День месяца Мирона 7711 года Истинной Эры  

 

I

 

Муть в голове, муть вокруг и крик Клионта. Отчаянный, обиженный… Время Всемогущее, где они?! Где фаланга, где площадь с ее раскаленными желтыми плитами, где белобрысый убийца? Убийца?! Но Клионт жив, и он, кажется, тоже… Тимезий принялся ощупывать вроде бы разрубленный мечеглазом бок и не закончил – схватился за голову. Мерный, невыносимо громкий стук отдавался сразу в висках и в груди, словно бьющееся где‑то поблизости гигантское вечное сердце требовало ответа от молчащего человеческого. Требовало и получило. Копейщик отнял руки от висков и снова открыл глаза. Вода. Вокруг и сверху, а внизу то ли небо со звездами, то ли дальний лагерь с кострами, и они гаснут, бледнеют, сливаются, становясь камнями… Выходит, он в озере и не тонет?

Холод под руками, пальцы скребут нежданно гладкую поверхность, из небытия возникают отражения пестрых колонн, кривляются, дрожат… Закрыть бы глаза, заткнуть уши и свернуться калачиком, но Клионт! Паршивец опять куда‑то ввязался…

Встать, опереться на камень и встать! Рука соскальзывает с выступа, пальцы сами на чем‑то сжимаются. Тепло дерева. Холод металла. Копье, его собственное копье, все еще во вражеской крови. Воды Стурна ее не смыли? Или он не в озере? В озере… Придет же такое в голову, хотя в ней‑то все и дело! Мечеглаз врезал плашмя и удрал. Даже добивать не стал, сволочь…

– Клионт! Где тебя…

Не слышно! Себя не слышно, а мальчишка опять кричит, куда ж его на этот раз занесло?! Ноги тряпичные, оказавшаяся дымом вода кривляется вместе с колоннами. Что наверху – не разглядеть, но внизу в самом деле каменные плиты. Пронзительно‑желтые, скользкие и… знакомые… Плиты блестят, будто зеркала, в них корячится темная фигура с копьем; пахнет чем‑то сладковато‑пряным, чудовищное сердце стучит тише, зато где‑то рядом поют. Странные колонны, как деревья… Разноцветные ребристые стволы прячутся в клубах дыма, словно в листве, и меж них кто‑то бредет… Темноволосые, седые, плешивые, с бородами… Люди? В золоте?! А вот сзади точно – они! Белобрысые! В своей треклятой броне, с копьями, с длинными мечами! Мечеглазы, целая толпа мечеглазов, а Клионт там, один! Время Всемогущее, где Невкр с ребятами, где… все?!

– Вперед, Лекавион! – вопит Клионт, и Тимезий его видит. Четко. Словно кто‑то содрал с глаз тряпку тумана. Шатаясь, мальчишка наступает на раззолоченного толстяка. На глазах закованных в броню титанов! Что для них человеческий мальчишка? Пылинка!

– Назад! Назад, дурень!!!

Ноги заплетаются, будто у паршивого теленка, дымы норовят скрыть невиданные колонны, бородачей, мечеглазов, Клионта с его копьецом, но под ногами – твердый камень, а в руке – привычное древко.

– Клионт!!! – Проклятье, он опять не успевает…

 

* * *

 

Было тихо, только сбоку что‑то мерно и мерзко капало. Консулы, жрецы, сенаторы торчали столбами. Стража тоже торчала – царь любит шутить, это знает последний здешний воробей! Мирон шутит, одной дурью больше, одной меньше… Пьяненький оборвыш в Скадарионе – такая же пакость, как и скератские куренья и непристойные тряпки на царе и консулах… Одно к одному, но когда‑нибудь Мирон нарвется!

– Аы… и… йя… ф…! – Что прокричал мальчишка, Гротерих не разобрал, но смешной наконечник метнулся к брюху Менодима. Не просто метнулся – пропорол шитую золотом ткань, только под ней было железо. Консул отшатнулся и завизжал резаной свиньей. Подавился своим вытьем хор, царь обернулся, но не расхохотался, а недовольно топнул ногой. Выходит, не он?!

Оборванец опять завопил и, занося копье для удара, рванулся наискось, обходя заслонившего консула Вирна.

– Взять! – громыхнул Ульвинг. – Без крови!

Правильно, храм все‑таки… Кто их знает, стурнийских богов, хоть старых, хоть новых… Гротерих с удовольствием пихнул вопящего консула плечом и вышиб из рук парнишки его тыкалку. Второй удар древком отбросил щенка в сторону. На здоровенную, изукрашенную узорами плиту сбоку от Лунного алтаря. Проливать в Скадарионе кровь и впрямь не дело!

– На меня покушались… На меня!.. Слово царю… это загово…

А мальчишка не так уж и пьян. Вскочил, выхватил какое‑то несчастье. То ли нож‑переросток, то ли меч‑недомерок, и глаза как у волчонка! Откуда он тут такой?

– Взять!

– Это покуше…

– …Кхл… ы… нт!

Еще один, постарше! Опирается на копье у алтаря… Тоже пьян? Не многовато ли?

– Обоих, – невозмутимо велит сотник. И опять верно. Кто бы ни были эти ребята, их сюда не звали! Проскочить вдоль алтаря за курильницу, чтобы сзади…

– Мои Вечнозвездные! – До отвращения бархатный голос принадлежит Мирону. – Убить. Обоих.

Царь доволен, царь развлекается, но приказ есть приказ. Что ж, займемся старшим, не так… тошно.

– Я сказал, обоих.

– Повиновение царю. – Бротус… Вот же ублюдок, но так всегда. Одни мечом, другие – языком…

Вирн оборачивается, кивает – да, мелкого он берет на себя. Смотреть не хотелось, и Гротерих шагнул к тому, у кого хотя бы копье было пристойным. Северянин как раз огибал ближайший алтарь, когда сбоку раздался яростный незнакомый клич, и под ноги намеченной жертве кубарем подкатился юнец. Вирн не успевал: с ног мальчишку сбил кто‑то другой!

 

* * *

 

Асон взмахом левой руки смел с дороги человеческого щенка и шагнул к святотатцам. В голове еще клубился туман, тело болело и плохо слушалось, но отлеживаться было некогда – краснобородый недомерок посмел нацепить венок из белых храмовых мальв… В таком венке умирала Интис! И не только она…

Звезда в рукояти вспыхнула родным малиновым светом, придавая хозяину если не сил, то решимости. Ярость оказалась сильней слабости, и Асон рванулся к забравшемуся на пирамиду ублюдку. Более поганого зрелища «звездный» себе представить не мог. Кучка разряженных, с обезьяньими бородами, иклутов в гигантском безобразном храме, где извращено все – от священных символов до запахов и пропорций. Неужели его звали сюда, а ведь звали!

 

От веков к себе и вновь к веку,

Ты войдешь с мечом в ту же реку…

 

Пара иклутов, один толстый, другой тощий, будто горгон, шарахнулась в стороны, титан успел отвесить тощему хорошего пинка и, не оглядываясь, пошел вперед. Навстречу заступающим краснобородого святотатца… своим?! Нет, людям, не желавшим быть людьми! Или переставшим ими быть…

 

* * *

 

Такого Гротерих еще не видел… И не хотел видеть. Огромный, на голову выше самого высокого из рётов, этот сумасшедший играл тяжелым мечом, как ромашкой. Чужака успели взять в полукольцо, но четверых оказалось мало, как и восьмерых… То есть уже семерых… Все, что могли северяне, – это не пускать бесноватого к царю, едва успевая за непонятным противником.

Сизый клинок перерубил копье Арзульфа под самым наконечником, вскользь достал по ноге Фрама. Рыжий ощерился, но из боя не вышел. Кровь, своя кровь на мраморных плитах, настроила на серьезный лад. Навалившись разом, рёты оттеснили чужака от раненого и заодно от консулов. Это было дело, настоящее дело, не то что пастух и мальчишка…

Меч Ульвинга споткнулся о меч бесноватого и отпрянул. Гигант тряхнул башкой и что‑то сказал. Что? Ульвинг вряд ли понял, но отшагнул, опуская свой ланг. Передышка. Изготовившись к драке, что зверь, что человек пытается оценить врага, но сейчас слишком быстро все началось… Взгляд ловит взгляд, враз пересохшие губы глотают откуда‑то взявшийся ветер, и капает, капает то ли кровь, то ли вода…

– Фенгл… – начал Арзульф и замолчал. Кто‑то сейчас не выдержит – на волос подвинет ногу или шевельнет рукой, закружив смертную карусель, из которой волку не выскочить, но скольких он заберет?! Подобного зверя северянам брать еще не приходилось. Таких вообще не бывает, не может быть, им место в сказках, рядом с каменными чудищами и выдыхающими пламень драконами…

– Спокойно, парни!.. Стоять!

Звенела железом спешащая от дверей подмога, издевательски мерно и равнодушно падали капли, словно боги отсчитывали оставшиеся до смерти мгновенья. Проклятый звук пропитывал топот, шорохи и скрипы, словно кровь – парчу и шелка… Это становилось невыносимым, и Гротерих понял, что сейчас сорвется.

– Стоять, кому сказано!.. Стоять!!!

 

* * *

 

Два десятка таких иклутов – это будет тяжело… Копья у них на удивление. И доспехи серьезные где‑то нашли, и даже мечи… Откуда они здесь, такие? В первой сшибке Асон с большим трудом сохранил шкуру целой, биться в полную силу он еще не мог, хорошо хоть эти не поняли… А сейчас понимать становилось поздно: мышцы наливались привычной силой, от слабости остался лишь тягостный след, тело вновь служило как должно.

Титан не думал, как пробьется к краснобородому, хоть и не сомневался, что сделает это. Он не забудет про святотатца, нет, но странные иклуты с мечами – они все же научились делать мечи! – были куда большей загадкой. Краснобородый крал, эти – походили. Всем, даже светлыми длинными волосами и священными спиралями на щитах. Светловолосые были много лучше всех, с кем Асон имел дело раньше. Решительные и опытные, с оружием отличной стали, они действовали умело и согласованно, и все же «звездный», даже дерущийся вполсилы, был им не по зубам…

Второй слева иклут даже не моргнул, но Асон понял: передышке конец. Ничего, он почти готов! Движение в строю врагов, недовольный окрик старшего. И язык у этих иклутов тоже другой!.. Выходит, не зря «звездным» обещан вечный бой и в жизни, и в смерти. А смерть была, теперь Асон ее вспомнил, как и свою кровь, хлынувшую на полные солнца плиты. Он умер в полдень на пороге недостроенного храма… Умер, и прикрывать Сонэрга стало некому.

Закованные в золоченые доспехи враги плечом к плечу шагнули вперед, целя в грудь копьями. Да, это будет непросто… Но он доберется до труса на пирамиде… Белые мальвы на иклутской башке – это даже не оскорбление… Такое стирают с лица земли любой ценой.

– Время тебя за уши, опять один полез?!

Перед глазами – ряд широких, длинных лезвий, все, кроме боя, – вон из головы, но этот голос за спиной…

– Сонэрг?!

– Проклятье копытам!.. Разъезжаются…

Прыгнуть назад, чтоб обернуться, чтоб хотя бы одним глазом…

Старый друг неуклюже ворочался на том самом месте, где чуть раньше приходил в себя Асон. Бедняге было не лучше, чем самому «звездному», но кентавры упрямы… Что ж, прикроем, пока не поднимется!

– Я сейчас, «звездный»!.. Сейчас…

 

II

 

Все было будто в пакостном сне, где ничего не понимаешь и ничего не можешь! Ухваченный за плечо Клионт шумно дышал, но вырываться не пробовал. Из носа паршивца медленно вытекала кровавая капля, и так же медленно сучил ногами на желтых плитах гнедой коняга – пытался встать. Внутренности храма то скрывались в похожих на бегущие через луну облака клубах дыма, то становились нестерпимо четкими, как бывает перед грозой.

Кто‑то седой и костлявый пронзительно вопил на незнакомом Тимезию языке, иногда в потоке слов проскальзывала тень смысла, но тень и есть тень, не поймаешь. Вопли накатывались друг на друга волнами, словно орал не один придурок, а несколько, и с этими криками мешался стук клинков – мечеглаз дрался с теми, кого Тимезий сдуру принимал за белобрысых. Принимал, пока не объявился настоящий титан. Копейщик отчетливо видел то, чего обычно не разглядеть, – движение клинков и рук, колыхание волос…

– Ти‑ти‑ме‑ме‑зи‑зи‑й‑й, по‑по‑по‑че‑че‑че‑му‑му‑му‑му мы‑мы з‑з‑здес‑с‑с‑с…

В самом деле, почему? Оторваться от прикрывавшего спину постамента, поднять копье и шагнуть вперед – неужто это так сложно? Ведь сумел же он, когда бросился к кричащему дурачку… А почему, собственно, вперед? Пусть белобрысый дерется с недотитанами, а им с Клионтом надо выбираться из этого треклятого храма и искать своих.

– Клио…

Себя вновь не слышно, мальчишка же, вот ведь пропасть, умудрился вывернуться. Опять! А в дальнем конце зала уже открывались большие двери, и десятка три мечников плыло на помощь своим.

– Ку‑ку‑да‑да‑да‑а‑а?!

Догнать паршивца, догнать и вернуть…

– Куда, осёл?!

Крик вновь становится криком, а бой – боем. Мечеглаз уворачивается, парирует удары, выкраивая доли мгновения, чтобы наносить свои. Крайний из нападающих чуть медлит, этого хватает. Звякает выпавший клинок, громыхает о каменные плиты закованное в броню человеческое тело, а титан уже отшагнул, занося меч…

– И‑и‑и‑э‑э‑эх!!!

Коняга! Прямо с алтаря прыгает вперед, вращая над головой копье. Проносится мимо, встает плечом к плечу с титаном…

Несколько глухих ударов, чей‑то отчетливый вопль, приближающиеся стражники… И они с Клионтом между двух огней.

 

* * *

 

– Слушай, а они ничего!

– Ничего! – согласился Асон. Теперь ему было полегче – кентавр прикрыл «звездного» слева. После первых неудачников желающих лезть под копыта не находилось.

– А доспехи их все равно тьфу! – не унимался Сонэрг. – Вырядились… Наши поганцы попроще были, да посмелей! До упора перли. Помнишь?

Асон помнил. Кентавр с ходу подметил главное: храмовые иклуты дрались лучше Идакловых и были сильней, но они берегли себя, а значит, боялись. «Звездный» положил ладонь на холку Сонэрга. Новая передышка ему не нравилась, совсем не нравилась… Нужно было что‑то решать, пока иклуты не пришли в себя окончательно. Прорываться верхом? Прорваться‑то они прорвутся, только что там, за пестрыми, как змеиная шкура, дверьми? И краснобородый… Другой раз до него будет не добраться.

– Сонэрг!

– Ась?.. Берегись!

Кентавр успел отпихнуть «звездного» и отпрянуть. Они позабыли про охрану краснобородого, верней, не подумали, что здешним людям на своих плевать. Небольшая, но тяжелая ваза рухнула с галереи и с грохотом врезалась в пол у ног двинувшихся было вперед копейщиков. Серым снегом закружил взявшийся ниоткуда пепел, стало трудно дышать…

– Назад!

Кентавр едва не пришиб оказавшихся за спиной иклутов – давешнего мальчишку и второго, с краденым копьем. Вторая ваза рухнула на одну из алтарных плит и разлетелась вдребезги. Асон успел вскинуть щит, закрывая не столько себя, сколько не столь расторопных соседей… Тут оно и накатило малиновой звездной вспышкой. Понимание, что, почему и зачем. И это же понимание отразилось в глазах бородатого Тимезия – его, оказывается, звали Тимезий!

 

* * *

 

Это они, которые должны быть счастливы! Это они, за счастье которых ничего не было жаль. Это они!.. Потомки… Те, за кого он убивал. Те, за кого он умер. И не те! Подросли за прошедшие века, как же они подросли… и как же… измельчали.

Капает вода, кружится пепел… Меж рыдающим в голос Клионтом и… людьми стоит титан. Тот самый, не ошибешься! Тимезий вспомнил и этот взгляд, и этот клинок! Полыхнул недобрый каменный глаз. Зло осклабился кентавр, ударил кованым копытом, высек искры. Кентавра Тимезий тоже видел…

– Это!.. – кричит Клионт. – Тимезий, это…

Время Всемогущее, парнишка тоже вспомнил все! Вспомнил и понял, что они… что все было зря… зря для людей так же, как для титанов. Что не осталось… ничего!

– Мы больше не враги, копейщик. Нет, больше не враги.

Тимезий не знал языка белобрысых, не желал знать, чем и гордился. Не разбирал он и языка новых людей, но как‑то понимал и их, и мечеглаза с кентавром. Только, когда перехватывает горло, не ответишь.

– Хватит! – рычит гнедой. – Пусть я еще разок сдохну, но этих здесь не будет!

– Да, – повторяет раздельно титан. – Этих. Здесь. Не будет.

Клионт больше не плачет. Задирает подбородок возле белобрысого. И когда только успел?! Трое готовы, а ты? Неужели трусишь? Но это еще не конец, копейщик! Поудобней перехватить древко, встать рядом. Сколько лет ушло в песок, а они сошлись вновь, чтобы напоследок стать единым целым! Вот так. Спина к спине против оскорбивших и Время, и Небо! Против ублюдка с красной бородой, против золотых истуканов, чужих имен и чужих потомков… Не за них все было и не для них. Не для вас, предатели! Вчетвером они тут… Они тут…

 

 

– Меня зовут Асон, – говорит белобрысый. – Он – Сонэрг. Становись справа.

Тимезий кивает. Асону видней: он лучший боец. Это будет еще один последний бой, только и всего.

 

III

 

Так, и что же это?! Здоровенный, стоящий с десяток Скадарий храм, а на полу – покойники, кровь, осколки… Рослые вояки, судя по раззолоченным нагрудникам – охрана разряженных недоносков, сомкнув щиты и выставив копья, отжимают к широкому постаменту конягу, светловолосого верзилу и двоих в чем‑то вроде кожаных скератских доспехов. Валяется оружие, вопят и мечутся сами недоноски. Сквозняки кружат пепел, но паленым не пахнет…

Как его занесло на боковую галерею непонятного храма, Приск не думал – коменданта полностью поглотила разворачивающаяся внизу схватка. Не оценить чужой выучки и умения биться в строю ветеран не мог, но и коняга с гигантом выглядели отменно: меч и тяжелое копье двигались так согласованно – иззавидуешься!

Коняга с удивительным искусством заплел и отбросил в сторону сразу три нацеленных на него копья, а в образовавшуюся брешь грохнул передними копытами. Успевшего подставить щит счастливчика снесло под ноги напиравших сзади, а вот получивший удар в грудь…

– Не жилец, – пробормотал так и не разобравший что к чему Приск, глядя, как «золоченые» смыкают строй над упавшим, прикрывая товарища щитами. Слаженную ответную атаку сразу с двух сторон кентавр отбил, но бок ему, похоже, зацепили. Гигант закрутил своим мечом что‑то невообразимое, снес копейный наконечник, разрубил роскошный – кому она нужна, эта роскошь – наплечник.

Да, бойцы внизу собрались отличные, но сама драка коменданту нравилась все меньше. Расфуфыренные столичные цацы одурели и только квохтали, а безобразие следовало прекратить. Приск так и скомандовал:

– Пр‑р‑рекратить!

Окрик вышел так себе, не сравнить с обычным. Внизу не услышали.

– Вы у меня остановитесь, – пробурчал ветеран, выискивая что‑нибудь похожее на гонг. – Умники…

– Приказ коменданта! – со смешком откликнулся знакомый голос. Как же, найдешь тут своих! У балюстрады торчал лысый сенатор лет на десять постарше самого Приска. В церемониальных одеждах и при всех регалиях, хоть сейчас к императору. Изломанные брови, родинка на виске… Знакомое лицо, даже слишком. Папаша Тита, надо полагать!

– Какое зрелище! – Спентад‑старший нависал над перилами. – Судя по декорациям, не обошлось без Фертаров, только при чем здесь эти оборванцы?

– Я было решил, «лохмачи», – признался Приск, – но морды не скератские.

– Больше похожи на стурнийцев…

– Они‑то похожи… А задницы в раззолоченных мешках откуда?..

– Понятья не имею. – Сенатор до невозможности знакомо пожал плечами. – Скорее всего они нам снятся, вернее, мне… Но я рад такому сну. Что до задниц, это, видимо, предупреждение, ниспосланное свыше. Если Агриппа не соизволит наконец…

Спентад прервал сам себя. Одна из «задниц», бесновавшаяся на ступенчатом возвышении, ткнула дурацким жезлом вверх, и копейщики попятились, давая четверке у постамента больше простора. Заскрежетало. Орудовавшие на нижней галерее золоченые переваливали через балюстраду большие каменные вазы. Приск видел, как те наклоняются и валятся вниз, как следом тянется светящийся звездный хвост. Грохнуло, но как‑то странно, будто дальний гром зарычал. Веером взлетели осколки. То ли «золоченые» не рассчитали, то ли постамент, у которого шла драка, тянул к себе камни, как чинуши – казенные деньги, но странную четверку даже не зацепило, только чудной, налетевший сразу со всех сторон ветер подхватил обернувшийся желтой отрамской пылью пепел. Мальчишка внизу вздрогнул и запрокинул голову. Приск поймал полный ярости и надежды взгляд…

– Небец ушастый!

– Время Всемогущее!..

Тит!.. Дослужился‑таки… Дослужился и умер своей смертью… А теперь встал как миленький! Потому что нужно…

– Комендант… – Тит провел рукой по лицу. – Это же наши…

Галерею наполняли такие знакомые звуки: приглушенный шорох, стук дерева и лязг железа – когорта строится в боевой порядок. Не вся когорта, не больше половины. Знакомые лица, боевые доспехи, только раны исчезли вместе со смертью. Вот мы и встретились, ребята… Вот и встретились там, где нет Времени… Или есть?

– Эгей! – сжимает кулаки Медант. – Чего ждем?..

А нечего ждать! Гарнизон Скадарии готов выполнить приказ, и комендант знает, что приказывать. Внизу шум и крики, внизу – бой, надо спешить.

– Мы идем, ребята! Мы уже идем! – Приск больше не оборачивался, он и так знал: и Сервий, и Руфин, и этот неуемный коняга – они здесь, в строю, и им тоже все ясно…

 

* * *

 

Гротерих отчаянно старался оживить онемевшую руку. Рёту случалось принимать на щит всякие удары – и секир, и палиц, и боевых молотов, но это копыто было пострашнее всего. Затылок, которым «Вечнозвездный» приложился о каменный пол, тоже болел, но меньше – крепостью черепа северянин гордился заслуженно.

Сбитого с ног и оглушенного, его отволокли в сторону. Откуда‑то взялся Гай, но чем он мог помочь? Когда сверху снова полетели вазы, Гротерих сидел, привалившись к стене, разминал руку и пытался понять, что же такое в проклятом храме творится. Невозможно быстрый и ловкий великан – прямо тебе отродье Фенгла, а уж коняга… И ведь видел же рисунки, да не верил, думал – выдумки. Только раньше не врали, не то что сейчас…

– Управляется с копьем лучше старого Френга, – нехотя признал северянин, хотя Гаю что Френг, что не Френг…

– Ты видел, откуда они взялись?

– Вылезли прямо из ничего… Ну то есть совсем из ничего. – По крайней мере, в этом, как его, «кентауре» рёт не сомневался. Он прикидывал, как обойти великана, вот и смотрел в нужную сторону. – Там, понимаешь ли, зарябило, ну, как… Одним словом, вроде…

– Сволочи! – Вскочивший Гай не слушал. – Разбили… И эти тоже… Не вышло у нас ничего…

– Да ладно, не в могиле слава!.. Фенгл все знает, и это тоже…

Рёт поднялся на ноги; голова уже совсем не кружилась, а стоя было видно не в пример лучше. Парни снова смыкали строй, к ним присоединилась большая часть тех, кто стоял у входа в храм. Значит, сумасшедшие у алтарей держатся.

– Останови их! – вдруг заорал Гай. – Останови своих! Вы… мы не должны их трогать!.. Никого!

– Наше дело наемное, – не слишком уверенно откликнулся Гротерих. – Приказано.

– Кем?! Сволочью этой краснобородой? Сенатом? Да кто они такие, чтобы… Время Всемогущее!..

Из‑за окольчуженных спин вновь прогремел тот самый чужой клич. С верхней галереи полузнакомым сигналом откликнулась боевая труба, и тут же над балюстрадой поднялась и закачалась огромная вызолоченная статуя из тех, что обожал Мирон. Под дружный вопль жрецов и сенаторов истукан рухнул вниз, заставив рётов попятиться.

– Гротерих! – Гай в восторге сжал плечо ошалевшего северянина. Хорошо хоть здоровое. – Даже если здесь все разнесут, я это… нарисую!

– Нарисуешь, нарисуешь… Этих уродов и вчетвером не поднять, разве кто‑то вроде… Слушай, кто же там, наверху?! И сколько их?!

Ульвингу тоже это хотелось знать, и он с пятеркой мечников уже мчался к лестнице. Не успел. Сверху пятились поднявшиеся раньше. Пятились, выставив копья навстречу какой‑то угрозе.

 

* * *

 

Прояви раззолоченные задницы твердость и вели страже сразу же атаковать, та бы подчинилась, так ведь нет… Насвятотатствовали, голубчики, дождались божьей кары и обделались, а охрана затевать новую драку не рвется – смотрит себе на начальство и ждет. Задницы видят, что стража – в сомнениях, и трясутся еще сильнее. Так все и стоят – легионеры у лестницы, а напротив эти… храмовые.

– Что делаем, сенатор?

– Знакомимся, комендант!

– С этими? Золочеными?

– Нет, с четверкой у алтаря.

Приск поискал глазами Сервия. Тот был там, где должно. Как и прежде.

– Знаешь, что делать? – Помощник кивнул, комендант привычно расправил плащ и лишь сейчас понял, что плащ – парадный. Значит, тогда его переодели? Это ж надо умудриться – умереть и не заметить…

– Идем, комендант?

– Идем, сенатор!

Вперед, меж двух застывших шеренг – высокой, раззолоченной, и стальной, пониже. Чеканя шаг, словно во время триумфа. Странно они, должно быть, выглядят… Шальной неотвязный коняга, ветеран в начищенном доспехе и сенатор с имперским Роем на груди. Сенатор… Едва не зарыдавший на стене отбившейся Скадарии мальчишка. Твой, без тебя постаревший, не тобою зачатый сын, и плевать, кем он послан – Временем, судьбой, этим их Небом…

– Убить! Убить их! – не выдерживает ублюдок на верхотуре. – Его… этого лысого, с пчелами… Тысяча… три тысячи золотом и виноградники!

– Отправляйся в свой балаган, – бросает на ходу бывший младший трибун. – Фигляр…

Легионеры готовы к бою, но стража не нападает. Старший, седоусый здоровяк, смотрит то на ублюдка в венке, то на чужаков, думает… А ты бы на его месте не думал?! К ветерану, придерживая руку, подбегает воин помоложе, что‑то быстро говорит. Тит не смотрит, идет дальше. К тем, с кого все началось. Молча идет. Пустая болтовня – это для в который раз опаскудившегося Сената. Вечность, богов, империю или носят с собой, или нет.

Это Время тебя назвало… Это Время… Время… Время…

Стучат, точат камень капли. Стучит в висках кровь… Стучат копыта. Кружит пыль пахнущий степью ветер. Это Время…

Кто метнул нож, Приск не заметил, а Медант не успел… Только подхватил на руки падающее тело. Белая тога, красная кровь, золотой имперский Рой…

– Как же… не к месту.

Это Время… Время… Время…

Медант, держащий Тита на вытянутых руках. Опустившие копья шеренги. Чужой темноволосый парень с явно не своим мечом. Издевательский блеск алмазов на рукояти ножа. Подлого, придворного – вояки с такими не ходят.

– Приграничным гарнизонам… стоять до последнего… а помощь будет… Прокуратор обещал… твердо.

Он слышит это? Слышит оттуда! Или это бредит Тит? Но при таких ранах не бредят!

– Повиновенье… – выговаривают губы Приска. – Повиновение сенатору!

– Нет, – успевает поправить Тит Спентад. – Гарнизон… Приказ коменданта…

Тогда тоже был нож или все же стрела? Не запомнить своей смерти и увидеть ее снова. Не в степи, здесь… Не свою, больше, чем свою.

– Я – Гай, сын Публия Фульгра. – Давешний чужак. Чего‑то хочет… – Я с вами… Я владею мечом!

– Давай в строй.

Неполная когорта против гарнизона, армии, целой империи, или что там осталось от Стурна, – это меньше чем ничто. Но не когда она там, где должно. Неполная когорта… Только одна. И еще этот Гай, и четверка, продержавшаяся до прихода негаданной подмоги. Негаданной, но так бывает. У каждого – своя Скадария, не отдавать же ее… всяким задницам!

– Да поможет нам… – А кто? Время Всемогущее, допустившее такое, или этот самый Небец… то есть Небо… – Эгей, трубач, «Во славу Стурна»!

Боги смотрят. Боги плачут. И еще иногда они гордятся.

 

 

Ирина Барковская

ВСЕХ ПОИМЕННО

 

Звонкий голос малого колокола разносился по всему Храму, настойчиво напоминая обитательницам о том, что ночь прошла и их ждут утренние дела и заботы. Найка сладко потянулась, выскочила из‑под шерстяного одеяла и принялась расталкивать соседку. Магра – настоящая соня, без посторонней помощи ей в такую рань не проснуться. Ну, то есть это для нее рань, сама‑то Найка привычна к еще более ранним пробуждениям. И то сказать, в деревне просыпаешься, когда небо только‑только серым станет, и сразу за работу, а тут вон и солнце уже выглянуло из‑за горизонта. Но Магра – городская, да не из самой бедной семьи, привыкла валяться в кровати. За полгода жизни в Храме она так и не рассталась со старыми привычками. Да и к чему? Через год родители заберут домой подучившуюся наследницу, и будет Магра снова допоздна отсыпаться на мягких перинах. Третья обитательница их комнаты, новенькая Джанна, уже склонилась над тазиком для умывания, старательно намыливая лицо и руки.

Найка была из них трех самой опытной, она жила в Храме уже третий год, с тех пор как новая отцова жена родила ему двойню и уговорила мужа отдать старшую дочь в Храм, мол, годы пошли неурожайные и троих им не прокормить. Найка, конечно, скучала по отцу, по дому, но зла на мачеху не держала – чего уж тут, кому охота с чужим ребенком возиться, когда свои есть. Тем более что после деревни жизнь в Храме казалась ей просто сказкой: еды в избытке, работы немного, даже свободное время остается. Правда, приходится еще учиться грамоте и прочим храмовым премудростям, но и это оказалось не таким сложным, а то и интересным. Единственным действительно скучным делом было ежедневное заучивание наизусть длиннющих Списков ангелов. Это и впрямь было тоскливо – сидеть два часа подряд и нараспев повторять вместе с остальными девочками: «Алеций, Болеций, Гонзаций, Дедоник, Феброник, Аспигрис…» – словно считалку на незнакомом языке. К сожалению, знание имен всех трехсот ангелов было одним из главных требований в Храме, старшие послушницы могли рассказать весь Список с любого места, хоть их посреди ночи разбуди.

Найка умылась и принялась заправлять постель – времени до завтрака оставалось всего ничего. А вот Джанна, еле расправив одеяло, разложила на нем исписанный пергамент и напряженно уставилась в него, быстро шевеля губами и пытаясь одновременно заплести косы. Списки повторяет, поняла Найка. И тут ей стало интересно.

– Джанка, слушай, как же это? Ты говоришь, что в Храме старом два года прожила, а Списков до сих пор не знаешь. Ты небось лентяйничала там, да?

– Вот еще! – новенькая обиделась, даже щеки вспыхнули. – Я, между прочим, была лучшей ученицей.

– Ага, из двух лучшей. Сестра Тара говорила, в вашем Храме всего две послушницы осталось, вот его и закрыли.

– Вовсе и не две! – вскинулась Джанна. И поспокойней уже добавила: – Ну, нас, конечно, поменьше было, чем тут. Пять послушниц да сестры. Но все‑таки хватало. А потом, когда мать Марисса умерла… все не так пошло. Сначала Нала с каким‑то наемником сбежала, а ведь уже посвященная была! Потом Верну с Аммой тетка забрала. У тетки‑то своя дочь померла, вот она тогда о племянницах и вспомнила. Сестра Велла и раньше больная была, всегда, как весна – одними отварами питается. Ну вот… Новых девочек к нам уж год как не приводили, подношений, как тут, не возили и даже торговать с Храмом отказывались, а самим нам было уже не управиться с хозяйством. Ну вот Храм и закрыли. А нас, оставшихся, по другим разобрали.

Найка покачала головой. В их краях Храмы пользовались уважением, все знали – сестры ежечасно заботятся, чтобы ангелы не оставили людей без защиты. Многие деревни на праздники снаряжали в ближайший Храм гонцов с подношениями, крестьяне и горожане победнее нередко отправляли туда младших дочерей: кого просто учиться, а кого и насовсем. Она слышала, что так делается далеко не везде, что на севере люди стали Храмов сторониться и бояться, но до сих пор об этом не задумывалась. Впрочем, и сейчас ее интересовало другое.

– Ну так все‑таки, как же вышло, что ты в своем Храме лучшей была, а тут сразу все Списки позабывала?

– Ничего я не забывала! Хочешь, прямо сейчас расскажу, с начала до конца. Только они‑то другие были, не такие, как у вас.

– Как это другие? – Найка недоверчиво уставилась на новенькую.

– А вот так! Совсем другие. Вот, слушай, – Джанна выпрямилась, словно на уроке, и, заложив руки за спину, затараторила: – Гленнаред, Архиред, Имморн, Даллер, Карморед…

Найка аж головой потрясла. Имена эти она слышала впервые.

– Но как же так? Разве могут ангелов в одном месте звать так, а в другом – по‑другому?

– Может, это другие ангелы? – робко предположила прислушивавшаяся к разговору Марга. – В каждом Храме – свои?

– Не может быть! – авторитетно заявила Найка. Оттарабанила, повторяя выученный наизусть урок: – Сказано в старых книгах, что когда Проклятый хотел покорить весь мир, на защиту людей встали ангелы, и победили они Проклятого, и изгнали из нашего мира, и стали на страже его, за что и поминаем мы доселе их имена. Так если везде разных поминают – кто ж из них Проклятого победил, кто сторожит? Не, не может быть…

– Может, и не может быть, – протянула Джанна, – а только мне теперь вдвое больше помнить придется. Мать Илена сказала, что я должна здешние Списки выучить, но и старые тоже не забыть.

Марга вздохнула сочувственно, Найка – удивленно, но тут прозвонил колокол к завтраку, и девочки поспешили в трапезную. Любопытство любопытством, а голод сильней.

После завтрака были занятия, потом работы по хозяйству, и утренний разговор вылетел из голов послушниц. То есть у двух вылетел, а вот Найка никак не могла перестать размышлять. С ней всегда так было, как втемяшится что в голову – будет думать да копать. Хотя сама тут много не надумаешь. Может, спросить сестру Тару? Так она почти на все вопросы о Храме отвечает одно и то же: узнаешь, мол, после посвящения. А до посвящения еще три года ждать… долго, так можно от любопытства помереть. Заглянуть в храмовые книги? Но хранилище закрыто, и ключ только у матушки Илены.

Зал Служения! Эта мысль мелькнула так быстро, словно испуганно, и Найка даже замерла над грядкой, которую пропалывала, ужаснувшись собственной наглости. Зал Служения – самое запретное место в Храме, послушницам туда вход заказан. Зато именно там проводятся посвящения, а значит, наверняка там найдется ответ на ее вопрос. И ведь дверь Зала никогда не закрывается. Оно и понятно, без нужды туда никто не сунется под страхом… хм, вообще‑то никто не знает, что будет, если в Зал проберется послушница. Сестры всегда пугают чем‑то ужасным, но чем именно… Найка задумалась… нет, что грозит нарушительнице, никто никогда не говорил. Конечно, это может означать нечто ужасное. Но может и… Найка вспомнила, как вся детвора в деревне боялась старого деда Наддима. Про него говорили, будто умеет он что‑то страшное, но не говорили что, и малыши представляли себе ужасы один хуже другого. А Найка тайком бегала к деду менять собранные в лесу ягоды на вырезанные им свистульки и знала, что слухи эти распускает сам дед, чтоб малышня не лазила в его сад за самыми сладкими в деревне яблоками. Конечно, Зал Служения – не сад деда Наддима, но все‑таки… Любопытство зудело у нее внутри хуже любой чесотки, и наконец девочка решилась.

Улучив момент, когда коридоры были пустыми, Найка подкралась на цыпочках к заветной двери. Чуть дыша, толкнула тяжелые створки. Они подались на удивление легко, и ослушница поспешила проскользнуть внутрь, чтобы закрыть дверь за собой. Испуганно перевела дыхание, огляделась. Зал был небольшим, круглым, совсем без окон, зато в потолке, в самом центре, было круглое же отверстие, и лучи высоко еще стоящего солнца попадали в него, освещая все вокруг. Посреди зала в полу было углубление, выложенное корисским красным кирпичом, на нем – куча дров и щепок, словно в очаге, готовом к растопке. Стены покрывала полустертая резьба, вдоль них стояли высокие подсвечники витого металла с десятками толстых свечей, между ними – старинного вида сундуки. Найка уже было шагнула к одному из них: там точно должны быть все ответы, но тут ее взгляд упал на Колокол. Девочка замерла. Вот она – главная загадка, святая святых каждого Храма – сторожевой Колокол. Тот самый, что призывает сестер на Служение. К нему никто не может прикоснуться, никто не может сдвинуть его с места, но он начинает звонить сам, когда Проклятый рвется в мир, из которого изгнан, и тогда посвященные сестры собираются в этом Зале, чтобы взывать к ангелам, просить их о помощи.

Найка сама не заметила, как оказалась рядом с Колоколом. Осторожно опустилась на колени, чтобы рассмотреть его получше. Небольшой серебристого цвета колокол был намертв<