Глава XVI. Восстание в Виварэ

 

«Мадам[116] умирает... Мадам умерла!» В то время, как Ее Величество Генриетта Английская испускала последний вздох, а монсеньор Боссюэ[117] бросал с высоты своей кафедры звучные и памятные слова, заставлявшие весь двор рыдать от охвативших его чувств, маркиз де Лувуа, запершись в своем рабочем кабинете в замке Сен‑Жермен, занимался совершенно другими делами.

Дело в том, что в одной из провинций, входивших в сферу его административной власти, в Виварэ, только что разразился мятеж. Поначалу все имело вид банальной, вызванной нищетой, жакерии бедноты. После суровой зимы, где‑то в апреле 1670 года, пронесся слух, возможно, распространявшийся агентами‑провокаторами, что король готовит эдикт о новом налоге на несчастную область Виварэ, уже и так разоренную податями. Каждая семья якобы должна будет теперь платить 10 ливров за девицу, 3 – за новую одежду, 5 су – за шляпу и за рубашку и 1 су – за каждый рабочий день. Смехотворность этого вымышленного налога, естественно, ускользнула от понимания бедных крестьян‑горцев, которые, вооружившись граблями и вилами, собрались вместе и кричали: «Опять налоги!» и «Смерть кровопийцам народа!»

Первые проявления возмущения остались бы без последствий, если бы плачевное состояние экономики в области не способствовало распространению восстания. 12 мая три или четыре тысячи повстанцев захватили крепость Жуайез и беззастенчиво разграбили лавки купцов. Такие же эксцессы повторились 14 мая в Ларжантьере, где толпа осадила дом пре‑во. Сборщики налогов, захваченные при исполнении своих непопулярных обязанностей, были убиты. Повсюду распространился террор, и в небе Виварэ в зареве пожаров можно было видеть черный дым, поднимавшийся от разоренных домов и ферм.

Во главе движения встал местный мелкий дворянин Ан‑туан дю Рур, господин де Ларанд. Имея опыт нескольких лет службы в чине капитана в полку Леспинасса, он попытался сделать из приходивших к нему в большом числе лохматых неотесанных крестьян, одетых в козьи шкуры, умело воюющих солдат.

Историки уже давно изучают мощные народные восстания, которые заливали Францию кровью в XVII веке и на протяжении всего царствования Людовика XIV постоянно сотрясали провинции, возникая как следствие голода и бесконечного повышения цен на продукты[118]. Очень часто эти движения превращались в региональные восстания, направленные на защиту местных свобод от налоговой администрации и королевского интенданта. Восстание в Виварэ служит самым ярким примером этого, поскольку сторонники дю Рура хотели изгнать всех «избранных», то есть местную знать.

Зараза распространилась на Ла Шапель, Элион, Прад, Сент‑Этьен‑де‑Фонбеллон, Вогюе, Мажи, Меркюер, Жюльен, Сен‑Прива... В ряды восставших вставали тысячи человек.

После короткого перемирия девять тысяч «руровцев» захватили Обенас и убили консулов. Швейцарский гарнизон городского замка был вынужден сдаться. Город Жуайез был окружен и занят. Восставшие хотели построить в нем новые укрепления. А Антуан дю Рур не ограничился скромным триумфом! Он приказал сшить себе великолепную форму генерал‑лейтенанта, дерзко намереваясь отныне вести переговоры с представителями власти на равных. Конечно, подобную наглость не могли долго терпеть во Франции Короля‑Солнца.

По окончании церемонии погребения Мадам, Лувуа решил послать великому байли Виварэ Луи‑Пьеру Сципиону де Гримоарду, графу дю Руру, дальнему родственнику вождя восставших, подкрепление в 4600 человек. Командование этим экспедиционным корпусом было поручено старому генерал‑майору Лебре и его заместителям, пехотному бригадиру г‑ну де Мегалотти и бригадиру кавалерии г‑ну д'Артаньяну. Пехотные войска состояли из трех полков, шести рот французской гвардии и 300 швейцарцев. Кавалерия представляла собой значительный отряд из двух мушкетерских рот, эскадронов гг. Соммьера, Шуазеля, Фуко и Сент‑Эстева и двух рот королевских драгун – всего около 1500 конников. Настоящая армия!

Описания этих событий, помимо мемуаров и свидетельств того времени, сохранились в депешах посланника Венецианской республики дожу Контарини. Следует ли верить явно встревоженному тону этих депеш? Создается впечатление, что от короля скрывали реальное положение дел. «Руровцы», числом 12‑13 тысяч, действовали при активной поддержке местного населения и располагались в малодоступных местах. Прибытие королевских войск только усилило их решимость стоять насмерть. Любая надежда на мирное урегулирование сразу погасла.

«Повстанцы Виварэ, – отмечает посланник в письме от 23 июля, – получив тревожные известия о размещении в этой провинции королевских войск и их продвижении в их сторону, отказались от своего первоначального решения сложить оружие и вернуться к должному подчинению королю. Вместо этого они позволили себе непростительное возобновление смуты и упорствуют в нежелании сдаваться. (...) Достоин особого упоминания тот факт, что у восставших имеются в изобилии деньги и более 4000 мушкетов, которые они себе раздобыли и которые помогают им решительно продолжать восстание».

К 20 июля королевская армия приблизилась к очагу восстания. Пройдя вдоль Роны и миновав Апс и Сен‑Жан‑ле‑Сантеннье, она сосредоточилась подле Вивье. Мучимая невероятной летней жарой, армия во время своего форсированного марша потеряла немало людей и особенно лошадей.

23 июля Антуан дю Рур оставил 800 человек в гарнизоне Обенаса и отправился в свою штаб‑квартиру в Ла Вильдье. 25 июля около 6 часов вечера королевская кавалерия остановилась неподалеку от деревни Прадель.

Д'Артаньян – д'Артаньян в лучшей своей форме! – чувствовал, что следует сразу же нанести удар: захватить повстанцев врасплох, произведя массовую кавалерийскую атаку в тот же вечер. Это был рискованный план, поскольку малоизвестная чужакам земля изобиловала ловушками, извилистыми тропами и глубокими пещерами. Небольшой отряд разведчиков из 12 человек был послан под командованием офицера, чтобы выяснить расположение лагеря противника, находившегося на расстоянии одного лье. Отряд вернулся с хорошими известиями: в этот вечер «руровцы» не позаботились об обороне. Их лагерь был в полном беспорядке. Горячий гасконец больше не сомневался. Вместе со всей своей кавалерией он галопом поскакал в направлении Ла Вильдье. За ним шли Лебре и пехота. Невдалеке от лагеря он построил свои войска в боевом порядке. Эскадроны драгун и мушкетеров с развевающимися перьями на шляпах, не нарушая тишины, построились к бою, сдерживая своих разгоряченных скакунов. Было около 7 часов вечера. Внезапно раздается сигнал к атаке. Шпаги и сабли вылетают из ножен, тяжелые кони с ржанием бросаются вперед. Орда восставших оборванцев захвачена врасплох. Часовые поднимают тревогу и трубят общий сбор. Слишком поздно! Крестьяне‑солдаты, прекрасно умеющие нападать из засады и совершать быстрые набеги, чувствуют себя беспомощными перед лицом элитной королевской армии, которая стреляет сплошным огнем. Повстанцы бегают туда и сюда, расталкивают друг друга, пытаясь подобрать свои мушкеты. Неописуемая сутолока... Единственный, кто не теряет хладнокровия, – это Антуан дю Рур. Он понимает, что рискует головой. Примчавшиеся из окрестностей курьеры сообщили ему о том, что нынче же ночью или на следующий день прибудут значительные подкрепления от крестьян. Он надеется, что сможет продержаться до их прибытия. Он подбадривает растерявшихся людей и умудряется выставить своих лучших гренадеров против сомкнутых рядов мушкетеров и гвардии г‑на де Вернея, которые под этим жестким натиском на мгновение откатываются. Готова ли судьба повернуться против войск короля? Именно тогда д'Артаньян и Лебре, задействовав фланги кавалерии и произведя маневр на окружение противника, моментально ломают атаку восставших. Всего нескольких минут оказывается достаточно, чтобы нанести смертельный удар опасному призраку Виварэ. Восставшие беспорядочно отступают. Всадники преследуют беглецов, мчась напролом через изгороди и кусты. Остаток ночи проходит в заботах по подтягиванию обоза и подсчету пленных бунтовщиков. Рано утром на залитой кровью равнине и лесах Миаса обнаруживают более сотни убитых.

«Этот несчастный генерал, – написал о дю Руре один из мушкетеров, – у которого была почти одна только пехота, собрал ее в долине между скалами, и, поскольку у нас была почти одна только кавалерия, оставляю Вас догадываться, каково пришлось всем этим бунтовщикам. Их убивали направо и налево»[119].

После катастрофы в лагере в Ла Вильдье восстание, казалось, было полностью подавлено. Антуан дю Рур с группой своих сторонников был вынужден бежать в крепость Ла Ша‑пель. На следующее утро, 26 июля, около 8 часов великий байли Виварэ граф дю Рур, Луи‑Пьер Сципион де Гримоар, и его надменный прево г‑н де Флорак через Кордельерские ворота вошли в Обенас во главе королевских войск. Городской замок, из которого всего несколько недель тому назад «руровцы» выбили швейцарских гвардейцев, сразу же сдался. Многие из жителей области, так и не решившие, на чью сторону встать, довольно вяло приветствовали победителей. Д'Артаньян вместе со штабом обосновался в городе, а солдаты разбили импровизированный лагерь в долине, называвшейся «землями Мадам».

Последующие дни ушли на то, чтобы подавить последние очаги сопротивления. 1 августа Лебре во главе значительного кавалерийского отряда направился в Прива. Некий бедный крестьянин в бегах имел несчастье попасть в его руки. Ради примера и для того, чтобы посеять ужас во всей области, он приказал повесить его на дереве. Со своей стороны, граф Каррэ д'Алиньи описывает в Мемуарах, как вместе с двумя отрядами мушкетеров и полком г‑на де Вернея он участвовал в осаде замка Монреаль, удерживаемого сотней повстанцев. В замке находилась большая добыча, которую повстанцы захватили, разграбив ярмарку в Бокере.

Потом начались исключительно жестокие репрессии, напоминавшие действия Тюренна или Люксембурга при вступлении в завоеванные страны. Зло хотели выкорчевать с корнем. Военный совет и судьи сенешаяьства и президиаль‑ного суда Нима собрались для того, чтобы судить виновных. 27 июля было вынесено семь смертных приговоров, и они были немедленно приведены в исполнение. Согласно некоторым источникам, были казнены несколько десятков повстанцев. На скамьи галер попали еще 500 или 600 человек.

Да, как не мог не признать д'Агессо, великий байли г‑н дю Рур «сочетал при подавлении восстания мудрую умеренность со справедливой твердостью»; совсем по‑другому поступал генерал‑майор Лебре, проявивший невероятную жестокость в отношении гражданского населения. Старый вояка приказал повесить без суда пленных из Ларжантьера и предал огню дом Антуана дю Рура в Ла Шапели. Соревнуясь с ним, генерал‑майор Жувель приказал перебить всех мятежников этого города. 12 сентября Обенас был лишен права посылать представителей в Провинциальные штаты Виварэ за то, что действовал заодно с подстрекателями. Стены Ла Вильдье и Ла Шапели были в нескольких местах разрушены, со многих колоколен в других селениях сняли колокола и отправили их в переплавку. Кроме того, Лебре позволил солдатам по своему усмотрению грабить область и жить за счет местных жителей, плодя руины и превращая эту уже жестоко пострадавшую землю в пустыню. Реквизировали скот, разные товары, урожай. Сразу же на дорогах появились несчастные крестьяне, которые, сбившись в кучу в телегах, бежали из своих мертвых и жестоко разграбленных деревень. Трагичнее всего было то, что самое их бегство рассматривалось как преступление. Согласно подписанному интендантом указу, жителям области настоятельно предписывалось вернуться на свое место жительства под страхом «лишиться милости, которую Его Величество готов еще оказать своим мятежным подданным из Нижнего Вива‑рэ». Сумевший улизнуть от преследователей Антуан дю Рур был 21 августа осужден заочно судом в Вильнев‑де‑Берге и приговорен к смертной казни через колесование и полной конфискации имущества. Его задержали несколько позже в Сен‑Жан‑Пье‑ле‑Порте при попытке пробраться в Испанию, и 29 октября он был казнен в Монпелье.

А какое участие принимал во всем этом д'Артаньян? Понятно, что все эти утонченные жестокости весьма далеки от веселых кавалькад, описанных добряком Дюма. Все эти грабежи, убийства гражданского населения кажутся отвратительными нашим чувствительным сердцам. Но зачем обманывать себя, веря, что мушкетеры были добродетельными ангелами или паладинами, подобно тем героям, которых мы находим в рыцарских романах? XVII век был суров, жесток к слабым и к неудачникам. Д'Артаньян, несомненно, принимал участие в жестоких репрессиях, обрушившихся на всю провинцию Виварэ. Вместе с тем он не мог быть замешан во все эти злоупотребления и ужасы. Дело в том, что 10 августа он уже покинул Обенас, в котором не хватало воды, и разместился в Вильнев‑де‑Берге. Спустя несколько дней он уже был на пути в Сен‑Жермен вместе с войсками королевского дома. Систематическое разграбление области по приказу жестокого Лебре началось – а нам так и хотелось на это надеяться! – уже после его отъезда.

 

Глава XVII. Лозен

 

В среду 25 ноября 1671 года около 6 часов вечера карета капитана лейб‑гвардии Его Величества г‑на де Лозена, скрипя осями, проехала через главный въезд в замок Сен‑Жер‑мен. Фаворит короля вернулся из Парижа, куда ездил покупать драгоценности для г‑жи де Монтеспан. Под приветствия стоящей на посту охраны он легко взбежал по большой мраморной лестнице и закрылся в своей комнате.

Спустя несколько минут капитан дежурного поста гвардии г‑н де Рошфор в сопровождении майора г‑на де Форбе‑на и множества солдат с факелами в руках подошел к его апартаментам. В дверь громко постучали. Лозен открыл и увидел своего коллегу Рошфора.

– Его Величество приказал мне забрать твою шпагу, – мрачным тоном сообщил он. – Можешь поверить, мне это неприятно. Однако ты должен подчиниться и следовать за мной.

– Что?! Ты пришел меня арестовать?! – восклицает потрясенный Лозен, отпрянув, как от удара.

В ярости он ломает свою шпагу и бросает ее на землю. Гвардейцы тотчас хватают придворного, врываются в его комнату и пытаются открыть дверь маленького соседнего кабинета. Лозен решительно отказывается дать им ключ.

– Там нет ничего, что было бы важно для королевской службы.

– Сопротивление тебе не поможет, – настаивает Рошфор.

Но тот упорствует:

– Там только мои личные вещи. Я ни за что не позволю вам на них смотреть.

Рошфор жестом приказывает своим людям ломать дверь. Ящики бюро Лозена открывают свои секреты: любовные письма, «бесчисленные портреты, изображения в обнаженном виде, одно – без головы, другое – с выколотыми глазами», – это портреты его кузины Екатерины‑Шарлотты Монакской – «длинные и короткие локоны, снабженные этикетками, дабы избежать путаницы» (г‑жа де Севинье).

После этого гвардейцы окружают арестованного и ведут его в комнату г‑на де Рошфора на другой стороне двора, где его ожидает лейтенант гвардии г‑н де Шазерон. Можно себе представить изумление придворных сплетников при виде королевского фаворита в подобном сопровождении. Возможно ли? Люди с удивлением оборачиваются, таращат глаза, перешептываются, посмеиваются...

Спустя два часа в Люксембургском дворце старшая Мадемуазель, которая, как всем было известно, в прошлом году стала законной сожительницей этого удивительного персонажа, ужинала в компании многочисленных друзей. К г‑же де Ножан, сестре Лозена, подошел слуга и прошептал ей на ухо несколько слов. Она побледнела, однако дождалась конца ужина, прежде чем тихо сообщила невероятную новость своей соседке за столом г‑же де Фиеск. Мадемуазель, ничего не знавшая о разыгрывающейся драме, была в веселом расположении духа. Графиня де Фиеск сопровождала ее в ее комнату.

– Господин Лозен... – начала она.

Принцесса подумала, что тот вошел в ее комнаты через гардеробную.

– Это вполне в его духе! – сказала она с радостным выражением лица. – А я‑то думала, что он в Сен‑Жермене.

И она с улыбкой заторопилась к своей комнате. Г‑жа де Фиеск остановила ее и сказала:

– Дело в том, что он арестован.

– Арестован?!

Мадемуазель покачнулась, «пораженная в самое сердце». В это мгновение прибыл ее интендант Роллинд, сообщивший все подробности ареста фаворита. Однако когда его стали спрашивать о причине королевского решения, слуга был вынужден лишь развести руками. Он не знал причины, и три века спустя все это остается тайной, порождающей различные домыслы. Даже сам Лозен всегда делал вид, что ничего об этом не знает. Конечно, будучи дерзким придворным, Лозен не раз ненадолго попадал в Бастилию за то, что вызывал недовольство своего господина. Однако на этот раз дело было явно намного серьезнее, поскольку д'Артаньяну, человеку, честно исполнявшему исключительные поручения, было велено находиться неподалеку с каретой и сотней мушкетеров с тем, чтобы препроводить арестованного в Пинь‑ероль, туда, где уже семь лет по воле короля томился хозяин великолепного замка Во.

Возможно, никто никогда не узнает скрытых причин этой странной немилости, которая стоила несчастной жертве десяти лет сурового заточения. Точно можно сказать только одно: Лозен, отличавшийся грубым и вспыльчивым характером, сумел восстановить против себя почти весь двор, а более всего г‑жу де Монтеспан и Лувуа. Его арест и заключение в Пиньероле стали логическим следствием безалаберного и необузданного поведения.

Впрочем, д'Артаньян невысоко ставил этого маленького белобрысого некрасивого человека с хитрой физиономией и острым красным носом. «Наполовину лысый, с сальными волосами, неопрятный и безобразный», он «напоминал скорее индуса или татарина, нежели француза» (Прими Висконти). Все говорили о Лозене, что он честолюбив, капризен, взбалмошен, дерзок, высокомерен, что при дворе гремит слава его похождений. Ловко двигаясь по лабиринтам интриг, обладая ядовитым языком, постоянно злословя, он в высшей степени воплощал собой тип угодливого и лицемерного придворного, настоящего сеятеля раздора. В конце века Сен‑Симон получил возможность познакомиться с ним поближе[120] и описал его как «придворного, в равной степени бесцеремонного, насмешливого и готового унизиться вплоть до лакейства, постоянно изворачивающегося и плетущего интриги, дабы достичь своих целей, а потому опасного и для министров, и для двора; человека, которого все боялись, который имел множество жестоких черт и был всегда готов острить, не щадя никого».

Д'Артаньян впервые увидел его, когда в один прекрасный день тот приехал в дом его двоюродного брата маршала де Грамона. Лозен был в те времена всего лишь младшим сыном из дома Комонов по имени Пюигилем и едва выбрался из своей родной Гаскони. Однако он быстро проложил себе дорогу через извилистые и полные ловушек пути придворной жизни. Став в 22 года капитаном легкой конницы, он унаследовал от своего отца должность капитана дворян‑телохранителей, что позволило ему занимать завидное место во время праздников, сопровождавших женитьбу короля. В 1663 году он уже адъютант и ведет себя в бою совершенно бесстрашно. Вскоре он получает командование вновь созданным военным формированием – королевскими драгунами, которых он с таким усердием заставляет хорошо обуваться и одеваться, что они в конце концов затмевают мушкетеров Кольбера и д'Артаньяна и привлекают внимание прекрасных дам. Лихие скачки вкупе с салонными интригами неожиданно приносят ему должность капитана лейб‑гвардии. В 1670 году он становится генерал‑лейтенантом и получает командование армией, сопровождающей Людовика XIV в его инспекционной поездке по недавно завоеванным фламандским городам. 4 июня того же года эти войска в последний раз собираются в лагере Гесдена перед роспуском по квартирам. Там по неизвестной причине Ло‑зен поссорился с капитаном мушкетеров, который тоже был человеком с характером. После несколько несдержанного обмена словами оба офицера много месяцев вели холодную междоусобную войну.

Злопамятный д'Артаньян относился к Лозену с презрением. Он конечно же не пошел, подобно другим придворным, к предприимчивому гасконцу с поздравлениями, когда спустя несколько месяцев было объявлено о его помолвке со старшей Мадемуазель. Но он также не произнес ни слова, когда король, желая избежать подобного мезальянса, стал настаивать на разрыве.

Эти двое в конце концов помирились в начале ноября 1671 года, то есть за несколько дней до ареста Лозена, «что весьма меня радует – пишет м‑ль де Монпансье, – – ибо мне кажется, г‑ну де Лозену было бы неприятно находиться под конвоем человека, которого он оскорбил».

«Правда, – добавляет она, – от д'Артаньяна трудно ожидать подлости даже в отношении его врагов, ибо это очень честный человек и заслуживает еще более высокой оценки и доверия, нежели то, которым дарит его король».

Утром 26 ноября в холодном дворе Сен‑Жерменского замка вокруг кареты д'Артаньяна собрались сто мушкетеров в голубых плащах. К капитану подошел слуга и передал ему от Лувуа записку следующего содержания: «Я пишу Вам эти несколько слов только для того, чтобы просить Вас сообщить мне, не нуждаетесь ли Вы в чем‑либо и есть ли у Вас все приказы короля, которые Вы считаете необходимым иметь, и все снаряжение, какое Вам нужно. Его Величество желает, чтобы Вы во всех подробностях сообщили ему все, что Вам удастся узнать от Вашего узника».

Нет, ничто не было забыто. Казначей министра только что выдал д'Артаньяну аванс в 11 тысяч ливров на дорожные расходы, все солдаты явились по приказу, лошади были оседланы, карета запряжена, все было готово к отъезду. Лейтенант лейб‑гвардии г‑н де Шазерон, всю ночь бодрствовавший подле арестованного, подошел к д'Артаньяну и передал узника под его охрану. Д'Артаньян любезно предложил Лозену сесть в карету. Потом он сам сел в нее вместе с Мопертюи и своим юным кузеном Пьером д'Артаньяном, теперь уже младшим лейтенантом гвардии. И – вперед! Окруженная когортой мушкетеров карета быстро покатилась в сторону Альп.

Первые четыре или пять лье Лозен, казавшийся очень подавленным, не разжимая губ, смотрел, как за окном проплывают хмурые ноябрьские пейзажи. Проезжая мимо Пти‑Бур, где он едва не занял прекрасный замок старшей Мадемуазель, он вздохнул:

– Увы! Этот дом напоминает мне о том положении, в котором я находился всего год назад.

Видя, как он грустит, три его спутника попытались тогда завязать разговор, думая, что «это доставит ему удовольствие». Будучи, как любой уважающий себя гасконец, прирожденным болтуном, Лозен не заставил себя упрашивать. И вот уже, утратив былое высокомерие, его лицо оживляется и он рассказывает о своей беспокойной жизни при дворе, о своем невероятном приключении с кузиной короля. С этого момента его аудитория стала проявлять к нему «большое дружелюбие». Еще недавно бывший маленьким человеком, а потом ставший столь едким и столь опасным, теперь неожиданно превратившись в узника, Лозен оказался очаровательным попутчиком, кротким, любезным и бескорыстным. Чтобы не дать ему опять впасть в меланхолию, Мопертюи и д'Артаньян старались поддерживать разговор. Они расспрашивали его о его имении, о семье, вспоминали его военные кампании и «случаи, когда они оказывались вместе»[121].

«Все знали, что он едет в таком великом отчаянии, что его старались ни на мгновение не оставлять одного, – сообщает г‑жа де Севинье. – (...) Он говорил, что абсолютно не виновен перед королем и что его преступление состоит в том, что у него слишком могущественные враги. Что король ничего не объяснил, и это молчание вполне ясно показывает, чего стоит его преступление. Он думал, что его оставят в Пьер‑Энсизе, и начал прощаться с д'Артаньяном, однако, когда узнал, что его везут в Пиньероль, вздохнул и сказал: „Я пропал“. В городах, которые он проезжал, люди очень сочувствовали ему в его опале».

16 декабря они прибыли в Бриансон. В архивах этого города сохранился любопытный документ, описывающий прием, оказанный им консулами: «16 сего месяца прибыл отряд в 100 королевских мушкетеров под командованием Монсеньора дартэньяна, капитана гвардии, препровождающий заключенного г‑на барона де Луазона (sic) в Пиньероль и будучи предупреждены гвардейцем Монсеньора герцога, что надлежит городским властям нанести ему визит по прибытии, так и сделали и сочли уместным послать ему люильерского вина в количестве 4 бутылок, что стоило 24 су».

В другом документе того же времени москательщик Жан Мартен испрашивал у «мессиров консулов и аудиторов графа Бриансона» соблаговолить возместить ему 9 ливров 12 унций за факелы, которые у него были взяты во время визита. Была ли просьба удовлетворена, неизвестно.

И вот опять видны башни Пиньероля. Перед приехавшими появляется раскрасневшаяся физиономия г‑на де Сен‑Мара, который уже семь лет несет неустанную службу подле опального суперинтенданта. Утомительное путешествие завершилось в 5 часов вечера 19 декабря 1671 года. Оно продлилось 23 долгих дня.

Едва ступив на землю, д'Артаньян послал своего юного кузена срочным курьером к Лувуа и Летеллье сообщить, что его миссия завершена. Сам он остался на несколько дней в крепости, чтобы дать передохнуть людям и лошадям и переждать снежные бури, затруднявшие движение по альпийским дорогам. Он посетил находившиеся в– ведении Сен‑Мара тюрьмы. Он объявил военному комиссару крепости г‑ну де Луаотэ, что «весьма удовлетворен» приготовленным для Лозена помещением: это были две хорошие комнаты, расположенные под комнатами Фуке. Тайный агент Лувуа г‑н де Налло, прибывший в Пиньероль пятнадцатью днями ранее с инструкциями от короля, не преминул сообщить своему господину: «Поскольку г‑н д'Артаньян уже послал к Вам своего племянника с сообщением о прибытии г‑на де Лозена, я только имею честь довести до Вашего сведения, что он счел, что все необходимые меры безопасности и удобства размещения добросовестно приняты и что остается единственно произвести некоторые усовершенствования вне (тюрьмы), что будет сделано за три дня».

Капитан мушкетеров проследил, чтобы на окнах комнат Лозена были установлены внешние решетки, и отправился со своими людьми в обратный путь. Он возвращался короткими переездами, поскольку суровый климат сильно затруднял переход через горы.

Когда Мадемуазель увидела, как он, строгий и суровый, въезжает в Версаль в своей военной форме, она не посмела обратиться к нему и лишь присела в реверансе со слезами на глазах.

«Во второй раз, – рассказывает она, – я более осмелела и позвала его к себе. Он вошел в салон. Я спросила его о г‑не де Лозене. Он сказал, что оставил его в добром здравии, насколько он мог быть в добром здравии вдали от короля; что он столь трогательно говорит о короле и о своем расположении к нему, что с этим ничто нельзя сравнить. Я сказала ему:

– А сказали ли Вы это королю?

– Конечно; в конце концов все, что я мог сказать, так это то, что он любит все, что должен любить, и что ничего дурного нет у него на сердце и что он весьма чувствительно переживает свое несчастье. Он не уполномочил меня говорить что‑либо от его имени, да мне и не подобает браться за подобные поручения. Однако он ведет себя должным образом, так, как желали бы те, кто его любит.

На этом мы расстались».

Итак, д'Артаньян вновь со всей лояльностью выполнил возложенное на него поручение, как всегда, не забыв придать своим действиям свойственный ему деликатный оттенок гуманности.

 

Глава XVIII. Лилль

 

15 апреля 1672 года накануне объявления войны с Соединенными провинциями д'Артаньян получил звание генерал‑майора (бригадного генерала). Вопреки возвышенной версии Дюма, который в последней главе «Виконта де Браже‑лона» изображает, как д'Артаньян за несколько секунд до того, как погибнуть от вражеского ядра, получает жезл с королевскими лилиями[122], на самом деле назначение генерал‑майором было его последним продвижением по службе.

Вместе с тем получение жезла генерал‑майора не сопровождалось приказом капитану мушкетеров отправиться в армию, готовившуюся к военным действиям. Людовик XIV готовил ему другую миссию – миссию губернатора Лилля и Лилльской области в отсутствие маркиза д'Юмьера. Следует сказать, что это была серьезная задача. По словам посланника Савойи г‑на де Сен‑Мориса, управление Лиллем было «одной из лучших губернаторских должностей, какую только мог пожаловать король: это важная провинция и важная должность». После знаменитой осады города его губернатором был сначала назначен г‑н де Белъфон. Его сменил маршал Франции Луи де Креван, маркиз д'Юмьер. В начале 1672 года этот последний получил приказ присоединиться к армии Тюренна и встать под его начало. Лилль должен был оставаться без губернатора до конца октября, потому что срок военной службы маршала истекал приблизительно в это время. Нужно было найти опытного человека, способного его заменить. Тут Людовик XIV вспомнил о д'Артаньяне.

Мушкетер был крайне польщен такой честью. Дело в том, что на должности губернаторов больших городов было принято назначать не младших сыновей гасконских фамилий, а носителей самых блестящих имен французского дворянства. Так что его временное губернаторство весьма льстило его гордости и позволяло в полной мере вкусить счастье.

«Людовик, милостью Божией король Франции и Наварры, нашему дорогому и любезному г‑ну д'Артаньяну, капитан‑лейтенанту мушкетеров нашей ординарной гвардии, шлет пожелания здравия (...) Мы остановили наш взгляд на Вас, зная, что не сможем найти более достойного подданного, который мог бы послужить нам с большей пользой, нежели Вы, учитывая все свидетельства Вашей доблести, храбрости и опытности, каковые Вы являли, исполняя различные поручения как в военных делах, так и при добром управлении людьми, а также Ваше осмотрительное и мудрое поведение, и потому мы полностью доверяем Вашей исключительной преданности и приверженности нашей службе. А посему (...) мы назначаем Вас, приказываем Вам и подтверждаем нашей собственноручной подписью, что на время отсутствия нашего кузена маршала д'Юмьера и вплоть до последнего дня октября сего года Вы становитесь командующим в нашем городе и крепости, а также земле и замковых владениях Лилля, Орши и в землях Лалле...»

Должно быть, д'Артаньян с удовольствием читал эти лестные слова, не особо вдумываясь в то, что писцы военного ведомства, ведавшие составлением назначений и приказов, щедро расточали их по любому адресу.

Так или иначе, он немедленно выехал в Лилль, тем более что в организации армии в последний момент возникли осложнения. Маршал д'Юмьер и его коллеги Грамон, Креки и Бельфон отказались исполнять обязанности генерал‑лейтенантов под командованием Тюренна и Конце, которым считали себя равными. Этот бунт генералов взбесил короля, и он, по словам г‑жи де Севинье, послал их «сажать капусту в деревне». Г‑ну д'Юмьеру предстояло сажать капусту в своем поместье Муши близ Компьеня, где он мог на досуге размышлять о своем величии и низости тех, кто находится при дворе. Как только этот вопрос был улажен, д'Артаньян смог отбыть в Лилль. 5 мая мастер‑ткач Пьер‑Игнас Шаватт записал в своем дневнике: «С сегодняшнего дня в Лилле новый губернатор».

Этот большой северный город был в то время одной из наиболее мощных крепостей, которые когда‑либо были построены. Вобан заканчивал там работы по укреплению оборонительных сооружений, желая, по его собственному выражению, сделать из крепости «старшую дочь фортификации». Первый камень был заложен в июне 1668 года. Спустя четыре года Лилль уже являл собой равносторонний пятиугольник, укрытый тройной оборонительной линией с вновь отстроенными бастионами, равелинами и казематами. В цитадели, бывшей шедевром сооружений подобного рода, могли в обычное время разместиться 1200‑1300 человек гарнизона, но она была задумана так, что в случае войны вместила бы и больше. Сам же город, деловой и торговый, насчитывал около 50 тысяч жителей. Это был горделивый фламандский город, крепко державшийся за свои корпоративные привилегии и местные свободы; в нем жили недоверчивые буржуа, мало привязанные к королю и все еще цеплявшиеся за робкую надежду на возвращение испанского владычества.

Согласно подробно изложенным условиям своего назначения, д'Артаньян получал высшую власть над всеми жителями и служащими как в городе, так и в крепости. Кроме того, его власть распространялась на соседние земли и укрепленные пункты: Орши, находившийся под командованием г‑на де Батина, сеньориальный округ Лилля и местность Лалле‑ан‑Артуа на левом берегу Лиса с деревнями Лаванти, Флёрбе, Сэйи, Л а Горг и др.

Сам д'Артаньян только олицетворял собой власть короля или, в его отсутствие, королевы, поскольку пока еще не существовало генерал‑губернатора Фландрии. Однако в военных и административных вопросах он был связан с интендантом юстиции, полиции и финансов во Фландрии Лепел‑летье де Сузи. Наконец – и этой детали наш капитан, вечно живший без гроша в кармане, конечно же не мог не придавать значения – должность генерал‑губернато'ра, помимо веса в обществе, давала ему 1000 ливров дохода в месяц.

Переписка д'Артаньяна и Лувуа, сохранившаяся в архиве Военно‑исторической службы, свидетельствует об активной и разнообразной деятельности мушкетера в Лилле. Существует около 20 писем, относящихся к этому периоду.

Естественно, первое место в них занимают военные вопросы. Постоянно получая информацию о передвижении войск, их введении и выведении из крепости, губернатор должен был подписывать приказы, контролировать выдачу пропусков, избегать инцидентов с жителями, улаживать споры о старшинстве между отрядами и сажать под арест дерзких офицеров. Эта задача была тем более сложной, что в это время близ Лилля происходило формирование нового армейского корпуса под командованием генерал‑лейтенанта графа де Нанкре, и передвижения войск стали постоянными. Чтобы помочь губернатору в исполнении его функций, один из комиссаров полка французской гвардии г‑н Лекамю получил специальную должность «начальника полиции войск лилльского гарнизона».

Еще одна задача губернатора состояла в том, чтобы обеспечить минимальную безопасность на королевских землях.

Помимо охоты на многочисленных в то время дезертиров, он должен был также препятствовать иностранным вторжениям на французскую территорию. Казалось, во Фландрии все еще шла настоящая партизанская война. Так, вскоре после приезда д'Артаньяна вооруженный отряд из трех десятков человек совершил ночью дерзкое нападение на королевскую канцелярию в Дельмоне в двух лье от Лилля. Во время нападения контролер канцелярии был ранен, а один из охранников захвачен в плен. Свидетели уверяли, что якобы видели нападавших накануне вечером в кабачке на Ипрской дороге в Варнетоне. Предполагалось, что это могли быть голландские солдаты, которых привел некий житель Армантьера. Д'Артань‑ян сразу же послал в сторону Ипра полковника с 50 конными солдатами в погоню за злоумышленниками.

В военном секретариате не очень‑то верили, что голландские войска стали бы «вторгаться в земли, подвластные королю для того, чтобы совершить эту экспедицию». Лувуа скорее предполагал, что этот налет – дело рук солдат из Испанской Фландрии. В таком случае это дело могло испортить отношения с подданными испанского короля. Все стали задавать себе вопрос: «А не поддерживают ли втайне наши неугомонные соседи врагов, столь нагло нарушая установления Пиренейского мира?» Министр, предполагая заявить протест послу Испании, запросил у губернатора Лилля подробности о тех, кто совершил этот наглый налет.

После того как кавалерийский отряд, к сожалению, никого не обнаружил, д'Артаньян приказал усилить военные посты при переправах на Лисе и велел крестьянам внимательно наблюдать за окрестностями. Тщетно! Разбойников так и не нашли, а пограничные инциденты