Поперечные профили набережных и береговой полосы: На городских территориях берегоукрепление проектируют с учетом технических и экономических требований, но особое значение придают эстетическим...
Архитектура электронного правительства: Единая архитектура – это методологический подход при создании системы управления государства, который строится...
Топ:
Когда производится ограждение поезда, остановившегося на перегоне: Во всех случаях немедленно должно быть ограждено место препятствия для движения поездов на смежном пути двухпутного...
Марксистская теория происхождения государства: По мнению Маркса и Энгельса, в основе развития общества, происходящих в нем изменений лежит...
Методика измерений сопротивления растеканию тока анодного заземления: Анодный заземлитель (анод) – проводник, погруженный в электролитическую среду (грунт, раствор электролита) и подключенный к положительному...
Интересное:
Как мы говорим и как мы слушаем: общение можно сравнить с огромным зонтиком, под которым скрыто все...
Наиболее распространенные виды рака: Раковая опухоль — это самостоятельное новообразование, которое может возникнуть и от повышенного давления...
Берегоукрепление оползневых склонов: На прибрежных склонах основной причиной развития оползневых процессов является подмыв водами рек естественных склонов...
Дисциплины:
2019-07-12 | 205 |
5.00
из
|
Заказать работу |
Обирают сады мирных жителей.
Ключ от замка висит позади этого плаката,
И тот, кто отопрет этих арестантов, пусть
Сначала посмотрит, нет ли среди них
Его близких или знакомых.
Поздняя ночь. И черно‑красной звезды на воротах не видно. Но она тут.
Сад того дома, где живет маленькая девочка. С ветвистого дерева спустились веревки. Вслед за ними по шершавому стволу соскользнул мальчик. Он кладет доску, садится и пробует, прочны ли они, эти новые качели. Толстый сук чуть поскрипывает, листва шуршит и вздрагивает. Вспорхнула и пискнула потревоженная птица. Уже поздно. Спит давно Ольга, спит Женя. Спят и его товарищи: веселый Симаков, молчаливый Ладыгин, смешной Коля. Ворочается, конечно, и бормочет во сне храбрый Гейка.
Часы на каланче отбивают четверти: «Был день – было дело! Дин‑дон… раз, два!..»
Да, уже поздно.
Мальчуган встает, шарит по траве руками и поднимает тяжелый букет полевых цветов. Эти цветы рвала Женя.
Осторожно, чтобы не разбудить и не испугать спящих, он всходит на озаренное луною крыльцо и бережно кладет букет на верхнюю ступеньку. Это – Тимур.
Было утро выходного дня. В честь годовщины победы красных под Хасаном комсомольцы поселка устроили в парке большой карнавал – концерт и гулянье.
Девчонки убежали в рощу еще спозаранку. Ольга торопливо доканчивала гладить блузку. Перебирая платья, она тряхнула Женин сарафан, из его кармана выпала бумажка.
Ольга подняла и прочла:
«Девочка, никого дома не бойся. Все в порядке, и никто от меня ничего не узнает. Тимур».
«Чего не узнает? Почему не бойся? Что за тайна у этой скрытной и лукавой девчонки? Нет! Этому надо положить конец. Папа уезжал, и он велел… Надо действовать решительно и быстро».
В окно постучал Георгий.
– Оля, – сказал он, – выручайте! Ко мне пришла делегация. Просят что‑нибудь спеть с эстрады. Сегодня такой день – отказать было нельзя. Давайте аккомпанируйте мне на аккордеоне.
– Да… Но это вам может сделать пианистка! – удивилась Ольга. – Зачем же на аккордеоне?
– Оля, я с пианисткой не хочу. Хочу с вами! У нас получится хорошо. Можно, я к вам через окно прыгну? Оставьте утюг и выньте инструмент. Ну вот, я его вам сам вынул. Вам только остается нажимать на лады пальцами, а я петь буду.
– Послушайте, Георгий, – обиженно сказала Ольга, – в конце концов, вы могли не лезть в окно, когда есть двери…
В парке было шумно. Вереницей подъезжали машины с отдыхающими. Тащились грузовики с бутербродами, с булками, бутылками, колбасой, конфетами, пряниками.
Стройно подходили голубые отряды ручных и колесных мороженщиков.
На полянах разноголосо вопили патефоны, вокруг которых раскинулись приезжие и местные дачники с питьем и снедью.
Играла музыка.
У ворот ограды эстрадного театра стоял дежурный старичок и бранил монтера, который хотел пройти через калитку вместе со своими ключами, ремнями и железными «кошками».
– С инструментами, дорогой, сюда не пропускаем. Сегодня праздник. Ты сначала сходи домой, умойся и оденься.
– Так ведь, папаша, здесь же без билета, бесплатно!
– Все равно нельзя. Здесь пение. Ты бы еще с собой телеграфный столб приволок. И ты, гражданин, обойди тоже, – остановил он другого человека. – Здесь люди поют… музыка. А у тебя бутылка торчит из кармана.
– Но, дорогой папаша, – заикаясь, пытался возразить человек, – мне нужно… я сам тенор.
– Проходи, проходи, тенор, – показывая на монтера, отвечал старик. – Вон бас не возражает. И ты, тенор, не возражай тоже.
Женя, которой мальчишки сказали, что Ольга с аккордеоном прошла на сцену, нетерпеливо ерзала на скамье.
Наконец вышли Георгий и Ольга. Жене стало страшно: ей показалось, что над Ольгой сейчас начнут смеяться.
Но никто не смеялся.
Георгий и Ольга стояли на подмостках, такие простые, молодые и веселые, что Жене захотелось обнять их обоих.
Но вот Ольга накинула ремень на плечо.
Глубокая морщина перерезала лоб Георгия, он ссутулился, наклонил голову. Теперь это был старик, и низким звучным голосом он запел:
Я третью ночь не сплю. Мне чудится все то же
Движенье тайное в угрюмой тишине.
Винтовка руку жжет. Тревога сердце гложет,
Как двадцать лет назад ночами на войне.
Но если и сейчас я встречуся с тобою,
Наемных армий вражеский солдат,
То я, седой старик, готовый встану к бою,
Спокоен и суров, как двадцать лет назад.
– Ах, как хорошо! И как этого хромого смелого старика жалко! Молодец, молодец… – бормотала Женя. – Так, так. Играй, Оля! Жаль только, что не слышит тебя наш папа.
После концерта, дружно взявшись за руки, Георгий и Ольга шли по аллее.
– Все так, – говорила Ольга. – Но я не знаю, куда пропала Женя.
– Она стояла на скамье, – ответил Георгий, – и кричала: «Браво, браво!» Потом к ней подошел… – тут Георгий запнулся, – какой‑то мальчик, и они исчезли.
– Какой мальчик? – встревожилась Ольга. – Георгий, вы старше, скажите, что мне с ней делать? Смотрите! Утром я у нее нашла вот эту бумажку!
Георгий прочел записку. Теперь он и сам задумался и нахмурился.
– Не бойся – это значит не слушайся. Ох, и попадись мне этот мальчишка под руку, то‑то бы я с ним поговорила!
Ольга спрятала записку. Некоторое время они молчали. Но музыка играла очень весело, кругом смеялись, и, опять взявшись за руки, они пошли по аллее.
Вдруг на перекрестке в упор они столкнулись с другой парой, которая, так же дружно держась за руки, шла им навстречу. Это были Тимур и Женя.
Растерявшись, обе пары вежливо на ходу раскланялись.
– Вот он! – дергая Георгия за руку, с отчаянием сказала Ольга. – Это и есть тот самый мальчишка.
– Да, – смутился Георгий, – а главное, что это и есть Тимур – мой отчаянный племянник.
– И ты… вы знали! – рассердилась Ольга. – И вы мне ничего не говорили!
Откинув его руку, она побежала по аллее. Но ни Тимура, ни Жени уже видно не было. Она свернула на узкую кривую тропку, и только тут она наткнулась на Тимура, который стоял перед Фигурой и Квакиным.
– Послушай, – подходя к нему вплотную, сказала Ольга. – Мало вам того, что вы облазили и обломали все сады, даже у старух, даже у осиротевшей девчурки; мало тебе того, что от вас бегут даже собаки, – ты портишь и настраиваешь против меня сестренку. У тебя на шее пионерский галстук, но ты просто… негодяй.
Тимур был бледен.
– Это неправда, – сказал он. – Вы ничего не знаете.
Ольга махнула рукой и побежала разыскивать Женю.
Тимур стоял и молчал.
Молчали озадаченные Фигура и Квакин.
– Ну что, комиссар? – спросил Квакин. – Вот и тебе, я вижу, бывает невесело?
– Да, атаман, – медленно поднимая глаза, ответил Тимур. – Мне сейчас тяжело, мне невесело. И лучше бы вы меня поймали, исколотили, избили, чем мне из‑за вас слушать… вот это.
– Чего же ты молчал? – усмехнулся Квакин. – Ты бы сказал: это, мол, не я. Это они. Мы тут стояли, рядом.
– Да! Ты бы сказал, а мы бы тебе за это наподдали, – вставил обрадованный Фигура.
Но, совсем не ожидавший такой поддержки, Квакин молча и холодно посмотрел на своего товарища. А Тимур, трогая рукой стволы деревьев, медленно пошел прочь.
– Гордый, – тихо сказал Квакин. – Хочет плакать, а молчит.
– Давай‑ка сунем ему по разу, вот и заплачет, – сказал Фигура и запустил вдогонку Тимуру еловой шишкой.
– Он… гордый, – хрипло повторил Квакин, – а ты… ты – сволочь! – И, развернувшись, он ляпнул Фигуре кулаком по лбу.
Фигура опешил, потом взвыл и кинулся бежать. Дважды нагоняя его, давал ему Квакин тычка в спину.
Наконец Квакин остановился, поднял оброненную фуражку; отряхивая, ударил ее о колено, подошел к мороженщику, взял порцию, прислонился к дереву и, тяжело дыша, жадно стал глотать мороженое большими кусками.
На поляне возле стрелкового тира Тимур нашел Гейку и Симу.
– Тимур! – предупредил его Сима. – Тебя ищет (он, кажется, очень сердит) твой дядя.
– Да, иду, я знаю.
– Ты сюда вернешься?
– Не знаю.
– Тима! – неожиданно мягко сказал Гейка и взял товарища за руку. – Что это? Ведь мы же ничего плохого никому не сделали. А ты знаешь, если человек прав…
– Да, знаю… то он не боится ничего на свете. Но ему все равно больно.
Тимур ушел.
К Ольге, которая несла домой аккордеон, подошла Женя.
– Оля!
– Уйди! – не глядя на сестру, ответила Ольга. – Я с тобой больше не разговариваю. Я сейчас уезжаю в Москву, и ты без меня можешь гулять с кем хочешь, хоть до рассвета.
– Но, Оля…
– Я с тобой не разговариваю. Послезавтpa мы переедем в Москву. А там подождем папу.
– Да! Папа, а не ты – он все узнает! – в гневе и слезах крикнула Женя и помчалась разыскивать Тимура.
Она разыскала Гейку, Симакова и спросила, где Тимур.
– Его позвали домой, – сказал Гейка. – На него за что‑то из‑за тебя очень сердит дядя.
В бешенстве топнула Женя ногой и, сжимая кулаки, вскричала:
– Вот так… ни за что… и пропадают люди!
Она обняла ствол березы, но тут к ней подскочили Таня и Нюрка.
– Женька! – закричала Таня. – Что с тобой? Женя, бежим! Там пришел баянист, там начались танцы – пляшут девчонки.
Они схватили ее, затормошили и подтащили к кругу, внутри которого мелькали яркие, как цветы платья, блузки и сарафаны.
– Женя, плакать не надо! – так же, как всегда, быстро и сквозь зубы сказала Нюрка. – Меня когда бабка колотит, и то я не плачу! Девочки, давайте лучше в круг!.. Прыгнули!
– «Пр‑рыгнули»! – передразнила Нюрку Женя.
И, прорвавшись через цепь, они закружились, завертелись в отчаянно веселом танце.
Когда Тимур вернулся домой, его подозвал дядя.
– Мне надоели твои ночные похождения, – говорил Георгий. – Надоели сигналы, звонки, веревки. Что это была за странная история с одеялом?
– Это была ошибка.
– Хороша ошибка! К этой девочке ты больше не лезь: тебя ее сестра не любит.
– За что?
– Не знаю. Значит, заслужил. Что это у тебя за записки? Что это за странные встречи в саду на рассвете? Ольга говорит, что ты учишь девочку хулиганству.
– Она лжет, – возмутился Тимур, – а еще комсомолка! Если ей что непонятно, она могла бы позвать меня, спросить. И я бы ей на все ответил.
– Хорошо. Но пока ты ей еще ничего не ответил, я запрещаю тебе подходить к их даче, и вообще, если ты будешь самовольничать, то я тебя тотчас же отправлю домой к матери.
Он хотел уходить.
– Дядя, – остановил его Тимур, – а когда вы были мальчишкой, что вы делали? Как играли?
– Мы?.. Мы бегали, скакали, лазили по крышам, бывало, что и дрались. Но наши игры были просты и всем понятны.
Чтобы проучить Женю, к вечеру, так и не сказав сестренке ни слова, Ольга уехала в Москву.
В Москве никакого дела у нее не было. И поэтому, не заезжая к себе, она отправилась к подруге, просидела у нее дотемна и только часам к десяти пришла на свою квартиру. Она открыла дверь, зажгла свет и тут же вздрогнула: к двери в квартиру была пришпилена телеграмма. Ольга сорвала телеграмму и прочла ее. Телеграмма была от папы.
К вечеру, когда уже разъезжались из парка грузовики, Женя и Таня забежали на дачу. Затевалась игра в волейбол, и Женя должна была сменить туфли на тапки.
Она завязывала шнурок, когда в комнату вошла женщина – мать белокурой девчурки. Девочка лежала у нее на руках и дремала.
Узнав, что Ольги нет дома, женщина опечалилась.
– Я хотела оставить у вас дочку, – сказала она. – Я не знала, что нет сестры. Поезд приходит сегодня ночью, и мне надо в Москву – встретить маму.
– Оставьте ее, – сказала Женя. – Что же Ольга… А я не человек, что ли? Кладите ее на мою кровать, а я на другой лягу.
– Она спит спокойно и теперь проснется только утром, – обрадовалась мать. – К ней только изредка нужно подходить и поправлять под ее головой подушку.
Девчурку раздели, уложили. Мать ушла. Женя отдернула занавеску, чтобы видна была через окно кроватка, захлопнула дверь террасы, и они с Таней убежали играть в волейбол, условившись после каждой игры прибегать по очереди и смотреть, как спит девочка.
Только что они убежали, как на крыльцо вошел почтальон. Он стучал долго, а так как ему не откликались, то он вернулся к калитке и спросил у соседа, не уехали ли хозяева в город.
– Нет, – отвечал сосед, – девчонку я сейчас тут видел. Давай я приму телеграмму.
Сосед расписался, сунул телеграмму в карман, сел на скамью и закурил трубку. Он ожидал Женю долго.
Прошло часа полтора. Опять к соседу подошел почтальон.
– Вот, – сказал он. – И что за пожар, спешка? Прими, друг, и вторую телеграмму.
Сосед расписался. Было уже совсем темно. Он прошел через калитку, поднялся по ступенькам террасы и заглянул в окно. Маленькая девочка спала. Возле ее головы на подушке лежал рыжий котенок. Значит, хозяева были где‑то около дома. Сосед открыл форточку и опустил через нее обе телеграммы. Они аккуратно легли на подоконник, и вернувшаяся Женя должна была бы заметить их сразу.
Но Женя их не заметила. Придя домой, при свете луны она поправила сползшую с подушки девчурку, турнула котенка, разделась и легла спать.
Она лежала долго, раздумывая о том: вот она какая бывает, жизнь! И она не виновата, и Ольга как будто бы тоже. А вот впервые они с Ольгой всерьез поссорились.
Было очень обидно. Спать не спалось, и Жене захотелось булки с вареньем. Она спрыгнула, подошла к шкафу, включила свет и тут увидела на подоконнике телеграммы.
Ей стало страшно. Дрожащими руками она оборвала заклейку и прочла.
В первой было:
«Буду сегодня проездом от двенадцати ночи до трех утра тчк Ждите на городской квартире папа».
Во второй:
«Приезжай немедленно ночью папа будет в городе Ольга».
С ужасом глянула на часы. Было без четверти двенадцать. Накинув платье и схватив сонного ребенка, Женя, как полоумная, бросилась к крыльцу. Одумалась. Положила ребенка на кровать. Выскочила на улицу и помчалась к дому старухи молочницы. Она грохала в дверь кулаком и ногой до тех пор, пока не показалась в окне голова соседки.
– Чего стучишь? – сонным голосом спросила она. – Чего озоруешь?
– Я не озорую, – умоляюще заговорила Женя. – Мне нужно молочницу, тетю Машу. Я хотела ей оставить ребенка.
– И что городишь? – захлопывая окно, ответила соседка. – Хозяйка еще с утра уехала в деревню гостить к брату.
Со стороны вокзала донесся гудок приближающегося поезда. Женя выбежала на улицу и столкнулась с седым джентльменом, доктором.
– Простите! – пробормотала она. – Вы не знаете, какой это гудит поезд?
Джентльмен вынул часы.
– Двадцать три пятьдесят пять, – ответил он. – Это сегодня на Москву последний.
– Как последний? – глотая слезы, прошептала Женя. – А когда следующий?
– Следующий пойдет утром, в три сорок. Девочка, что с тобой? – хватая за плечо покачнувшуюся Женю, участливо спросил старик. – Ты плачешь? Может быть, я тебе чем‑нибудь смогу помочь?
– Ах нет! – сдерживая рыдания и убегая, ответила Женя. – Теперь уже мне не может помочь никто на свете.
Дома уткнулась головой в подушку, но тотчас же вскочила и гневно посмотрела на спящую девчурку. Опомнилась, одернула одеяло, столкнула с подушки рыжего котенка.
Она зажгла свет на террасе, в кухне, в комнате, села на диван и покачала головой. Так сидела она долго и, кажется, ни о чем не думала. Нечаянно она задела валявшийся тут же аккордеон. Машинально подняла его и стала перебирать клавиши. Зазвучала мелодия, торжественная и печальная. Женя грубо оборвала игру и подошла к окну. Плечи ее вздрагивали.
Нет! Оставаться одной и терпеть такую муку сил у нее больше нет. Она зажгла свечку и, спотыкаясь, через сад пошла к сараю.
Вот и чердак. Веревка, карта, мешки, флаги. Она зажгла фонарь, подошла к штурвальному колесу, нашла нужный ей провод, зацепила его за крюк и резко повернула колесо.
Тимур спал, когда Рита тронула его за плечо лапой. Толчка он не почувствовал. И, схватив зубами одеяло, Рита стащила его на пол.
Тимур вскочил.
– Ты что? – спросил он, не понимая. – Что‑нибудь случилось?
Собака смотрела ему в глаза, шевелила хвостом, мотала мордой. Тут Тимур услыхал звон бронзового колокольчика.
Недоумевая, кому он мог понадобиться глухой ночью, он вышел на террасу и взял трубку телефона.
– Да, я, Тимур у аппарата… Это кто? Это ты… Ты, Женя?
Сначала Тимур слушал спокойно. Но вот губы его зашевелились, по лицу пошли красноватые пятна. Он задышал часто и отрывисто.
– И только на три часа? – волнуясь, спросил он. – Женя, ты плачешь? Я слышу… Ты плачешь. Не смей! Не надо! Я приду скоро…
Он повесил трубку и схватил с полки расписание поездов.
– Да, вот он, последний, в двадцать три пятьдесят пять. Следующий пойдет только в три сорок. – Он стоит и кусает губы. – Поздно! Неужели ничего нельзя сделать? Нет! Поздно!
Но красная звезда днем и ночью горит над воротами Жениного дома. Он зажег ее сам, своей рукой, и ее лучи, прямые, острые, блестят и мерцают перед его глазами.
Дочь командира в беде! Дочь командира нечаянно попала в засаду.
Он быстро оделся, выскочил на улицу, и через несколько минут он уже стоял перед крыльцом дачи седого джентльмена. В кабинете доктора еще горел свет. Тимур постучался. Ему открыли.
– Ты к кому? – сухо и удивленно спросил его джентльмен.
– К вам, – ответил Тимур.
– Ко мне? – Джентльмен подумал, потом широким жестом распахнул дверь и сказал: – Тогда… прошу пожаловать!..
Они говорили недолго.
– Вот и все, что мы делаем, – поблескивая глазами, закончил свой рассказ Тимур. – Вот и все, что мы делаем, как играем, и вот зачем мне нужен сейчас ваш Коля.
Молча старик встал. Резким движением он взял Тимура за подбородок, поднял его голову, заглянул ему в глаза и вышел.
Он прошел в комнату, где спал Коля, и подергал его за плечо.
– Вставай, – сказал он, – тебя зовут.
– Но я ничего не знаю, – испуганно тараща глаза, заговорил Коля. – Я, дедушка, право, ничего не знаю.
– Вставай, – сухо повторил ему джентльмен. – За тобой пришел твой товарищ.
На чердаке на охапке соломы, охватив колени руками, сидела Женя. Она ждала Тимура. Но вместо него в отверстие окна просунулась взъерошенная голова Коли Колокольчикова.
– Это ты? – удивилась Женя. – Что тебе надо?
– Я не знаю, – тихо и испуганно отвечал Коля. – Я спал. Он пришел. Я встал. Он послал. Он велел, чтобы мы с тобой спустились вниз, к калитке.
– Зачем?
– Я не знаю. У меня у самого в голове какой‑то стук, гудение. Я, Женя, и сам ничего не понимаю.
Спрашивать позволения было не у кого. Дядя ночевал в Москве. Тимур зажег фонарь, взял топор, крикнул собаку Риту и вышел в сад. Он остановился перед закрытой дверью сарая. Он перевел взгляд с топора на замок. Да! Он знал – так делать было нельзя, но другого выхода не было. Сильным ударом он сшиб замок и вывел мотоцикл из сарая.
– Рита! – горько сказал он, становясь на колено и целуя собаку в морду. – Ты не сердись! Я не мог поступить иначе.
Женя и Коля стояли у калитки. Издалека показался быстро приближающийся огонь. Огонь летел прямо на них, послышался треск мотора. Ослепленные, они зажмурились, попятились к забору, как вдруг огонь погас, мотор заглох и перед ними очутился Тимур.
– Коля, – сказал он, не здороваясь и ничего не спрашивая, – ты останешься здесь и будешь охранять спящую девчонку. Ты отвечаешь за нее перед всей нашей командой. Женя, садись. Вперед! В Москву!
Женя вскрикнула что было у нее силы, обняла Тимура и поцеловала.
– Садись, Женя, садись! – стараясь казаться суровым, кричал Тимур. – Держись крепче! Ну, вперед! Вперед, двигаем!
Мотор затрещал, гудок рявкнул, и вскоре красный огонек скрылся из глаз растерявшегося Коли.
Он постоял, поднял палку и, держа ее наперевес, как ружье, обошел вокруг ярко освещенной дачи.
– Да, – важно шагая, бормотал он. – Эх, и тяжела ты, солдатская служба! Нет тебе покоя днем, нет и ночью!
Время подходило к трем ночи. Полковник Александров сидел у стола, на котором стоял остывший чайник и лежали обрезки колбасы, сыра и булки.
– Через полчаса я уеду, – сказал он Ольге. – Жаль, что так и не пришлось мне повидать Женьку. Оля, ты плачешь?
– Я не знаю, почему она не приехала. Мне ее так жалко, она тебя так ждала. Теперь она совсем сойдет с ума. А она и так сумасшедшая.
– Оля, – вставая, сказал отец, – я не знаю, я не верю, чтобы Женька могла попасть в плохую компанию, чтобы ее испортили, чтобы ею командовали. Нет! Не такой у нее характер.
– Ну вот! – огорчилась Ольга. – Ты ей только об этом скажи. Она и так заладила, что характер у нее такой же, как у тебя. А чего там такой! Она залезла на крышу, спустила через трубу веревку. Я хочу взять утюг, а он прыгает кверху. Папа, когда ты уезжал, у нее было четыре платья. Два – уже тряпки. Из третьего она выросла, одно я ей носить пока не даю. А три новых я ей сама сшила. Но все на ней так и горит. Вечно она в синяках, царапинах. А она, конечно, подойдет, губы бантиком сложит, глаза голубые вытаращит. Ну конечно, все думают – цветок, а не девочка. А пойди‑ка. Ого! Цветок! Тронешь и обожжешься. Папа, ты не выдумывай, что у нее такой же, как у тебя, характер. Ей только об этом скажи! Она три дня на трубе плясать будет.
– Ладно, – обнимая Ольгу, согласился отец. – Я ей скажу. Я ей напишу. Ну и ты, Оля, не жми на нее очень. Ты скажи ей, что я ее люблю и помню, что мы вернемся скоро и что ей обо мне нельзя плакать, потому что она дочь командира.
– Все равно будет, – прижимаясь к отцу, сказала Ольга. – И я дочь командира. И я буду тоже.
Отец посмотрел на часы, подошел к зеркалу, надел ремень и стал одергивать гимнастерку. Вдруг наружная дверь хлопнула. Раздвинулась портьера. И, как‑то угловато сдвинув плечи, точно приготовившись к прыжку, появилась Женя.
Но, вместо того чтобы вскрикнуть, подбежать, прыгнуть, она бесшумно, быстро подошла и молча спрятала лицо на груди отца. Лоб ее был забрызган грязью, помятое платье в пятнах. И Ольга в страхе спросила:
– Женя, ты откуда? Как ты сюда попала?
Не поворачивая головы, Женя отмахнулась кистью руки, и это означало: «Погоди!.. Отстань!.. Не спрашивай!..»
Отец взял Женю на руки, сел на диван, посадил ее к себе на колени. Он заглянул ей в лицо и вытер ладонью ее запачканный лоб.
– Да, хорошо! Ты молодец человек, Женя!
– Но ты вся в грязи, лицо черное! Как ты сюда попала? – опять спросила Ольга.
Женя показала ей на портьеру, и Ольга увидела Тимура.
Он снимал кожаные автомобильные краги. Висок его был измазан желтым маслом. У него было влажное, усталое лицо честно выполнившего свое дело рабочего человека. Здороваясь со всеми, он наклонил голову.
– Папа! – вскакивая с колен отца и подбегая к Тимуру, сказала Женя. – Ты никому не верь! Они ничего не знают. Это Тимур – мой очень хороший товарищ.
Отец встал и, не раздумывая, пожал Тимуру руку. Быстрая и торжествующая улыбка скользнула по лицу Жени – одно мгновение испытующе глядела она на Ольгу. И та, растерявшаяся, все еще недоумевающая, подошла к Тимуру:
– Ну… тогда здравствуй…
Вскоре часы пробили три.
– Папа, – испугалась Женя, – ты уже встаешь? Наши часы спешат.
– Нет, Женя, это точно.
– Папа, и твои часы спешат тоже. – Она подбежала к телефону, набрала «время», и из трубки донесся ровный металлический голос:
– Три часа четыре минуты!
Женя взглянула на стену и со вздохом сказала:
– Наши спешат, но только на одну минуту. Папа, возьми нас с собой на вокзал, мы тебя проводим до поезда!
– Нет, Женя, нельзя. Мне там будет некогда.
– Почему? Папа, ведь у тебя билет уже есть?
– Есть.
– В мягком?
– В мягком.
– Ох, как и я хотела бы с тобой поехать далеко‑далеко в мягком!..
И вот не вокзал, а какая‑то станция, похожая на подмосковную товарную, пожалуй, на Сортировочную. Пути, стрелки, составы, вагоны. Людей не видно. На линии стоит бронепоезд. Приоткрылось железное окно, мелькнуло и скрылось озаренное пламенем лицо машиниста. На платформе в кожаном пальто стоит отец Жени – полковник Александров. Подходит лейтенант, козыряет и спрашивает:
– Товарищ командир, разрешите отправляться?
– Да! – Полковник смотрит на часы: три часа пятьдесят три минуты. – Приказано отправляться в три часа пятьдесят три минуты.
Полковник Александров подходит к вагону и смотрит. Светает, но в тучах небо. Он берется за влажные поручни. Перед ним открывается тяжелая дверь. И, поставив ногу на ступеньку, улыбнувшись, он сам себя спрашивает:
– В мягком?
– Да! В мягком…
Тяжелая стальная дверь с грохотом захлопывается за ним. Ровно, без толчков, без лязга вся эта броневая громада трогается и плавно набирает скорость. Проходит паровоз. Плывут орудийные башни. Москва остается позади. Туман. Звезды гаснут. Светает.
…Утром, не найдя дома ни Тимура, ни мотоцикла, вернувшийся с работы Георгий тут же решил отправить Тимура домой к матери. Он сел писать письмо, но через окно увидел идущего по дорожке красноармейца.
Красноармеец вынул пакет и спросил:
– Товарищ Гараев?
– Да.
– Георгий Алексеевич?
– Да.
– Примите пакет и распишитесь.
Красноармеец ушел. Георгий посмотрел на пакет и понимающе свистнул. Да! Вот и оно, то самое, чего он уже давно ждал. Он вскрыл пакет, прочел и скомкал начатое письмо. Теперь надо было не отсылать Тимура, а вызывать его мать телеграммой сюда на дачу.
В комнату вошел Тимур – и разгневанный Георгий стукнул кулаком по столу. Но следом за Тимуром вошли Ольга и Женя.
– Тише! – сказала Ольга. – Ни кричать, ни стучать не надо. Тимур не виноват. Виноваты вы, да и я тоже.
– Да, – подхватила Женя, – вы на него не кричите. Оля, ты до стола не дотрагивайся. Вон этот револьвер у них очень громко стреляет.
Георгий посмотрел на Женю, потом на револьвер, на отбитую ручку глиняной пепельницы. Он что‑то начинает понимать, он догадывается, и он спрашивает:
– Так это тогда ночью здесь была ты, Женя?
– Да, это была я. Оля, расскажи человеку все толком, а мы возьмем керосин, тряпку и пойдем чистить машину.
…На следующий день, когда Ольга сидела на террасе, через калитку прошел командир. Он шагал твердо, уверенно, как будто бы шел к себе домой, и удивленная Ольга поднялась ему навстречу. Перед ней в форме капитана танковых войск стоял Георгий.
– Это что же? – тихо спросила Ольга. – Это опять… новая роль оперы?
– Нет, – отвечал Георгий. – Я на минуту зашел проститься. Это не новая роль, а просто новая форма.
– Это, – показывая на петлицы и чуть покраснев, спросила Ольга, – то самое?.. «Мы бьем через железо и бетон прямо в сердце»?
– Да, то самое. Спойте мне и сыграйте, Оля, что‑нибудь на дальнюю путь‑дорогу.
Он сел. Ольга взяла аккордеон:
…Летчики‑пилоты! Бомбы‑пулеметы!
Вот и улетели в дальний путь.
Вы когда вернетесь?
Я не знаю, скоро ли,
Только возвращайтесь…
хоть когда‑нибудь.
Гей! Да где б вы ни были,
На земле, на небе ли,
Над чужими ль странами –
Два крыла,
Крылья краснозвездные,
Милые и грозные,
Жду я вас по‑прежнему,
Как ждала.
– Вот, – сказала она. – Но это все про летчиков, а о танкистах я такой хорошей песни не знаю.
– Ничего, – попросил Георгий. – А вы найдите мне и без песни хорошее слово.
Ольга задумалась, и, отыскивая нужное хорошее слово, она притихла, внимательно поглядывая на его серые и уже не смеющиеся глаза.
Женя, Тимур и Таня были в саду.
– Слушайте, – предложила Женя. – Георгий сейчас уезжает. Давайте соберем ему на проводы всю команду. Давайте грохнем по форме номер один позывной сигнал общий. То‑то будет переполоху!
– Не надо, – отказался Тимур.
– Почему?
– Не надо! Мы других так никого не провожали.
– Ну, не надо так не надо, – согласилась Женя. – Вы тут посидите, я пойду воды напиться.
Она ушла, а Таня рассмеялась.
– Ты чего? – не понял Тимур.
Таня рассмеялась еще громче.
– Ну и молодец, ну и хитра у нас Женька! «Я пойду воды напиться»!
– Внимание! – раздался с чердака звонкий, торжествующий голос Жени. – Подаю по форме номер один позывной сигнал общий.
– Сумасшедшая! – подскочил Тимур. – Да сейчас сюда примчится сто человек! Что ты делаешь?
Но уже закрутилось, заскрипело тяжелое колесо, вздрогнули, задергались провода: «Три – стоп», «три – стоп», остановка! И загремели под крышами сараев, в чуланах, в курятниках сигнальные звонки, трещотки, бутылки, жестянки. Сто не сто, а не меньше пятидесяти ребят быстро мчались на зов знакомого сигнала.
– Оля, – ворвалась Женя на террасу, – мы пойдем провожать тоже! Нас много. Выгляни в окошко.
– Эге, – отдергивая занавеску, удивился Георгий. – Да у вас команда большая. Ее можно погрузить в эшелон и отправить на фронт.
– Нельзя! – вздохнула, повторяя слова Тимура, Женя. – Крепко‑накрепко всем начальникам и командирам приказано гнать оттуда нашего брата по шее. А жаль! Я бы и то куда‑нибудь там… в бой, в атаку. Пулеметы на линию огня!.. Пер‑р‑вая!
– Пер‑р‑вая… ты на свете хвастунишка и атаман! – передразнила ее Ольга, и, перекидывая через плечо ремень аккордеона, она сказала: – Ну что ж, если провожать, так провожать с музыкой.
Они вышли на улицу. Ольга играла на аккордеоне. Потом ударили склянки, жестянки, бутылки, палки – это вырвался вперед самодельный оркестр, и грянула песня.
Они шли по зеленым улицам, обрастая все новыми и новыми провожающими. Сначала посторонние люди не понимали: почему шум, гром, визг? О чем и к чему песня? Но, разобравшись, они улыбались и кто про себя, а кто и вслух желали Георгию счастливого пути. Когда они подходили к платформе, мимо станции, не останавливаясь, проходил военный эшелон.
В первых вагонах были красноармейцы. Им замахали руками, закричали. Потом пошли открытые платформы с повозками, над которыми торчал целый лес зеленых оглобель. Потом – вагоны с конями. Кони мотали мордами, жевали сено. И им тоже закричали «ура». Наконец промелькнула платформа, на которой лежало что‑то большое, угловатое, тщательно укутанное серым брезентом. Тут же, покачиваясь на ходу поезда, стоял часовой. Эшелон исчез, подошел поезд. И Тимур попрощался с дядей.
К Георгию подошла Ольга.
– Ну, до свиданья! – сказала она. – И, может быть, надолго?
Он покачал головой и пожал ей руку:
– Не знаю… Как судьба!
Гудок, шум, гром оглушительного оркестра. Поезд ушел. Ольга была задумчива. В глазах у Жени большое и ей самой непонятное счастье.
Тимур взволнован, но он крепится.
– Ну вот, – чуть изменившимся голосом сказал он, – теперь я и сам остался один. – И, тотчас же выпрямившись, он добавил: – Впрочем, завтра ко мне приедет мама.
– А я? – закричала Женя. – А они? – Она показала на товарищей. – А это? – И она ткнула пальцем на красную звезду.
– Будь спокоен! – отряхиваясь от раздумья, сказала Тимуру Ольга. – Ты о людях всегда думал, и они тебе отплатят тем же.
Тимур поднял голову. Ах, и тут, и тут не мог он ответить иначе, этот простой и милый мальчишка!
Он окинул взглядом товарищей, улыбнулся и сказал:
– Я стою… я смотрю. Всем хорошо! Все спокойны. Значит, и я спокоен тоже!
1940
На графских развалинах
I
Из травы выглянула курчавая белокурая голова, два ярко‑синих глаза, и послышался сердитый шепот:
– Валька… Валька… да заползай же ты, идол, справа! Заползай сзаду, а то он у‑ч‑ует. Густые лопухи зашевелились, и по их колыхавшимся верхушкам можно было догадаться, что кто‑то осторожно ползет по земле.
Вдруг белокурая голова охотника опять вынырнула из травы. Свистнула пущенная стрела и, глухо стукнувшись о доски гнилого забора, упала.
Большой, жирный кот испуганно рванулся на крышу покривившейся бани и стремительно исчез в окне чердака.
– Ду‑урак… Эх, ты! – негодуя, проговорил охотник поднимающемуся с земли товарищу. – Я же тебе говорил – заползай. Там бы сзаду как удобно, а теперь на‑ко, выкуси… Когда его опять уследишь.
– Заползал бы сам, Яшка. Там крапива, я и то два раза обжегся.
– «Крапива»! Когда на охоте, то тут не до крапивы. Тебе бы еще половик подостлать.
– А раз она жжется!
– Так ты перетерпи. Почему же я‑то терплю… Хочешь, я сейчас голой рукой ее сорву и не сморгну даже? Вру, думаешь?
Яшка вытер влажную руку, выдернул большой крапивный куст и, неестественно широко вылупив глаза, спросил, торжествуя:
– Ну что, сморгнул? Эх ты, нюня.
– Я не нюня вовсе, – обиженно ответил Валька. – Я тоже могу, только не хочу.
– А ты захоти… Ну‑ка, слабо захотеть?
Веснушчатое курносое лицо Вальки покраснело; не принять вызова он теперь не мог.
Он подошел к крапиве, заколебался было, но, почувствовав на себе насмешливый взгляд товарища, рывком выдернул большую, старую крапивину. Губы его задрожали, глаза заслезились; однако, силясь вызвать улыбку, он сказал, немного заикаясь:
– И я тоже не сморгнул.
– Верно! – по‑чистому согласился Яшка. – Раз не сморгнул, значит, не сморгнул. Только я все‑таки посередке хватал, а ты под корешок, а под корешком у ей жало слабже. Ну, да и то ладно! Знаешь что? Пойдем давай во двор, там девчонки играют, а мы им сполох устроим.
– А мать дома?
– Нет. Она на станцию молоко продавать пошла. Никого дома нету.
Во дворе возле забора домовитые и стрекотливые, как сороки, две девочки накрыли сломанный стул и табурет старым одеялом и, высунувшись из своего шалаша, приветливо зазывали двух других девчонок:
– Заходите, пожалуйста, в гости! У нас сегодня пироги с вареньем. Заходите, пожалуйста!
Но едва только гости чинно направились на зов, как хозяйки шалаша испуганно переглянулись:
– Мальчишки идут!
Яшка и Валька приближались медленно, спокойно, ничем не выдавая на этот раз своих истинных намерений.
– Играете? – спросил Яшка.
– У‑ухо‑дите! Чего вы лезете? Мы к вам не лезем, – плаксиво сказала Нюрка, Яшкина сестренка.
– Отчего же нам уходить? – еще мягче спросил Яшка. – Мы посмотрим да и пойдем дальше. Это что у вас такое? – И он ткнул пальцем в одеяло.
– Это наш дом, – ответила Нюрка, несколько озадаченная таким необычно мирным подходом.
– До‑ом? А разве дома из одеялов строят? Дома строят из бревен или из кирпича. Вы бы потаскали кирпичей с «Графского» и построили крепкий, а этот чуть толкнешь – он и рассыплется.
И Яшка потрогал ногою табуретку, чем вызвал немалую панику у обитателей шалаша.
– Ну, ладно. А где же у вас пирог?
– Вот тут, – тревожно следя за каждым движением Яшки, ответила Нюрка.
– Вот дуры‑то! Все у них не по‑людски. Дом из одеяла, а пироги из глины. А ну‑ка, съешь один пирог, ну‑ка, кусни. А… не хочешь? Людей такой дрянью угощаешь, а сама не хочешь… Валька, давай мы все ихние пироги им в рот запихаем. Сами напекли, пускай и жрут.
– Я‑а‑а‑шка! – безнадежно‑тоскливо в один голос затянули девчонки. – Я‑а‑шка… у‑уходи, ху‑ли‑и‑га‑ан.
– А… вы еще ругаться! Валька, в атаку на это бандитское гнездо!
Только‑только угроза разгрома и расправы вплотную нависла над мирными обитателями шалаша, как вдруг Яшка почувствовал, что кто‑то крепко взял его сзади за вихор.
Девчонки, точно по команде, перестали выть. Яшка обернулся и увидал Валькины пятки, исчезающие за забором, да рассерженное лицо матери, вернувшейся с вокзала.
– Марш домой! – крикнула мать, давая ему шлепка. – Ишь, разбойник, и игры‑то у него разбойные… Смотри‑ка, какой Петлюра выискался! Вот погоди, придет отец – он тебе покажет, как атаманствовать!
II
Отец у Яшки старый – уже пятьдесят четыре года стукнуло. Служит он сторожем в совете, а ран<
Историки об Елизавете Петровне: Елизавета попала между двумя встречными культурными течениями, воспитывалась среди новых европейских веяний и преданий...
Автоматическое растормаживание колес: Тормозные устройства колес предназначены для уменьшения длины пробега и улучшения маневрирования ВС при...
Биохимия спиртового брожения: Основу технологии получения пива составляет спиртовое брожение, - при котором сахар превращается...
Архитектура электронного правительства: Единая архитектура – это методологический подход при создании системы управления государства, который строится...
© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!