Глава шестая. Разделяй и властвуй

 

Как только первые крестоносцы показались на широкой крепостной стене, защищавшей священный город, мусульмане сломались. В клубах удушливого дыма и искр, что так некстати нес в их сторону ветер, воины Ифтикар эд‑Даула обратились в бегство. Вместе с ними перестали сопротивляться защитники из числа горожан. Стена с настроенными катапультами, баллистами, что были ничуть не хуже французских, с кипящими водой и маслом котлами и трупами мусульман, среди которых было немало богато одетых, в считанные минуты опустела. Воины, слабо огрызаясь, отступали к башне Давида, где укрывался эмир, и Храмовой горе. Горожане же бежали спасать свои дома и богатства, прятать жен и детей. В городе воцарились суматоха и хаос.

Осадная башня продолжала извергать на стену все новые толпы людей, топавших и толкавшихся по подъемному мосту. Французы‑лотарингцы из отряда Готфрида спустились со стены вниз и открыли ворота святого Стефана, именуемые еще Овечьими или Иосафатскими. Теперь разграблению города не мешало ничто.

– Сеньор Гуго, ворота открылись!

Работа у катапульты приостановилась, и все с нетерпением вглядывались в сторону стен.

– Свершилось, хвала Небесам!

– Отомстим сарацинам!

– Эй, Роже, подай мне Мистраля! Эктор! Копья, секиру и запасной меч!

Оруженосцы бросились к лагерю, где со вчерашнего утра томились оседланные кони. Было видно, как слуги и сквайры со стороны лагеря и Иосафатской долины подгоняют боевых коней своим рыцарям‑господам.

– До встречи у Гроба Господня! – не в силах ждать, рыцарь Ксавье, что два дня трудился с шевалье де Пейеном у катапульты, бросился вперед, вращая обнаженным мечом, чтобы размять кисть перед боем.

– Синьоре, синьоре… – инженер Пабло заметался вокруг катапульты. – Синьоре… машина!

– Охраняй её здесь! – в радостном исступлении засмеялся Гуго. – Ведь граф Готфрид тебе хорошо заплатил!

У ворот святого Стефана была давка. Ржали лошади, и всадники‑рыцари ломились напролом. У кого не было лошадей, те толкались между крестьян и простолюдинов. Гуго заметил грозного рыцаря с длинным копьем, сидящего верхом на невысоком местном осле причудливой изабелловой масти. Сапоги рыцаря почти касались земли, а ослик мелко семенил и спотыкался под тяжестью ноши. Вид их был настолько нелеп и смешон, что Гуго вновь засмеялся.

Многие латиняне не дожидались своей очереди у ворот и лезли по штурмовым лестницам и через башню на стены. Там уже никто не сдерживал их.

Роже и Эктор подъехали верхом. Под Эктором, везшим оружие рыцаря, был гнедой мул, Роже ехал на рыжей берберийской кобыле – верховой лошади Гуго. Собственную лошадь оруженосца отбили у водопоя мавры. В поводу Роже вел храпящего Мистраля. Жеребец изрядно застоялся и гарцевал, взбрыкивая задними ногами и мотая хвостом.

Гуго не без труда взобрался на боевого коня. Сказывалась чудовищная усталость. Тронулись – разыгравшегося Мистраля не нужно было подгонять, наоборот, Гуго сдерживал повод и слегка отклонялся назад, чтобы придержать любимца.

После невообразимой давки в воротах их буквально внесло в город. Промелькнул над головой массивный каменный свод, проплыли серовато‑желтые стены – на секунду потянуло прохладой, и крепостная стена осталась за спиной.

Свершилось! Вот оно! Миг, который Гуго не раз воображал в мечтах и которого ждал три года.

И увиденное превзошло все ожидания. Древний город был величественен и сказочно красив. Невозмутимые древние стены домов и храмов помнили не один набег, не одно завоевание. Ассирийцы и вавилоняне, римляне и греки, сельджуки и сарацины, теперь латиняне… А завтра – кто‑то другой. Каждый камень мог рассказать о многом.

После безводных, вырубленных топорами и вытоптанных лошадьми окрестностей, городская зелень радовала глаз. Виноградные лозы вились по заборам и стенам. Серебрились листвой оливы, усыпанные множеством побуревших маслин. Высокие белоствольные платаны давали тень, густые смоковницы сыпали сочные зреющие смоквы прямо под ноги.

Широкая мощеная улица вела вперед, по ней бежала толпа крестоносцев и ручьями растекалась по сторонам. Сейчас многих волновало только одно – захватить дом побогаче. Независимо от того, кто ты – блистательный барон или беглый крестьянин, и на что претендуешь – на сарацинский дворец или лачугу еврея. Прибитый на входные двери щит, шлем, шапка или перчатка, обломок копья или монашеские четки – все говорило о том, что дом уже занят.

По правую руку – Гуго уже знал от Пустынника Пьера – было место рождения Пресвятой Девы. Слева, еще за одной стеной, на возвышенном месте, высились дивные купола мечетей Омара и Аль‑Акса. Гуго в течение двух дней штурма постоянно видел их из‑за крепостной стены, но здесь, вблизи, построенные на руинах Соломонова храма, они были торжественнее и великолепней. У Гуго неясно заколотилось сердце, словно в предчувствии чего‑то важного и большого, от чего будет зависеть его судьба, что вошло в его жизнь и никогда не отпустит. Казалось, невидимая нить пронизала его грудь и тянула туда, на Храмовую гору. Ощущение было неожиданным и непонятным, поскольку вид мечетей, наоборот, должен был вызывать гнев в его сердце. Гуго списал это на усталость и общее возбуждение.

На крышах мечети укрывалось множество людей – издалека можно было рассмотреть, что это, в основном, мусульманские женщины и дети. Здесь, за стенами Харам‑аш‑Шерифа, собралось почти все мусульманское население Иерусалима. Потому сарацины продолжали ожесточенно сопротивляться, и бой был особенно силен.

Позже Гуго узнал, почему Храмовая гора была столь дорога мусульманам. Хромой конюх‑сириец, которого Гуго купил спустя несколько лет, рассказал, что пророк Мухаммед вознесся на небо на своем крылатом коне именно с этого места. Так учит Коран.

Теперь же, смущенный своим неведомым волнением, Гуго выслал Мистраля вперед и бойня вокруг Харам‑аш‑Шерифа осталась позади слева.

В сопровождении оруженосцев он поскакал прямо – туда, где по его расчетам, находилась церковь Гроба Господня.

Вокруг повсюду валялись искалеченные тела людей. В основном, горожан. Греков, сирийцев, евреев, египтян и армян… На чьи головы обрушивать топоры и мечи, крестоносцы не разбирались. Все, кто был по эту сторону крепостной стены, автоматически считались врагами. Тех, кому удавалось подать признаки жизни, тут же добивали.

Некоторые дома были объяты огнем. Отчетливо было видно, как вдоль стены бежала растрепанная девчушка, маленькая, лет семи. Один из рыцарей, на гнедом тяжелом коне, без труда догнал её, наклонился, схватил за плечо и с легкостью швырнул детское тельце в пылающее окно дома. Не оборачиваясь на пронзительный крик, выхватил меч и поскакал дальше.

Резня, что творилась вокруг, превзошла бойню в Антиохии и Маарре. Ярость крестоносцев нашла свой выход и била, как струя воды из прорвавшейся плотины. Знал ли Иерусалим со времен Навуходоносора подобное избиение?

И Гуго де Пейен мало чем отличался от других франков. Воспоминания о крестном ходе и горечь от оскорблений со стороны мусульман снова захлестнули его. Вновь и вновь перебирая в мыслях проклятия и оскорбления, так красочно переведенные Пустынником Пьером, Гуго все больше распалял себя. В висках клокотало от гнева. Впереди показался мужчина с семьей, в длинной светлой одежде. По чалме на голове нетрудно было понять, что перед ним – мусульманин. Люди бежали к Храмовой горе, надеясь отыскать там защиту. Увидев рыцаря на вороном боевом коне, они испуганно остановились, озираясь по сторонам и выискивая глазами двор или проход, в котором можно было скрыться. Тщетно. Гуго подхватил копьё из рук сквайра и тронул пятками брюхо коня. Мужчина отчаянно сжал руку жены. Он не закричал, лишь широко распахнутые глаза и искривленный приоткрытый рот выражали страдание. От удара копье звонко хрустнуло, и рыцарь разжал ладонь, чтобы не вывернуть руку и не вылететь из седла. Позади он расслышал безумный женский крик, свист мечей и глухой звук падения – оруженосцы не остались без дела. Единственное, о чем пожалел Гуго – что первое копье стоило приберечь для вооруженных людей, что он вскоре и сделал с запасным. Второе копье осталось в груди сарацина, которого не спасла легкая кольчуга. Оставшись без копий, Гуго выхватил меч и не выпускал его из рук до самого утра.

Вскоре стало понятно, почему мусульмане бегут навстречу – сзади на них напирали люди Танкреда. Отряды Танкреда Тарентского и герцога Роберта проломили стену на западе, возле башни Голиафа, и тоже ринулись в город, круша все на своем пути. Танкред и Гастон Беарнский наметили своей целью мечеть Омара, справедливо полагая, что главные сокровища Иерусалима должны находиться там.

В мусульманском квартале – от Храмовой горы до Дамасских ворот, многие дома пылали. Гуго де Пейен внес и свою лепту.

– Факел, Роже!

Роже выхватил горящую жердь и, подскакав, вручил её господину. Гуго повернул Мистраля к одному из домов и поднес факел к соломенной крыше. Язычки огня скользнули по сухой соломе вверх, потрескивая и разгораясь. Потянуло сизым дымком. Убедившись, что крыша взялась, Гуго швырнул горящую жердь в зарешеченное окно дома. Внутри раздался женский визг. К окну метнулась старуха в намотанном на голову черно‑красном платке и большим пористым носом. Она схватилась за решетку сухой рукой и стала что‑то злобно кричать, показывая на Гуго пальцем. Слов Гуго понять не мог и не желал, но догадывался, что на него шлют проклятия.

Двигаться вперед становилось сложнее. Со стороны Скорняжной улицы, выкрикивая то ругань, то слова псалмов и молитв, двигалась встречная толпа крестоносцев. Гуго свернул направо. Настигая бегущих горожан, он яростно рубил мечом, словно в каком‑то пьяном исступлении. Впереди вновь показалась стена и массивные ворота – это была северная часть укрепления, совсем недавно охранявшаяся лучше всех – по башням легко узнавались Дамасские ворота.

На удивление, сейчас здесь было спокойно – основные бои по‑прежнему шли на востоке у Храмовой горы и на юго‑западе у башни Давида.

Пора было подумать и о самом себе. На глаза благородному рыцарю бросился просторный дом с высоким кипарисом у входа. Над дверями был выбит крест, что Гуго посчитал знаком.

– Эй, господа, прикройте меня! Этот крест – он дарован нам Богом!

На дом, как оказалось, уже претендовала пара простолюдинов, но двери еще не были вскрыты. Простолюдины дрались и с руганью отталкивали друг друга.

Гуго пришпорил Мистраля, и тот с места пошел в намет, прямо на дверь дома. Увидев раздутые ноздри жеребца совсем рядом, простолюдины бросились в сторону.

– Собака! – уворачиваясь, выругался один из них, показав гнилые зубы.

В другой раз за подобное оскорбление, нанесенное холопом рыцарю, Гуго бы нещадно расправился с обидчиком, но сейчас не хотелось терять силы и время. Тем более что де Пейен был уверен в своей правоте – выгравированный над входом крест он принял за перст Божий.

Небольшая арочная дверь, укрепленная полосками железа, была хорошо заперта изнутри. Кто‑то прятался в доме.

– Эктор, подай секиру!

После нескольких ударов дверь поддалась.

– Роже, за мной! Эктор, придержи лошадь.

Гуго ворвался в дом, держа меч наготове. Он оказался под крышей в первый раз с того момента, когда вел монашка к баронам на горе Сион. Было хорошо и прохладно. Не чувствовалось запаха затхлости и плесени, присущего домам Европы. Наоборот, веяло чем‑то сухим, легким и очень приятным – возможно пряностью, благовонием или какой‑нибудь сушеной травой – восточный быт был нов и неясен. Рыцарь оказался в просторной комнате с двумя окнами со ставнями и металлическими решетками, выходящими на улицу. Убранство было простым. Единственным украшением была фреска в неярких тонах прямо напротив двери. Шерстяной ковер на стене. Полка с медной и серебряной посудой. Большой окованный железом сундук, накрытый белой серпянкой, рядом длинный дубовый стол и вдоль него кровати. Похоже, хозяева, как в старину, предпочитали вкушать пищу лежа. В углу слева – маленькая дверь, ведущая, наверное, в кладовку.

– Там могут быть сарацины! – Роже ногой вышиб дверцу и скрылся внутри. – Здесь есть подвал. Я осмотрю!

Грохнула крышка люка.

Справа от фрески была вторая дверь – Гуго устремился к ней и с размаху врезался плечом. Глаза резануло светом – незапертая дверь вела во внутренний дворик. Гуго огляделся, как рассматривают дети внезапный подарок. Невысокая смоковница – под ней несколько упавших плодов, пара оливковых деревьев. Огромные глиняные сосуды – для масла или зерна, еще один – для сбора воды с крыши, вокруг – небольшие пристройки. Легкая лестница сбоку вела на террасу второго этажа, где, вероятно, было еще несколько комнат. Со стены и крыши террасы свешивались виноградные лозы с завязями недозрелых гроздей, а по краю плоской крыши разгуливали небольшие сизые горлинки, кружась и воркуя.

Надо сказать, что увиденным сеньор де Пейен остался очень доволен.

Внезапно откуда‑то показался старик с непокрытой головой, без чалмы – может армянин, может, сириец. В длинном светлом хитоне‑рубахе, в каких обычно ходили небогатые горожане. Старик шел прямо на рыцаря, протягивая худые морщинистые руки, и что‑то говорил ему на местном наречии – Гуго не понял ни слова. В голове мелькнула мысль, что горожанин безобиден и в доме нужны новые слуги, в то же время он был слишком немощен и слаб, чтобы полноценно работать.

В это время старик подошел слишком близко, и это решило его участь. Гуго замахнулся мечом. Старик отшатнулся назад, пытаясь прикрыться правой рукой – левую он все так же умоляюще протягивал к рыцарю, и удар пришелся по касательной. Меч отсек руку – ту самую, что тянулась к Гуго, и распорол бок вместе с хитоном. Из артерии брызнула кровь, оставив масляные пятна на кольчуге шевалье, несколько горячих капель ударили в лицо. Старик с криком упал.

Гуго, не оглядываясь, побежал по лестнице вверх – в комнатах могли прятаться люди. Горлицы шумно взлетели. Крестоносец ворвался в первую комнату – она была проходная, дверной проем вел во вторую – с полками до потолка, заложенными пергаментами и свитками, словно он оказался в библиотеке какого‑нибудь монастыря, чей епископ заботиться о просвещении. Во всяком случае, ни сокровищ, ни сосудов из золота и блюд, более ценных, с точки зрения крестоносцев, здесь тоже не оказалось. Два сундука были открыты – если и были в этом доме богатства, то хозяева их унесли. Было видно, что вещи разбросаны в спешке. У выхода сапог задел свистульку из терракоты – Гуго отпихнул её в сторону, чтобы не раздавить, подумав, что нужно будет отвезти игрушку Тибо.

Однако следующая дверь по террасе принесла ему нежданный сюрприз. В длинной, словно кусок коридора, не очень удобной комнате, обставленной еще аскетичнее прежних, Гуго наткнулся на молодую женщину, лет двадцати пяти. Горожанка, одетая в простой темный хитон, и такую же темную и грубую накидку‑гематий, скрывавшую волосы и лоб, жалась к окну, заделанному решеткой. Через распахнутые ставни светило солнце, и лицо её было сложно рассмотреть, но Гуго сразу почувствовал, что незнакомка очень красива. Тонкие длинные пальцы, гибкое тело и высокий рост выдавали в ней породу, несмотря на убогость одежд. Может, семейство было знатным и попросту разорилось.

Гуго усмехнулся. Тяготы походов, опасность штурмов и боев, смертельная усталость, жажда и голод – все осталось позади. Он и его беззащитная жертва были одни в этом доме. Ни с чем не сравнимое, восхитительное ощущение власти над человеком. Статус победителя. Гуго мог безнаказанно убить свою пленницу – для крестоносца это было благим делом. Мог оставить жить, мог продать в рабство и хорошо заработать – за такую красотку не жалко десятка безантов. А мог… Рыцарь проглотил слюну. Сверху вниз по телу пробежала горячая волна, и голова закружилась. Улыбнувшись, Гуго протянул меч вперед и медленно приподнял острием подол хитона. Ноги женщины были стройными и длинными, а кожа, не знавшая солнечных лучей – шелковистой и белой.

– Охи! – спокойно и жестко ответила женщина, на разных языках подбирая слова. – Нельзя!

К тому, что случилось в следующий момент, Гуго был не готов. Пленница вдруг качнулась навстречу, обхватила тонкими пальцами лезвие меча и направила его в свой живот. Притупившийся за день меч с трудом проткнул кожу и скользко вошел под ребро. Толчок был столь неожиданным и резким, что Гуго потерял равновесие и отшатнулся назад. От падения его спасла только стена позади, и он так и остался стоять, опираясь о стенку плечами и изогнувшись назад под тяжестью кольчуги и сильного женского тела.

Лицо умирающей оказалось совсем близко. Из края рта потекла черно‑красная струйка, а тело стали сотрясать судороги. Гуго хорошо стало слышно, как четко, со странным упрямством бледнеющие губы, раз за разом выговаривают слова:

– Кирие Ису Христе, элейсон мэ! Кирие Ису Христе элейсон мэ!

Сбоку у двери раздался шорох. Невыносимая усталость и тяжесть доспехов не давала Гуго вывернуться и среагировать быстро.

В комнату, пошатываясь как былинка под порывом ветра, вошел старик в покрасневшем хитоне. Левая рука была обрублена по локоть, и было странно, что человек еще не изошел кровью. От вида умирающей женщины лицо его исказилось болью, глаза на миг зажмурились – оставалось только догадываться, кем она ему приходилась – дочерью или внучкой, но потом старик сделал усилие над собой и, на сколько хватало силы духа, ровно произнес на латыни:

– Omnes enim qui acceperint gladium, gladio peribunt.

Услышав знакомые слова – латынь Гуго знал все же с натугой – рыцарь встрепенулся и удивленно посмотрел на говорящего. Удивительным было не то, что в палестинской глухомани звучала знакомые с детства латинские фразы. Нет, странным было другое. Хозяин дома мог бы прикончить его сейчас – краем глаза Гуго заметил рукоять ножа в складках хитона – но старик не пытался сделать этого ни в первый, ни во второй раз. Неприятная догадка проскользнула в голове крестоносца.

Старик же, закончив цитировать Евангельскую фразу, протянул Гуго в сжатой ладони какой‑то предмет. Пальцы с посиневшими лунками ногтей распрямились, и рыцарь увидел небольшую фигурку ящерицы, лежавшей на ладони.

– Похоже, это все, что у него есть! – позади раздался глухой голос Роже. – Простите, монсеньор!

Оруженосец показался в дверном проеме. Короткий взмах меча – сверху вниз, с оттяжкой назад, и старик, словно его свернули дугой, изогнулся и упал на пол, беспомощно соскребая циновку ногой. Хлынувшая из его горла кровь забрызгала сюрко оруженосца.

– Помоги мне, Роже… – прохрипел Гуго:

– Вы не ранены?

– Нет. Я сильно устал. Все в порядке.

Роже, почтительно кивнул, протянул Гуго руку и выручил его из деликатного положения. Рыцарь смущенно оправил перекосившуюся кольчугу и потер пальцем взмокший лоб.

– Роже, этот неверный говорил по латыни.

– Да, монсеньор, я услышал.

– Ты понял, что он сказал?

– Да, монсеньор, это Святое Писание. «Взявший меч, тоже погибнет от меча».

Роже с усилием усмехнулся:

– Да уж, загадки. Скорее всего, еретик. Идемте, монсеньор. В городе еще полно мусульман.

Они спустились по лестнице. От усталости колени подкашивались сами собой.

– Монсеньор Гуго, в этой пристройке кухня. Есть еда и вода.

Давно Гуго не пил с таким наслаждением. В небольшой кухне с закопченным очагом, полками, столом и большими кувшинами было тяжело развернуться вдвоем. Вода была прохладной и чистой – и впервые за месяц не отдавала гнилью и бурдюком. На столе было широкое блюдо с причудливыми длинными стручками рожкового дерева – крестоносцы уже были знакомы с «иоановым хлебом», или «цареградским рожком». Но, перевернув корзины и полки, они нашли пищу важнее – настоящий, пшеничный хлеб и куриные яйца. Гуго проламывал пальцем скорлупу и пил их прямо сырыми. Сразу прибавилось сил.

– Эй, Роже, позови мон даумазо Эктора, пусть тоже поест. Пора и вам позаботиться о своем благе. Разрешаю вам выбрать дома.

– Спасибо, монсеньор, но я с Вами!

– Спасибо, мой друг!

Гуго протянул свой меч оруженосцу:

– Воткни в дверь, он все равно затупился. Мондмуазьо Эктор, второй меч!

Меч был воткнут в дверь дома – знак того, что рыцарь его застолбил.

Не без помощи оруженосцев Гуго де Пейен взобрался верхом на Мистраля. Жеребец тут же стал пританцовывать, просясь в бой.

 

Глава седьмая. Перелом

 

Солнце склонилось к западу, жара начинала спадать. Но резня в святом граде Иерусалиме только разгоралась. Искренне уверенные в своей правоте, распаляемые гневом и жаждой наживы, «пилигримы войска Христова» заполняли древние улицы, жгли, грабили и разоряли все на своем пути. Несчастные горожане, будь то греки, армяне, арабы, сирийцы или иудеи – все находили свой конец под мечами и секирами крестоносцев.

Какую веру не исповедал бы ты: ислам, иудейство, христианство – ничто тебя не спасало. Все, кто находился внутри городских стен, считались неверными или еретиками.

Что сказать? Крестоносцы фанатично любили Христа, но их любовь мало походила на любовь Христову…

Граф Раймунд Тулузский замешкался дольше всех. Его провансальцы все еще штурмовали цитадель города – башню Давида, а Танкред с Готфридом уже делили Иерусалим.

Харам‑аш‑Шериф был все‑таки взят воинами Танкреда. Удивительно, но когда крестоносцы перелезли через стены и открыли изнутри ворота, ведущие на Храмовую гору, Танкред взял под свою защиту мусульман, прятавшихся в мечетях. Он отдал свои знамена в знак того, что дарует им жизни.

Сложно сказать, почему безжалостный фанатик и головорез оказался сентиментален. Может, близость святых мест разжалобила его сердце, а, может, сокровища Храмовой горы не позволяли ни на что отвлекаться. Но, скорее, думалось всем, Танкред просто хотел заработать на работорговле. Десятки тысяч безоружных мусульман легко превращались в безанты.

В башне Давида укрывался эмир Ифтикар эд‑Даула с остатками своего гарнизона. Надо отдать должное, мусульмане сражались, как львы. Раненые львы, загнанные в угол клетки. Кровь лилась с обеих сторон. Когда же из бойниц и окон башни узрели страшные истязания, творимые повсюду, Ифтикар эд‑Даула решил сдаться в обмен на свою жизнь. Рискованное решение для того, кто был знаком с вероломством франкского войска.

Но граф Раймунд согласился и не тронул отряд. Эмир в легких доспехах поверх роскошных одежд ехал впереди на белоснежном арабском жеребце. Позади – тяжелая конница и ряды пеших солдат. Бросалось в глаза то, что великолепные боевые кони были ничуть не хуже тех, которыми владели рыцари крестоносцев. Раймунд даже засомневался, за кем бы осталась победа, если бы холеная, сытая конница мусульман сразилась с ними в поле.

Яффские ворота открылись, выпуская поверженного владыку со свитой. Как только последний сарацин вышел из ворот, внутрь города хлынули провансальцы.

До Яффских ворот – западной части Иерусалима, Гуго в тот день не добрался. Сперва он свернул в проулок, заплетенный корявыми лозами винограда. Маленькие улочки, переулки и тупики змейкой расходились между стен домов и садов, ныряли вверх‑вниз. Кое‑где они переходили в каменные лестницы и резкие спуски, а известно, что лошади не могут спускаться по ступеням вниз. На одной из таких улочек, Мистраль чуть не застрял между каменных стен, густо обвитых плетями бугенвилий. Пришлось разворачивать лошадей и искать улицы шире.

Гуго поймал себя на том, что испытывает странное чувство после зачистки дома. Шевалье ощущал, казалось бы, неуместное смущение. Неожиданные мысли лезли в голову и не давали покоя. Прежние эйфория и азарт исчезли, взамен им появились сомнения и неловкость. Незнакомые слова молитвы врезались в память и теперь отчетливо звучали в ушах, как ни старался Гуго их забыть или переключиться на что‑то другое.

«Кирие Ису Христе, элейсон ме… Кирие Ису Христе, элейсон ме…»

Словно шуршат камыши и дробно перекатываются зерна гороха.

Несомненно, перед смертью женщина молилась Христу, ради которого крестоносцы оказались здесь. Несомненно, люди в захваченном доме были христианами. Конечно, с точки зрения латинян, они считались еретиками. Но почему никто из них не стал сопротивляться? Старик мог бы с легкостью прирезать Гуго ножом, но не стал этого делать. Может, они были трусливы и слабы? А может быть, «не убий»? «Не кради, не прелюбодействуй»… Молодая красивая женщина тоже предпочла смерть, не преступив заповедь Бога.

Происходящее стало раскрываться рыцарю с другой стороны, очень нелицеприятной. Он пришел с огнем и мечом, его встретили строчкой из Библии.

Крестоносцы, проделав мучительно тяжелый путь ко Гробу Господню, забыли о своей мечте и бросились убивать и грабить.

Гуго силился гнать эти сомнения прочь, изо всех сил вспоминал пламенную речь Пустынника Пьера и оскорбления со стороны мусульман, но легче не становилось. Заведшийся в сердце червячок грыз его все сильнее.

Повсюду землю устилали трупы людей – за время, пока Гуго провел в захваченном доме, количество мертвецов возросло в несколько раз. Матери рядом с детьми, молодые и старики, хозяева вперемешку с рабами. Мистраль то и дело перескакивал через кучи сплетенных изломанных останков, словно через барьеры. Можно было видеть тела без рук, без голов. Или, наоборот, валявшиеся в пыли отрубленные ноги и руки. Еще больше было раненых и покалеченных людей, кто бился в агонии, просил о пощаде или просто перед смертью молился. Все происходило, словно в кошмарном сне, виденном уже не раз. И он, Гуго, был соучастник.

На улочках еще попадались бегущие горожане. Гуго продолжал направо и налево рубить, с хриплым выдохом опуская меч, но убийство неверных больше не радовало его, и озлобление куда‑то исчезло. На душе было мрачно и нехорошо.

Он выехал на улицу, ведущую в сторону Сионских ворот. Храмовая гора осталась слева. Как выяснилось потом, здесь начинались иудейские кварталы. Улочки стали еще извилистее и уже. Бока Мистраля снова грозили застрять между каменных стен, а Гуго не раз цеплялся за старые кладки коленом.

Куда проще было воинам пешим – рыцарям, оставшимся без коней и безлошадным простолюдинам. Последние зверствовали вовсю.

Гуго видел пожилую крестьянку со сбившимся чепцом и нашитым крестом на платье. Седые букли развевал ветер, а обветренное лицо было искажено злобой. Она бежала с топором в руках и о чем‑то грозно кричала. Наивная простота, она считала сейчас, что совершает подвиг.

Справа над крышами валил столб густого дыма. Только через день Гуго узнал, что провансальцы подожгли синагогу с толпами молившихся людей. Сотни, а может быть, тысячи иудеев, вместе со стариками и детьми задохнулись от дыма или сгорели живьем.

Странные люди, они даже не попытались бежать, усердно справляя свои обряды. Не взялись за колья и мечи, а упрямо довершали богослужение.

Было заметно, что дома стали куда ниже и проще, словно птичьи гнезда, налепленные на откосе скалы. Но и на них находились охотники. Впереди слева показалась распахнутая дверь, ведущая в двухэтажный дом с чахлым деревцем наверху, цеплявшимся за плоскую крышу. Изнутри раздался визг, и совсем молоденькая иудейка выскочила наружу. За руку она тащила плачущую и упирающуюся дочь в смешной короткой тунике. Следом выбежал высокий рыжий крестоносец‑простолюдин с хохотом и сальной бранью. Южный акцент выдавал в нем провансальца из отряда Раймунда. Мужчина догнал людей и выхватил ребенка. Теперь крестоносец дурачился и убегал, а женщина с отчаянным криком бегала следом за ним, умоляя отдать дочку. Ребенок навзрыд плакал. Еще больше развеселившись, изувер стал подбрасывать девочку вверх, играя с матерью, как с собачкой, а потом швырнул ребенка в сторону каменной стенки. Краем глаза Гуго увидел, что виноградные плети смягчили удар, и девочка осталась жива, а мать с бессильным стоном опустилась на землю. Мужчина засмеялся и навалился сверху, раздирая на несчастной тунику. Он провозился пару секунд, но вспомнил о напарниках, грабивших дом, и оставил свою добычу. Похоже, любовь к деньгам оказалась гораздо сильнее похоти. Рыдая и всхлипывая, иудейка поползла к дочери, сметая волосами и туникой дорожный песок. Но в дверях провансалец обернулся и выхватил меч, решив, что не стоит оставлять жизнь своим жертвам.

Гуго де Пейен так и не смог разобраться, что произошло с ним в следующий миг. Только пятки сами собой тронули брюхо коня, высылая Мистраля прямо на провансальца. Рыжий детина замер с приоткрытым ртом и искренним недоумением. Боевой конь, три года обучавшийся своему мастерству в нормандских конюшнях, словно почувствовал настроение хозяина, и выполнил все на отлично. Широкой мощной грудью, защищенной нагрудником с металлическими шипами, он сбил стоявшего на пути человека с мечом. Еще Гуго услышал, как жестко клацнули челюсти жеребца – Мистраль умел хорошо кусаться. Долей секунды позднее круп коня приподнялся, и задние копыта отбили назад. Раздался глухой хруст, словно треснул деревянный шит или полный снеди глиняный горшок упал на земляную дорогу.

Мистраль пошел вперед мелкой рысью и на перекрестке перешел на шаг. Сворачивая на соседнюю улицу, Гуго настороженно оглянулся. Сбитый провансалец лежал на дороге неподвижно. Молодая иудейка с дочерью уже исчезла, наверное, спряталась во дворе. Но, главное, вокруг было пусто, и его никто не заметил. Оруженосец Роже тоже где‑то отстал, а, может быть сделал вид, что ничего не видел. Убийство случилось безнаказанно, без свидетелей, и Гуго старался не думать о том, что произошло. Он пришпорил жеребца, и Мистраль, уже изрядно покрытый хлопьями белой пены, снова перешел на рысь. А через пару минут они выехали ко Гробу Господню.

В Иерусалиме было множество храмов. Но то, что заветная цель долгого пути, предмет мечтаний и вожделений был сейчас перед ним, не вызывало сомнений. Оказывается, пару раз за день он уже проезжал рядом. Захлестнула волна радости и восторга, бешено заколотилось сердце.

– Sanctum Sepulchrum! Sanctum Sepulchrum! – восхищенно кричала толпа.

Крестоносцы, перемазанные чужой и своей кровью так, что многие походили на мясников, плакали и смеялись в экстазе. Многие целовали землю, прижимались лицами к камням храма, обнимали их. Большинство сбросили с себя доспехи и сняли оружие. Рыцари слезли с коней.

Пьер Пустынник, верхом на своем знаменитом осле, был тоже здесь. Монах высокопарно и витиевато описывал происходящее вокруг, то, на какие жертвы ради этой минуты пошло войско Христово, и как радуются на Небесах все убиенные братья. Но если люди в нескольких метрах жадно слушали его, как новоявленного святого, то чуть дальше слова его страстной проповеди тонули в счастливых криках:

– Санктум! Санктум!

– Благодарим Господа Бога!

Откуда‑то из ликующей толпы выскочил Годфруа де Сент‑Омер – босиком и в длинной нижней рубахе.

– Радуйся, Гуго, это Sanctum! Мы у Гроба Господня!

– Господи, это свершилось! – Гуго сполз с Мистраля, пошатываясь от усталости, и обнял Годфруа:

– Наконец‑то это свершилось!

Он стянул с себя шлем, встряхнул отросшими вихрами темных волос и протяжно глубоко вдохнул воздух. Ветерок, бивший в лицо, принес легкий запах ладана.

Вопреки гневным рассказам Пьера Пустынника и капелланов, приукрашенных чудовищными подробностями, Анастасис – Церковь Воскресения Господня была цела. Величественный храм‑мавзолей все также гордо нес крест к небесам. Под его куполом находилась главная святыня христианского мира – место погребения и непостижимого уму таинственного воскрешения Иисуса. Стены были украшены мрамором и мозаикой, опорой им служили мощные древние колонны. Сотню лет назад стараниями императора Константина VIII, в обмен на строительство мечети в византийской столице, повреждения были устранены, храм украсился и обновился. А вот базилика за храмом, на месте обретения Креста, действительно не устояла.

Подъехал архиепископ Даймбер, и площадь перед храмом вновь огласилась восторженными криками.

Гуго с трудом освободился от щита – крепежные ремни словно срослись с кожей, с облегчением стянул с себя хауберг и сапоги. Годфруа помогал ему, словно вновь стал юношей‑оруженосцем.

– Ты, как мон даумазо! Спасибо, сеньор Годфруа!

– Рад служить тебе, брат мой.

Отекшие и запревшие в горячих сапогах ноги ощутили прохладу мостовой, а ветерок нежно холодил кожу, распаренную под кольчугой. Гуго стоял босой и раздетый, словно последний бедняк, со смирением, «нищий духом». Чувство запредельной радости, от которого перехватывало дух, мешалось с не менее ярким чувством собственной неловкости и ничтожности перед лицом Бога. Сама Вечность была перед ним. Библейские события, о которых он с детства слышал от богобоязненной матери, которые уже тогда волновали его душу, обретали осязаемые черты. Все это произошло здесь, рядом. Больше тысячи лет назад – так давно, что страшно представить. И великая жертва Христа, и Его страдания, и возможность искупленной человеческой душе вновь возвращаться в свое Отечество, на Небеса. Где‑то здесь лежал прах праотца Адама. Где‑то здесь была Голгофа – холм, похожий на человеческий череп. Омега и Альфа, Тейс и Алеф переплелись между собой. Эти камни вокруг были свидетелями Христовых страданий. Эта земля под ногами освящена Его божественной кровью.

В этот раз красноречивая речь архиепископа Даймбера лилась полноводной рекой. Прибывали новые рыцари, епископы, капелланы. Появление графа Готфрида Тулузского вызвало новый взрыв восторга. Запредельная радость пьянила, и с трудом верилось, что творящееся вокруг – не сон.

Раздетые, безоружные, босиком, монахи и бароны, хозяева и слуги, рыцари и оруженосцы, плечом к плечу – пошли крестным ходом. С горячими молитвами и искренними слезами. Счастливые рыдания и пение псалмов перекрывали стоны и плач побежденных.

Удивительное, странное время.

 

Глава восьмая. Фрески

 

Гуго проснулся, когда солнце уже стояло в зените, и полуденная жара снова плавила все вокруг. Но теперь он был защищен от зноя. Сквозь незапертое ставнями окно на лицо лился горячий солнечный свет. Было хорошо и спокойно. Слышалось, как воркуют горлицы за окном и редкие голоса на улице звучат на родном французском. Поздним вечером, уже в темноте, они с оруженосцем Роже с трудом отыскали дорогу к дому.

Гуго сел на кровати и опустил стертые ступни на пол, прохладный и чистый. Все тело болело и ныло, шея и спина затекли, руки, долго не выпускавшие щит и меч, все еще слегка дрожали.

Что‑то восторженное клокотало в груди, и он с наслаждением вспомнил, как целовал и прижимался лбом к натертым благовониями камням Гроба Господня. Все что хотелось – это бежать к храму вновь. И радоваться, и молиться.

Соседняя кровать была пуста – они свалились спать вчера на первом этаже дома. Роже он встретил у храма Гроба Господня. Теперь оруженосец куда‑то ушел, остальных слуг Гуго со вчерашнего дня не видел.

Сильно захотелось есть. Рыцарь встал и сделал несколько шагов. После двух дней тяжелого боя силы еще не вернулись к нему. Натруженные ноги плохо слушались и казались совершенно чужими, а правое плечо остро болело. Похоже, жестко работая мечом, он растянул связки.

После короткой, но страстной молитвы, Гуго начал свой день. Нужно было отыскать еду, переодеться и помыться, осмотреть дом, найти своего сюзерена и отчитаться перед ним. И хотелось вновь поскорее предстать перед Иерусалимской святыней. Начиналась будничная, спокойная жизнь.

Хлопнула дверь, и в снопе солнечного света в дом вошел Роже.

– Господин, Вы проснулись? В городе несколько рынков, но нигде не торгуют.

– Здравствуй, мон даумазо. А есть, кому торговать?

– Говорят, этой ночью на Храмовой горе и в мечети наши зарезали несколько десятков тысяч людей. Сеньор Танкред сильно рассержен. Он обещал им жизнь.

– Гнев крестоносцев велик. Это христианский город.

Почему‑то в собственных словах Гуго уло<