Сравнение Тимолеонта с Павлом Эмилием — КиберПедия 

Эмиссия газов от очистных сооружений канализации: В последние годы внимание мирового сообщества сосредоточено на экологических проблемах...

Организация стока поверхностных вод: Наибольшее количество влаги на земном шаре испаряется с поверхности морей и океанов (88‰)...

Сравнение Тимолеонта с Павлом Эмилием

2019-07-12 130
Сравнение Тимолеонта с Павлом Эмилием 0.00 из 5.00 0 оценок
Заказать работу

 

Изложив истории сих мужей, мы не находим в сравнении одного с другим ни многих разностей, ни большого несходства. Оба они вели войны с знаменитыми противниками. Один – с македонянами, другой – с карфагенянами. Славны были одержанные ими победы; Эмилий завладел Македонией; им пресечена Антигонова династия в лице седьмого царя. Тимолеонт уничтожил в Сицилии все тираннии и освободил ее от рабства. Может быть, в пользу Эмилия скажет кто‑либо, что он поразил Персея, бывшего в силе своей и одержавшего над римлянами победу; Тимолеонт, напротив того, напал на Дионисия уже совсем обессиленного и лишенного всякой надежды. Однако к славе Тимолеонта служит то, что многих тираннов и великие карфагенские силы одолел он с самым незначащим числом войска, с наемниками, ратниками, не знавшими порядка, привыкшими служить по своей воле; а Эмилий, напротив того, вел войну с опытными в брани и наученными повиновению воинами. В равных действиях, произведенных с неравными силами, честь принадлежит одному полководцу.

Оба они в поступках своих были бескорыстны и справедливы. Эмилий имел с самого начала сии добродетели, будучи образован законами и нравами своего отечества. Тимолеонт же сам явил эти добродетели. Доказательством этому служит то, что римляне все без исключения в то время исполняли свои обязанности, были покорны отечественным обычаям, уважали законы и самых сограждан своих. Но нет ни одного из греческих полководцев, которой бы не испортился, коснувшись в то время Сицилии, если исключить одного Диона. Однако и его многие подозревали в том, будто бы он желал единоначалия и мечтал об учреждении царского правления, подобного лакедемонскому. Тимей пишет, что сиракузяне отослали с бесславием и поношением Гилиппа, открывши в нем великую жадность и ненасытность к богатству. Беззаконные и вероломные поступки спартанца Фарака и афинянина Каллиппа, покушавшихся завладеть Сицилией, описаны многими. Но надобно знать, какого они были состояния и сколько имели пособий, приступивши к сему отважному делу. Один из них служил Дионисию, изгнанному уже из Сиракуз; другой, Каллипп, был один из начальников Дионовых наемных войск. Тимолеонт, будучи послан полномочным полководцем к требовавшим и просившим его сиракузянам и долженствуя не просить войск, а принять начальство над теми, которые они давали ему добровольно, положил конец своему военачальству и великой власти по низложении беззаконных владетелей.

В Эмилии удивления достойно то, что, ниспровергнув столь великое царство, не умножил своего имущества ни одной драхмой. Он не видал, не прикоснулся денег, хотя много их дарил другим; не говорю, чтобы Тимолеонт заслуживал порицание за то, что принял прекрасный дом и дачу: получить все это после таких услуг не есть постыдно, но ничего не получить – славнее. В последнем есть некоторая роскошь и совершенство добродетели, которая показывает, что не имеет нужды в том, что могла бы себе присвоить справедливым образом.

Как то тело, которое может переносить или один жар, или один холод, не столь крепко, как то, которое может переносить все возможные перемены, так и душа та совершенно тверда и сильна, которую счастье не ослабевает и не надмевает, а несчастья не унижают. В этом отношении Эмилий кажется совершеннее Тимолеонта, ибо, когда жестокая судьба лишением детей поразила чувствительно его сердце, он не показал себя ни более великим, ни менее почтенным и твердым, как и в самом благополучии. Тимолеонт, напротив того, поступив против брата с твердостью, не мог, однако ж, рассудком противиться чувствам своим; раскаяние и горесть до того унизили дух его, что в продолжение двадцати лет не мог он видеть Народного собрания. Должно избегать и стеречься того, что бесчестно, но страшиться всякого бесславия свойственно душе кроткой и простосердечной, но не имеющей в себе величия.

 

 

Пелопид и Марцелл

 

Пелопид

 

Катон Старший сказал тем, кто хвалил человека, безрассудно смелого и дерзкого в военных действиях: «Ценить высоко мужество и нимало не ценить жизни – две вещи, между собою разные». Замечание его весьма справедливо. В войске Антигона был воин слабого и испорченного здоровья, который в битвах сражался с отчаянной храбростью. Царь спросил его о причине бледности лица его, и воин объявил ему, что он страдает некой тайной болезнью. Антигон приказал врачам употребить все старание, чтобы его исцелить, если только возможно. Храбрый воин скоро выздоровел, но с тех пор уже не пренебрегал опасностью и не был стремителен в битвах. Антигон удивился этой перемене и выговаривал за то воину, который не стал скрывать причины. «Государь! – сказал он ему. – Ты сделал меня робким, ибо ты освободил меня от тех зол, которые заставляли меня пренебрегать жизнью». На то же самое намекал и некий сибарит*, который говорил о спартанцах, что нимало не важно, если они в сражениях умирают охотно, желая избавиться от столь трудной и суровой жизни. Неудивительно, если истлевшие от неги и роскоши сибариты думают, что те ненавидят жизнь, которые по любви к славе и к долгу не боятся смерти; что касается до лакедемонян, то доблесть делала их способными и жить и умирать с удовольствием, как доказывает следующая надгробная надпись:

 

Ни жизнь, ни смерть прекрасной не считали:

Но жить и умирать со славою желали.

 

Бежать от смерти – недостойно порицания, когда кто желает жить не бесчестно; искать ее не славно, если сие происходит от презрения к жизни. По этой причине Гомер выводит на поле брани самых воинственных и храбрых своих героев всегда хорошо вооруженными. Греческие законодатели определили наказание тому, кто в сражении потеряет щит, а не меч или копье, желая тем указать, что надлежит каждому, особенно же правителю государства или полководцу, думать прежде о том, чтобы самому не пострадать, нежели причинить вред неприятелю.

Если справедливо рассуждал Ификрат, уподобляя легкую пехоту рукам, конницу – ногам, тяжелую пехоту – груди, а полководца – голове, то полководец, действуя безрассудно и дерзко, не только не щадит себя самого, но и тех, кого спасение от него зависит, – и наоборот. По этой причине Калликратид*, хоть и великий полководец, дал неблагоразумный ответ прорицателю, который советовал ему беречься, ибо жертвы предзнаменовали ему смерть. «Благополучие Спарты, – сказал он, – не в одном человеке состоит». Конечно, Калликратид был «одним человеком», сражаясь на море или на твердой земле, но военачальствуя, он соединял в одном себе силу всех. Тот не «один», вместе с кем множество людей погибает. Мнение старого Антигона справедливее. Когда он хотел дать при Андросе* сражение и некто заметил, что у неприятеля гораздо больше кораблей, то Антигон сказал ему: «А меня одного за много ли кораблей считаешь?» Он тем достойно возвысил важность военачальства, когда оно сопряжено с опытностью и мужеством. Первый долг военачальства – спасать того, кто все прочее спасает. Когда Харет показывал афинянам рубцы ран на теле своем и щит, проколотый копьем, то Тимофей* сказал: «Что до меня касается, мне было стыдно, когда при осаде Самоса стрела упала близ меня; мне показалось, что я веду себя как молодой и безрассудный человек, а не так, как полководец и предводитель многочисленной силы». Конечно, в таком случае, когда опасность полководца может дать великий перевес всему делу, надлежит и рукой, и всем телом действовать и жертвовать собою, не уважая тех, кто говорит, что хорошему полководцу должно умереть от старости или, по крайней мере, в старости. Но там, где выгода, происходящая от успеха в предприятии, маловажна, а все может погибнуть от неудачи, никто не требует от полководца подвигов простого воина, совершаемых с опасностью для жизни его.

Вот что почел я нужным наперед заметить, приступая к жизнеописаниям Пелопида и Марцелла – великих мужей, которые погибли по своей дерзости. Они были храбры и мужественны в боях; оба прославили свои отечества знаменитейшими подвигами и одержали верх над сильнейшими противоборниками. Марцелл победил первый, говорят, непобедимого дотоле Ганнибала; Пелопид разбил в сражении лакедемонян тогда, когда они обладали морем и сушей. Но не щадя себя, погубили они жизнь свою безрассудно в то время, когда граждане их имели величайшую нужду, чтобы они были живы и начальствовали. По причине этого сходства между ними я противополагаю их одного другому.

Пелопид, сын Гиппокла, был, подобно Эпаминонду, знаменитого рода среди фиванцев. Воспитанный в богатстве и обладая еще в молодости великим имуществом, он принял за правило оказывать помощь людям достойным, терпящим нужду; он хотел быть действительно господином, а не рабом своего богатства. В самом деле, как говорит Аристотель, одни не употребляют богатства от скупости; другие употребляют его во зло, по расточительности своей; одни суть всегда рабы удовольствий, другие – забот своих. Приятели Пелопида с признательностью пользовались его щедростью и человеколюбием; одного Эпаминонда не мог он принудить быть участником в богатстве его; за то он сам участвовал в бедности своего друга, подражая скромности его в одеянии, простоте в пище, постоянству в трудах, откровенности и праводушию в управлении, будучи подобен Капанею* Еврипида, который:

 

Богатством обладал, но им он не гордился.

 

Пелопид стыдился издерживать на себя более самого бедного фиванца. Эпаминонд, которому бедность была, так сказать, привычна и наследственна, облегчал ее и делал сноснее философскими рассуждениями. С самого начала он вел жизнь простую и единообразную. Пелопид избрал жену из знаменитого рода и прижил с нею много детей, но мало заботился об умножении своего богатства и, посвящая свое время единственно делам общественным, он уменьшил свое имение. Когда его приятели представляли ему, что он пренебрегает самой нужной вещью – богатством, то он отвечал: «Правда, самой нужной, но разве что вон для того Никодема», – показав им одного слепого и хромого.

Они были равно способны ко всем добродетелям, но Пелопид любил более телесные упражнения, а Эпаминонд – умственные. Свободное время один провождал в палестрах и на охоте; другой – в беседе с мудрыми и в учении. Хотя многие знаменитые дела, произведенные ими, служили к славе их обоих, однако здравомыслящие люди ничему в них столько не удивлялись, сколько неизменяемой одного к другому дружбе и взаимной благосклонности, которую постоянно сохранили с начала до самого конца в продолжении многих походов, долговременного предводительства войсками и управления республики. Если рассмотрим, какими раздорами, завистью и ревностью сопровождаемо было управление Аристида и Фемистокла, Кимона и Перикла, Никия и Алкивиада и потом обратим внимание на взаимное уважение и дружбу Пелопида с Эпаминондом, то мы, конечно, этих двоих справедливее назовем истинными соправителями и соначальниками, а не тех, кто больше старался низложить друг друга, нежели победить общего неприятеля. Истинная тому причина – добродетель их. Они делами своими не искали ни богатства, ни славы, к которым прививается злобная и сварливая зависть. С самого начала воспламенились они божественной любовью видеть свое отечество возведенным посредством их на верх величия и славы, и в этом отношении каждый из них успехи другого почитал своими.

Но, по мнению многих писателей, тесная дружба их началась со времени сражения при Мантинее*, когда фиванцы послали войско на помощь лакедемонянам, бывшим тогда их союзниками. Пелопид и Эпаминонд стояли близко один от другого в тяжелой пехоте и сражались с аркадянами. Когда лакедемонское крыло, в котором они находились, было разбито и обращено в бегство, то они, сомкнувшись щитами, твердо выдерживали нападение неприятелей. Пелопид получил семь ран и упал на груду мертвых тел, вместе лежащих, – неприятелей и своих. Хотя Эпаминонд не надеялся, чтобы Пелопид был жив, однако стоял за тело его и оружие и с великой для себя опасностью один сражался со многими, решившись лучше умереть, нежели оставить лежащего Пелопида. Уже он сам находился в дурном состоянии, получив раны копьем в грудь и мечом в руку, когда с другого крыла поспешил на помощь к ним спартанский царь Агесиполид* и вопреки всем ожиданиям спас их.

После сражения спартанцы показывали себя внешне друзьями и союзниками фиванцев*, на самом же деле взирали с завистью на дух их и умножающуюся силу республики. Всего более была им неприятна сторона Исмения и Андроклида, к которой пристал и Пелопид по причине приверженности ее к свободе и народоправлению. Но Архий, Леонтид и Филипп, граждане богатые, склонные к малоначалию, исполненные неумеренного честолюбия, убедили спартанца Фебида, который с войском проходил через Беотию, неожиданно занять Кадмею*, изгнать их противников, предать правление немногим гражданам и подчинить оное лакедемонянам. Фебид согласился, приступил к делу во время празднования Фесмофорий*, когда фиванцы нимало того не ожидали, и завладел крепостью. Исмений был пойман, увезен в Лакедемон и после некоторого времени умертвлен. Пелопид, Ференик и Андроклид со многими другими убежали и были объявлены изгнанниками. Эпаминонд один остался в городе; им пренебрегали, как недеятельным, по причине склонности его к учению, и как бессильным, по причине его бедности.

Лакедемоняне лишили, правда, начальства Фебида за его вероломный поступок, наложили на него сто тысяч драхм пени, но между тем продолжали занимать Кадмею. Вся Греция удивлялась странному поступку лакедемонян*: виновника злодеяния наказывали, а злодеяние одобряли. Фиванцы, лишенные древнего своего правления и порабощенные Архием и Леонтидом, не смели надеяться уже освободиться от тираннства, которое было поддерживаемо спартанским владычеством и не могло быть уничтожено, пока спартанцы господствуют на море и на твердой земле. При всем том Леонтид, узнав, что фиванские изгнанники находились в Афинах, что были приятны народу и уважаемы лучшими гражданами, тайно злоумышлял против них. Он подослал неизвестных людей, которые умертвили Андроклида изменою, но не имел успех против других. Между тем афиняне получили письма из Лакедемона с приказанием не принимать к себе изгнанников и не подкреплять их, но выслать от себя, ибо союзниками они объявлены общими врагами Греции. Но афиняне по свойственному и врожденному им человеколюбию не сделали изгнанникам никакого зла; напротив того, они желали оказать свою благодарность фиванцам, которые сделались прежде того виновниками восстановления народной власти, и утвердили следующее постановление: «Если кто из афинян провезет через Беотию оружие против афинских тираннов, то никто из фиванцев не показывает, что видит и слышит это».

Пелопид был из числа младших изгнанников, но старался ободрять каждого из них в особенности и всех их вообще; он представлял, что им постыдно и непозволительно терпеть, чтобы отечество было порабощено и охраняемо чуждыми воинами, между тем как они, довольствуясь тем, что сами спаслись и живут спокойно, находятся в зависимости от афинских народных постановлений и льстят тем, кто красноречием своим может управлять народом; что им должно дерзнуть на все опасности для освобождения того, что всего в жизни дороже; что, приняв в пример смелость и доблесть Фрасибула, который некогда, выйдя из Фив, низложил афинских тираннов, надлежало им равным образом устремиться из Афин и освободить Фивы. В конце концов доводы Пелопида убедили их. Они послали тайно в Фивы людей для извещения о своем намерении оставшихся в городе приятелей своих, которыми было одобрено. Знаменитейший из них, по имени Харон, обещал дать им дом свой; а Филлиду удалось сделаться писцом при полемархах* Архии и Филиппе. Эпаминонд еще прежде старался одушевлять мужеством молодых людей. В палестрах заставлял он их хвататься и бороться с лакедемонянами. Видя, что молодые фиванцы одолевали их и потом гордились победой, он упрекал их, говоря, что им надлежало бы стыдиться того, что из робости покорствуют тем, кого они столь много превосходят телесной крепостью.

Между тем изгнанники назначили день для произведения в действо своего предприятия. Они положили, чтобы Ференик, собрав всех, дожидался в Фриасии, чтобы несколько человек из младших дерзнули наперед вступить в город. Дано им было обещание, что ни дети их, ни родители не останутся беспомощными и не будут терпеть никакой нужды, когда бы они пострадали от своих неприятелей. Прежде всех вызвался Пелопид, потом Мелон, Дамоклид, Феопомп, мужи первейших родов, связанные вернейшей дружбой между собою и всегда состязавшиеся в славе и храбрости. Всех было двенадцать человек; они обняли остальных и, дав наперед знать Харону о своем намерении, пустились в Фивы в коротеньких плащах, с охотничьими собаками, держа колья, на которых расставляют тенета, дабы никто из попадающихся им на дороге не возымел подозрения, но дабы казалось, что они блуждают по полям для своего удовольствия, занимаясь охотой. Посланный от них прибыл к Харону и объявил ему, что они уже на дороге. Харон, несмотря на наступающую опасность, нимало в своем намерении не изменился, он пребыл тверд в слове и предал им дом свой. Но некто по имени Гиппосфенид, человек, впрочем, недурной, любивший свое отечество и благоприятствовавший изгнанникам, не имел той решительности, какой требовала краткость времени и важность предприятия. Как будто бы тогда душа его помрачилась, взирая на великое дело, которое приближалось к развязке; как будто бы тогда только понял он, что сообщники некоторым образом хотели потрясти державу и ниспровергнуть могущество лакедемонян, основываясь на нетвердых надеждах и на толпе изгнанников; он пришел домой в безмолвии и немедленно отправил одного из приятелей своих к Мелону и Пелопиду, советуя им отложить в теперешнее время свое предприятие, ожидать другого лучшего случая и опять возвратиться в Афины. Человек, которого он послал к заговорщикам и который назывался Хлидон, придя домой поспешно, вывел свою лошадь и искал узды. Жена, не знавши, где она была, не могла ее отыскать и сказала, что отдала ее одному из соседей. Сперва между мужем и женой началась ссора; потом последовали проклятия; жена пожелала несчастья в пути как ему, так и тем, кто посылал его. Таким образом Хлидон, проведя большую часть дня в досаде и почитая происшедшее дурным для себя предзнаменованием, в гневе своем раздумал пуститься в путь и занялся своим делом. Вот как это прекрасное и великое предприятие при самом его начале едва не было уничтожено!

Между тем Пелопид и товарищи его, переодевшись земледельцами, разделились и разными дорогами вошли в разные части города около вечера. Тогда начиналась зима; погода была ветреная, и шел снег; тем удобнее могли они скрыться, ибо жители большей частью по причине стужи разошлись по домам. Но те, кому следовало обращать внимание на них, принимали приходящих заговорщиков и приводили немедленно в дом Харона. Число тех, кто собрался вместе с изгнанниками, простиралось до сорока восьми человек.

Что касается до тираннов, то они находились в следующем положении: Филлид, как сказано выше, имел с изгнанниками сношение и содействовал предприятию их. За несколько времени перед тем обещал он Архию и его товарищам дать пир в тот самый день и привести к ним женщин. Он употреблял все средства, чтобы обессилить их наслаждениями, погрузить в пьянство и таким образом предать в руки заговорщиков. Немного недоставало пиршествующим напиться пьяными, как дошел до них слух, хотя не ложный, однако неверный и запутанный, что изгнанники скрываются в Фивах. Филлид старался переменить разговор, но Архий послал к Харону одного из служителей с приказанием, чтобы он пришел к нему немедленно. Уже был вечер. Заговорщики приготовлялись к нападению; они надели уже брони; принялись за мечи. Вдруг стукнули в двери; один из них пошел узнать, кто стучался. Узнав, что служитель звал Харона к полемархам, возвратился к заговорщикам с этим известием в великом смятении. Всем представилось уже, что заговор открыт и что они погибнут, не произведши ничего достойного своего мужества. При всем том положили, чтобы Харон повиновался полемархам и что он явился к ним, не показывая никакого подозрения. Хотя он был человек мужественный, бодрый и непоколебимый в несчастьях, но в то время заботился о них и боялся, чтобы не пало на него подозрение в измене, если погибнут столь многие и знаменитые граждане. Когда он хотел идти, то, взяв в женских покоях сына своего, еще малолетнего, но красотою и крепостью тела превосходившего всех сверстников своих, предал его Пелопиду и другим, сказав, что они могут поступить с ним как с неприятелем, без малейшей пощады, если узнают, что отец его изменил или обманул их. Многие из заговорщиков не могли удержаться от слез, видя горесть и великий дух Харона. Мысль, что он мог кого‑либо из них почитать столь робким и до того переменившимся от обстоятельств, чтобы его подозревать в измене или в чем‑либо винить, была для них оскорбительна. Они просили его не оставлять у них сына своего, но удалить от опасности, дабы воспитывать в нем мстителя за отечество и за друзей, когда он спасется и вырвется из рук тираннов. Но Харон объявил, что не удалит от них сына своего. «Какая жизнь, – говорил он, – какое спасение может быть славнее смерти, не подверженной поруганию, общей с отцом и друзьями?» Помолившись богам, обнял он всех, ободрил и ушел, обращая внимание на себя самого, образуя вид лица и звук голоса так, чтобы своей наружностью не открывать того, что в нем происходило.

Он пришел в дом Филлида. Архий вышел к нему и сказал: «Я слышал, Харон, что какие‑то изгнанники пришли в город и скрываются в нем и что некоторые из граждан им помогают». Харон сперва был приведен в смятение от этих слов, но, оправившись, спросил: «Какие это люди и кто их скрывает?» Видя, что Архий не имел точного сведения о происходившем, и заключив из того, что никто из участвовавших в этом деле не сделал ему доноса, сказал: «Берегитесь, чтобы вас не беспокоили пустые слухи, впрочем, постараюсь о том узнать; может быть, не должно пренебрегать ничем». Филлид, который тут находился, одобрил слова Харона. Он отвел Архия, опять погрузил его в пьянство и между тем занимал его надеждой, что скоро приведут к ним женщин.

Харон, возвратившись домой, нашел друзей своих не в таком расположении, чтобы они желали победы или спасения, но с твердым намерением погибнуть со славой, умертвив многих из своих противников. Он открыл все Пелопиду, но от других скрыл истину, выдумав слова, ему сказанные будто бы Архием касательно другого дела*.

Первая буря миновала, но судьба воздвигла против них другую. Из Афин прибыл к Архию служитель соименитого ему гиерофанта Архия, с которым был он связан узами дружбы и гостеприимства. Он принес к нему письмо, содержавшее не выдуманное и не пустое подозрение, но, как после оказалось, подробное известие о заговоре. Служитель был приведен к Архию, уже опьяневшему, и, подав ему письмо, сказал: «Тот, кто меня послал, просит тебя прочесть письмо тотчас; в нем содержатся весьма важные дела». – «Важные дела – завтра!» – сказал Архий смеясь, принял письмо, положил под подушку и продолжал говорить с Филлидом о прежних предметах. Слова его «важные дела – завтра» вошли в пословицу и поныне сохраняются греками.

Заговорщикам казалось уже, что время к совершению их намерения наступило. Они разделились на две части; одни с Пелопидом и Дамоклидом пошли к Леонтиду и Гипату*, которые жили близко один от другого; Харон и Мелон обратились к Архию и Филиппу; на брони свои надели они женское платье; на голову наложили большие венки, еловые и сосновые, которыми осеняли свои лица так, что при первом появлении их к дверям столовой поднялся шум и рукоплескание, ибо все думали, что пришли давно ожидаемые ими женщины. Заговорщики, обозрев кругом всех собеседников и заметя, где кто лежит, обнажили мечи и, устремившись через расставленные столы на Архия и Филиппа, показали, кто они были. Филлид успел убедить немногих из собеседников оставаться в покое, но те из них, кто хотел защищаться вместе с полемархами, будучи пьяными, без труда умертвлены заговорщиками.

Пелопид и Дамоклид встретили больше затруднений в своем предприятии; они шли на Леонтида, человека трезвого и смелого; дом его был заперт; он уже спал. Долго стучались они, наконец, служитель, который с трудом услышал их, пришел и снял запор; едва успел открыть двери, как они ворвались толпой, свалили с ног служителя и устремились в покои. По шуму, ими произведенному, и по стремлению их Леонтид понял, что сие значило; он встал, схватил кинжал, но забыл погасить свечу; когда бы он ее погасил, то заговорщики в темноте могли бы умертвить друг друга. Но покой его был освещен; он встретил их у самых дверей; Кефисодор попался ему первый; Леонтид поразил его и поверг мертвого на землю; за сим вступил он в бой с Пелопидом. Узкие двери и лежащее перед ними тело Кефисодора делали борьбу трудной, но Пелопид одержал верх; он умертвил Леонтида и вместе с другими немедленно обратился к Гипату; они ворвались в дом его таким же образом. Гипат, заметив тотчас намерение их, убежал к соседям, но заговорщики погнались за ним, поймали и подвергли той же участи.

Совершив таким образом подвиг сей, они сошлись с Мелоном и его товарищами и немедленно послали в Аттику человека к оставшимся там изгнанникам, потом начали призывать граждан к свободе, вооружили пристающих к ним, взяв из портиков находившееся там оружие, разломав окружавшие дом лавки оружейных мастеров. Между тем присоединились к ним Эпаминонд и Горгид, вооруженные, с немалым числом избранных ими юношей и лучших старцев. Уже весь город был в беспокойстве; всюду был слышан величайший шум; во всех домах горели огни, граждане бегали одни к другим. Но народ еще не собирался; в изумлении от происшедшего и ничего верного не зная, он ожидал рассвета. Лакедемонские начальники сделали важную ошибку, что тотчас не устремились и не напали на заговорщиков. Охранное их войско состояло из тысячи пятисот человек; к ним стекались многие из города. Но крики и огни и народ, бегающий всюду толпами, внушили им такой страх, что они оставались в покое, довольствуясь тем, что занимали Кадмею. На рассвете дня прибыли из Аттики вооруженные изгнанники. Народ собирался на площадь. Эпаминонд и Горгид представили в Народное собрание Пелопида и его сообщников, огражденных священниками, которые держали в руках посвященные венки и увещевали граждан вспомоществовать отечеству и богам. При этом зрелище граждане восстали с плеском и восклицаниями, принимая сих мужей как благодетелей и спасителей своих.

Пелопид был избран беотархом вместе с Мелоном и Хароном; он осадил крепость, делал приступы со всех сторон, дабы изгнать спартанцев и освободить Кадмею до прибытия новой силы из Лакедемона*. Он успел ее предупредить. Спартанцы были отпущены с условием и по прибытии своем в Мегары встретили Клеомброта, который шел на Фивы с сильным войском. Из трех гармостов, или правителей, правивших Фивами, первых двух – Гериппида и Аркисса – спартанцы приговорили к смерти; на третьего, по имени Лисанорид, наложили большую денежную пеню; Лисанорид удалился из Пелопоннеса.

Это дело, столь важное по доблести заговорщиков, по опасностям и трудам, с которыми было сопряжено, столь похожее на Фрасибулово* и подобно тому равным успехом от счастья увенчанное, названо греками «братом» Фрасибулова подвига. В самом деле, нелегко найти других, которые, будучи малочисленнее, напали бы на многих, будучи слабее, напали на сильнейших и, одержав верх смелостью и мужеством, сделались бы виновниками больших благ для своего отечества. Перемена обстоятельств придала делу этому еще более знаменитости. Война, которая унизила спартанцев и ограничила могущество их на море и на суше, началась с той ночи, в которую Пелопид, не взяв ни охранного поста, ни крепости, ни укрепления, но сам двенадцатый войдя в один дом, разорвал, если должно сказать правду метафорой, узы лакедемонского владычества, которые прежде казались неразрывными, неразрешимыми.

Лакедемоняне с многочисленным войском вступили в Беотию и тем привели афинян в такой страх, что они отказали фиванцам в союзе, а тех из своих сограждан, кто держался стороны беотийцев, предали суду; одних умертвили, других изгнали или наказали наложением пени. Казалось уже, что дела фиванцев находились в дурном положении; они не имели никого помощником. Беотархами тогда были Пелопид и Горгид. Умышляя произвести опять между афинянами и лакедемонянами разрыв, они употребили следующую хитрость: спартанец Сфодрий, человек знаменитый, отличившийся военными подвигами, но несколько легкомысленный, исполненный пустых надежд и безрассудного честолюбия, оставался в Феспиях с войском, дабы принимать к себе тех, кто отставал от фиванцев, и помогать им. К этому‑то военачальнику подослал Пелопид одного знакомого ему купца*, который деньгами, а еще более словами убедил его предпринять важнейшее дело – занять Пирей, напав на оный неожиданно, когда афиняне того нимало не подозревали; он уверил его, что ничто не может быть приятнее для лакедемонян, как завладеть Афинами, и что фиванцы не окажут им никакой помощи, имея причину на них сердиться и называя их предателями. Сфодрий был убежден; он взял ночью воинов своих и вступил в Аттику. Он дошел до Элевсина, но тут воины его оробели; движение его было замечено*; он отступил в Феспии, запутав спартанцев в тяжкой и трудной войне.

После этого поступка афиняне охотно заключили вновь с фиванцами союз, заняли море своими кораблями и, объезжая Грецию, привлекали на свою сторону города, которые были склонны к возмущению против спартанцев. Фиванцы, воюя ежедневно с лакедемонянами одни и сражаясь с ними в частых, хотя небольших, сшибках, приобретали способность и искусство в военном деле; они воспламенялись духом; их тела укреплялись; этими трудами получали они опытность и бодрость вместе с привычкой сражаться. Это‑то заставило спартанца Анталкида сказать Агесилаю, когда он раненый возвратился из Беотии: «Хорошо тебе платят фиванцы за твои уроки; ты научил их воевать, когда они того не хотели». Впрочем, истинным учителем их в войне был не Агесилай, но те, кто вовремя и с рассудком, наводя их искусно, как молодых и бодрых псов, на неприятелей и заставляя их вкусить плоды мужества и победы, отводили их назад в безопасность. Пелопиду более всех принадлежит слава за эти успехи. С того времени как в первый раз фиванцы избрали его предводителем своим, не перестали ни одного года поручать ему важные начальства; до смерти своей был он то вождем священного отряда, то беотархом.

Лакедемоняне были разбиты и обращены в бегство в Платеях и при Феспиях; здесь умер и Фивид, занявший Кадмею. Пелопид победил лакедемонян и при Танагре, где умертвил гармоста их Панфоида. Эти сражения, конечно, возвысили мужество и смелость победителей; однако не совсем унизили дух побежденных. До того времени обе стороны не сошлись стройным ополчением и не дали открытого сражения по правилам искусства. Большей частью фиванцы производили удачные набеги, то отступали, то преследовали и, сражаясь таким образом, одерживали над неприятелем верх.

Но сражение под Тегирами, бывшее некоторым образом предготовлением к Левктрам, вознесло славу Пелопида до высочайшей степени. Товарищи его в полководстве не могли оспаривать у него честь победы; неприятелям же не оставил он никакого предлога к сокрытию своего поражения. Пелопид искал всегда удобного случая напасть на Орхомен*, граждане которого пристали к спартанцам и приняли к себе две спартанские моры для своей безопасности. Он узнал, что охранное войско выступило в Локриду. Полагая, что Орхомен остался без стражей, вышел он против него со священным отрядом и с малым числом конницы. Будучи недалеко от него, открыл он, что войско из Лакедемона шло на смену выступившим из Орхомена воинам. По этой причине отвел свою силу назад через Тегиры, той дорогой, которой одной можно было пройти обходом вдоль по подгорью. Все в средине лежащие места были непроходимы, ибо река Мелан, разливаясь близ самого истока своего, составляет болота и озера судоходные.

В недальнем расстоянии ниже болота есть храм Аполлона Тегирского и прорицалище, незадолго пришедшее в упадок. Оно было в цветущем состоянии до времен Персидских войн, когда прорицателем в нем был Эхекрат. Говорят, что в этом месте родился Аполлон. Ближайшая гора называется Делос; у подножья ее оканчивается разлитие реки Мелан. Позади храма бьют два ключа, которых вода удивительна по своему приятному вкусу, обилию и свежести; и поныне один называется Фиником, другой – Оливой. Известно, впрочем, что Латона родила не посреди двух деревьев, но посреди двух ключей. Близ этого места есть Птой*, отколе вышла она, испуганная внезапным появлением вепря. Эти места приводят на память вместе с рождением оного бога повествование о Пифоне и Титии*. Я пропускаю другие доказательства касательно этого, ибо древнее предание наше не ставит Аполлона в число богов, которые родились смертными и сделались бессмертными переменой существа своего, подобно Дионису и Гераклу, которые своими добродетелями очистились от всего того, что имели в себе смертного и страстного. Он есть один из богов вечных и нерожденных – если в этом случае должно полагаться на слова самых мудрых древних мужей.

Между тем как фиванцы отступали из Орхомена в Тегиры, встретились с лакедемонянами, которые с противной стороны возвращались из Локриды. Как скоро показались они при выходе из узкого прохода, то некто прибежал к Пелопиду и сказал ему: «Попались мы неприятелю!» – «Почему же мы ему, а не он нам попался?» – отвечал Пелопид и немедленно повелел коннице, стоявшей в тылу, выдаться вперед, дабы начать нападение первой. Пехоту, которая состояла из трехсот человек, собрал он на малом пространстве, надеясь, что она прорвет неприятеля в том месте, на которое устремится, при всем превосходстве его силы. У лакедемонян было две моры – каждая мора, по свидетельству Эфора*, состояла из пятисот человек; Каллисфен говорит: из семисот; Полибий, согласно с некоторыми другими, – из девятисот. Начальники спартанские Горголеон и Феопомп смело устремились на фиванцев; сшибка с обеих сторон началась с яростью и быстротой на том месте, где стояли обеих сторон предводители; лакедемонские военачальники, ударившие на Пелопида, пали, окружавшие их были поражаемы и умертвляемы, отчего вскоре все неприятельское войско приведено было в страх. Оно расступилось, дабы дать место пройти фиванцам, как будто бы они хотели только прорваться и убежать. Когда же Пелопид, презрев даваемый ему свободный проход, вел свое войско на тех, кто стоял в боевом порядке, и, пробегая их ряды, поражал и убивал их, то неприятель стремглав обратился в бегство; фиванцы преследовали его не весьма далеко, боясь жителей Орхомена, которые были поблизости, и войска, прибывшего из Спарты на смену. Они теснили их до того, как утвердили совершенно победу и пробились сквозь все побежденное войско. Потом воздвигли трофей, сняли доспехи с убиенных и продолжали путь свой в Фивы, гордясь славным своим подвигом.

Хотя лакедемоняне дали весьма много сражений как грекам, так и варварам, однако никогда, будучи многочисленнее, не были побеждены меньшим числом, даже будучи равны неприятелю в силе, не были разбиты. По этой причине надменность их была нестерпима; одна слава их была достаточна к приведению в ужас своих противников, которые и сами не имели смелости с равными силами противостать им, когда они вступали в бой. Это сражение уверило и других греков, что не Эврот и не пространство, лежащее между Бабиками и Кнакионом, производит мужественных и твердых воинов*, но что та страна, где родятся юноши, стыдящиеся бесчестия, где жертвуют жизнью за то, что похвально, где бегут поношения более опасности, – чрезвычайно грозный противник.

Что касается до священного отряда, то оный, как говорят, сначала составлен Горгидом из трехсот избранных мужей, которые были содержимы обществом в Кадмее, где имели свое пребывание. Отряд назывался городским, без сомнения по той причине, что в то время крепости называемы были го<


Поделиться с друзьями:

Биохимия спиртового брожения: Основу технологии получения пива составляет спиртовое брожение, - при котором сахар превращается...

Опора деревянной одностоечной и способы укрепление угловых опор: Опоры ВЛ - конструкции, предназначен­ные для поддерживания проводов на необходимой высоте над землей, водой...

Типы оградительных сооружений в морском порту: По расположению оградительных сооружений в плане различают волноломы, обе оконечности...

Типы сооружений для обработки осадков: Септиками называются сооружения, в которых одновременно происходят осветление сточной жидкости...



© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!

0.037 с.