушка, которую бабка вывезла из сказочной страны с загадочным прозванием Неметчина. Думали, загнутся они в нашем царстве, не станут работать. Ан нет, все так же с самодовольным равнодушием покачивается маятник, словно бы и не покидали часы свою родину. Словно бы за окнами простирается не наш обычный тридесятый лес, а земля с чудным именем.

Тик‑так. Тик‑так.

И, подчиняясь заданному ритму, волшебству звучащей мелодии времени, суетится от печки до погреба моя хозяйка, выполняя работу по дому. Мурлыкая себе под нос не хуже меня, когда я сметанки налопаюсь – и на бочок, подставляя пузо под ее пальцы.

Тик‑так. Тик‑так.

Эх, трудная жизнь у кота: только проснешься, как уже завтракать пора. Только позавтракаешь, почти час обеда подошел. Только пообедаешь от души – самое время на солнышке понежиться‑подремать. А там и ужин поспел. Ой, ну до чего же жить тяжко!

Вот вы небось думаете, что я – лентяй. Что кот в доме должен обязательно мышей‑крыс ловить, а не сливки, облизываясь, лопать. Так я ведь не обыкновенный кот, я – первейший помощник, советчик, собеседник и вообще зверь в хозяйстве не лишний. Особенно если хозяйка моя – сама Баба‑Яга.

Тик‑так. Тик‑так.

Трудные у меня будни. Однако еще труднее будней – праздники, когда царевич какой за помощью явится. Ну, там птицу ему украсть воспитание не позволяет, но обстоятельства принуждают. К кому тогда за помощью бежать? Правильно, к Бабе‑Яге. А та уже на меня с надеждой поглядывает, потому как без меня ей не обойтись. С младых когтей я у нее на коленях лежал да беседы умные слушал. Слушал‑слушал, мудрости поднабрался, да так, что со временем самолично начал советы давать. И не только жаждущим‑страждущим, но и даже Яге. А и правильно: она хоть Баба и с понятием, но и на старуху бывает проруха.

Вот, о главном‑то я забыл: не представился еще. Я – это я. Точнее, кот Митрофан Володимирович собственной персоной.

Царевну какую уболтать, подластиться да за ворота из‑под батюшкиного строгого надзора выманить? Снова меня зовут. А уж если дело до использования подручных средств доходит, тут без меня совсем никак. Бабка‑то уже старенькая, да и сызмальства читать не обучена была, поэтому все инструкции‑руководства я назубок учу, чтобы потом царевичам помощь оказать.

Сынки царские, они ведь люди хитрые, считают, что раз батюшка у них – царь, то ничего тяжелее скипетра и державы им в жизни и поднимать не придется, дела все на думных дьяков перевалить можно, а науки всякие – вообще дело не царское. Царское дело – лоб из‑под шапки морщить да приказывать поскорее обед подавать.

Хотя царевичи тоже разные бывают. Однажды дюже диковинный попался, сразу видно, нездешний: сам весь черный, будто в углю заночевал, вместо кафтана – юбка меховая (срамотища‑то!), а из оружия только палка. Зато большая. Но умный был – страсть. Как начнет лопотать что‑то на своем наречии да все в небо указывает. Небось атлас звездный наизусть знал, а я‑то шанс образование улучшить упустил, да еще и дурак дураком выглядел – только «мяу» и «мяу» в ответ, мол, «на русский перейди, морда немытая». Так ведь, бедолага, и сгинул от незнания языков. Говорил я ему, налево не сворачивай, сожрут. Похоже, не понял он меня, ой, не понял.

Недавно вот и другой случай произошел. Явился очередной царевич, и ну Василису в жены требовать. Причем не Прекрасную, а Премудрую. Мы уж с бабкой и так его, и этак улещивали, времени и нервов не пожалели. Что, мол, сдалась тебе эта Василиса. Батька вон ейный, когда на нее Кощей позарился, так рад был, так рад, что от радости пир закатил, даже деньги простому люду раздавать приказал. А ты – Васили‑и‑и‑иса.

Кощей, бедняга, после того счастья аж зачах с горя. Заперся в комнате, да и страдает сонетами. В смысле с горя сонеты пишет. Шекспир Бессмертный, одним словом.

Царевич же наш все про Василису твердит. Что люблю, мол, и других не надобно. А что ни разу не видел, так даже лучше. Любить проще.

Ладно, дело хозяйское. Добыли мы ему потребное, только царевич (сейчас, правда, царь) и сам теперь не рад. Не хочет Василиса в горницах сидеть и кудель прясть, как положено примерной супруженнице и очага семейного хранительнице. Эту, как ее… Академию наук открыла и заседает в ней. Академия – штука хитрая, вроде библиотеки, только там еще и кормят хорошо. В общем, сидеть можно. Вот она и сидит.

Ведь предупреждали же заранее, но все без толку. Дуракам закон не писан.

А тут еще новость неприятная поползла, будто царя нашего, Никодима Никифоровича, казначей‑прощелыга убедил болото, лягушками славящееся, осушить и палаты новые построить. Чтобы, дескать, представителям союзных держав продавать. Дабы хорошо они себя здесь чувствовали. Вроде хозяев. Тьфу, пакость. Что ни новость – то пакость. Э‑эх, тоска‑тоска, огорчение. Сметанкой, что ли, ее, горемычную, задобрить?

Не, поздно. Вон, в окно вижу, еще один претендент на звание самого талантливого из всех дураков бредет. Сейчас потребует либо жар‑птицу помочь добыть, либо яблочко с тарелочкой, либо Василису какую.

– Мур, – говорю хозяйке, – смотри, гость у нас. – И на стол прыг, чтоб, значит, внимание привлечь.

Крак!

А там Яга, как назло, всяких горшочков‑мисочек понаставила с водой речной, с водой ключевой, с водой болотной… Вот я нечаянно и смахнул одну.

– Ах ты, поганец этакий! – взъярилась Яга. – Я ж ведь нашей Леське жениха приваживала. Умного‑красивого. Еноземца богатого. – И как со стола меня на пол спихнет. – А теперь точно дурак притащится. Или, что хуже, опять Леська в девках останется. – И за помелом тянется. Помело‑то – ой, колючее. Ой, колючее. – Только и знаешь, что сметану жрать. А пользы с тебя никакой.

Видать, только у хозяйки колдовство получаться начало, как я вмешался. Но я же ведь нечаянно, не по злобе характера, а токмо из желания помочь… Леська – это сестричка хозяйкина младшенькая. Ведьма болотная. В болоте живет, с лягухами хороводы водит. Красавицей, конечно, не назовешь – от болотной воды хорошего цвета лица не дождешься, – но добрая. Чем вкусным полезного кота приветить – всегда готова. Не то что некоторые. Работаешь тут на них, лап не покладая, а они тебя съеденной сметаной попрекают. И в благодарность за долгие годы службы – по спине колючим.

– А ну пошел отседова, окаянный котище! – Дверь нараспашку и помелом меня на крыльцо. И дальше бы гнала, но тут, на мое счастье, углядела Яга гостя нашего, которым царевич местный, Иван свет Никодимыч, оказался, разулыбалась вся, на время и про меня забыла.

 

Никодим Никифорович, царь

 

А в царском тереме, в светлой горнице, ранним утречком батюшка‑царь на троне сидел. Ручкой подбородок подпер, корону на подлокотник повесил, чтобы думать не мешала, да и давай скорбеть о бедах родного отечества.

«Эх, тяжела ты, шапка царская, узорчатая, мехом подбитая. В смысле не по Сеньке пришлась. Стараешься‑стараешься, во всем себе отказываешь, сладок кус не доедаешь да с утрецом спать укладываешься. А в стране все равно не пойми что творится. Хотя, ежели давнишние времена вспомнить, порядка у нас отродясь не водилось. Непонятно вообще, как жили‑то. Но хорошо ведь жили».

Царь мечтательно прищурился и почесал объемистую лысину.

«И земля родит неплохо, и долю свою торговый люд исправно платит – а все равно в казне пусто. На первый взгляд, ясно вроде – казначей, ворюга этакая, деньги таскает, вон терем себе какой отгрохал. Залюбуешься. Вроде знаешь, а доказать‑то никак не получается. Выгнать бы прощелыгу хитрющую, но нельзя ведь. Пробовали – так с ним хоть какой‑никакой, но доход в стране водится, а без казначея выходит не бюджет, а сплошное кружево. Дыра на дыре.

Эх, да пусть ворует – леший с ним, зато и в государственной мошне звякает. Хотелось бы, конечно, чтобы звяки в музыку поосновательнее оформились. Но то мечты. Поскольку мздоимцы и казнокрады в стране с самого ее сотворения завелись и выведутся, только если что‑нибудь из ряда вон выходящее случится. Навроде, если говорящий кот вдруг думным дьяком заделается».

Царь невесело осклабился, снял с подлокотника трона корону и напялил ее на голову.

«И ведь надо что‑то делать. Ладно бы казначей, как раньше, за государственный счет семью содержал – все равно ж награбленное в стране остается. Всё хоть потомки, когда лет этак через много с гаком разума лишатся и решат все общим считать, порадуются. Так ить подлое он дело замыслил. Нехорошее. Сговорился с соседями любезными, инородцами погаными, чтобы болото наше славное осушить, лягушек повывести, палаты узорчатые нагородить да продать подороже. Казне, говорит, подпитка требуется. И словами все умными сыпет, инвестиции там, проекты совместного освоения. Спрашиваю: может, лучше не надо? «Надо, – отвечает, – иначе денег взять неоткуда, а без денег зиму вряд ли пережить удастся…» Эх, поганое слово – надо. А деваться‑то некуда».

Царь сокрушенным взглядом обвел горницу. Ничего подходящего. Только лук на стене висит. Старый, еще при деде висел, а до него – при прадеде.

Ну что? Была – не была. Идея, может, попервости, и дурацкая. Но, как водится, дурацкие идеи – самыми полезными выходят. Попробуем. Авось найдем денег да казначею нос утрем.